Признание.
Сэхён никогда бы не подумала, что сможет когда-то завести котёнка. Особенно — в выпускном классе, когда дел и без того было слишком много. Особенно — с её матерью, которая всегда категорично отзывалась о животных, мол, «волосы повсюду», «ответственность», «тебе будет некогда». Но, видимо, Юи покорила сердце даже этой женщины. Или, может быть, её сердце просто устало от строгости.
С тех пор как Юи появилась, мать Сэхён частенько сама засиживалась с котёнком, гладила её, а однажды даже назвала её «нашей девочкой». Это прозвучало странно — слишком мягко, непривычно, но Сэхён сделала вид, что не заметила.
С появлением Юи и её мягких шагов по утреннему полу, их отношения с Ханулем стали будто бы ближе. Словно между ними всегда была тонкая нить — едва уловимая, на грани. А теперь она чуть натянулась. И каждый её дрожащий отклик напоминал: он рядом. Он всё ещё рядом.
Сэхён много об этом думала. Иногда — слишком много. Особенно по ночам, когда на улицах стихал шум, и оставалась только тишина. Тишина, в которой её мысли становились слишком громкими.
И с ними приходили сны. Кошмары.
Во сне он уходил. Молча. Иногда исчезал за дверью, иногда растворялся прямо в толпе. Были и такие, где он просто смотрел на неё — взглядом пустым, отстранённым — и поворачивался, не сказав ни слова. Она всегда просыпалась от них в холодном поту. Почти сразу хваталась за телефон, в надежде увидеть знакомое сообщение, гифку или просто значок "онлайн". Иногда она писала первой — глупости, вопросы, бессмысленные слова, лишь бы доказать себе, что он никуда не делся. Что он остался.
Юи, будто чувствуя её страх, в такие ночи ластилась к ней, мягко устраивалась на груди, зарываясь мордочкой в её одеяло. Как бы странно это ни звучало, но это успокаивало. Как будто внутри неё жила тишина, которую Юи знала, и поэтому выбирала именно её. В этом котёнке было что-то от Хануля. Что-то в мягкости взгляда, в сдержанной привязанности. Сэхён иногда ловила себя на мысли, что чувствует его рядом, даже когда он далеко.
***
Они шли по улице. День был холодным, но светлым. Небо — почти прозрачное, с редкими полосами облаков, похожими на следы от дыхания. На деревьях, несмотря на конец февраля, ещё висел иней, а земля под ногами поблёскивала, будто покрыта стеклянной пудрой.
Сэхён молча шагала рядом с Ханулем, не сворачивая с дорожки, но где-то мыслями — далеко. Всё выглядело спокойно: её походка, взгляд, даже пальцы, спрятанные в рукавах пальто. Но что-то в этой тишине было другим. Не просто молчание — а словно пустота внутри, затянутая слишком плотно.
Хануль, шедший чуть сбоку, изредка бросал на неё короткие взгляды. Он чувствовал, что она не с ним — не по-настоящему. Порой, он хмурился, гадая, о чём она думает. Подобная хмурость не была ей свойственна. Обычно в её лице жила сдержанная, спокойная мягкость. А сейчас — будто бы в груди клубился комок, который она никак не могла развязать.
— Сэхён? — негромко окликнул он.
Она замерла на секунду, чуть вздрогнула и приподняла голову. В глазах — лёгкое замешательство, будто её вернули издалека.
Он прищурился.
— Ты в порядке?
Сэхён чуть заметно кивнула. Почти сразу — «мгм», короткое, как выдох. И снова тишина.
Они прошли ещё немного, шаги их были тихими, как дыхание в пустой библиотеке. Потом Сэхён вдруг замедлилась. Словно что-то внутри резко потяжелело и не давало идти дальше. Она остановилась, переводя взгляд с земли на небо, будто бы искала что-то там.
В груди у неё пульсировала одна-единственная мысль: «скажи». Она снова вспомнила слова матери.
«Тебе нужно практиковать речь, Сэхён. Не потому что ты должна. Просто... может, однажды ты захочешь сказать кому-то что-то важное. Громко, но не сможешь.»
Только Сэхён не могла громко. По крайней мере, не сейчас.
Она сжала кулаки в карманах, почувствовала, как ногти чуть впились в ладони. Глаза щипало от ветра — или от чего-то другого.
Сэхён чуть приоткрыла рот. Воздух показался ледяным, колючим. Гортань сжалась от страха: а вдруг её голос неправильный? Слишком хриплый? Слишком чужой?
Но потом она посмотрела на Хануля — и, впервые за долгое время, не увидела в его глазах ожидания. Только терпение и тепло.
— Спасибо, — выдохнула она почти не слышно. Тише ветра. Словно пыльца, осевшая на ладони, — За всё.
Хануль замер. Он не был уверен, что в том, что услышал — но посмотрел на неё и понял: это не было галлюцинацией. Потому что в этой тишине звук был неважен. Важно было то, как она стояла — будто бы дышать научилась заново.
