СОС мыслом

   За вечер они умудряются поссориться еще несколько раз: когда одеваются, когда выбирают еду из доставки и когда решают, какой фильм смотреть. В итоге Антон вспоминает, что им обоим нравится Джим Керри, так что они врубают «Эйса Вентуру». Первую часть, потому что «Арс, ты вряд ли хочешь видеть смерть енота во второй». Естественно, Арсений возмущается по этому поводу, хотя он и правда не хочет.

Стоит им поесть и включить фильм, как он отсаживается на диване как можно дальше, что не так-то легко: если вытянуть руку, то она быстро затекает. Самой комфортной позой было бы уложить кисть рядом с Антоновой, но тот эгоистично расположил ее на своем бедре. Другая же его рука занята пивом: повезло, что в холодильнике завалялась пара бутылок.

Сам Арсений цедит виски с колой — сложность сегодняшнего дня вполне оправдывает употребление плебейских напитков. Тем более что напряжение между ними тяжелое и душное, как тонна теста, вывалившаяся из грузовика. А разговор, в отличие от теста, не клеится.

Поставив стакан на диван и кое-как вытащив телефон, Арсений пишет Егору: «Какого хуя?». И через пару секунд тот присылает ему фото Эда в неоновом освещении какого-то гейского (что понятно по двойному знаку Марса за его спиной) клуба с подписью «Я влюбился» и тонной эмодзи-сердечек.

В Арсении нарастает праведное возмущение: то есть эти двое знакомы пару часов, а Егор уже влюбился. Тот спустя месяц их отношений, полный бурного, крышесносного секса, в процессе которого Арсений пару раз чуть не уснул, сказал только «Ты клевый» и «Ты милый». А тут влюбился, приехали. Что такого есть в этом губастом татуированном скелете, чего нет в нем?

— Эй, — Антон дергает рукой, из-за чего Арсений чуть не заваливается и не расплескивает виски по обивке, — чего сквасился?

— Ничего, — цокает тот и блокирует телефон — не хватало еще, чтобы Антон увидел фотку его якобы парня со своим новым, уже не якобы, парнем.

— У вас с Егором всё в порядке?

Арсений хочет сказать, что ничего не в порядке. Что симпатия к Антону нарезает круги вокруг него, словно акула, и из-за этого личная жизнь превращается в трясину, а Арсения сдувает ветром ненависти к себе же и размывает огромными волнами жестокой судьбы — и он больше не может управлять судном своего спокойствия. Но вместо этого он делает глоток и произносит:

— У нас всё замечательно.

— Ладно, — недоверчиво щурится Антон. — Поиграем в «Две правды, одна ложь»?

— Что это за игра?

— Ты говоришь две правды и одну ложь, — объясняет он очевидное, — и я угадываю, где ложь. Потом наоборот.

Впереди у них полфильма, полбутылки виски, несколько бутылок пива, совместный душ и вся ночь. Так что если эта игра поможет хоть немного разрядить накаленную ссорами обстановку, то это будет неплохо.

— Хорошо, начинай.

— Итак, — Антон на мгновение задумывается, — варианты такие: мою собаку зовут Какашка, мою собаку зовут Картошка и… У меня аллергия на рис.

— На рис у тебя точно аллергия, — уверенно говорит Арсений, а дальше начинаются сложности: Антон вполне мог назвать питомца говном. С другой стороны, животных тот любит, как и картошку — а ее точно сильнее, чем какашки. — Думаю, ложь про Какашку.

— Да. У меня шиба-ину по имени Картошка, ей два годика, — умильно говорит Антон, хотя, возможно, дело вовсе не в собаке — потому что смотрит в горлышко Хугардена. — Твоя очередь.

— Так… Когда я был подростком, я носил брекеты, носил очки, а еще у меня были прыщи, — начинает он почему-то сразу с личного, но перед Антоном неловкости никакой нет. Да уж, видел бы тот его тогда, в школьные годы, охуел бы… Или не охуел, потому что Антон в те времена срал в горшок и откручивал куклам головы — вряд ли прыщавый подросток произвел бы на него такое уж яркое впечатление.

— Очки ты и сейчас иногда носишь, так что это точно правда. — Арсений на автомате тянется поправить очки и вспоминает, что сегодня надел линзы — он же в тире стрелять собирался, как никак. — И… ну, я видел твои детские фотки, Арс, так что знаю про прыщи. Выходит, ложь про брекеты. Хотя стоп, — хмурится Антон, — ты же их всё равно носил. Получается, когда был старше?

— Да, после двадцати. А где ты видел мои детские фотки? Даже у меня их нет.

— Списался с твоей мамой, — признается Антон, строя виноватую мордашку. — Думал, смогу тебя шантажировать, но ты был таким милым и нелепым, что у меня не хватило совести.

— Кошмар, меня предала собственная мать.

