Противоречия яви и сна

Сегодня полнолуние. Красиво. Жаль, но я очень редко обращаю внимание на подобные вещи из-за насущных проблем...

Улицы безлюдны. Я рад этому. Не хочется ни с кем встречаться: ни с незнакомцами, ни со знакомыми. Тихая набережная, легкий шепот речных волн. Люблю смотреть на течение реки, неспешное, невозмутимое, размеренное. Это меня успокаивает, потому что я становлюсь уверен в том, что, как бы медленно, как бы долго я ни шел к своей цели — вернуть тела брату и себе, я обязательно достигну ее, так же, как река, в конце концов, достигает моря...

Ночная прохлада отрезвляет. Может, стоит взять за правило такие прогулки? Вот дьявол! Что это еще за самоубийца на мосту?! Да уж, подышал свежим воздухом... Дважды дьявол! Не-е-ет... Только не это.

Он-то чего здесь расселся, прямо на парапете? Считает, сколько рыб всплыло на поверхность глотнуть кислорода? Тоже мне, горгулья! Будто сросся с этим мостом, словно каменный! Да еще такую пафосную позу принял, точно размышляет о смысле жизни или бренности бытия!

Как же он меня раздражает, этот чокнутый гомункул! Раздражают его постоянные издевки, его манера говорить, его жесты, мимика, его прическа и бесстыдный стиль одежды, демонстрирующий пренебрежение ко всему миру! Раздражает, что он, Энви, зациклился на мне как на излюбленном предмете насмешек! Но больше всего раздражает, что я зациклился на нем! И эта моя мания выражается весьма необычно: дело в том, что мне не хватает его нахальных шуточек, его презрительного взгляда. Я точно мазохист — этот диагноз окончателен и не требует созыва консилиума ученых мужей, чтобы подтвердить его правильность. Ха! А мы могли бы составить идеальную пару: конченный садист Энви и любитель боли, мазохист Эдвард Элрик. Эдакая совершенная формула любви (говорят же, что любовь — это химическая реакция); молекула, состоящая из двух обладающих противоположными свойствами элементов, — садизм: мазохизм в пропорции один к одному. Но как же я его ненавижу!

Это кажется полнейшим абсурдом, но я ненавижу этого психопата-гомункула из-за того, что... Даже себе в этом страшно признаться! Из-за того, что люблю его. Бывает ли такое — ненависть из-за любви? Наверное, это работает защитная система организма на новый спектр ощущений и чувств. Тем более, Энви — враг, и я просто делаю то, что должен, то есть, чувствую то, что в подобной ситуации нужно чувствовать. Но разве это может стать лекарством от болезни, которую еще никому вылечить не удавалось? Поэтому — я буду молча любить и кричать о ненависти. Только вот необходимо ли это?

— Эй, Фасолина! Чего уставился? — Я и сам не заметил, как оказался за спиной гомункула всего в нескольких шагах от каменного парапета моста. Энви сидел на нем, скрестив ноги, полуобернувшись ко мне. — Хочется меня ударить? Или... — Он лукаво сощурился, хитро улыбнувшись. — Ты любуешься? Или, может быть, хочешь меня поцеловать, а?

Бесит! Как же меня это бесит! Он будто знает, на какую мозоль давить! Может, Энви действительно все знает и теперь развлекается, играет моими чувствами. Он же маэстро в отношении музыки человеческих эмоций и слабостей. Гений манипуляции.

Его небрежно брошенное «Эй, Фасолина!» меня всерьез разозлило. Так захотелось врезать наглому засранцу по самодовольной роже!

— Сбился со счета... — закипая, процедил я сквозь зубы.

— Чего?

Как будто не расслышал, актеришка-самородок!

— Я уже со счета сбился, сколько раз ты меня назвал Фасолиной!!! — повторил я для особо одаренных.

— А я-то думал, что у тебя хотя бы память долгая, — с наслаждением протянул Энви. — А она у Стальной малявки, оказывается, такая же короткая, как и он сам.

