СОС мыслом

    Арсений думает об этом поцелуе все выходные. В его голове складываются миллиард вариантов, но в топ выходят самые адекватные.

Первый: Шастун все эти годы был тайно в него влюблен и у него дома есть тайный алтарь, сделанный из арсеньевских фотографий с корпоративов. Этот вариант Арсений в итоге отметает, потому что все его фотографии с корпоративов убогие, молиться на них — оскорбление чувства прекрасного.

Второй: Шастун всё спланировал, и это был очередной розыгрыш. Это могло бы быть правдой, но Арсений вспоминает растерянное выражение лица и его напряженное молчание в машине… Если Шастун и правда притворялся, то с такими актерскими данными ему прямая дорога в большое кино. Этот вариант Арсению тоже не нравится, потому что играть в большом кино — его голубая мечта.

Из этого всего вытекает третий вариант: Шастун реально гей и переживает кризис ориентации. В таком случае Арсений ему глубоко сочувствует и готов поддержать (а если надо, то и подержать) целиком и полностью (а также частично). Сам он проходил через это один, так что никому подобного не пожелает.

В понедельник на работу он приходит такой нервный, словно все выходные пересчитывал шерстинки на жопе кота. Он даже забывает про пену для бритья, которой хотел наполнить ящик стола Шастуна, но уже на работе решает: на хуй пену. Не в смысле что ему срочно нужно сделать лобковую депиляцию, а просто пока стоит повременить с розыгрышами. Шастун прав: пора с этим завязывать.

— Всем доброе утро, — здоровается Воля, заходя в кабинет. Как и всегда, он выглядит свежим и бодрым, несмотря на ранний час. — А где все? Опять опаздывают?

В кабинете, помимо Арсения, лишь похожий на памятник отсутствию сна Дима и зевающий Леша.

— Доброе утро! — кричит Ира откуда-то из глубин офиса. — Я не опоздала, опоздала электричка!

— Как всегда. — Воля осуждающе качает головой. — Так, сегодня приезжает Вячеслав Зарлыканович, будете вести себя как ясельная группа — всех уволю. Особенно, Попов, это касается вас с Шастуном.

— Конечно, Павел Алексеевич, всё будет в лучшем виде.

— Правильно — «Ничего не будет, Павел Алексеевич». Одна идиотская шутка — и вы вылетите отсюда оба. Пора бы уяснить, что есть более простые способы, — он отходит от двери, пропуская протискивающуюся Иру, — снять напряжение.

Сказав это, он уходит, а Арсений задумчиво тыкает пальцем не в ту кнопку на ноутбуке. Потом еще раз и еще, пока не приходит в себя и, опомнившись, не включает компьютер.

— Он имеет в виду сексуальное? — задумчиво уточняет он. — Думаешь, — спрашивает он у Иры, — между мной и Шастуном действительно есть какое-то сексуальное напряжение?

— Так думает любой, у кого есть глаза, — пожимает та плечами и спокойно, без какого-либо сарказма, углубляет тему: — Как ваше свидание? Целовались?

— Трахались? — подключается Серёжа с коридора.

— И сколько раз? — оживает и Дима. — Хотя с вашими темпами сомневаюсь, что вы зашли дальше томных взглядов.

— А разве это было не шуточное свидание? — хлопает глазами Лёша. Чудесный, очаровательный Лёша, которому самое место в их офисе — хоть кто-то в Арсения верит.

— Это было шуточное свидание, — подтверждает Арсений. — И между нами нет никакого сексуального напряжения.

— Ты в прошлом году приклеил к его столу с десяток дилдо. — Ира смотрит на него так, будто он интеллектуально обречен. — Если это не завуалированное «Хочу тебя трахнуть», то я даже не знаю.

— Это было смешно!

— Не было, — хором отвечают Дима с Серёжей.

— А мне кажется, что это довольно забавно, — улыбается Лёша, и Арсений начинает любить его еще сильнее. Но тот смазывает всё хорошее впечатление: — Хотя сексуальный подтекст очевиден.

— Вы несете бред, — цокает Арсений, потому что когда все против тебя, остается прибегнуть лишь к классическому «Я Д’Артаньян, все пидорасы». Пидорас, естественно, он сам, но это образно.

На этот аргумент ни у кого не находится контраргументов, так что все плавно перетекают в работу. Однако у Арсения, несмотря на завалы по проектам, работа не идет, а из головы не выходит мысль: что если у него к Шастуну действительно есть какое-то подсознательное влечение? Эта мысль одновременно пугает и будоражит воображение.

Поэтому, когда Арсений чуть позже идет на офисную кухню, чтобы налить кофе, то спрашивает у заваривающей чай Оксаны:

— Оксан, вопрос как к другу. — Вообще-то, они ни разу не друзья, Арсений и здоровается-то с ней каждый день лишь потому, что та офисный менеджер. — Тебе тоже кажется, что Шастун мне нравится?

— Как же ты всех задрал со своим Шастуном, — вздыхает Оксана, а Арсений оскорбляется: он допрашивал всех в офисе о Шастуне, только чтобы придумать правильные розыгрыши, ничего личного. — Да, Арсений, с того самого момента, как Антон тут появился, тебе он нравится. Мы даже делали ставки, когда вы переспите.

— Что? Серьезно?

— Серьезно, но мы все продули. Самой длинной ставкой было четыре вроде бы месяца, а вы уже три года ведете себя, как пятиклассники.

— Пятиклассники и не занимаются сексом, — бубнит Арсений. — Или занимаются? Сколько лет детям в пятом классе?

У Оксаны такой вид, будто она желает ему заблудиться во мраке и никогда не найтись.

— Моя сестра в пятом классе. Ей двенадцать.

— Говорю же — рано. А вообще я не понимаю… Ладно я, я открытый гей, но Шастун же натурал. Он постоянно ходит на свидания, об этом весь офис трещит.

— Натуралы не сосутся с мужиками, — фыркает Оксана, агрессивно пытаясь выловить ложкой чайный пакетик из кружки. — Ой.

— Что?

— Ничего. — Чайный пакетик выловлен и отправлен в мусорное ведро, а Оксана вновь максимально сосредоточена. — Я ничего не говорила.

— Шастун сосался с мужиками? Когда? Зачем? И ради чего? — Не хватало еще спросить, быть или не быть — Арсению хочется дать себе по лбу.

— Я скажу, но только между нами, и только потому что мне надоело смотреть, как он пытается мутить с моими подругами. — Оксана делает глоток чая, держа драматическую (сучью) паузу, пока Арсений едва на стену не лезет от нетерпения, и поясняет: — В универе, когда он сильно напивался, то лез сосаться к парням. А на следующий день говорил, что ничего не помнит, и придумывал отговорки: перепутал, по приколу, хотел сравнить — одна тупее другой.

