Глазами не увидеть

Как ни старался Ирука, как ни прикусывал губу, слёзы, тяжёлые и горячие, так и лились из глаз. Сами по себе. Что запомнят эти дети? Что был у них сэнсей, посвящал им всё свободное время и всю свою любовь отдавал, взамен ничего не прося. И вот однажды ему велели убираться из Конохи, даже вещей не дав толком собрать, даже попрощаться ни с кем не дали, тихо, молча, как преступника, нукенина, вывели за ворота. За то, что оказался другой породы. Но детям-то, детям это как объяснят? Объявят его, Ируку, изменником? Будут марать его имя грязью, чтоб дети плюнули ему вслед и прокляли тот день, когда он стал их сэнсеем?

Внутри всё просто разрывалось от боли, а течка, между тем, брала своё и смазки становилось всё больше, и поясница болела все сильнее и альфа подходил со спины всё ближе и ближе.

Какаши еле поспевал, такой темп взял омега после тяжёлой сцены у ворот Конохи. Да, выполнить поручение Хокагэ без шума и лишнего внимания не удалось, но в конце концов, Какаши и сам был житель Конохи и такие решения Сарутоби ему были очень и очень не по душе. Изгнание - это очень серьёзное наказание и чтоб его получить, надо было совершить такое преступление, что Ками-сама не дай. И потом, изгнание могло быть назначено советом старейшин, а тут... Ведь это было единоличное решение Хирузена, да притом эта небрежно замаскированная торговля живым товаром... Да, несомненно, Навама был важнейшим стратегическим партнёром Конохи, но отдавать ему сэнсея, как будто он был каким-то щенком редкой породы... Попахивало это всё откровенной гнильцой. И Какаши, которому годы, проведённые в АНБУ, и вымуштрованные рефлексы велели слушаться Хокагэ безоговорочно, впервые в жизни мысленно возбухал против решений своего патрона. Впервые силу Какаши применяли не против врагов Конохи, а против одного из её почтеннейших жителей. А за что? За то, что физиология его преподнесла такой сюрприз? За то, что не такой, как все? Как-то это было очень... В общем, Минато-сэнсей, услыхав, на что Какаши подписался, наверное, плюнул бы своему воспитаннику в глаз, прямо в шаринган, и поделом. И Рин с Обито сделали бы то же самое.

Так почему он всё-таки шёл покорно, как овца, вел под конвоем сэнсея из родной деревни, чтоб отдать во власть чужака. Своего однодеревенца! Что это такое было с Хатаке? Когда на нём успела нарасти такая короста равнодушия, что он словно лишился разума и без единой ноты сомнения принял такую паскудную миссию?

Откуда у тебя взялась привычка не рассуждать, а, Хатаке?

При мысли о том, как бы расценил поступок сына Сакумо, Какаши и вовсе похолодел.

Он вглядывался в прямую спину сэнсея, шедшего впереди, и ясно видел, что Ирука на грани, бежит вперёд с отчаянием обречённого, но ведь не к Наваме в объятия же он торопился.

- Умино-сан, через два часа останавливаемся на ночлег, по пути будет деревенька.

Ирука головы не повернул, сделал вид, что не слышал. Деревня. Опять люди, взгляды, понимающие ухмылки, плотоядные подмигивания, капающая слюна.

С другой стороны, ему очень хотелось принять душ, успокоить под прохладными струями свое измученное тело. Но опять-таки, у АНБУ наверняка инструкция остаться с ним в одной комнате, он с него глаз не спустит и каково будет Ируке всю ночь мучаться рядом с альфой?

Ирука остановился так неожиданно, что Какаши чуть на него не налетел, ткнулся плечом в плечо чунина и замер - омега был близко, непозволительно близко, обстрённым от гона чутьём Какаши непроизвольно отметил, что запах желания стал сильнее, зрачки - шире, дыхание чаще, а ритм сердце омеги отбивало такой, словно он только что ушёл погони.

- Ни в какую гостиницу я с вами не пойду, если у вас приказ, можете хоть на руках меня туда отнести, а добровольно я не сделаю ни шагу.