— Она сказала, что очень скучает по тебе и ждет, когда ты приедешь ее навестить. — В его голосе нет осуждения, скорее непонимание, что объяснимо: Антон-то катает в Воронеж чуть ли не каждый месяц.

— В Сибирь часто не поездишь, — вздыхает Арсений и после секундной паузы добавляет: — И у меня сложные отношения с отцом.

— Из-за каминг-аута?

Еще несколько лет назад Арсению было тяжело обсуждать эту тему, а сейчас просто слегка тоскливо — ноет, как давний перелом. Ему не хочется пугать Антона всей этой темой, но иначе будет нечестно: тот должен знать и негативную сторону выхода из шкафа. Потому что иногда из него так выходишь, что как в пропасть падаешь.

— Да. Он человек старой закалки и не верит, что геи существуют. Думает, это всё от скуки, от желания выделиться, кризис среднего возраста, эксперименты… Каждый раз спрашивает меня, когда это закончится и когда я наконец женюсь.

— Мне жаль, — Антон со звоном цепи похлопывает его по тыльной стороне ладони, но тут же убирает руку обратно на колено. — Знаешь, больше всего я боюсь реакции мамы… Ну, если я ей когда-нибудь расскажу… об этом.

— Шаст, у тебя отличная мама, она тебя любит. — Арсений точно знает: когда мама Антона приезжала в Москву, она приходила к ним в офис с огромной корзиной домашних пирожков. Для него это высшее проявление материнской любви. — И примет любым. К тому же смысл переживать? У тебя же есть девушка, бояться нечего.

— Моя очередь, — переводит Антон тему, но вид у него странный — а еще он так и продолжает смотреть в бутылку, как бы ни распинался Керри из телевизора. — Я ни разу не влюблялся в девушку. Мы с Аней никогда не встречались. Я с планеты Сайко и могу дотянуться языком до локтя.

Арсений теряет дар речи. Не потому что они с Антоном каким-то чудом читали один и тот же малоизвестный рассказ, а потому что Антон, очевидно, землянин. И хоть его язык действительно огромный, но всё же человеческих размеров — и до локтя ему, как до Луны.

Насчет влюбленности в девушек ответ очевиден, остается последний вариант.

— В смысле? — проанализировав, спрашивает Арсений. — Что значит вы с Аней никогда не встречались?

— Да блядь, — выдыхает Антон в бутылку, залпом допивает оставшееся, и только после этого, коротко рыгнув, поясняет: — Она не моя девушка, а моя соседка. Мы типа дружим, с собаками вместе гуляем. У нее вообще муж и двое детей.

Арсения затапливает радостью, потому что Антон, оказывается, свободен. И в то же время он чувствует себя глупым, что его целый месяц дурили — а, главное, на кой черт ему это сдалось.

— Тогда зачем весь этот цирк?

— Мне нужно еще пиво, пойдем к холодильнику. — Антон пытается подняться, но Арсений тянет руку на себя — и тому так и не удается оторвать задницу от дивана. — Сука ебаная, да затем. Это из-за того случая.

— Какого?

— Когда мы… Ну, помнишь тот спор, когда мы… это самое, — он даже не может назвать вещи своими именами, — и всё такое. Я тогда в понедельник пришел и хотел поговорить с тобой о… сам не знаю, о чем.

— О нас? — подсказывает Арсений, и видит, как кожа Антона расцветает красными пятнами румянца — краснеет он всегда неравномерно.

— Да, о нас, — соглашается тот, глупо кивая. — Я пришел пораньше, а тебя долго не было… А потом пришла Ира и спросила, как выходные и общался ли я с тобой, и мне почему-то так стыдно стало. Я даже объяснить этого не могу, но мне тот наш… поцелуй показался таким неправильным. То есть как бы правильным, но одновременно неправильным, понимаешь? И я соврал про Аню.

— А дальше? Про ваши свидания — это всё тоже пиздеж?

— Да, никуда мы не ходили, я просто дома сидел и пердел в диван. Это было так тупо, но этот пиздеж был как снежный ком, который каждый день рос… И ты всё время говорил про Егора, а я злился и пиздел еще больше.

Антон сидит весь красный, с пылающими ушами, и смотрит в тоннель, в конце которого нет света — в бутылочное горлышко. Арсений сам забирает у него пустую тару и ставит ее на пол у дивана — теперь взгляд зеленых глаз упирается в подлокотник.

— Дурак ты, Шастун. Но я тоже хорош… Ладно, мои три варианта: я уже месяц как расстался с Егором, мне надо сходить в туалет, и я очень хочу поцеловать тебя прямо сейчас.

Невозможно покраснеть сильнее — но Антон краснеет. Ему так жарко, что он не выдерживает и слегка ослабляет футболочный узел на рукаве, давая себе больше воздуха. Арсению и самому жарко, хотя день нынче прохладный — а к вечеру так совсем похолодало.