Арсений смутно припоминает (на самом деле, не смутно: все факты о Шастуне он знает лучше, чем статистику своих проектов), что Оксана училась вместе с Шастуном — она же его и привела к ним на работу. Но вот о подробностях их университетской жизни он в курсе не был. Что ж, если Шастун и правда лизался с парнями по пьяни, то это многое объясняет.

Или Шастун подговорил Оксану, чтобы та так сказала? От него можно ожидать чего угодно, никому нельзя верить! Даже себе. Особенно себе: Арсений как-то сам себя наебал, решив, что у него опухоль в правой ягодице. Всех врачей обошел, а оказалось, что ему просто нужно было найти хорошего массажиста, чтобы размять затекшие мышцы.

Мышцы ему размял в итоге не массажист.

— Что-то я не верю, — прищурившись, говорит он. — Это же какой-то новый розыгрыш? Никогда не поверю, что Шастун сосался с мужиками.

— Вот поэтому меня это всё и не удивляет, — качает головой Оксана и, взяв свою кружку, уходит с кухни.

***

Дусмухаметов так-то очень позитивный и добродушный человек, но на встречах с ним Арсений всегда бледнеет, краснеет, покрывается холодным потом и в целом выглядит, как жертва в фильме ужасов. Воля вообще не должен был брать его с собой на встречу, но кто лучше отчитается по проектам Арсения, как не сам Арсений? Вдобавок еще и за Шастуна приходится отчитываться, потому что того до сих пор нет на работе (Оксана сказала, что у него сломалась машина, но любой знающий его человек скажет: спит).

— В общем, — чеканит Арсений так бодро, что самому от себя тошно, — так как «Мистер Пропер» меняет визуал, мы предлагаем им такое решение…

В дверь стучат, и через секунду в кабинет заглядывает Оксана:

— Прошу прощения, Арсений, можно тебя?

— Что такое, Оксана? — хмурит брови Дусмухаметов. — Это не может подождать?

— Нет, это срочно.

— Что произошло? — устало уточняет Воля, словно заранее понимает, что ситуация выйдет ему боком, задом, каком, раком и другими нелицеприятными сторонами.

— Павел Алексеевич, там полиция.

Вот теперь Арсений начинает бояться по-настоящему. Что он мог сделать такого, чтобы полиция пришла к нему на работу? Вряд ли дело в его пиратской коллекции «Пиратов Карибского моря» или в том, что он громко слушает музыку и по-кобыльи скачет в неположенное время.

— Гражданин Попов? — доносится приятный мелодичный голос, а следом, отстраняя Оксану в сторону, в переговорку заходит Очень Красивый Полицейский — даже в мыслях заглавные буквы. У Арсения дух перехватывает, и он в момент забывает о том, что нарушил какой-то там закон и его вот-вот заберут в СИЗО — еще одни заглавные буквы.

— Это я, — отвечает он, наблюдая за тем, как блондин в форме — очень странной форме, давно ли полиция носит всё в обтяг? — приближается к нему. — Что я нарушил?

— Антон Шастун написал на вас заявление, — строго сообщает полицейский, доставая из кармана какой-то куб, другой же рукой разворачивая стул Арсения к себе. — Обвиняет вас в краже… своего сердечка. Ты был плохим мальчиком, Арсений!

Сказав это убожество, он жмет кнопку на кубе, который при ближайшем рассмотрении оказывается блютуз-колонкой, и по кабинету разносятся басы — а блондин одним движением срывает с себя полицейскую форму и, оставшись в одних красных стрингах, начинает танцевать.

Его кожа сияет от масла и блесток в свете флуоресцентных ламп, Арсений прикипает взглядом к татуировкам на груди и прожигает задницей стул — от злости и шока, разумеется. За ворот рубашки стриптизер притягивает его к себе, поднимая на ноги, и пошло трется пахом о бедро, а затем поворачивается задницей и елозит уже ей по паху Арсения.

— Какого… — медленно произносит Воля.

— …хуя — заканчивает за него Дусмухаметов. Твою мать, Дусмухаметов! И Воля! Владелец их фирмы и директор их фирмы наблюдают за тем, как Арсения обхаживает стриптизер!

Тот вновь разворачивается к нему лицом и, сверкнув белоснежными зубами, плавно опускается перед ним на колени, проводит ладонями по стрелкам арсеньевских брюк. И, как бы Арсению ни хотелось продолжить, он встряхивает головой и отходит на несколько шагов назад.

— Стоп! — рявкает он. — Так, я прошу прощения, но этот подарок не по адресу.

— Арсений Попов? — смущенно уточняет парень, вставая с колен и вырубая колонку. — Я ошибся? — Он разворачивается к начальникам, которые так и продолжают сидеть в полном охуенезе — одном на двоих. — Мне нужен кто-то из вас?

— Нет, я Арсений Попов, но мне не нужен танец! Спасибо, конечно, вы великолепны, и всё такое, но у меня тут деловая встреча.

— Антон Шастун заказал для вас танец в, — кидает взгляд на наручные часы — это единственное, кроме трусов и ботинок, что на нем надето, — ровно в двенадцать. Просил передать, что пятничный вечер был незабываемым.

Арсений слышит смех — и с ужасом понимает, что смеется Дусмухаметов. Только бы это был не нервный смех, грозящий увольнением!

— Боже мой, — тот вытирает выступившие в уголках глаз слезы, — Паша, ты о таких розыгрышах говорил? Нескучно же вы проводите время в офисе.

— Слав, это цирк какой-то, — вздыхает Воля. — Извини, пожалуйста, я попросил сегодня без этого, но они же как дети малые.

— Простите, Вячеслав Зарлыканович, — Арсений смущенно опускает глаза, — я об этом не знал.

— А мне даже понравилось, — всё еще смеется тот. — Молодец, парень! — говорит он уже стриптизеру. — Вы тут пока разбирайтесь, одевайтесь, а я пойду кофе налью. Или чего-нибудь похолоднее, после такого-то горячего представления, — добавляет шутливо.

— Я вам сделаю кофе, Вячеслав Зарлыканович! — тут же отзывается Оксана, всё это время, оказывается, стоящая у дверей.

— Так танец не нужен? — уточняет стриптизер, поднимая с пола форму. — В заказ входит танец на коленях.

— Выйдите, пожалуйста. — Воля кажется абсолютно спокойным, если не считать его раздувающихся от негодования ноздрей. Арсений тоже было делает шаг к двери, но его останавливает грозное: — Арсений Сергеевич, а вас я попрошу остаться.

— Павел Алексеевич, я же не знал, что он наймет стриптизера.

Не то чтобы Арсений не чувствует вины, но гораздо сильнее он жалеет о двух вещах: что ему самому не пришло в голову вызвать стриптизера для Шастуна и что стриптизер не пришел парой часов позже, когда почти все были бы на обеде. Подумать только, танец на коленях, который Арсений упустил.