- Такого приказа у меня нет, если хотите, заночуем в лесу.

- Я признаться, думал, что будем идти всю ночь, разве Хирузен не выразил пожелания, чтоб Навама получил свой товар в максимально разогретом состоянии?

- Насколько я могу судить, ваш пик ещё даже не завтра, и нет, ничего подобного мне Хокагэ не поручал.

Какаши понял свою ошибку слишком поздно, когда Ирука яростно бросился вперёд и не пытаясь применить какие-либо техники против гения шарингана, бесхитростно вцепился Хатаке в волосы, как кошка, с такой злобой, что будь у Умино настоящие кошачьи когти, пришлось бы Какаши солоно.

Удивительно, но ожидаемого удара так и не последовало. Ируку просто мягко и ловко перехватывали за запястья, ловили в воздухе, прижимали к боку, одним словом, мягко блокировали. Как взбесившуюся бабу, которой несмотря на всю её стервозность, очень не хочется попортить шкурку.

- Успокойтесь, успокойтесь, Умино-сама, я прошу вас, - приговаривал Какаши, отбиваясь от чунина, намертво вцепившегося ему в волосы, - даже если вы выдернете мне все волосы до единого, всё равно течку вашу это не остановит.

Если он рассчитывал, что Ирука волшебным образом после этих слов успокоится, то просчитался очень досадным образом. Мало кто знал, но Умино потому и считался в Конохе самым приветливым, ласковым и доброжелательным человеком, что пределов своей ярости и сам не знал. Знал одно, если он позволит себя разозлить, то будет биться пока либо не убьёт, либо не будет убит. Волю себе давал только на миссиях, в деревне крепко держал себя в узде, помня, что работает с детьми и с джонинами в штабе, мало чем от детей отличавшихся в плане умения вывести из себя даже каменную тумбу.

И сейчас Ирука потерял берега. Перед ним был враг, личный враг, он относился к Умино как к редкому зверьку, не видел в нём не то что человека, но просто вещь, которую нужно доставить заказчику. И дело с каждый секундой приобретало всё более скверный оборот. Против Какаши пошли в ход не только кулаки, ногти и зубы, но ещё и кое-что похуже. Катон Какаши прервал в начале, но струхнул не на шутку, не знал, как поступить, вынул из поясной разгрузки сенбон.

Ирука, заметив блеск стальной иглы, сразу ощутил, как всё напряжение разом спало. Отпрыгнул от Какаши, обхватил себя за шею обеими ладонями, словно защищая от укола, и расхотался так, что аж сразу до колик:

- О, Ками-сама всемогущий! Ну и АНБУ в Конохе пошли! На жалкую безоружную омегу прут с железом. А ручками-то слабо было справиться?

Хорошо, что на Какаши была фарфоровая маска, он чувствовал, как покраснел, аж до кончиков ушей. Он реально что ли долбанулся - применять холодное оружие против мало того, что безоружного, так ещё и не врага, а против своего же.

- Ну колите же, может быть, вы не знаете, куда, так я вам покажу.

Ирука одним прыжком оказался близко-близко к Какаши, склонил голову, обнажая восхитительно длинную и совершенно беззащитную шею, окутав Какаши непомерно притягательным ароматом заушных впадинок, куда кусает альфа, когда метит омегу. На полном автомате спрятав сенбон в разгрузку, Какаши, не подчиняясь больше ни долгу, ни рассудку, ни приказам, сорвал маску АНБУ, свою собственную, чёрную шёлковую, обхватил Ируку кольцом стальных объятий и словно безумный, начал нежно-нежно целовать подставленную шею, тихонько порыкивая от наслаждения, чувствуя, как замер в его руках Ирука, как сладко бьётся жилка на шее под тонкой горячей кожей. Проводил губами вниз и вверх, собирая драгоценный аромат и вкус, лизал языком, обнимал, прижимал так горячо и ласково, что трепещущий Ирука не выдержал и... и протяжно застонал, почувствовал - не вырваться из этих рук, не отодвинуться от этого могучего тела, не уйти от губ и языка, от собственной горячей дрожи. Прихлынуло не слабо, альфа и омега сплелись в незнаемом до сих пор ими танце, в котором ничего, ни одно движение не зависело от их мнения друг о друге как социальных единицах, важным было только то, что они идеально соединялись в неразделимое, цельное, гармоничное. Альфа и омега, начало и конец, константа и переменная, вопрос и ответ, суть, смысл и единственная причина существования вселенной...

