Упавший рисунок.
Пи Хануль был тем, кого в школе знали все. Холодный, рассудительный, безупречно воспитанный сын председателя Пи, неизменно лучший ученик в классе, — он словно бы с самого рождения знал, какое место занимает, и не собирался уступать его никому. Он не водился с толпой, не поддавался общим настроениям, не терял лицо даже в самых напряжённых ситуациях. Он держал дистанцию, как умелый шахматист, выверяя каждый шаг, не позволяя никому проникнуть за выстроенную стену.
Но для Кан Сэхён он никогда не был этим. Он был — тем самым спокойствием. Тем, кто молча сидел рядом, не нуждаясь в словах. Тем, кто однажды начал изучать жестовый язык — просто так, не спрашивая, не объясняя, просто потому, что рядом была она.
Вот только для него она никогда не была просто подругой.
Всё началось намного раньше, чем кто-либо мог бы подумать. Задолго до их первого разговора в библиотеке, задолго до их прогулки по крышам и неторопливых разговоров жестами. На втором году средней школы, когда они оказались в одном классе. Уже тогда имя Пи Хануля произносили с уважением: он был умён, уравновешен и казался будто бы взрослым не по годам. Другие ученики подсознательно тянулись к нему, искали одобрения, даже если не признавались себе в этом.
Он заметил её не сразу.
Сначала это была просто новая ученица. Девочка, которая перешла к ним посреди учебного года. Тихая, немного отстранённая, всегда рядом с более шумной подругой, имя которой — Пак Джису — он узнал позже от Минхвана. Он не обращал на них особого внимания. Ему хватало своего круга, пусть и не по-настоящему близких, но привычных людей.
А потом наступил день, ничем не примечательный, как и десятки других до него. Они с ребятами шли по коридору — разговаривали, лениво переговаривались, кто-то шутил, кто-то уже вспоминал предстоящий тест. И вдруг его взгляд зацепился за Сэхён, сидевшую у окна. Она была одна. Оперевшись локтем на подоконник, она что-то рисовала в блокноте, и выглядела так, будто вовсе не принадлежит этой суете вокруг.
Его взгляд задержался на ней дольше, чем обычно — не потому, что он искал этого, просто в тот момент всё остальное как будто исчезло. Ни друзей рядом, ни привычного гула голосов. Только тёплый свет на её волосах и лёгкое движение карандаша в её пальцах.
Он бы, наверное, стоял так ещё какое-то время, если бы не Минхван, внезапно появившийся рядом. Тот поприветствовал всех и, как всегда, начал рассказывать очередную байку. И в какой-то момент, когда они проходили мимо, плечо Хануля задело кого-то, и из чьих-то рук — из её — выскользнули листки.
Он машинально опустил взгляд и встретился с нахмуренным, но спокойным лицом Сэхён. Она не смотрела на него. Просто молча присела, чтобы собрать свои рисунки. Хануль тогда не предложил помощь, не произнёс ни слова. Просто остался стоять, чувствуя почему-то, как между ними возникло хрупкое, едва уловимое напряжение.
Краем глаза он заметил один из её листов. И там — зарисовка класса. Точная, почти фотографическая. Среди десятков лиц он узнал себя. И почему-то именно этот момент врезался ему в память. Простая случайность. Рисунок, не значивший ровным счётом ничего. И всё же — что-то в нём зацепило его.
После этого он начал замечать её чаще. Сначала на уроках, бросая короткие взгляды. Потом, когда их распределили по разным классам, он замечал её в коридорах. Иногда — искал глазами в списках лучших учеников. Иногда — просто ждал, когда она появится.
Он долго не придавал этому значения. Это казалось просто любопытством. Привычкой. До того дня, когда она опоздала на урок. Звонок уже прозвенел, ученики расселись по местам, учитель начал объяснять тему. Но Хануль всё равно смотрел на дверь. Неосознанно. Без причины. Или — с той самой, которую он не хотел себе признать.
Когда она вошла — с растрёпанными волосами, тихая, с виноватой улыбкой, — он ощутил странное облегчение. Как будто вернулось что-то, без чего всё это время ему было неуютно. Он не знал, что это. Это не было вспышкой любви. Не было волшебного озарения, о котором пишут в книгах.
Это было как тёплая привычка, которая вдруг стала необходимой. Как часть повседневности, которая делает день правильным. Он начал замечать, что его настроение меняется, если она рядом. Что внутри всё напрягается, когда кто-то другой вызывает у неё улыбку. Что он не хочет делиться этой улыбкой ни с кем.