Это была последняя капля. И как я еще сдержался и не набросился на зубоскала необдуманно и опрометчиво? Наверняка он бы просто перекинул меня через заграждение в воду.

— Быстро прыгай! — я решил вызвать его на бой по всем правилам этикета. У меня даже перчатки имеются. — Прыгай вниз, и я разберусь с тобой!

Энви поднялся на ноги и стал балансировать на самом краю парапета. Он веселился, видя, как меня выводят из себя его выходки.

— Немедленно прыгай вниз! — кричу я нетерпеливо.

— Хм... Прыгать? — Гомункул состроил обиженную мину. — Какой же ты жестокий, коротышка!

И он, не снимая с лица маски великомученика, страдающего за истину, сделал шаг назад...

— Идиот! — Я кинулся к краю моста и, перегнувшись через перила стал всматриваться в темные воды реки. Поверхность была гладкой. Энви не было. Что за кретин! Решил поиграть в русалочку?

— Испугался? — послышался мягкий, мне показалось даже какой-то интимный шепот у самого моего уха. Щеку ожгло его дыхание, и сердце мое гулко стукнуло в грудной клетке, будто потяжелело в разы. А я ведь действительно испугался. И знаю же, что с этой неисправимой мразью ничего не станет, а все равно — испугался! За кого я волнуюсь? За убийцу? Это все моя детская вера в то, что ненужных жизней не бывает. Ценна любая жизнь, и мы должны прилагать все усилия, чтобы ее сохранить.

— Ты чего творишь? — негодуя, нападаю я на Энви. — Я же говорил тебе...

— Прыгать? — перебил меня гомункул, вопросительно вздернув брови. — Я покорно исполнил твой приказ.

Энви картинно поклонился, роняя на асфальт водяные капли, стекающие с его мокрых волос. Опять комедию ломает!

— Я говорил тебе прыгать ко мне, а не в воду!

— К тебе? — Он недоуменно заморгал, сделав вид, будто удивился. Ксо! Не цепляйся к словам! Как же я желаю избить тебя! А вместо того, чтобы врезать гомункулу хорошенько, я смутился как распоследняя принцесса. Собравшись и вложив в голос весь гнев, что отыскал в своей душе, я прорычал:

— Ко мне, чтобы набить тебе рожу!

Энви развел руками:

— Ну, тогда прости, что истолковал твои слова превратно, — сухой ответ, сказанный совершенно будничным тоном.

Некоторое время мы стояли друг против друга молча. Я украдкой бросил на Энви взгляд. Он был весь мокрый и казался таким хрупким. Ранее торчащие в разные стороны волосы были спутаны и в лунном свете излучали словно изумрудное сияние... И улыбается он так, что даже Ласт обзавидовалась бы! Черт! Лучше не смотреть.

— Слушай, алхимик, — вкрадчиво начал Энви. — Чай не жгучий полдень на дворе. И водичка была — не топленое молоко.

Я поморщился от этого слова. Гомункул же продолжал свой таинственный шепот:

— Я замерз.

Будто в подтверждение своих слов, он охватил себя за плечи и зябко поежился.

— Сам виноват! — грубо отрезал я, отвернувшись от Энви. Положив ладони на парапет, я посмотрел вниз на безмятежную водную гладь, на неторопливое течение реки.

Снова он строит из себя обиженного:

— Мне холодно... Может, соединишь ладони и обсушишь меня с помощью алхимии?

С этими словами Энви взял меня за руки и прижал мои ладони к своей груди. Я в ужасе отшатнулся от него, непонимающе заглядывая в агатовые глаза гомункула. То ощущение! Как в сегодняшнем сне! Ощущение, будто ты — часть кричащего потока вечного страдания. И еще — та же пустота, та же тьма, тот же холод... Так значит, с тобой я сражался? Кажется, я начинаю понимать... Пустота — это твое одиночество, Энви. Тьма — твоя ненависть к окружающим. Холод — это ненависть окружающих к тебе.

«Тогда чья же это была кровь? Убитых тобою людей? Или... — Я складываю ладони вместе, активизируя формулу, заключенную во мне самом, и касаюсь руками груди гомункула. — Твоя собственная?»