— Меня уже заебал этот детский сад. — Воля нажимает кнопку на телефоне: — Оксана, Шастун соизволил явиться на работу?

— Да, Павел Алексеевич, он пришел.

— Пусть зайдет в большую переговорку.

Пока они дожидаются Шастуна, Воля сверлит Арсения взглядом, а тот напряженно думает, не поздно ли ему пойти в вебкам. Или в шлюхи. Серьезно, ему надо как-то прокормить кота, а тот жрет в пять раз больше, чем весит.

Без работы он протянет… нисколько он не протянет, у него нет никаких сбережений. Ему и продать-то нечего, кроме своей задницы. Или члена. Он слышал, что в Китае миллиардеры покупают большие члены и едят их, чтобы впитать мужскую силу. Достаточно ли у Арсения большой?

— Павел Алексеевич, я не знал, что у вас совещание, простите, пожалуйста! — выпаливает Шастун, только залетая в кабинет. — Мне очень жаль!

Несмотря на то, что Шастун из-за своей выходки раздражает сейчас даже сильнее, чем обычно, Арсений рад его видеть. Рад видеть стоящие торчком на затылке волосы, и след от подушки на лбу (или это от руля?), и помятую расстегнутую рубашку, и футболку с дурацким принтом, и его джинсы с вытянутыми коленями — за выходные Арсений соскучился по этому всему.

— Шастун, ты совсем уже охренел? — устало спрашивает Воля. — Ладно ваши детские игрульки, но стриптизер?

— Вы расстроились из-за самого факта стриптизера или потому что его заказали не для вас? — подняв брови, уточняет Шастун, а Арсений прыскает в кулак.

— Шастун!

— Извините, Павел Алексеевич! Обещаю, больше никаких стриптизеров.

— Больше никаких тупых приколов, — раздраженно поправляет тот. — Раньше я думал, что это разряжает обстановку и помогает вам меньше нервничать, и на деле вы просто пара…

— Мы не пара! — хором перебивают его Арсений с Шастуном — хоть в чем-то они солидарны.

— Я хотел сказать, что вы пара идиотов. Премии вы оба лишаетесь, еще один идиотский розыгрыш — и я вас уволю, будете устраивать свои цирковые представления на Арбате. Пошли вон отсюда, со Славой я сам разберусь.

Арсений, опустив голову и с самым виноватым видом, на который способен, выходит из кабинета — и в коридоре натыкается на стриптизера. Не в прямом смысле — тот сидит на диванчике, уже одетый, и явно чего-то ждет.

— О! — увидев его, вскакивает тот. — Арсений, я хотел извиниться за доставленные неудобства.

Форма по-прежнему смотрится на нем великолепно (хотя без нее, разумеется, лучше), и одного этого достаточно, чтобы простить всё. А если учесть уложенную волосок к волоску прическу, какие-то совершенно идеальные пухлые губы, ровные, как рельсы, брови… Этот парень чересчур красив, и даже его легкое косоглазие кажется очаровательным. А еще от него пахнет ананасом — Арсений их обожает.

— Ничего, я понимаю, — улыбается Арсений. — Это же ваша работа. По крайней мере, вы точно раскрасили этот серый понедельник.

Шастун не проходит мимо — судя по звуку, тот продолжает стоять позади Арсения и недовольно пыхтеть.

— Можно на «ты». И, кстати, меня зовут Егор, — представляется наконец тот и протягивает руку — на тыльной стороне ладони у него какая-то убогая татуировка, но это его абсолютно не портит.

— А я, как ты уже знаешь, Арсений. Ты ждал меня для… — Арсений пролистывает в голове варианты и останавливается на самом вероятном: за всё в жизни приходится платить. — Для оплаты?

— Ой, нет, твой парень всё оплатил.

— Я не его парень! — отмирает Шастун, выходя вперед и упирая руки в боки — надо же, как оскорбляется-то. — И вообще, я не гей!

Егор, напоминающий растерянного котенка, с видом «пама гити» смотрит на Арсения.

— Это такой прикол, — поясняет тот. — Он решил, что будет очень весело заказать для меня в офис эротический танец.

— То есть у тебя парня нет?

— Нет, я совершенно свободен. — Арсений не удивляется, что Егор так легко распознал его ориентацию: рыбак рыбака, как говорится. Хотя Егор, скорее, золотая рыбка. Интересно, сколько желаний он исполняет? Танец на коленях входит в их число?

— А тогда не хочешь сходить куда-нибудь? После работы, я имею в виду. Выпьем чего-нибудь, можно даже чай, — на последнем слове Егор так ярко улыбается, что Арсений готов выпить чай прямо у него из пупка. Причем хоть сейчас, не дожидаясь всяких там вечеров.

Шастун по-прежнему стоит рядом и похож на птичку из мема «так, блэт», но теперь еще и рот открывает от удивления. Арсений едва не хлопает в ладоши от радости: у него не только будет свидание с классным парнем — он плюсом и Шастуна уел!

— Конечно! С радостью схожу с тобой в бар, я знаю одно классное место в центре.

— Супер! Тогда обменяемся телефонами?

Шастун, не говоря ни слова, разворачивается и идет дальше по коридору, где громко хлопает дверью — а Арсений чувствует такой эмоциональный подъем, что даже потеря премии его не печалит.

***

Почему раньше никто не говорил Арсению, что его жизнь бессмысленная и унылая, как синтетический серый свитер в гардеробе Леонтьева?

После двух недель полного игнорирования Шастуном (и Шастуна) оказывается, что их взаимные подколки — единственное, что вносило разнообразие в рутину. У Арсения вроде бы нормальное существование, получше многих: классная работа с креативом, занятия танцами по вторникам, любимый кот, а теперь еще и горячий парень, на которого пускают слюни даже натуралы… Но всё не то и всё не так, когда твой коллега мудак.

Обидно, что Шастун с ним теперь вообще не разговаривает, кроме как по работе. Лишь дуется, бросает гневные взгляды и смотрит так, будто Арсений продал родную мать за «Чокопай». Или не родную мать, а чью-нибудь, это не столь важно.

Обидно — потому что у Шастуна абсолютно нет поводов для такого поведения. Это Арсений должен дуться за то, что лишился премии! И опозорился перед начальством! Жертва тут он (и начальство, разумеется), а его праведный, абсолютно обоснованный игнор, разбивается о нелепый и попросту нечестный игнор Шастуна.

Они даже не переписываются. Раньше в течение дня они перебрасывались оскорблениями, иногда (случайно) срываясь на обычное неформальное общение, а теперь — пусто. Последним сообщением висит шастуновское «спс» на скинутые контакты Кати.

— Арсений, ты остаешься вечером? — уточняет Дима, не поднимая глаз от монитора. Времени на часах почти семь, но сегодня пятница, а это значит до хуя дел.