Он медленно сделал шаг ближе. Резких движений не было. Только мягкий взгляд, будто бы сказал ей: «Я здесь. Всё хорошо.»
— У тебя красивый голос, — сказал он просто. Без надрыва, без удивления. Как будто это было очевидно.
Сэхён подняла на него глаза. Они чуть блестели — от ветра, конечно. Но внутри неё дрогнуло что-то настолько хрупкое, что даже сама она боялась к нему прикоснуться.
— Правда, — добавил Хануль уже тише. — Не нужно его прятать.
Он дотронулся до её плеча — несмело, но с той уверенностью, которая не требует слов. И в этом прикосновении было всё, что ей нужно было услышать: он не испугался, не смутился. Не стал задавать вопросы.
Она чуть кивнула. В уголках губ — тень улыбки. Неуверенная, но настоящая.
Сэхён оглянулась по сторонам и, чуть поворачивая голову, показала в сторону пустой скамьи у дорожки. Словно говорила: «давай посидим немного».
Хануль понял без слов. Он пошёл за ней, руки в карманах, но сердце — рядом. Давно уже рядом.
Когда они сели, вокруг снова стало тихо. Но теперь эта тишина была другой. Она не тянула душу, не пугала. Она была как плед, укрывающий плечи после ветра.
И в этой тишине они просто сидели. Рядом. Впервые не как просто Хануль и Сэхён, а как кто-то, кто слышал и кого услышали.
Хануль скользнул взглядом по её профилю. Спокойный, будто бы. Но он уже знал, как выглядит её спокойствие — настоящее, и то, за которым прячутся шорохи тревоги. Сейчас это было другое. Ни тревоги, ни выученной отстранённости. Она будто впервые позволила себе просто быть рядом — не ожидая удара, не прячась в свою невидимость.
Он хотел что-то сказать — не вслух, а прямо в её тишину. Туда, где не нужны слова, только смысл. Там, где чувства вырастают из молчания, как цветы из земли — медленно, но сильно, с каким-то своим, непонятным другим языком.
— Ты часто думаешь, что тебя не поймут? — спросил он. Голос был ровный, тихий, почти шёпотом. Как будто если сказать громче, всё рассыплется.
Сэхён обернулась к нему, чуть нахмурилась. Совсем ненадолго. Словно подумала: а разве это не очевидно? Но всё равно кивнула. Почти незаметно.
Хануль перевёл взгляд на дорожку, выложенную старыми, неровными плитами. Она шла вперёд, туда, где деревья, давно сбросившие листву, тянули вверх свои голые ветви, как пальцы замерзшего пианиста. Где-то впереди, в лёгкой дымке, начинался вечер.
Он снова посмотрел на Сэхён. Удивительно, как кто-то, кто почти не произносит слов, может быть таким громким в чьей-то голове.
— Я тоже, — произнёс он.
Сэхён замерла, уловив в его тоне не просто сочувствие — откровение. Хануль — человек, который будто бы держал весь этот мир под контролем, вдруг показал трещину.
И он продолжил:
— Иногда мне проще молчать, чем говорить. Потому что, если сказать по-настоящему... это уже не отыграть.
Сэхён опустила взгляд. В её груди что-то сжалось. Слова коснулись чего-то давнего, почти забытого. Она вдруг всё поняла. Тишина между ними стала слишком интимной, будто бы после признания, которого не было. Но оба знали — всё к этому и ведёт.
Хануль чуть склонился к ней. Пальцы в кармане будто бы сами дрогнули, стремясь коснуться её руки, но он не позволил. Почти — но не дотрагивался. Тонкая грань. Он знал, если пересечёт её — не будет пути назад.
Глупо, правда? Сам Пи Хануль, тот самый, кого боялись, кому подчинялись, кто ни разу не показал, что умеет волноваться, сейчас сидел на лавке, едва удерживая себя в руках. Сердце стучало где-то в горле, не давая дышать. Он боялся не быть отвергнутым — он боялся разрушить ту осторожную, хрупкую нить, что связывала их. Ту, что создавалась месяцами.
— Я давно хотел тебе сказать, — начал он. Медленно, с паузами, будто каждое слово проходило сквозь сито сомнений. — И не знал как. Потому что... ты особенная. Не из тех, кто просто слышит. Ты — из тех, кого не забывают, даже если видели всего раз.
Сэхён застыла. Он заметил, как она чуть подалась назад — не от страха, скорее от неожиданности. В глазах — тот самый блеск, как перед тем, как человек срывается в слёзы или в полёт. Как будто она не знала, к чему готовиться — к боли или к чему-то большему.
Она сидела молча, но вся словно напряглась — как скрипка, натянутая до предела. И в этой тишине Хануль продолжил. Голос его стал чуть ниже, теплее, но в нём всё ещё дрожала осторожность.
— Мне нравится быть рядом, — выдохнул он. — Не потому что ты не говоришь. А потому что ты настоящая. Потому что, когда ты смотришь... я чувствую, будто мне тоже можно быть собой.
Он не ждал ответа. Просто сказал и замолчал.