И почему-то — это стало для него естественным. Закономерным. Как дыхание.
По мере того как Хануль всё яснее осознавал, что именно чувствует к Сэхён, он начал ловить себя на том, что прислушивается к разговорам вокруг. Не специально, разумеется. Но всякий раз, когда где-то поблизости звучало её имя — будь то в коридоре, в столовой, в тихом гуле школьного двора — его слух обострялся, как будто в нем включался отдельный, предназначенный только для неё, радар. Он словно невзначай начинал слушать, сдержанно, отстранённо — но всё же слушать.
И когда кто-то позволял себе сказать о ней что-то пренебрежительное или, чего хуже, грубое, он чувствовал, как в груди нарастает раздражение, сгусток гнева, который медленно, но отчётливо заполнял всё внутри. Это не была простая злость — нет. Это был гнев, тихий и тяжёлый, обволакивающий его с ног до головы. Он сжигал изнутри, как будто оскорбление было направлено не на Сэхён, а на него самого.
Первый случай произошёл в школьном дворике, ближе к зиме. Один из парней из старших классов — не запомнилось даже, кто именно — с усмешкой бросил что-то о «глухонемой девчонке» и её странных привычках. Хануль не думал, не выбирал слова. Он просто подошёл, не повышая голоса, и ударил. Молча. Сухо. Без предупреждения. Это было не порывом — скорее, реакцией, законом внутреннего мира, нарушенным чужими словами.
После этого он стал осмотрительнее. Гнев — чувство не всегда удобное для сына председателя. Но с того дня имя Кан Сэхён стало почти священным для учеников школы Юсон. Никто не произносил его без уважения. Даже если не понимали её, даже если усмехались в спину — при Хануле никто больше не рисковал.
Он не мог заткнуть всех. Это было бы наивно. Люди всё равно говорили. Люди всегда говорят. Но если кто-то позволял себе это в его присутствии — он реагировал. Быстро. Холодно. Без лишних слов. Он не грозил, не устраивал показательных сцен, но все, кто попадались на этом, прекрасно знали: наказание последует. И оно будет не физическим — оно будет хуже. Изоляция. Пренебрежение. Тот ледяной взгляд, который с лёгкостью обнулял чью-то репутацию в их узком школьном мире.
Со временем, Хануль узнал, что в её классе подобным отличился один-единственный человек — Чо Тэхо. Парень, который, похоже, получал удовольствие от чувства превосходства и пустой бравады. С ним разговор был коротким. Без свидетелей, без громких слов. Хануль загнал его в угол между лестничными пролётами, где не было ни камер, ни ушей, и просто стоял. Смотрел. Молчал.
И этого оказалось достаточно.
Тэхо дрогнул почти сразу. Выдавил нечто невнятное, поспешно пообещал, что больше и слова не скажет в её адрес. Хануль ничего не ответил. Только кивнул один раз — едва заметно — и ушёл, не оборачиваясь.
И всё это — в то самое время, когда они с Сэхён уже начали общаться. Не часто, не каждый день, и не так, чтобы это бросалось в глаза. Но для него каждый момент рядом с ней был почти драгоценным. Он бы никогда не признался в этом вслух — даже самому себе, пожалуй, — но каждый урок, на котором она присутствовала, вызывал у него едва ощутимую дрожь в пальцах. Каждый случайный взгляд в её сторону будто ударял в грудь. Он замирал, когда она проходила мимо, и каждый раз удивлялся, как легко её тишина способна заглушить весь остальной шум.
Это не было любовью — по крайней мере, не в том смысле, как её описывали в книгах. Это было нечто более тихое. Более упорное. Оно укоренилось в нём — почти незаметно — и стало частью его внутреннего порядка.
И, пожалуй, самой главной его слабостью.
Хануль сидел, привалившись к изголовью кровати, когда телефон завибрировал у него в руках. Он почти машинально разблокировал экран, не ожидая ничего особенного — спам, групповая переписка по биологии, очередной список дежурств. Но, увидев имя вверху, он выпрямился, будто к нему вдруг прикоснулись.
«Привет, Хануль! Ты как?
Думаю, что сегодня не сможем созвониться, я немного приболела.»
Сообщение от Сэхён.