— Я недостаточно бухой пока, — бормочет Антон.

— А это и неправда, между прочим, — тихо смеется Арсений, хотя на самом деле это были варианты с подвохом: все они верные. — До туалета никаких поцелуев.

— Ну и ладно, — Антон кидает на него обиженный взгляд. — Хотя мне, кстати, тоже надо. И… стой, что ты сказал про Егора? — поднимает он брови.

Арсений как-то обозвал его розовым задником, потому что увидел эту надпись на съемке для рекламной кампании, но на самом деле тот розовый покемон. Как его там, Слоучпок? Слоуберн?

— Мы расстались, сразу после той пятницы. Я ему рассказал обо всем, и мы решили, что продолжать отношения бессмысленно. — На самом деле, Арсений всё решил за них, но это было лучшее решение.

— Вы расстались из-за меня? — с плохо скрываемой надеждой, от которой у Арсения сжимается сердечко.

— У нас с ним всё равно ничего не получалось, — кисло улыбается он, надеясь за этой улыбкой скрыть тот факт, что сказанное — ответ совсем на другой вопрос.

— Но вы же постоянно тусите вместе. И сегодня… Я тогда вообще не понимаю, зачем он на нас наручники нацепил. Это какой-то ваш извращенный план?

— Я сам не знаю, клянусь. Он меня не посвящал, я думал… Хорошо, — Арсений цокает, — я хотел вывести тебя из себя. Специально притащил его туда, чтобы тебя побесить.

— Ты такой придурок, Арс.

— Сам такой. — Арсений показывает язык и приподнимается с дивана. — Пойдем в туалет. М-да, такого опыта, конечно, у меня еще не было.

— Думаю, это почти как стоять у соседних писсуаров, только ссать надо по очереди, — предполагает он, а затем встает и бодро идет к ванной, ведя Арсения на цепи, как на поводке. Остановившись у двери, он вдруг начинает ржать, да так, что сгибается пополам — аж разрывает пацана.

— Ебнулся, да? — с сочувствием уточняет Арсений, хотя улыбка невольно проклевывается и у него. Ему нравится смотреть на смеющегося Антона: нравится, как растягивается этот лягушачий рот, как появляются морщинки у глаз, как тот от избытка эмоций свободной рукой хлопает себя по колену.

— Ой, сука, — выпрямляется он, отсмеиваясь и пальцами вытирая выступившие слезы в уголках глаз. — Я вспомнил тот мем с двумя чуваками у писсуаров и надписью «сириосли?».

— И он тебя так рассмешил? Я забираю назад свои слова о том, что у тебя хорошее чувство юмора.

— Да не сам мем. — Антон всё-таки открывает дверь и заходит в комнатку, а Арсений остается снаружи — лишь руку вытягивает. — У меня просто была такая же ситуация в клубе.

Вжикает молния ширинки, с хлопком поднимается стульчак — Арсений переступает с ноги на ногу: пока он сидел, желание поссать было терпимым, сейчас же он вот-вот нассыт в кошачий лоток. Вернее, обоссыт его, потому что лоток у Базилика крытый, в виде домика — его котик достоин самого лучшего.

— Так вот, — под журчание струи рассказывает Антон, — я так же стоял у писсуара, и ко мне притискивается какой-то чувак. Прям к соседнему писсуару, и глаза еще лупит так очевидно. И я типа «Че, в натуре?», а он такой «Ну да»… В общем, натуралы так не делают, — заканчивает он скомканно.

— Ты про этот отсос в клубе рассказывал?

— Бля, ты запомнил. Да, про этот. Сука, расстегнуть было легко, а вот застегнуть обратно… — Антон тянет Арсения на себя, и тот нехотя подступает ближе, пересекая порог, чтобы тот мог пользоваться обеими руками. — Я в тот раз был в дрова.

Антон смывает за собой, и они меняются местами. Арсению почему-то неловко, и он сам не понимает причины: они сто раз с Антоном ссали и друг при друге, и вместе. В офисном туалете, в лесу во время выезда фирмы на пикник, даже на трассе — когда возвращались оттуда в город. Но ссать всё-таки хочется, так что он кое-как расстегивает джинсы левой рукой, стягивает трусы — и наконец-то.

— Нормально, что меня это даже немного возбуждает? — подает голос Антон.

— Ты ведь понимаешь, что нам еще и в душ надо будет как-то сходить?

Они обтерлись влажными салфетками от шерсти Базилика, но помыться всё-таки не помешает. Арсений привык к душу дважды в день: утром и вечером, хоть это и не слишком полезно для кожи.

— И что ты предлагаешь? Один моется, второй стоит у ванны?

