Пацанка

рассказанная Александром Степовым

− Сколько?! Сань, ты в своем уме? Твоей мобиле год почти – на кой мне такое счастье и за такую цену?!

− Э-э, Ярик, не выпендривайся. Сам говорил – труба хорошая. Хочешь – бери за три сотни. Нет – снесу в ломбард.

− Они вообще копейки дадут.

− Зато комедию ломать не будут.

Ярослав, скосил взгляд на распинающегося перед доской препода, скорчил недовольную мину и сызнова стал копаться в меню телефона.

− Двести пятьдесят.

− Двести восемьдесят. Наушники, зарядку и упаковку принесу завтра. Соглашайся – новый за такие деньги не купишь, с левым бэушным проблем не оберешься, а за свой я головой ручаюсь.

− Сильно бабки нужны?

− Бабки всегда нужны. Так как, сговорились?

Мигнув напоследок экраном, моя мобилка к концу пары все же перекочевала в карман к Ярику. Он давно бредил процессом своего внедрения в набирающую обороты мобильную сотовую связь, а потому обрадовался нежданной, но выгодной покупке – благо, капитализацией финансов по такому случаю занимался с начала года. Мне же на память осталась только слегка потертая SIMка – маленький кусочек пластика с микросхемой, хранившей старые контакты, первым из которых стоял номер телефона Алеси. Уже совершенно ненужный мне номер...

А ведь именно ради девушки я в прошлом году из кожи вон лез, вознамерившись обзавестись дорогущим аппаратом. И, что самое интересное, ради другой с ним приходилось расставаться теперь. Цикличность происходящего была на лицо, но ряд отличий вносил свои коррективы, заставляя меня в задумчивости чесать затылок. Ведь если Алеся воплощала в себе идеал, мечту любого нормального парня, то Женю и девушкой-то назвать язык не поворачивался. Так, пацанка малолетняя, свалившаяся мне на голову, как снег в апреле.

Хотя... собственно этот отрезвляющий «снегопад» и привел меня в сознание, после внезапного и страшно болезненного разрыва. Дыра в груди, первые дни невыносимая, вскорости лишь ныла время от времени, сообщая о своем существовании, но не о всевластии. Забота о девчушке, по возрасту почти такой же, как и моя младшая сестра, затмила все дурные мысли, притупила злость, внесла ясность в каждодневные действия.

Необходимы лекарства? Будут! Благо, хватило ума пойти к Славе и напроситься на месяц в помощники по разгрузке-загрузке цветов для торговой точки в подземном переходе. Хлопец, начиная с осени, так в одиночку запыхался, что мое предложение принял с ходу, позабыв о былой конфронтации на почве амурных переживаний. Я с утра пахал, он – вечером. Такой распорядок был удобен нам обоим и практически не мешал жизни.

Что еще? Женьке моральная поддержка требуется? Пожалуйста! Помогу, принесу, сопли нечаянные вытру... Так, глядишь, и сам на ногах устою, не упаду, не удавлюсь с тоски...

Одним словом, утрясалось все понемногу. В то время, пока мои чувства проходили процесс реинкарнации, у Жени тоже началась оттепель: улыбка стала добрее, дикая затравленность во взгляде сменилась тихой грустью, инстинктивная задиристость перетекла во вполне адекватное дружелюбие. Не знаю, в чем заключалась истинная причина перемен, но подозреваю, девочка, так и не свыкшаяся со своей ролью беспризорницы, просто возвращалась в свое нормальное душевное состояние. Не было в ней ни неуправляемой бесшабашности, ни самоуверенной наглости, ни фатальной затурканности. Зато где-то глубоко еще чувствовалось что-то домашнее, свое, родное. Даже то, что Женя решилась открыться и выговориться, когда я во второй раз пришел ее навестить, тоже говорило о многом. Пожалуй, именно с этого момента я перестал сомневаться в правильности своих поступков и намерений. А ведь начало того разговора едва ли могло обещать хоть что-то хорошее...

− Здравствуй, Женя.

− И вашей святости не хворать! − взгляд кольнул, тон обжег холодом. − Чего явился?

− Просто. Беспокоюсь о тебе.

− Надо же! Забот своих нет?

− Своих? По-о-олно.

− Тогда на кой ты здесь шаришься? В чем интерес видишь? Зверек я для тебя необычный – изучать пытаешься? Али думаешь, коль нашел в грязи, сюда приволок – право теперь на меня имеешь?

− Ты в пространстве ориентируешься нормально? Голова после приключений хоть немного соображает? Если проблемы какие с ней наметились − это к доктору, а не ко мне.

− Да ты!.. Как?.. Совсем того, да?!

– Я-то ничего! А вот ты городишь полнейшую околесицу! Потому предупреждаю: будешь продолжать в том же духе еще минуть пять – избавишься от моего присутствия раз и навсегда. Поняла?

− Ой-е-ей! Напугал! Подумаешь, потеря страшная! Вот скажи, кто ты мне, чтоб указывать?

− Друг! Этого, едрить твою налево, мало?!