— Разумеется! — восклицает Арсений, закрывая все вкладки — благодаря тому, что Шастун забрал у него «Лего», работы теперь меньше ожидаемого. — У тебя же день рождения, а ты единственный человек в этом офисе, которого я люблю. Не считая Лёши.

— Я думал, Серёжа твой лучший друг.

— Да, но это не значит, что я его люблю.

Так говорить можно и даже нужно, потому что Серёжи сегодня нет — он умотал на Бали неделю назад. Арсений немного скучает, но не слишком: всё его свободное время сейчас отнимает Егор. Хотя нет, это ложь: Арсений абсолютно не скучает.

— Я проставлюсь и уйду, — поясняет Дима, — меня дома ждут жена и дети.

— А тебя, — Ира обращается к Арсению, — разве не ждет твой стриптизер?

— Нет, сегодня же пятница, у Егора работа в клубе.

Или нет: Егор часто несет полнейшую чушь, так что Арсений научился его не слушать — он просто любуется красотой бойфренда, пока тот что-то рассказывает.

На самом деле, уже после пары свиданий стало ясно, что никаких долгоиграющих отношений им не светит — о чем Арсений, как самый настоящий хороший мальчик (в противовес первым словам Егора при их знакомстве) и сообщил. Егор на это пожал плечами и сказал, что и не ждет свадьбы и кучу детишек, а с Арсением весело и интересно, а еще приятно в постели.

Так и сказал — приятно. Не восхитительно, фантастически, до искр из глаз и звезд перед глазами, а приятно. Арсений до сих пор не может ему это простить. Приятно, блядь. Приятно есть кукурузу из банки или почесать яйца, пока никто не видит, но секс с ним — это больше, чем просто приятно.

С другой стороны, откуда ему знать? Арсений же нормальный мужчина и не трахает сам себя. Пальцы и дилдо ведь не считаются?

— Везет тебе, — вздыхает Ира. — Он же красив, как ангел.

Арсений несколько опечален тем, что она говорит не о нем, а его парне, но это ожидаемо. Шастун с такой силой жмет на мышку, что чуть голова не лопается от этого щелк-щелк-щелк.

— А ты не переживаешь из-за его работы? — аккуратно интересуется Лёша — он у них уже три недели работает, а всё как новенький. Да уж, к их цирковому террариуму со змеями привыкнуть непросто.

— Нет, он же стриптизер, а не проститутка.

— Все стриптизеры — проститутки, — мрачно изрекает Шастун, и это первое, что он сказал Арсению за две недели не по работе.

— Много знаешь стриптизеров? — парирует Арсений. — Если что, у Егора есть коллега, огромный лысый качок, тебе в самый раз. Будем дружить семьями.

— Уверен, у вас и на троих выйдет отличный дабл пенетрейшн. — Шастун морщится. — Надеюсь, ты после этого сможешь ходить.

— Мальчики, не ссорьтесь, — мило улыбается Ира, — лучше сходите за выпивкой.

— Вот именно, — подтверждает Дима. — Как раз, как вернетесь, пицца приедет.

— Я лучше с Лёшей схожу, — говорит Арсений, нежно смотря на Лёшу — его любимого коллегу (не считая Димы). — Или один схожу. Что я, пару бутылок виски не унесу?

— Вот именно, пусть идет один! — дуется Шастун. — Только я виски не буду, мне пиво, литра три.

— А нам с Оксаной две бутылки вина. А лучше три, мало ли.

— Я тоже, — Лёша на секунду отрывается от монитора, — за пиво. Крепкое не пью, а то потом буду бле… мне будет плохо, в общем.

— А мне вот виски, — пожимает плечами Дима. — Арс, надеюсь на тебя.

— Я поддержу, конечно! Никогда не отказывался от виски. Может, ты тогда со мной и сходишь?

— Ты что, даже за бухлом со мной сходить не можешь? — Шастун прямо-таки бесится, кривит страшную мордень — хотя выглядит почему-то мило. — Ну и ладно, не очень-то и хотелось.

— Идите вдвоем, — бросает Дима, поправляя очки. — У меня еще полно работы.

— Попов брезгует идти со мной за бухлом.

— Как же вы задрали, — цокает Ира. — Давай так, пари. Ты же любишь пари, да?

— Воля запретил.

— Это вам Воля запретил. — Она хитро щурится, откидываясь на спинку кресла. — А мне он ничего не запрещал. Так что, Шастунишка-ссыкунишка?

— Я тебя разорву, как тузик грелку! — Шастун аж с места вскакивает. — Проигрываешь — идешь со мной на свидание, поняла?

Иру контузит так, будто ей на блюде принесли дохлого суриката, политого майонезом. Арсений мимолетно поражается: а ведь когда Шастун только устроился сюда, Ира сама к нему подбивала клинья.

— Идет. Но если ты проигрываешь, то минуту сосешься с Поповым, — она кидает взгляд на часы, — ровно в десять вечера. И никаких там прижиманий губами, засунешь ему язык до самых гланд.

— Фу, блядь. — Шастун, однако, не кажется ни удивленным, ни раздосадованным. — Что за дерьмо? Зачем? Это мерзко, я не буду сосаться с мужиком.

— Эй, — Арсений поднимает бровь, — ты берега не попутала, Кузнецова? Я на это согласие не давал.

— Значит в твоих интересах, чтобы Шастун не продул.

— И какие условия? — Шастун подходит к столу Иры и грозно склоняется над ней — но та, судя по всему, не испытывает никакого давления. — Поверь, это будет самое отвратительное свидание в твоей жизни.

Здрасьте, приехали, теперь Шастун всем отвратительные свидания планирует устраивать? Эх, а ведь говорила мама, что все мужики — козлы. Ладно, конкретно его мама так не говорила, но какая-то — наверняка.

Арсений чувствует укол ревности — да такой, что ему физически становится неприятно, и в груди нешуточно колет. Пора к кардиологу наведаться, что ли?

— Если вы с Поповым успеете в магазин за двадцать минут, то ты побеждаешь. Но чтобы всё было куплено по списку и доставлено в целости и сохранности.

— И всё? — удивляется тот. — Тут же магаз в пяти минутах. Успеем, и еще время останется!

Арсений думает о том, что в пятницу в магазине очередь такая, что им ни за что не успеть. Но разочарования он по этому поводу не испытывает: перспектива поцелуя с Шастуном не пугает, а как-то… почему-то… вызывает предвкушение, что ли. И отвращение. Но и предвкушение тоже.

***

«Перекресток» находится прямо напротив офиса — идти до него меньше минуты. Однако внутри, как и предполагал Арсений, огромные толпы людей с корзинками, тележками и здоровенными охапками продуктов в руках. Люди закупают столько еды, словно в субботу обещали апокалипсис, а перед смертью, как известно, не надышишься — то есть не нажрешься. Одинокие мужички с бутылками водки, кстати, органично смотрятся во всем этом продуктовом безумии.