Арсений вспоминает, что у него, вообще-то, от хозяев квартиры остался целый набор инструментов, включающий здоровенный молоток, острый на вид топор и напильник. Наверняка всем этим можно было бы разрубить или распилить звенья наручников — но предлагать это он, разумеется, не станет.

— Да, можно так, — соглашается он вместо этого и, стряхнув последние капли, засовывает член в трусы. Он подтягивает штаны, но при попытке застегнуть те снова опускаются — и ничего не выходит. Он пробует раз за разом, пока Антон в итоге не цепляет его за шлевку и не удерживает джинсы на нужной высоте.

— Ты забыл о существовании второй руки? — веселится тот.

— Нет, просто стараюсь пользоваться ей меньше. — Арсений, сгорая от смущения, застегивает чертову молнию. — Понял, что левой ничего делать не умею, надо это исправлять.

— Ты постоянно бросаешь себе вызовы. — Антон делает шаг к нему и уже полностью заходит в ванную, хотя, между прочим, должен был как раз выйти. — То кофе месяц не пьешь, то ходишь на курсы по готовке, то книжку на английском читаешь… Зачем?

— Потому что это круто — доказывать себе, что можешь.

Он включает воду в раковине и моет руки, Антон присоединяется к нему — и они забавно перебрасываются куском мыла, как дети. Арсений не сдерживает порыва и брызгает водой в Антона, а тот со смехом вытирает руки о его футболку — ярко-желтую, завязанную на плече бантом.

В ванной тусклый оранжевый свет: раньше был бьющий по глазам белый, но Арсений в таком освещении выглядел каким-то больным, так что он вкрутил теплую лампочку послабее. Из неплотно закрученного крана капает вода, Базилик скребется в лотке, из комнаты раздается голос Джима Керри, потому что на паузу никто так и не поставил.

Арсений смотрит на Антона, и тот смотрит в ответ — а на щеке у него ресничка со светлым кончиком, будто выгоревшая на солнце. Антон и сам солнце, он так же греет, и его глаза выглядят приглушенно-зелеными, как подсушенная лучами листва.

— Как насчет вызова? — спрашивает Арсений тихо — даже капли из крана громче разбиваются о кафель.

— Что ты предлагаешь?

— Поцелуй меня.

У Арсения немеют кончики пальцев — и не потому что они, мокрые после мытья, мерзнут, а от волнения. Ему не холодно — наоборот, жарко, и губы покалывает, словно на них попадают крошечные брызги кипящего масла.

Металл на запястье будто раскален, но это не причиняет боли, а только подчеркивает яснее: им с Антоном не нужно никаких наручников — они и так скованы одной цепью. Связаны одной целью.

— Не могу.

Целью бесконечно тупорылить.

— Почему? — вздыхает Арсений. Не то чтобы он ожидал другого ответа, но Антон стоит весь такой серьезный, как сердечный приступ, и это напрягает еще сильнее.

— Я недостаточно бухой, я же говорил, — поясняет тот.

— А как ты впервые меня поцеловал? Ты же был трезвый.

— Да, но ты пердел мне в щеку, — наконец мягко улыбается. — И я не устоял.

— То есть ссанье тебя возбуждает, пердеж стимулирует целоваться. Определенно, у тебя очень специфические фетиши.

— Отстань, — смеется Антон. — И не смотри так. У тебя иногда такое лицо, как будто ты вот-вот потребуешь шубу из далматинцев.

— Чего? — Арсений цокает и пихает его на выход из ванной. — А тебе, если и светит какая-то шуба, то только…

— То только как у трансвестита из «Анастасии»? — Антон не двигается с места, лишь встает в расслабленную позу и выдает томное: — Бабуля… Это я… Анастаси-ия.

— Я хотел сказать про салат, но это больше похоже на правду, — смеется Арсений и снимает всё-таки чертову ресницу с Антоновой щеки. — Пойдем давай, Анастасия.

Да уж, так проебывать романтичные моменты — это талант.

***

Стягивая трусы, Арсений думает: ну и тупая же ситуация. Он осторожно ступает в ванну и задергивает шторку по максимуму, чтобы она упиралась в цепь наручников.

Антон стоит, отвернувшись, с бутылкой пива и периодически делает шумные глотки. У него был выбор, что взять с собой в свободную руку — пиво или телефон, и тот выбрал первое. На взгляд Арсения, это глупая ошибка, но он постарается помыться как можно быстрее, чтобы Антон не слишком скучал.

В ванной белая плитка под мрамор, и шторка тоже белая, и во всем этом окружении Арсений чувствует себя недостаточно чистым, потому что мысли в его подогретом алкоголем мозге грязные — хотя и ожидаемые. Он думает о том, что испытывает Антон, стоя в полуметре от него, голого и мокрого? Представляет ли, как по пояснице Арсения струится вода, как стекают теплые капли по шее, по соскам, по животу к гладкому лобку? Представляет, как приятно было бы касаться разгоряченной кожи?