Несмотря на то, что комната была тёплой, и за окном мягко гудел летний вечер, по спине у него будто бы прошёл прохладный ветер. Он нахмурился, но не от раздражения — скорее от тревоги, тонкой и неуместной, как паутина на учебнике.
Он начал было печатать ответ, но пальцы на мгновение замерли над экраном. Хануль редко сомневался в том, что делает. Особенно в мелочах. Но сейчас хотелось подобрать каждое слово так, словно оно имело вес. И не потому, что он не знал, что написать — а потому, что слишком хорошо знал.
«Привет. Ты в порядке?»
Ответ пришёл быстро, как будто она всё это время держала телефон в руках, точно зная, что он ответит.
«Простыла немного. Не волнуйся;)»
Хануль только собрался было что-то напечатать ещё, как рядом, на другой кровати, раздался короткий, почти радостный вскрик. Минхван — раскинувшийся до этого в позе звезды, — вдруг сел и даже подпрыгнул, уставившись в экран своего телефона, будто тот только что прислал ему известие о выигрыше в лотерею.
— Вот же ж... — пробормотал он, как человек, не верящий в своё счастье. А потом, обернувшись к Ханулю, радостно выпалил: — Прикинь, Джису согласилась встретиться!
У него на лице расплылась такая победоносная улыбка, что Хануль подумал, будто Минхван действительно ждал этого момента чуть ли не с начала семестра. Или дольше.
Минхван тут же подлетел к его кровати, как обычно не слишком заботясь о личных границах, и практически сунул ему телефон в лицо.
— Видал? — сказал он, тыкая пальцем в экран, — Вот она! Моя девушка. Почти. Почти, Хануль, понял? — Он глубоко вдохнул и театрально вздохнул, — Эх, если бы не я, вы бы со своей там до сих пор переглядывались на расстоянии трёх парт. А я, я, между прочим, — герой этой любовной трагикомедии.
— Молчи, пока не получил, — проворчал Хануль, не выдержав, и вяло отодвинул телефон Минхвана.
Он фыркнул, но, казалось, был слишком доволен собой, чтобы обидеться. Ма плюхнулся обратно на кровать, продолжая что-то строчить Джису, изредка бормоча вслух: «Что она имеет в виду?..» и «Это ведь намёк, да?..»
Хануль снова взглянул на свой телефон.
Он долго смотрел на экран, словно пытаясь прочесть между строк. На лице Сэхён в его памяти не было ни одного признака болезни. Она выглядела здоровой, живой, как всегда. Но всё же — если даже немного приболела, то...
Хануль набрал короткое:
«Я могу приехать.»
Ответ снова пришёл быстро.
«О, не стоит.
Не хочу, чтобы ты нагружался~~»
Сообщение было тёплым. Почти игривым. Она вставила эти дурацкие тильды, которые всегда казались ему слегка детскими. Но сейчас они почему-то подействовали как раздражитель. Или как оправдание. Он молча встал.
— Ты куда? — спросил Минхван, не поднимая глаз.
Хануль застыл на секунду, взвешивая, стоит ли отвечать. Но потом, с лёгким вызовом в голосе, бросил:
— К Сэхён.
— О, — протянул Минхван. А потом засмеялся. — А ты не теряешь время, да?
Он даже не обернулся. Только продолжал смеяться, словно уже знал, что произойдёт дальше. Как будто был на шаг впереди. Но Хануль, держась за дверную ручку, мельком оглянулся через плечо.
— Ты с громкой встретишься завтра. Я со своей уже сегодня.
И хлопнул дверью, не дав другу ответить.
Уже у дома его ожидал водитель. Как только Хануль сел в машину, не медля, продиктовал адрес Сэхён. Голос у него был хрипловатый от долгого молчания, но чёткий, как всегда. Внутри — сосредоточенность, снаружи — почти ледяной покой.
Пока машина неслась по улицам, окрашенным мягким светом уличных фонарей, он лихорадочно прокручивал в голове список того, что может пригодиться. Открыв телефон, стал искать ближайшие аптеки и круглосуточные магазины рядом с её домом. Хотелось купить всё и сразу — от сиропов до шерстяных носков, от витаминов до чего-нибудь тёплого и сладкого. Он не знал, что именно поможет, но хотел быть уверен, что ничего не упустил.