Никто из них не мог бы сказать, сколько длилось объятие, они забыли обо всём, вообще обо всём на свете. Ни звания, ни чины, ни социальный статус - ничего не имело в этот час значения, когда омега звал, а альфа стремился навстречу. Последние проблески в затуманенной голове Какаши случились, когда он опустил Ируку на спину, а сам потянулся к заушной впадинке - зубы сводило от желания прикусить и оставить метку. Это егоомега! Его! Ни в чём в жизни Какаши ещё не был так уверен, как в этом. И Ирука, заглянув ему в глаза - голодные, волчьи, и в то же время наполненные нежностью до краёв, покорно повернул голову, подставляя местечко для метки, но ждал неведомого напрасно. Какаши с тяжёлым стоном уткнулся ему лбом в ключицу, весь пылающий и дрожащий.

- Ирука-сама, ведь помечу...

- Пометь... Пометь меня...

Какаши издал хриплый протяжный вой. Невероятным усилием воли заставил свои руки разжаться, встал, протянул руку лежащему навзничь Ируке, но тот с непередаваемым презрением оглядел своего несостоявшегося альфу так, что рука опустилась сама собой, и поднялся самостоятельно. Разошлись по разным концам полянки, прижались каждый к своему дереву спинами друг к другу. Стояли долго, пока на небе не блеснула луна. Наконец Какаши вздохнул, отделился от ствола дерева, нашарил в траве сброшенную маску и занялся костром.

Ирука не шелохнулся. За спиной весело затрепетал всполохами маленький костерок. Он лопатками чуял, что Какаши смотрит на него, ждёт хоть какой-нибудь реакции. Молчание затягивалось.

- Ирука-сама! - наконец подал голос АНБУ в уже надетой маске. - Если бы только я встретил вас раньше... Если бы только я мог что-нибудь изменить...

Ирука обернулся к нему и голос Какаши пресёкся.

- А знаете, какую первую фразу я диктовал генинам в начале каждого урока по истории?

Какаши молчал.

- История не знает сослагательного наклонения.

- Ирука!

Ирука кинулся к нему, в свете костра среди ночного мрака его лицо напоминало маску демона ещё больше, чем маска Какаши.

- Чего ты испугался?! Чего?!

Какаши закрыл рукой прорези на фарфоровой маске. Такое чувство, как отчаяние, было знакомо ему, не был же он бесчувственной машиной, как любили его представлять в байках и легендах. Просто это чувство не приходило к нему с того самого чёрного дня, когда Какаши шестилетним мальчишкой убежал в комнату отца и нашёл только его остывший труп.

Ирука подошёл ещё ближе, глаза светились отчаянием и гневом.

- А я тебе скажу, чего ты испугался! Того, что тебя твой хозяин, Сарутоби Хирузен, как нашкодившего пса, прикажет выпороть на площади перед резиденцией. Великого Копирующего накажут!

Ирука отошёл и снова повернулся к нему спиной. Какаши молчал.

- Знаешь, как наказывают щенков, которые начинают не слушаться и претендовать на лидерство в стае?

Какаши нервно дёрнулся, конечно же, он знал. А Ирука продолжал:

- Их бьют, не до смерти, нет, а только до визга. Как только щенок завизжит, значит, проникся, понял, зауважал. Ты что, завизжать боишься? Чтоб вся Коноха услышала, что ты не волк и не пёс, а всего лишь щенок-переросток, не смеющий трогать, пока не дадут команды?

- Ирука!

- Спокойной ночи!

Ирука отошёл на другой конец поляны, прилёг, положив под голову мешок со своими вещами, и закрыл глаза. Ему больше не о чем было разговаривать с АНБУ.