Через пару секунд Энви был совершенно сухим. Он с наслаждением потянулся и удовлетворенно промурлыкал:

— Спасибо, Чиби-сан!

А меня даже не задело это прозвище. Я был озадачен сделанным мною открытием. Снова то гнетущее состояние, что овладело мною после сна, охватило меня.

— Энви... — Я говорю тихо, словно самому себе. — Зависть... Чувство досады, вызванное благополучием или успехом другого, чувство неприязни к тому, кто обладает чем-то, чего нет у тебя...

Гомункул насторожился. Брови его гневно сошлись в одну линию. Ему явно претила начатая мною тема, ведь я дергал за струны его, пусть будет — души, которые отзывались тянущей болью на малейшее прикосновение к ним.

— Тебе не достает того, чем обладают люди. Почему бы тебе не попробовать взять то, чего тебе не хватает, и заполнить пустоту, вызванную завистью, внутри себя?

— К чему ты клонишь, коротышка? — спросил Энви, подойдя вплотную ко мне и сверкая пламенем ненависти в глазах.

А я вместо ответа вцепился в его топ и резко притянул гомункула к себе, впившись губами в его губы и не давая опомниться. Энви не ожидал этого. Я почувствовал его испуг, замешательство. Он был скован, а в том месте, где у человека находится сердце, я ощущал бешеное биение его философского камня. Страстность поцелуя я сменил на нежность, касаясь губ пораженного гомункула осторожно, как можно более мягко. Я хотел признаться таким образом в своих чувствах. Хотел, чтобы он узнал о моей любви...

Спустя минуту я заметил, как Энви расслабился и прикрыл глаза, ощутил, как он доверчиво прижимается ко мне... И отвечает на поцелуй, едва-едва, совсем слабо. Мне показалось, будто отступили и тьма, и холод, и пустота...

А потом я задохнулся, согнувшись пополам. Дыхание перехватило, и в глазах потемнело. Энви ударил меня в солнечное сплетение.

— Что ты вытворяешь, ничтожный червь! — Он возвышался надо мной, смеряя отравляющим взором. В нем бушевал вулкан неконтролируемой агрессии. Как же так? Что же я наделал?

— Разве ты, — говорить было трудно из-за боли под ребрами, и мне часто не хватало воздуха. Я произносил слова сквозь прерывистое дыхание. — Разве ты ничего не почувствовал?

Энви усмехнулся, презрительно, как умеет только он:

— Почувствовал? — гомункул рассмеялся. — Я не стану опускаться до уровня низших созданий и не собираюсь ничего чувствовать! Ненавижу людей за то, что они слабы и идут на поводу у своих эмоций!

Я видел Энви сквозь мутную пелену, застилавшую мои глаза. Кажется, он прилично мне врезал.

— Но ты же сам себе противоречишь! Или просто не желаешь замечать очевидного? Ты тоже подвержен эмоциям и чувствам! — Я пытался возражать ему. — Иначе ты бы так легко не выходил из себя. И не ответил бы, — на секунду я остановился, стараясь заглянуть Энви в глаза и убедиться, что сейчас он — лжет, — на мой поцелуй...

Он не слушал, лишь взбесился еще больше. Энви подскочил ко мне, занеся кулак для удара, но я отпрянул в сторону, увернувшись. Гомункул повторил попытку еще раз — безуспешно, поскольку он был ослеплен яростью, и мне легко было просчитывать его ходы. Тогда Энви внезапно отскочил назад и так же внезапно набросился мне на грудь, обратившись в огромную собаку-волкодава. Я потерял равновесие и упал на асфальт, придавленный сверху оборотнем.

— Я ненавижу вас, люди! — прорычал гомункул, клацая клыками у самого моего горла. — Но больше всех я ненавижу тебя, жалкий коротышка! Ты отвратителен!

Энви-пес соскочил с меня и бросился прочь. Поднявшись на ноги, я посмотрел в ту сторону, где скрылся гомункул. Мост, который с таким трудом я возводил от своего сердца к сердцу Энви, был запросто разрушен им самим...