Арсений мыльной ладонью проводит по груди, пальцами скользит по соскам, рвано выдыхает, надеясь, что шум воды это скрывает. Он пытается мыться нормально, по-человечески, без всяких там прелюдий, но иногда всё равно срывается на ласку. Перед сном он обычно дрочит в душе, так что тело двигается словно само: мышечная память.

Вытянутая рука затекает, и Арсений медленно ее опускает — вместе с этим шторка медленно отодвигается, открывая вид на горящее ухо Антона. Оно красное, как видимый кусочек щеки и шея, и было бы интересно посмотреть на всё остальное тоже — но Арсений старается думать об этом меньше.

Он отворачивается к стенке, включает напор воды посильнее и, зажмурившись, скользит рукой к полувставшему члену. Под закрытыми веками — лицо Антона, его длинные руки, острые колени, огромные ступни, мягкий живот — Арсений по частям собирает картинку, вспоминает всё то, что он видел сегодня, вчера, месяц, год назад. Вспоминает смущенного полуголого Антона у шкафа с одеждой сегодня — вспоминает умирающего от жжения Антона в плавках у бассейна.

Сами по себе эти воспоминания не кажутся возбуждающими, но сейчас, когда тот стоит так близко, это заводит. Распаляет сам факт, что Арсений практически дрочит, находясь на расстоянии вдоха — хотя Антон бы сказал, что на расстоянии плевка.

Арсений оглаживает пальцами твердеющий член, оголяет головку — и на чувствительной коже струи душа отражаются таким ярким удовольствием, что приходится сжать зубы, чтобы не застонать. Он всё-таки издает еле слышный, какой-то жалкий писк, а затем переводит взгляд на Антона — и видит, что тот наблюдает за ним.

Он плывет так же очевидно, как мыльная пена, стекающая в слив под ногами. Рот его приоткрыт, влажные губы раскраснелись, глаза распахнуты, как у подростка, который подсматривает за девчонками в душевой. Та рука, на которой надето кольцо наручников, в просящем жесте протянута к Арсению — но при этом бесконечно далека от прикосновения.

— Ты смотришь, — укоряет Арсений, сам удивляясь отсутствию осуждения в своем голосе.

— Смотрю, — безропотно соглашается Антон, еле шевеля губами — но Арсений всё равно скорее читает по ним, чем слышит: вода по-прежнему звучит слишком громко.

— Нравится?

Антон опускает глаза ниже, смотрит на мокрый от воды член с покрасневшей оголенной головкой — и если бы взглядом можно было отсосать, Арсений бы уже кончил.

— Да, — так же завороженно признает Антон. — Очень.

— Что «очень»? — хмыкает Арсений, проводя рукой по животу и вновь сжимая ствол — теперь осознанно и не стесняясь. Антон облизывает губы, его кадык дергается от рваного сглатывания.

— Очень нравится.

— Что очень нравится? — Арсений дразнится не потому что сука — просто раньше на него не смотрели так восторженно и с таким неприкрытым желанием. Ну и, возможно, он немножко сука.

— Ты.

— Что я? — Улыбнувшись, Арсений ставит ногу на бортик и прогибается, чтобы вид для Антона был еще лучше, скользит рукой к яйцам, коротко гладит по шву, не доходя пальцами до ложбинки.

— Арс, — умоляет Антон, — перестань.

— Перестать что?

Шторка больше не прикрывает Антона, так что он уже весь в каплях: футболка потемнела от воды, на мокрых руках и лице отражается теплый свет ванной. Арсений никогда не видел Антона таким красивым, но эта мысль приходит ему во время каждой встречи с ним.

Тот плавно тянет руку на себя, и Арсений, на ощупь прокрутив вентиль до выключения воды, аккуратно выходит из ванны — прямо в объятия Антона.

— А теперь ты достаточно пьян, чтобы целоваться? — шепчет Арсений ему в губы.

— Я еще две бутылки назад был достаточно пьян.

— И почему мы не целовались?

— Ты не целовал.

И Арсений целует. Антон на вкус такой же алкогольный, как в прошлый раз, и такой же мягкий и податливый. Но теперь он смелее: первым скользит языком в его рот, первым оглаживает теплой ладонью спину, разгоняя мурашки, первым прижимает к себе.

Арсений хихикает, когда тот, не найдя ничего лучше, опускает пустую бутылку в раковину, а потом открывает дверь и тянет его на выход — не за цепь, а берет за руку.

Он такой увлеченный, словно наконец дорвался: свободной рукой лихорадочно шарит по телу, желая потрогать везде сразу, другой тоже пытается — и наручники звенят, не давая свободы.