Сэхён посмотрела прямо на него. В её глазах было столько всего — удивление, страх, неверие, но и слабое, почти незаметное тепло. Её зрачки были расширены, и дыхание участилось. Хануль знал — она слышит его. И, может быть, впервые не пытается убежать от этого.
Он сглотнул невидимый ком, сделал вдох и тихо добавил:
— Ты мне нравишься, Сэхён.
Её имя прозвучало иначе. Он почти не произносил его вслух раньше — всегда в переписках, в жестах, в взглядах. Но сейчас — настоящее, полное, искреннее. Имя, которое он хранил в себе, как секрет. А теперь — подарил.
И в этот момент весь мир будто замер.
Никаких лишних звуков. Даже ветер затаился, как наблюдатель. Где-то вдалеке щебетала птица, но её голос был будто за стеклом.
Сэхён не ответила. Не сразу. Но не отвела взгляда. Не отшатнулась. Только дыхание стало глубже, а на губах — еле заметная дрожь, как след от нерасплаканных слёз.
Хануль не дёрнулся. Он просто смотрел. Ждал.
Её взгляд был тише любого ответа. Но в нём было всё: Я слышала. Мне это важно. И этого было достаточно.
***
Юи устроилась на груди хозяйки, свернувшись мягким клубком. Пушистая и тёплая, она изредка вздрагивала во сне, издавала тихое мурлыканье — будто сердце, бьющееся не внутри, а снаружи. Сэхён лежала неподвижно, глядя в потолок, где плясали редкие отблески уличного света. Он расплывался по белой поверхности, как мысли в её голове — бесформенные, зыбкие, но почему-то тяжёлые.
Прошло уже часа два с той прогулки. С тех слов. Она вернулась домой, сняла пальто, прошла в комнату, и просто легла. Не раздеваясь до конца, не отвечая на звонки. Просто — опустилась на кровать и застыла.
И с тех пор ничего не изменилось.
Мысли ходили кругами. Как рой пчёл, гудящих так громко, что не разобрать, что именно они несут. В груди — всё сжато. Не от тревоги, а от того, что чувств столько, что они не помещаются.
Она потянулась к Юи. Пальцы мягко коснулись пушистой шерсти, и эта простая, теплая текстура немного заземлила её. Вернула в тело.
— Он мне тоже нравится, — проговорила Сэхён, почти шёпотом. Слова как будто сорвались случайно, сами по себе. Не специально. Просто — уже не могли оставаться внутри.
Юи подняла голову, сонно моргнула. Словно услышала, словно поняла.
Сэхён посмотрела на неё слабо усмехнувшись — уголками губ, чуть заметно. Не от веселья, а от нежности. Юи всегда была рядом с того самого дня. Тихим свидетелем всех её пауз, всех тех моментов, когда хотелось исчезнуть.
— Но правильно ли оно? — продолжила она.
Голос всё ещё был хриплым, немного шероховатым, будто давно не звучал. Он отдавался в её ушах непривычно. Не как внутренние мысли, а как нечто иное — материальное. Слово, которое уже нельзя взять обратно.
Она говорила не вслух — не для кого-то. Просто потому что не могла не говорить.
Правильно ли это чувство? Вопрос не имел ответа. Или, возможно, Сэхён просто боялась, что он есть. Потому что, если признать, что в этом есть правда, — придётся идти дальше. А дальше — страшно.
Она закрыла глаза. Вспомнила, как он смотрел на неё. Не с жалостью, не с осторожностью — а как будто видел. Не как «девочку, которая молчит», не как чью-то дочь или странную одноклассницу, а как живого человека.
Вспомнила, как он сказал её имя. Спокойно. Точно. Словно имя было не набором звуков, а каким-то смыслом. Его смыслом.
Слёзы не катились. Её не трясло. Но в теле жила тихая усталость, словно весь день она шла против ветра.
Где-то зазвонил телефон. Едва слышно, в сумке у кровати. Сэхён даже не нужно было тянуться — она знала, кто это. Джису.
Подруга наверняка знала бы, что сказать. Сказала бы что-то яркое, немного грубоватое, но честное. Сказала бы, что нужно просто быть счастливой, чёрт возьми.
Сэхён хотела бы поделиться с ней. Правда. Но как?
Как рассказать, что после одного слова из чужих уст — тебе будто становится тяжело дышать? Что после одного взгляда — вся твоя выстроенная тишина вдруг рушится?
Она снова коснулась Юи. Котенок слегка заурчал и ткнулся носом ей в подбородок.
— Ты бы не судила меня, да? — прошептала Сэхён. — Тебе всё равно, кто я и что говорю.
Юи, конечно, не ответила. Но её вес и тепло напомнили: ты не одна. Даже когда кажется, что слова тонут в горле.
Сэхён медленно вздохнула. Она не знала, что скажет завтра. Не знала, как снова встретиться с Ханулем.
Но знала одно: это чувство — не выдумка. Оно живое. Настоящее. И это был первый шаг.
____
Возможно, эта глава вышла немного скучной, но следующая будет насыщеннее!
Конец уже близко — как думаете, чем всё закончится?