Шастун, несмотря на сжатые сроки, вальяжно расхаживает в алкогольном отделе с тележкой и даже не чешется.

— У нас осталось всего тринадцать минут, если что, — подсказывает Арсений. — Ах да, ты же со мной не разговариваешь.

— Я? — Шастун поднимает брови. — Какой бред, мне же не пять лет. Я не не разговариваю с тобой принципиально, нам просто не о чем разговаривать.

— Ах, прости, я запамятовал, что ты можешь говорить только про Фифу.

— А ты — только про своего голожопого блондина, — холодно произносит Шастун, кидая в тележку пару бутылок Бада так, что они интригующе звенят.

Между прочим, Арсений упомянул Егора всего пару раз. В конце концов, он разве виноват, что его парень похож на дитя любви Афродиты и второй Афродиты, которое выросло в предназначении радовать людей своей неземной красотой? В жизни Арсения не так-то много вещей, которыми можно похвастаться. Если он расскажет в офисе, что его кот наконец перестал какать мимо лотка, вряд ли это вызовет у Иры с Оксаной восхищенные вздохи.

— Всё дело в нем? — хмыкает Арсений. — В моем парне?

— Ты встречаешься со стриптизером! — Шастун оглядывается и замечает старушку, смотрящую на него огромными глазами, поэтому повторяет чуть тише: — Со стриптизером! Гейским! Чуваком, который трясет яйцами перед лицами каких-то грязных мужиков! Мог бы найти кого-то нормального, но нет!

— А не ты ли вызывал для меня этого стриптизера? — Арсений хмурится, мысленно царапая так и не зажившую обиду. — После той пятницы я было решил, что ты нормальный, что с тобой можно общаться как с человеком, но…

— Но хуй там плавал? — Шастун кидает в тележку еще несколько бутылок, которые чудом не разбиваются, и толкает ее вперед — металлический каркас едва не врезается Арсению в бедро. — Чтоб ты знал, я этого не планировал! То есть, планировал, конечно… Но это было месяца четыре назад! Я уже забыл про этого хуесоса! И не думал, что он заявится во время совещания с Дусмухаметовым! И тем более, — добавляет он надрывно, не заботясь о несчастной старушке, — не думал, что ты начнешь с ним встречаться! Лучше бы я стриптизершу вызвал, как хотел с самого начала. Но решил, сука, что тебе с мужиком комфортнее будет.

— Да какая тебе разница, с кем я встречаюсь, Шастун? Тебя не должно ебать, кто меня ебет.

Шастун мгновенно покрывается румянцем — есть в этом что-то отвратительно очаровательное.

— Я сам не знаю, почему меня это так бесит, — бубнит тот смущенно, в секунду потеряв всю злость, и колупает этикетку на ближайшей к нему бутылке виски. — Но как только я представляю вас вместе, меня так пробирает, что я хочу что-нибудь разломать к хуям. Или врезать кому-нибудь.

Значит, Шастун думает о них с Егором, причем, судя по всему, думает часто и основательно — и злится. У Арсения это вызывает смутные эмоции: одновременно радость, что Шастун о нем не забыл, и непонимание, почему так происходит.

Может, Шастун ревнует? Три года тот был буквально главным человеком в его жизни, все эти постоянные розыгрыши и подколки — они уделяли друг другу кучу внимания. А теперь Воля это всё запретил, у Арсения появился парень… Шастун чувствует себя, как брошенный ребенок? Или он ревнует в другом смысле?

— Эй, — Арсений подходит к нему ближе, — мне не хватает наших подъебов. И вообще нашего общения. Даже странно не знать, что у тебя в жизни происходит.

Шастун притворяется тучкой еще пару секунд — а затем поднимает взгляд и улыбается, и словно посреди мрачного дождливого дня вдруг восходит солнце.

— Готовить начал от скуки, прикинь, — говорит тот, и его улыбка — лучшее, что случилось за последнюю неделю. Серьезно, он будто целую вечность не улыбался. — Но выходит паршиво, так что подъебы всё равно придумываю. Рано или поздно Воля оттает, и тогда тебе пиздец!

— Да ты что? — наигранно поражается Арсений. — За тобой что, давно клоун не ходил? Как тебе неделька с ним бок о бок, а?

— Ах так? — Шастун берет с полки бутылку и горлышком пихает Арсения в плечо. — Тебе мало было того колеса? Поверь, есть варианты куда круче… Блин! — вспоминает вдруг он. — Время! Быстро хватай любое белое вино и погнали на кассу!

Арсений подлетает к полкам с вином, умалчивая о том, что на разговор они потратили чересчур много времени, а на кассе по-прежнему очень много людей.

Что ж, вечер перестает быть томным.

***

Арсений пьян: не до соплей, но выпил он до неприличного прилично. Дима, естественно, не ушел сразу, а сидел с ними два часа, за которые они прикончили бутылку виски и сходили за второй — а теперь Арсений пьет ее на пару с Шастуном. Хотя как пьет: открыл и пробку понюхал, ему уже хватит на сегодня.

Лёша по-прежнему тянет пиво, Ира с Оксаной — вино, а больше никого и нет: дни рождения они обычно празднуют узким кругом их креативного отдела, без всякой там бухгалтерии, рекламщиков и прочих нужных, но в данном случае ненужных, людей.

От Арсения не скрывается то, как Шастун постоянно поглядывает на часы, стрелка которых стремительно приближается к десяти. Конечно, за двадцать минут ничего они не успели: спустя это время они всё еще стояли на кассе позади какого-то дурно пахнущего мужика с сельдереем и банкой тушенки в руках.

Арсений достаточно пьян, чтобы хотеть сосаться с кем попало. Будь у него выбор, он бы, конечно, выбрал Лёшу — единственного привлекательного парня в радиусе десяти метров. О том, чтобы сосаться с женщинами, не идет и речи, а Шастун — вообще отдельная категория.

К сожалению, сосаться придется именно с ним. Или не к сожалению. Или всё-таки к сожалению.

— Ой, а помнишь, — смеется Оксана, — как вы с Макаром через всё футбольное поле написали «хуй»? Вас чуть не исключили тогда.

В какой-то момент пьянки разговор всегда перетекает на «вспомнить былое». Арсений вздыхает: из всех в офисе он самый старый, и его былое уже покрылось тонким слоем пыли. Естественно, он считает, что не стар, а суперстар, но ощущения всё равно так себе.

— Ага, — фыркает Шастун, — причем идея была моя, а влетело больше Макару.

— А Макар — это не тот парень из тира? — хмурится Ира, вспоминая. — Который весь в татуировках?

— Ты ходишь в тир? — удивляется Лёша, но абсолютно все его игнорируют — Арсению за него немного обидно.