Они заваливаются на диван, где недавно смотрели фильм, но Антон не делает никаких пауз: только крошечную, чтобы перейти от поцелуев в губы к поцелуям в шею. Арсений запрокидывает голову, плавясь от ласк, по мокрой после душа коже от комнатной прохлады проходит легкая дрожь, но Антон согревает его по максимуму — прижимается так плотно, словно хочет войти в него без всякого секса.

Он коротко сжимает его бедро, гладит внутреннюю сторону, а потом без промедлений кладет ладонь на член — Арсения подбрасывает так, что он едва не начинает левитировать, как в фильмах ужасов.

— Я так давно хотел, — бормочет Антон ему в ключицу, слюнявя и покусывая кожу. Рукой он двигает в неровном темпе, робко и с паузами, но с каждым движением прогибается сам, со стоном потираясь о его ногу ширинкой — стояк чувствуется через джинсы.

Арсений тянется расстегнуть их, но забывает про наручники, и металл больно давит на кожу. Он снова дергает рукой, а затем морщится и жалуется:

— Чертовы наручники.

— У меня ключ в рюкзаке, — жарко выдыхает Антон ему в плечо и тут же широко лижет. — Можем сходить за ним.

Арсения вновь пробирает дрожь, и на этот раз дело не в сквозняке. Он, с трудом приподнимаясь на локте, свободную ладонь кладет поверх руки Антона и тормозит его.

— Стой, что?

— Ключ, — хлопая глазами, отвечает тот, и вид у него пьяный-пьяный. — Мне Эд сунул его в рюкзак и написал об этом. А ему этот ключ твой Егор отдал, — он кривится, — ненавижу его.

— Подожди. — Арсений хмурится и окончательно отползает: вернее, отполз бы, но наручники не дают, так что он просто отстраняется — Антон с явным сожалением отпускает его член. — У тебя всё это время был ключ?

— Ну… типа да.

— Почему ты мне сразу не сказал?

— Так я не сразу узнал, — поясняет он нехотя, скачет взглядом с лица Арсения на его член и обратно, словно не может решить, чему уделять внимание. — Мы были уже у тебя.

— Это не ответ.

— Да потому что, Арс, — зыкает вдруг Антон, — ты бы меня выставил.

— Я бы никогда так не сделал. Но ты бы сам ушел.

— Да, ушел бы, — кривится он, раздраженно отсаживаясь и кидая Арсению диванную подушку, чтобы тот прикрыл ей стояк. — У меня бы не было повода остаться.

— То есть я сам недостаточный повод остаться?

— Ты сам знаешь, что я не об этом, Арс, — его язык заплетается через слово, но разобрать слова легко — Арсений бы понял его и без слов. — Я хотел, чтобы у нас что-то получилось, а наручники… Ну, они помогают.

— Ты не можешь иначе, да? — горько усмехается Арсений. — Тебе обязательно нужно оправдание, чтобы прикасаться ко мне. Алкоголь, наручники — что дальше? В лифте нас запрешь? Или подговоришь кого-нибудь, чтобы замок квартиры запаял снаружи?

— Не неси хуйню. Попробуй меня понять, ты же сам проходил через это.

Алкоголь внутри бурлит, и дело не в расстройстве желудка: он поднимает волну злости, и та разрастается огнем в груди.

— Я проходил не через это, — цокает Арсений и мимолетно жалеет, что вся одежда осталась в ванной: пафосные речи голышом — так себе история для мемуаров. — Я долго осознавал, что гей. Постепенно, через эксперименты, через поцелуи, секс, я всё анализировал, пока не понял. А когда понял, пути назад не было — и я шел дальше, шаг за шагом, а ты…

— А я?

— А ты про себя всё знаешь. И ты ничего не делаешь, ты никуда не идешь. Не пытаешься быть собой.

Лицо Антона искажает такой гнев, что Арсению на секунду становится страшно. А потом к этому примешивается раздражение, отвращение, боль — весь существующий спектр негативных чувств, ни одного проблеска света.

— А чего ты ожидал, Арс? — холодно спрашивает он — лучше бы кричал. — Что любовь всё победит? Что я потрогаю тебя за хуй, проклятье спадет, и мы уедем в закат на серебристом кабриолете? Не ждет нас таких чудес.

— А что нас тогда ждет?

— Блядь, Арс, — Антон устало трет ладонью лицо, — ни хуя нас не ждет. Я тебе сразу сказал оставаться со своим ебучим стриптизером.

— То есть ты даже не собираешься пытаться, — хмыкает Арсений. — Я всё понял.

— Я пытаюсь, ясно? — Антон морщится и коротко зажимает рот — видимо, тошнота подступает к горлу, но он всё равно продолжает: — Я хожу к Кате.

— Ты… Ты не говорил.

— А это не твое дело. Сука, мы еще не трахались, а ты уже ебешь мне мозг. Как же ты бесишь.