Высадили его у небольшой аптеки. Она выглядела скромно: с облупленной вывеской, узкой дверью и витриной, в которой тускло светились коробки с пластырями и леденцами от кашля. Но внутри — к счастью — всё необходимое было. Он собрал лекарства быстро, почти машинально, бросая в корзинку всё, что казалось полезным: таблетки от горла, мёд в стиках, витамин С, даже какой-то милый сироп с клубничным вкусом.
После аптеки он направился в ближайший магазин. Магазин был яркий, с мерцающими лампами и странным, чуть сладковатым запахом. С полок смотрели десятки упаковок: от цветных печенек до лимонадов в жестяных банках с мультяшными зверьми.
Он остановился, поставив корзину на пол, и на несколько секунд замер. Что именно взять?
Сэхён не особо жаловала сладости. Она ела их редко, и то — только определённые. Хануль уже на автомате накидал в корзину её любимые злаковые батончики и белый шоколад, который она всегда ела маленькими кусочками. Но этого было недостаточно. Он знал: сегодня должно быть что-то особенное. Поэтому закинул туда всё, что показалось ему «интересным», «необычным», «вкусным». Даже если она не съест — он всё равно принесёт.
У кассы кассирша, девушка с серебристой заколкой в волосах, мельком взглянула на его покупки, потом на его лицо, потом снова на покупки. Хануль был уверен, что она вот-вот прокомментирует: может, пошутит про чью-то беременность или «день сладкоежки». Но, к счастью, она только чихнула и начала пробивать товар, избегая встречи глазами.
Он вышел из магазина, глядя в телефон, сверяясь с картой. Дом Сэхён находился в квартале отсюда. Осталось пару минут. И вдруг — в ногу что-то мягко уткнулось. Хануль опустил взгляд и застыл.
Перед ним сидел крошечный рыжий котёнок. Мокрый, дрожащий, с тонкими лапками и такими глазами, которые невозможно было игнорировать. Он не мяукал — просто смотрел. Как будто знал, к кому обратиться.
Решение пришло почти мгновенно. Хануль даже не почувствовал, как уже идёт обратно в магазин, покупает корм, молоко и старую коробку с дырками сбоку. Та же кассирша только приподняла бровь, но ничего не сказала. Может быть, по его взгляду поняла — спорить бесполезно.
Пока он шёл к дому Сэхён, в голове крутилось одно: Она когда-то поделилась, что всегда хотела бы завести котёнка. Маленького. Рыжего. Только вот боялась, что не справится. Тогда он просто кивнул, ничего не ответил. А позже — записал себе. Как и всё, что она говорила, что имело хоть малейший оттенок мечты.
Он вел учёт таких фраз. Иногда — на бумаге. Иногда — в голове. Никому не показывал. Потому что это был его личный способ помнить её.
Дом выглядел обычным — тёплый свет из окна, цветы на подоконнике, старый велосипед у стены. Он подошёл к двери и, на секунду замер.
Она просила не приходить. Не хотела «нагружать». Он мог бы написать, спросить, подождать. Но вместо этого — стоит, как дурак, с коробкой в руках, с котёнком внутри и горстью лекарств в пакете. Что, если она рассердится? Скажет, что он перешёл границы?
Но если бы Хануль начал слушать эти голоса, он бы не был собой.
Он постучал. И почти сразу понял, как глупо это звучит. Постучать в дом слабослышащей девушки. Он уже хотел нажать звонок, когда за дверью послышались мягкие шаги. Щелчок. Замок.
Сэхён открыла дверь.
Она выглядела немного заспанной, но всё равно — такой, какой он запомнил. Волосы, выбившиеся из пучка, растрёпанные, но милые. Тёплая пижама с мультяшным принтом — какими-то котиками в шапках — и нелепые тапочки с рожицами-эмодзи. Он даже моргнул пару раз, убедившись, что не придумал это.
Сэхён посмотрела на него — сначала в глаза, потом на коробку, потом на пакеты. Брови чуть приподнялись. Взгляд стал мягче, хоть и слегка удивлённым.
Хануль хотел было что-то сказать — оправдаться, объяснить, что это не спонтанность, а продуманный шаг. Но руки были заняты пакетами и он не сказал ничего.
Сэхён чуть улыбнулась, почти невидимо, и показала жестом: Проходи. А после отступила в сторону, открывая дверь шире.
В доме Сэхён было уютно. Даже слишком, учитывая, как легко в нём хотелось остаться подольше. Невысокие полки с книгами, мягкий свет из настольной лампы в углу и плед, небрежно брошенный на спинку дивана, будто звали к себе. Воздух пах чем-то тёплым — то ли ванилью, то ли просто её присутствием.