— Нет, тот Эд. А его ты откуда знаешь? — Оксана аж замирает, не донеся бокал до рта. — Антон же никого с собой в тир не берет, потому что это его «место силы».

— Да знаю я, мы просто с этим Эдом виделись на дне рождения Шастуна в прошлом году, он мне рассказал. Кстати, а почему ты, — она поворачивается к Шастуну, — меня никогда в тир не звал? Что еще за «место силы»? Тебе что, пять лет?

Арсений булькает в стакан с виски-колой: то есть лучшую подругу Шастун с собой в тир не берет, привлекательную девушку — тоже нет, а коллегу тире врага — да? Неужели настолько хотел хвастануть своим умением стрелять?

— Это особое место, — бубнит Шастун, наверняка краснея — они сидят в полумраке, без верхнего света: лишь настольные лампы оставили включенными, а жалюзи закрыли. — Единственное, где я чувствую себя хорошо, а вы своими тупыми шутками его опорочите.

А насчет Арсения, мастера спорта по тупым шуткам, он, значит, не волновался. Хочется вскочить со стула, крикнуть «Ага!» и ткнуть пальцем Шастуну в лицо, но палить его перед подругами не стоит — тем более что тот кидает на него предупреждающий взгляд.

— Ничего себе! Что ты там сказал, «опорочим»? — закатывает глаза Ира. — А когда ты бухой опорочил мою ванну, ты что-то не думал, что это мое особое место, где я чувствую себя хорошо.

— Кстати, уже почти десять, — не сдается Лёша в попытках привлечь к себе внимание.

— Уже почти десять! — восклицает Оксана так, словно до этого Лёша молчал: он что, шутка для них?

— Я не буду сосаться с Поповым, — протестует Шастун, будто Арсений не сидит в метре от него: он для него тоже шутка? — Я бы успел с бухлом, если бы не очередь в магазе.

— А я что-то не помню, — Ира фыркает, — чтобы я уточняла «Но если будут очереди, то не считается». Так что не пытайся улизнуть. Соситесь, плывиски.

— Ах, это же ваш первый поцелуй, — нарочито томно вздыхает Оксана и добавляет ворчливо: — Хотя я всё это и не одобряю.

Арсений косится в сторону Шастуна: не первый. Тот еле заметно хмыкает, и это хмыканье — обычно верный признак его опьянения. Но и без того ясно, что если после пива всосать стакан чистого виски, а затем и виски-колы, то быстро упьешься. Но, видимо, тот к этому и стремился — побыстрее дойти до нужной кондиции.

— Почему никто не спрашивает моего мнения? — бурчит Арсений, хотя с учетом его собственного опьянения сосаться хочется невыносимо. С кем-то — да, но не с Шастуном же. Хотя… если Арсений быстро допьет свой стакан, возможно, у него начнет двоиться в глазах, и Шастун станет казаться посимпатичнее.

Ладно, он и так довольно симпатичный.

— Потому что, — отрезает Ира и бросает очередной взгляд на часы. — Всё, время вышло, вперед.

— Нам обязательно делать это здесь? — морщится Шастун. — Сосаться на людях — это моветон.

Тянет уточнить, откуда он знает такие слова, но после фразы тот звучно рыгает — и Арсений решает отложить этот вопрос до лучших времен.

— Я вам не доверяю, мальчики, так что соситесь здесь и сейчас. Напоминаю: минуту, с языком, без перерывов.

Арсений разворачивается к Шастуну — они сидят на разных концах дивана, и между ними бездна пустого пространства. Шастун смотрит на него так же выжидающе, явно не намереваясь делать первые шаги (если езду жопой по дивану можно назвать шагами).

— Чего ты как ребенок? — цокает Арсений. — Иди сюда, это просто поцелуй. Представишь девушку.

Он мимолетно касается подбородка: утром брился, но к вечеру уже начинает проступать щетина — так себе из него девушка. Шастун тем временем ставит на столик свой стакан и медленно, словно ему предстоит кастрация, ползет задницей по сиденью, и взгляд у него такой же жалкий — и жалостливый.

Если бы Арсений не боялся показаться излишне сентиментальным, он бы сказал: «Не бойся, всё будет нормально». Он бы сказал: «Я не кусаюсь, дурачок — если только ты сам не захочешь».

Хотя нет, не в страхе дело — если бы они были наедине, он бы смог это произнести. Когда они вдвоем, между ними будто образуется тонкая, едва ощутимая, связь — но на людях она исчезает.

— Ну, — выдает Шастун, обдавая перегаром — теперь их разделяет сантиметров двадцать, но это по-прежнему многовато.

— Ну? — подстегивает Арсений, глядя в зеленые, с расширенными от опьянения зрачками, глаза. — Давай.

— Засекай, — это явно Ире, но взгляда от него Шастун не отрывает, шумно дышит через нос.

— Начали, — диктует Ира.

Шастун буквально впечатывается ему в губы, но затем тормозит, и его прикосновения становятся такими робкими, что у Арсения перехватывает дыхание. Он закрывает глаза и мягко отвечает, приоткрывая рот и позволяя Шастуну вести, но тот скорее прижимается к нему губами, чем целуется.

У Арсения в груди щемит, он сам не понимает, почему его до самой макушки затапливает нежностью, почему кончики пальцев покалывает, а сердце бьется так быстро. Дело в том, что он пьян? Да, он пьян, у него кружится голова, его ведет — но никогда еще виски не вызывал у него такого внутреннего трепета, так что дело не в алкоголе.

В Антоне.

Тот не проявляет инициативы, и Арсений берет дело в свои руки — не руки — и углубляет поцелуй, скользит языком в горячий алкогольный рот. Словно пугаясь на мгновение, Антон едва не отстраняется, но затем сам подается вперед, послушно открывая рот шире, чтобы поласкаться, потереться о его язык своим.

Теперь пугается уже Арсений: это всё слишком правильно, слишком как надо. По венам будто течет электричество, грудь сдавливает, мешая дышать, сердце — как бомба замедленного действия, и в ушах стучит в такт счету.

С Егором он такого не чувствовал.

Он ни с кем такого не чувствовал.

Не разрывая поцелуй, Арсений на автомате тянется рукой к лицу Антона, но тот каким-то невообразимым образом это ощущает и ловит его ладонь на полпути. Коротко сжимает, а затем отпускает — будто бы с сожалением. Он дышит всё так же шумно, словно ему не хватает воздуха, но с каждой секундой набирается уверенности, становится агрессивнее и настойчивее.

Он практически укладывает его на спинку дивана — Арсений под этим напором откидывается на нее сам. Ему так хочется дать волю рукам: обнять Антона, запустить ладонь под его идиотскую футболку, почувствовать тепло его кожи, пока тот прижимает его к дивану… И он уже поднимает руку, как слышит тихое Лёшино:

— А минута же… — и тут же звонкий шлепок.