Опухший от алкоголя мозг соображает медленно, и Арсений только сейчас жалеет, что вспылил. Зачем они вообще заговорили про наручники, ведь можно было замять эту тему — уже бы трахались. А теперь назад не повернуть, ничего не откатить, как в видеоигре, и с того места не продолжить.

— Антон, я…

— Головка от хуя. Заебал уже, иди на хуй. — Антон поднимается и, взявшись за цепь, грубо дергает — запястье отдает болью. — Пойдем за ключом.

Арсений повинуется, а в голове хороводом носятся мысли: он просто не понимает, как они от горячих поцелуев так быстро перешли к ссоре. Почему у них всегда всё так происходит?

Пока он стоит в коридоре, нелепо прижимая к паху подушку, Антон шарит в рюкзаке — и наконец находит миниатюрный ключик, который тут же вставляет в скважину наручников. Кольца раскрываются, и Арсений осторожно вытягивает руку — на запястье остается фантомная тяжесть.

— Ты не говорил мне, что ходишь к Кате, — произносит Арсений с упреком, хотя хотел участливо.

— Ты не спрашивал. — Ответив, Антон бросает наручники на тумбу в прихожей, и быстро идет в комнату, где так и валяются обрезки его толстовки. Шаг у него неровный, и по пути он запинается о ковер и врезается плечом в косяк, но не обращает на это внимания.

Арсений возвращается в ванную, чтобы натянуть джинсы, и выходит обратно в гостиную — чуть не спотыкается о вылезшего из своего укрытия Базилика. Тот смотрит на него будто бы осуждающе — или не будто бы, он ведь всё слышал, а животные хорошо различают эмоции людей.

— Я не виноват, — тихо убеждает его Арсений, но взгляд Базилика не смягчается ни на йоту.

Антон выходит из спальни с комком красной ткани в руках и в футболке «Я придурок», которую сам же подарил когда-то Арсению во время очередного дурацкого розыгрыша. Видимо, нашел ее в шкафу — хотя там и искать не надо было, она висела на вешалке на самом видном месте: Арсению нравится видеть ее каждый раз, как он открывает шкаф. Настроение поднимает, что ли. Там же, у дверцы, висит и чертов пивной костюм.

— Я домой, — сообщает Антон очевидное, собирая в свободную руку пустые бутылки у дивана — одну он роняет, матерится и поднимает снова.

— Не хочешь поговорить?

— Не о чем, — бросает тот, уходя на кухню, где гремит бутылками — а после вываливается с огромным мусорным мешком. Тот воняет ужасно: помимо прочего, там еще и наполнитель из кошачьего лотка. — Выкину по дороге.

— Почему ты злишься на меня? Это не я не сказал про ключ, и это не мне нужно нажраться, прежде чем прикоснуться к тебе.

— Ты придурок, Арс, — цокает Антон, таща мешок к коридору — Арсений следует за ним, Базилик, путаясь под ногами, тоже. — Я надеялся, что уж ты-то меня поймешь, но ты хуже, чем…

Вероятно, его пьяный мозг не способен придумать ничего достойного, так что он не заканчивает.

— Да, я не понимаю, — соглашается Арсений, пытаясь не злиться — достали его уже эти обвинения. — Я понимаю, почему можно скрываться от друзей, знакомых, держать свою гососес… гомоксес…. — Он слишком пьян. — Держать в тайне то, что ты гей, но это? Тут никого, блядь, нет, кроме кота.

Словно поняв, что речь о нем, Базилик издает трогательный мяфк, а затем коготками царапает мусорный пакет, грозясь порвать полиэтилен.

— Прекрати. — Арсений не хочет нагибаться в пьяном состоянии, так что отодвигает кота ногой. — Антон, ты…

— Я не гей, — тихо произносит тот, вставляя ноги в кроссовки, берет гремящий пакет и выходит из квартиры — оказывается, они не закрыли дверь. Арсений стоит, смотрит на блестящий золотом дверной глазок, и несказанное «можешь остаться?» тяжелеет комком в горле.

***

В комнате так темно, что экран телефона ослепляет своим светом, хотя яркость стоит минимальная. Арсений выключил свет и задернул шторы, потому что теперь всё тут напоминает об Антоне и об упущенных возможностях.

«Егор» на дисплее видится чем-то родным и знакомым: за последние пару месяцев они часто говорили по телефону, потому что даже в век технологий Арсений предпочитает голос бездушному тексту. Часы показывают пятнадцать минут третьего, и он искренне не хочет будить Егора среди ночи, но палец сам жмет на иконку звонка.

— Алло? — обеспокоенно отвечает Егор спустя один гудок.

— Привет, — бесцветно здоровается Арсений. — Я тебя не разбудил?

— Нет, я только вернулся домой, — голос у него по-прежнему напряженный. — Ты в порядке? Антон с тобой?

— Он ушел.