Сэхён провела его на кухню. Она кивком указала на стол. Хануль молча положил на него пакеты и небольшую коробку, в которой что-то чуть заметно шевелилось. Сэхён заинтересованно склонила голову, заглядывая внутрь.
Сначала она потянулась к ближайшему пакету, вынула оттуда баночку с мёдом и пару шоколадок, а потом резко остановилась, чуть наморщив покрасневший от простуды нос. Она подняла на него взгляд — слегка осуждающий, но без настоящего гнева.
Зачем? — жест её был строгим, почти материнским. — Не стоило тратить деньги.
Выглядела она при этом так, что любая попытка всерьёз её упрекнуть казалась обречённой на провал: пижама с мультяшным мишкой, запутавшийся в волосах карандаш вместо шпильки и те самые тапки с единорогом, один из которых еле держался на носке.
Хануль пожал плечами, стараясь выглядеть равнодушным. После протянул ей ту самую коробочку.
Сэхён вновь нахмурилась, не понимая, что к чему, но всё же приняла подарок. Пальцы осторожно нащупали крышку, и, открыв её, она замерла. Внутри, свернувшись клубочком, сидел рыжий котёнок. Он тихонько мяукнул, как будто почувствовал, что его разглядывают, и поднял на неё прозрачные янтарные глаза.
Сэхён застыла, словно боясь поверить в реальность. Потом, не отрывая взгляда от котёнка, медленно протянула руку. Ладонь дрожала — почти незаметно, но Хануль заметил.
— Подумал, что тебе понравится, — сказал он чуть тише, наблюдая за её реакцией, как за редкой книгой, в которой боишься испортить страницу неосторожным прикосновением.
Она подняла голову. В её глазах что-то вспыхнуло — не просто радость, а настоящее, пронзительное тепло. Сэхён прижала котёнка к груди, тот выпустил крохотные коготки и уткнулся в её пижаму носом. Она снова посмотрела на него и активно закивала. Слова ей были не нужны — всё было сказано этим простым движением.
Как её зовут? — показала она, мягко гладя котёнка по спине.
— Теперь ты её хозяйка, — ответил Хануль, прислонившись к краю стола. — Так что имя — за тобой.
Сэхён задумалась, потирая пальцем переносицу. Котёнок, тем временем, перебрался повыше и попытался укусить ей за ворот пижамы.
Может, Юи? — жест её был быстрым и чуть неуверенным, будто она не хотела показаться слишком сентиментальной.
Хануль кивнул, почти не раздумывая.
— Подходит. Рыжая и своенравная — в самый раз.
Сэхён усмехнулась. Это был едва заметный изгиб губ, но в её случае — почти как смех. Она почесала Юи за ухом, а потом, на секунду оторвавшись от котёнка, повернулась к нему, будто что-то вспомнила.
Её пальцы вновь задвигались в воздухе.
Раз уж ты пришёл... — начала она, прищурившись. — Может, останешься?
Сэхён подняла руку и изобразила прямоугольник, затем ткнула пальцем в воздух и кивнула. Хануль почти сразу понял, к чему клонит.
— Фильм? — уточнил он.
Она тут же закивала. Пижама, котёнок на руках и предложение посмотреть кино — казалось, всё это каким-то чудом совпало в одной точке. Было в этом что-то неуловимо домашнее, будто он оказался не в гостях, а в давно знакомом месте, где его давно ждали.
— Ладно, — сказал он, стараясь не выдать слишком быстро своего согласия. — Но только если мне дадут плед и чай.
Сэхён фыркнула, чуть не уронив Юи, и ушла в комнату, оставив за собой лёгкий запах ванили и шаги, почти не слышные на полу. Хануль смотрел ей вслед и, сам не заметив, впервые за весь день чуть-чуть улыбнулся. Настоящей улыбкой.
И кто бы мог подумать, что рыжий комок шерсти и пижама с мишкой сделают этот вечер таким правильным.
Как оказалось, Сэхён ненадолго исчезла вовсе не из-за смущения или желания уйти — она просто ушла искать тапочки для него. Когда вернулась, то в её руках оказалась пара домашних тапок с глуповато-улыбающимися динозаврами. Ярко-зелёные, с белыми клыками по бокам и розовыми щёчками.