Похоже, подобный ответ показался Жене более чем странным. Она открыла было рот, пытаясь опровергнуть услышанное, потом почему-то передумала, замялась, стушевалась. Когда молчание между нами стало невыносимым, она вновь заговорила, но уже совершенно другим тоном: то ли виноватым, то ли растерянным:

− Саша, ты прости – я, действительно, нагрубила малость... Ты – человек. Настоящий. Мало я таких видела, потому не привыкла... Знаешь, вокруг ведь ни хрена хорошего не было уже черт знает сколько. Ни родичей, ни дома, ни друзей... одно лишь призрение, отчаянье, злость. В душе пустота только осталась. Куда уж мне сразу добром на добро отвечать?

− Не грузись. Все нормально.

− Нет не нормально. Пойми, я не всегда на улице жила. Год только последний. А до того, как все, в школе училась, хорошо, между прочим, училась... Бабушка у меня была. Мама...

Посмотрел я на девушку, а она глаза упустила, вцепилась в пододеяльник и... словно плотину прорвало. Я слушал, а она говорила. Монотонно, почти безразлично. Словно это не ее жизнь равнодушно бросили под ноги прохожим, как кукую-то обертку от съеденной конфеты.

Кто ж виноват?

Аферисты, что не непонятно под каким богом ходят, но ясно, какому идолу молятся?

Система, продажность душ в которой достигла немыслимых масштабов?

Держава, где большая часть населения прозябает за чертой бедности?

Общество, которое ценит бумажки, но плюет на судьбы?

Кто крайний?! Ведь законы, защищающие права несовершеннолетних никто не отменял. Службы, комиссии, юристы – все на месте. Только при всем при этом некоторые дети не в теплом доме спят, а по подвалах-подворотнях маются, наркотой балуются, на окружной клиентов высматривают... Хотя, какие уж тут дети? Звереныши. Волчата.

Мало, ой, мало кто вырастет... Большинство помрет, как мухи, вкусив уродливые «блага» современного циничного общества и утонув в смраде уличных помоек. А кто выживет, поднимется, на что годен будет? Разбой? Убийство? Моральная мутация бесследно не проходит – это факт подтвержденный.

– ... мама совсем умаялась сама: на трикотажной фабрике гроши платили, да и меня поднимать нужно было. Еще бабуля захворала – пришлось ее к нам забрать. Дом в деревне за бесценок продали, только на могилу деда раз в год приезжали поначалу, а потом и вовсе забросили... Когда мне двенадцать исполнилось, мать решила на заработки податься. В Италию. От знакомых разузнала что к чему, и понеслось... А я, малая, ничего еще не смыслила. Вроде и слышала, что на кухне мама с бабушкой обсуждали, а понять и принять не хотела. Только когда собранные сумки увидела, опомнилась, в истерике забилась. Помню, ревела очень, цеплялась за одежду, за порог мать не пускала, а она все уговаривала, по голове меня гладила, обещала через полгода вернуться и джинсы модные привезти. Почему она решила, что мне эти чертовы джинсы нужны были? Двери захлопнулись – а я словно в бреду: перед глазами плывет все, руки дрожат, лицо горит, в голове стучит что-то. Меня бабуля сразу в постель уложила, врача вызвала... Тот посмотрел, как больную колбасит, и давай направление в психушку катать: «Ничего пока страшного, но консультация специалистов не повредит». Бабуля обругала его и за двери выставила. Сама две недели со мной возилась. Выходила. Только я когда оклемалась, словно деревянной стала: скажут сидеть – сижу, скажут лежать – лежу. Пофигу все стало... А через два месяца от матери весточка пришла. Хорошо, мол, все: добралась благополучно, устроилась сиделкой к одной пожилой сеньоре, платить будут регулярно. И о займе чтоб мы не волновались – она, дескать, часть долга уже отослала.

− Долга?

− Ага. Деньги ведь на поездку нужно было взять где-то. Вот мать с одними дельцами и связалась. Они ей бабки под маленький процент выдали, а она им доверенность на жилье оформила. На год. Только этим сукам и полугода хватило, чтобы квартирку перепродать. То ли дважды, то ли трижды.

− А разве можно, если дите прописано?

− Все можно, если осторожно. Особенно, коль в ЖЕКе у кое-кого под заказ склероз временный образовался... Потом суды эти начались: мы, новые владельцы, и самые-самые последние... А от сволочей тех, что заварили всю кашу, и следа не осталось – испарились словно. Мать моя тоже учудила – охомутала одного любвеобильного итальяшку – сынишку той самой дряхлой сеньоры, возле которой бегала, и начала «совершенно новую жизнь». Так и написала в последнем письме: ты, мол, дочка, уже почти взрослая умница-красавица, а мне года ушедшие не вернуть, но их остаток нормально прожить охота... Бабуля больше трех лет сама лямку тянула, пороги разных инстанций оббивала, а потом сдавать начала.... В конце концов, бах! – инсульт. Пока я под реанимацией сидела, квартирку оприходовали. Какие уже по счету владельцы замки сменили – не знаю, только, видать, тоже непростые – не побоялись без решения суда... Я два дня на лестничной площадке куковала, пока документы и вещи за двери прямо мне под ноги не выбросили. Пришла в больницу, а бабушки уже и нет – померла, не приходя в сознание. С тех пор на улице и жила. Работу искать пыталась, но безрезультатно: одни не брали, говорили, что мала, на других поишачу месяц-другой – а ни хера не получу. На панель идти – уж лучше подохнуть, с моста бросаться тоже больно неохота. Куда мне такой деваться, а? Часом не подскажешь, самаритянин добрый?

« Эх, знать бы!»

– Жить, Женька... Просто жить.