— Ясно, — вздыхает Егор. — Вы поссорились? Прости, это изначально была идиотская затея. Я просто хотел вас подтолкнуть, но…

— Идея была отличная. Идиотская, но отличная, это я всё испортил. Я всегда всё порчу, Егор.

— Арсений, — в его тоне сквозит нежность, — ты драматизируешь. И ничего ты не портишь. Вы с Антоном очень разные, и ваши характеры иногда сталкиваются.

— Когда самолеты сталкиваются, это смерть. А когда наши характеры сталкиваются, это что?

Егор опять тяжело вздыхает — видимо, он не очень впечатлен метафорой.

— Ты пьяный там? — спрашивает он осторожно. — У тебя язык заплетается.

— Знаешь, я думал, что проблема в его ориентации, в смысле что он не может ее принять, но проблема… — Арсений прерывается на глоток виски, хотя он и так выпил чересчур много: губы уже онемели, а темнота перед глазами идет цветными пятнами. — В нас.

— Расскажешь, что случилось?

— Я сам не понял, что случилось. Мы ссоримся на пустом месте, и так происходит постоянно.

— Я с Антоном не особо знаком, но… Мне почему-то кажется, что всё наладится. Ты так сильно влюблен в него, и он в тебя тоже… Ты бы со стороны видел, как он на тебя смотрит.

— Я видел, — усмехается Арсений, снова поднося к лицу стакан, но не рассчитывает и больно стукает себе по зубам. — Сука.

Помимо опьянения, он и в целом чувствует себя погано: его подташнивает, живот крутит, еще и глаза от линз жжет, но сходить в ванну и снять их он не хочет — тогда ему на автомате захочется спать. А лечь спать означает закончить этот чертов день, ничего не исправив.

— Арсений?

— Я… Меня бесит, что он ничего не рассказывает, он как… Не знаю, если бы он прямо говорил, в чем проблема, было бы проще.

— Ты такой же. Из тебя слова щипцами не вытащишь.

Егор прав: Арсений тоже не умеет в откровенные разговоры. В его семье не принято было делиться друг с другом тем, что на душе, и в процессе взросления Арсений так этому и не научился. Не то чтобы это кажется слабостью — скорее просто чем-то ненужным, бесполезным.

— Ты прав, я сейчас ему позвоню, и мы обо всем поговорим.

— Даже не думай. Арсений, ты пьян, тебе надо проспаться. Завтра ты на свежую голову решишь, что делать, а пока ложись спать.

Несмотря на то, что Арсений катастрофически устал, всё в нем рвется действовать — но мозгом он понимает, что Егор прав.

— Ладно.

— Спокойной ночи.

— Стой, — вспоминает Арсений, коря себя за невежество, — я же не спросил, как твое свидание. Или что у вас было с этим губастым парнем из тира?

— Ты делаешь успехи как друг, — смеется Егор в трубку, и его теплый смех немножко утешает, хотя и не так, как смех Антона — тот вообще способен исцелять любые болезни. — Всё прошло отлично. Мне кажется, я влюбился.

— А этот скелет в тебя?

— Этот скелет очень милый, кстати. Эд только кажется таким суровым парнем, а на самом деле ласковый. Представляешь, он волонтер в приюте для собак… Думаю, я ему нравлюсь, я же та еще псина.

Да уж, внешность бывает обманчива. Арсений никогда бы не подумал, что парень со стремными татухами, который работает в тире, может еще и животным помогать. Стереотипы — это зло.

— Какая ты псина, Егор, — фыркает Арсений, — ты пушистый щеночек, псина это я. Как у вас продвигается?

— Завтра идем на второе свидание, и я почему-то уверен, что оно пройдет отлично. Как думаешь, стоит надевать съедобные трусы или лучше приберечь их для третьего свидания?

— Ты же шутишь?

— Шучу. Разумеется, приберегу для третьего.

— А для меня ты съедобные трусы не надевал, — жалуется Арсений. Если начистоту, то у них даже с конфетными трусами секс был бы наверняка унылым. Когда люди не любят друг друга, их секс всегда пресный: каждый не стремится доставлять удовольствие партнеру и выкладывается по минимуму.

— Я тебе подарю такие, хочешь? Как-нибудь для Антона наденешь.

— Только перспектива пожрать и заставит его со мной переспать. — Арсений допивает виски и ставит пустой стакан на стол, тянется к бутылке, но понимает, что та уже пустая. — Из макарон такие делают?

— Сделаем… А вообще, ты не отчаивайся там, ладно? У вас обязательно всё получится, надо просто найти нужный подход. Веришь?

— Верю.

Арсений врет: он не верит. Возможно, некоторым людям не суждено быть вместе, как бы они друг другу ни нравились. Порой одной симпатии не хватает для счастливых отношений, нужно еще и уметь разговаривать — а с этим в их паре проблемы.

Ах да, они же не пара.