Антон вздрагивает, но не отлетает, а отстраняется плавно, напоследок успевая коротко чмокнуть в губы — ну или Арсений окончательно сошел с ума. Что, в общем-то, не стало бы для него чем-то удивительным.

Ира кидает в сторону Лёши злобный взгляд — у него вид виноватый. Судя по настенным часам, прошло сильно больше положенного: минутная стрелка близка к единице, хоть и начали они с опозданием, не ровно в ноль-ноль.

Арсений набирается смелости и смотрит наконец на Антона: выглядит тот растерянным, и, поймав арсеньевский взгляд, неловко хватает со стола свой стакан и присасывается к нему.

— Поиграем во что-нибудь? — нарушает Оксана гробовую тишину. — Можем в «Отгадай, кто», у меня и стикеры есть.

— Это как? — охотно включается Лёша, тоже желающий замять эту неловкую паузу, а Ира не обращает внимания на этих двоих: смотрит то на Антона, то на Арсения.

— Пишем на стикерах имена знаменитостей или персонажей, — бодро поясняет Оксана, — и лепим друг другу на лоб. Потом отгадываем, каждый задает по три вопроса с «да» или «нет», и так по кругу.

— Я курить, — залпом допив виски с колой, заявляет Антон и оглядывается в поисках сигарет — Арсений замечает их почему-то на своем подлокотнике. — Подашь?

Арсений механически берет пачку и протягивает ему — Антон, не глядя на него, берет ее очень аккуратно, словно чужие пальцы — это лава, а затем встает и молча выходит из кабинета. У порога его слегка заносит, и он чуть было не вписывается в косяк, но вовремя выравнивается и покидает помещение вполне достойно.

Стоит ему уйти, Арсений закрывает лицо руками и стонет: сердце до сих пор колотится, ему по-прежнему жарко, а еще у него почти стояк — от каких-то там поцелуев, блин, как у школьника.

— Извини, — выдыхает Ира, и, кажется, Арсений впервые со дня их знакомства слышит в ее тоне виноватые нотки. — Привычка у меня такая: наносить добро и причинять радость. Но вы такие идиоты, мы все уже устали на это смотреть.

— Я была против, если что, — серьезно говорит Оксана. — Думаю, ему нужно время самому разобраться.

— Самому разобраться, блядь, в чем? — устало спрашивает Арсений, машинально касаясь пальцами по-прежнему пылающих губ. — Вы нас свести решили?

— Мы? — Ира поднимает бровь и, выставив указательный палец как «подожди», допивает свой бокал, только после этого продолжает: — Вы сами это решили, но почему-то не хотите это признавать. И я не понимаю, почему ты еще тут, а не на улице.

— И что я ему скажу?

— Я тебе не шар предсказаний.

— Да, ты подушка-пердушка, — фыркает Арсений и встает с дивана.

***

Курилкой у них служит тупиковый закуток за зданием офиса, где нет ничего, кроме глухих безокновых стен, деревянной лавки без спинки и покосившейся мусорки. Из-за узкого пространства сюда не проникает тусклый свет сумерек, но старый фонарь живой — только слабо мерцает каждую секунду. Сколько Арсений тут работает, этот фонарь так и не могут починить.

Антон сидит на лавке и пялится в стену напротив, на которой нацарапано классическое «хуй». И эта надпись тут тоже не первый год, и как она появилась — загадка. Почему ее не закрашивают — тоже. Наверно, потому что царапины тонкие, и если не присматриваться, то и не увидишь даже.

— Привет, — нелепо здоровается Арсений, садясь на лавку рядом. Антон молчит и не отрывает взгляда от стены, лишь глубоко затягивается сигаретой и на дымном выдохе переворачивает руку, лежащую на собственном колене, ладонью вверх.

Арсений, будто пазл собирает, накрывает ее своей рукой, переплетает их пальцы — у Антона они влажные и прохладные — и слабо сжимает.

— Ты правда раньше никого не водил в тир? — не выдерживает он: этот вопрос реально его волнует.

— Правда, — отвечает Антон, вновь затягиваясь и сразу выдыхая дым.

— Почему меня привел?

— Не знаю. Хотел, наверно, показать тебе что-то личное. Хотел, чтобы тебе тоже понравилось.

— Мне понравилось, — признается Арсений, подушечкой большого пальца поглаживая руку Антона. — Спасибо.

Они снова замолкают. Антон добивает эту сигарету и берет следующую, сует в рот, прикуривает зажигалкой — и всё одной рукой, продолжая сверлить взглядом несчастный «хуй».

— Дело в тебе или во мне? — спрашивает Арсений, сам толком не понимая, о каком деле речь. Что он хочет знать: что Антон к нему испытывает или почему тот так себя ведет?

И почему между ними всё не может быть чуть яснее. Почему для Арсения самого не может быть чуть яснее, что чувствует он: в душе какой-то ураган, и никаких Элли с Тотошкой в нем не вертится.

— Во мне, — поняв без всяких уточнений, поясняет Антон. Язык у него немного заплетается, но пьян он явно не так сильно, как хотел бы: — Я просто не могу. Если бы ты знал, как я себя ненавижу… каждый раз, когда думаю о тебе. А думаю я о тебе постоянно. Каждую, блядь, гребаную минуту.

Арсений крепче сжимает его руку, и Антон отвечает тем же.

— Ты говорил с Катей?

— Нет. Набираю ее номер — и не могу позвонить. Открываю Телеграм — и тоже не могу, просто пялюсь на пустой чат, как придурок.

— Я… не буду юлить: это долгий путь. И сложный. Но, знаешь, каминг-аут, перед собой в первую очередь, это лучшее, что со мной было. Весь этот годами накопленный груз, ненависть, страх — это всё спадает, и ты ощущаешь себя свободным. Счастливым.

— До тебя всё было нормально, — качает головой Антон, медленно высвобождая свою руку. — Я как-то с этим уживался, — говорит, как о каком-то паразите, — смирялся. А потом появился ты, и… Ты меня сначала взбесил. Я думал: «Пиздец, ну и конч». Ты был таким странным, самодовольным, меня раздражало, как ты вечно хвастаешься чем попало, ведешь себя, как подросток, эти твои очки цветные, бесит. Ты, сука, на танцы ходишь! На танцы! Бальные!

— Что такого в танцах?

— В том, что это гейство галимое. А ты этого всего не стеснялся, не скрывал — и я злился. Да и без этого поводов навалом: сам знаешь, ты прибабахнутый.

— Столько комплиментов за раз, как бы не растаять.

Антон впервые поворачивается к нему и мягко улыбается — и Арсений сразу ему всё прощает: растаял.