Хануль чуть приподнял бровь при виде этой милой нелепицы, но, вопреки себе, не отказался. Он молча надел их и даже не попытался скрыть, что ему немного нравится, как нелепо это выглядит.
Сэхён между тем без слов вложила ему в руки Юи — рыжий комочек, будто заранее притихший перед важным событием — и кивнула в сторону гостиной. В её жесте было что-то хозяйское, уверенное. Мол, располагайся, а я сейчас всё принесу.
Юи устроилась у него на коленях, лениво расправив лапки и по-кошачьи важно фыркнув. Её крошечный нос подрагивал от запаха еды, и Хануль, не дожидаясь, аккуратно поднялся, прихватив один из пакетов, где лежали молоко и корм. Сэхён же в это время, как ни в чём не бывало, нашла плоскую миску и глубокую тарелку, быстро всучила их ему и ушла обратно на кухню.
На полу, чуть поодаль от дивана, Юи с жадностью набросилась на еду. Хануль присел рядом, наблюдая за тем, как шерстяной комок издаёт смешные чавкающие звуки. И всё это в тишине домашнего уюта, под мягкий свет лампы, который будто размывал границы между его обычным хладнокровием и этим странным, почти тёплым, состоянием внутри.
Когда Сэхён вернулась, в руках у неё был поднос с двумя кружками чая, тарелкой со сладостями и мягким, серым пледом. Она поставила всё на журнальный столик, не торопясь, будто бы знала, что этот момент стоит продлить.
Сделав пару уверенных жестов, она показала:
Я всё равно не смогу всё это съесть. Придётся тебе помогать. — и её улыбка была той самой, от которой в груди становилось тесно.
Они устроились на диване. Сэхён подсела ближе, почти коснувшись его плечом, а затем взяла пульт, задумчиво листая список фильмов.
Хануль машинально закинул руку на спинку дивана — будто бы для удобства, но сам себя не обманул. Просто хотел, чтобы она оказалась ближе.
Ужасы или детектив? — обернулась она, не отрывая взгляда от экрана.
Первое, — отозвался он, с виду спокойно, но внутри чувствовал, как его собственное сердце будто бы перескочило удар.
Сэхён кивнула и включила фильм — японский хоррор под названием «Проклятие школы №33». В центре сюжета были трое подростков, оказавшихся ночью в запертой школе, где, по легенде, много лет назад исчезла девочка с алыми глазами. Каждую ночь, как только часы пробивали полночь, она возвращалась, чтобы забрать с собой тех, кто посмел её разбудить.
Экран на секунду померк, и в темноте появился резкий, высокий детский смех, пронзающий тишину комнаты.
Сэхён напряглась. Она сидела ближе, чем прежде, прикрывшись пледом, с кружкой чая в руках. Юи, свернувшись калачиком у неё на коленях, периодически шевелила ушками.
Хануль ощущал тепло её плеча. Он пытался сосредоточиться на фильме, правда пытался. Но всё, что он замечал — это то, как у неё дрожат пальцы, когда на экране снова раздаётся пугающий скрип. Или как она невольно прижимается ближе, когда камера с паническим зумом показывает пустую школьную доску, на которой появляются алые иероглифы.
В один особенно страшный момент, когда в фильме девочка-героиня входит в кладовку, где слышится плач, и внезапно за её спиной материализуется силуэт с кровавыми руками, Сэхён невольно вздрогнула. Пальцы сжались на пледе, а Юи спрятала мордочку в её ладони.
— Всё хорошо, — тихо проговорил Хануль, воспользовавшись моментом. Он подался вперёд, а затем аккуратно, будто боясь спугнуть, заключил Сэхён в лёгкие объятия, обвивая одной рукой её плечи.
Она на секунду замерла — совсем немного, почти незаметно — а потом будто бы расслабилась. Глава её легла на его плечо, мягко, словно так и надо было.
И в этой тишине — не в зловещей, как на экране, а в настоящей, живой — всё вдруг стало очень правильным. Даже дыхание синхронизировалось. Сердце билось глухо, но ровно. Слов не было — только свет от экрана, греющий чай и тяжёлый, доверчивый вес головы на плече.
Юи уже уснула, смешно дёргая лапкой. В фильме тем временем герои находили старую куклу в коробке из-под обуви, и с каждым новым кадром на ней появлялись свежие пятна крови.
Но для Хануля и Сэхён это уже было неважно.