— А потом… Не знаю, что произошло. Я не понимаю, что со мной. То есть понимаю, конечно, я же не тупой, но не понимаю, почему именно ты. Там, в колесе, меня переклинило.

— Я понимаю, Антон. Я проходил через всё это, я знаю, что ты чувствуешь. Мне пришлось пройти этот путь в одиночестве — но тебе необязательно быть одному.

— У тебя же этот блондин белозубый. — Антон снова отворачивается и до того, как Арсений успевает что-то сказать, продолжает: — И я этому рад. Ты заслуживаешь нормальных отношений, я к этому всему не готов. Сам не понимаю, чего хочу и что мне надо.

Блядь, Егор. Арсений успел о нем забыть — он и так-то в течение дня о нем редко вспоминает, а рядом с Антоном тем более.

— А у тебя были отношения? Не с девушкой, я имею в виду.

— Нет, я же не… — Антон осекается с тихим смешком. — Какие отношения, ты че. Пару раз дрочил парню по пьяни в универе. В клубе еще был пьяный отсос.

— А что-нибудь трезвое?

— Никогда. У меня же тогда оправдания не будет, понимаешь? — Антон стряхивает пепел с сигареты и, поморщившись, всё-таки тушит ее о мусорку. — Знаешь, что будет завтра, Арс? Я сделаю вид, что там на диване ни хуя особенного не произошло, а этого разговора вообще не было. Скажу, что был бухой в сопли.

У Арсения сердце пропускает удар: значит, Антон считает, что «там на диване» произошло что-то особенное, их поцелуй — особенный. Может, он имел в виду совсем другое, а Арсений реагирует по-подростковому наивно, но свою реакцию контролировать не получается.

Антон опускает голову, рассматривая пустую серую плитку, на которой даже следов голубиных какашек нет. Он выглядит так печально, так потерянно и одиноко, что Арсений не выдерживает и приподнимает его голову за подбородок — а потом впервые целует его первым.

Он мягко прижимается к нему губами, и это осторожное, опасливое прощупывание почвы, без капли агрессии. Секунду ему кажется, что Антон сейчас оттолкнет его, психанет и ударит по лицу, но тот с готовностью отвечает в том же расслабленном темпе.

Более того, Антон подсаживается к нему ближе, вплотную, скользит языком ему в рот и кладет ладонь на колено — коротко сжимает, как будто хочет зацепиться и никогда не отпускать. У Арсения воздух перехватывает от щемящего чувства, которое он испытывает к этому парню: невыносимая нежность пополам с желанием, нет, потребностью защитить его от всего — и от него самого.

Они целуются так долго, что губы начинают неметь, а пальцы замерзают от уличной прохлады, но останавливаться не хочется. Неизвестно, сколько еще у них есть времени побыть вместе — вдруг Антон испугается и одумается, и это их последний поцелуй? Арсений сам не знает, почему мысль об этом его так пугает.

Вообще-то, он совсем не любитель поцелуев: зачем целоваться, когда можно сразу перейти к чему-то более интересному. Поцелуи — это бессмысленно, особенно сейчас, когда спина затекает, очки мешаются, во рту стоит привкус сигарет, а мерзнут уже не только руки, но и ноги. Однако оторваться от Антона никак не получается, несмотря на все неудобства.

Где-то вдалеке сигналит машина, и для них это тоже становится сигналом остановиться — Антон первым плавно отстраняется, но не отсаживается. Наоборот, обнимает свободной рукой за плечи и по-кошачьи трется носом о щеку.

— Поехали ко мне, — тихо предлагает Арсений, ластясь в ответ, и он сам без понятия, в чем именно заключается это предложение. В самом деле, не будут же они трилогию про Бриджит Джонс смотреть.

— Я недостаточно пьян, — в противовес словам, пьяно и полуразборчиво произносит Антон, кладя голову на его плечо. — И у тебя есть твой стриптизер.

Эта указка на Егора отдает глухой болью внутри: каким бы замечательным ни был «его стриптизер», сейчас всё существо Арсения тянется к Антону. Да и не только сейчас — последние три года.

— Между нами ничего серьезного нет, можем расстаться хоть сегодня.

— Не надо, — Антон поднимает голову и чмокает его в щеку, а затем порывисто встает с лавки — и сразу становится холоднее. — Оставайся с ним, Арс. Ты заслуживаешь того, кто готов быть с тобой.

Арсений смотрит на него снизу вверх, мысленно подавляя желание обнять его крепко-крепко, утыкаясь лицом в мягкую толстовку.

— Ты слишком хороший, — выдыхает он, невольно улыбаясь — Шастун улыбается ему в ответ, — скажи что-нибудь мерзкое, чтобы я снова тебя возненавидел.

Это ложь: Арсений никогда его не ненавидел. Злился, презирал, порой даже хотел ударить — да, но ненавистью там никогда и не пахло.

— Ты зануда, — широко улыбается Антон, глядя на него и покачиваясь с носка на пятку. — А еще скрупулезный, дотошный и душный, постоянно говоришь про своего кота и про свои танцы, ты королева драмы, вечно жалуешься, истеришь во время дедлайнов. Бесит, что ты не можешь выбрать, что заказать на обед, собираешься по три часа, не закрываешь за собой двери. О, и почерк у тебя непонятный, а еще ты залезаешь на мою строчку в журнале приходов…

Арсений выгибает бровь: он точно не ожидал от Антона такого подробного списка, но тот со смешком продолжает:

— Ты ужасно скрытный девяносто процентов времени, но при этом откровенный, когда не надо. Прикрываешься любовью к умным фильмам, научной фантастике и театрам, а на самом деле любишь ромкомы и шоу «Холостяк» — и этот твой показной снобизм бесит ещё больше.

— Еще что-то? — недовольно отзывается Арсений, хотя это и нарочитое: веселье, с которым Антон всё это говорит, заразно.

— Еще куча всего. Ты ужасен, максимально неприятный в общении человек.

— Спасибо.

Антон больше ничего не говорит, лишь наклоняется и легко, как-то по-детски чмокает его в губы — только прижимается дольше положенного, словно отрываться не хочет. Арсений тоже не хочет расставаться: он всерьез жалеет, что Антон не согласился поехать к нему. Конечно, тот прав, и в койку им нельзя — завтрашнее утро при таком раскладе по неловкости смогло бы затмить последний сезон «Игры престолов».

Но сейчас Арсений пьян — и сейчас ему сильнее всего на свете хочется обнять Антона и повиснуть на нем, как коала. Но, к счастью (не хватало еще разбираться со своими алкогольными желаниями), тот целомудренно целует его в лоб, а после без всяких прощаний идет к выходу из курилки.

— Давай сходим на настоящее свидание? — тихо предлагает Арсений, и сразу жалеет о сказанном — надеется, что Антон не расслышал.

— Прошлое и было настоящим, — еле слышно произносит тот, не оборачиваясь.