Пацанка

рассказанная Алесей Костюшко

Первое, что я ощутила, проснувшись рано утром, была его рука на моем бедре. Он спал, а рука властно держала меня рядом, отметая любые попытки выскользнуть из постели и незаметно покинуть шикарный номер гостиницы.

Железная хватка даже во сне. Она сопоставима разве что с хваткой бультерьера. Наверное, это очень полезное свойство, если ты юрист. Пусть и начинающий, но с отличным образованием, цепким умом, прекрасной внешностью и, самое главное − с родным дядей в городской администрации. Два года практики за границей дали четкое представление о том, на что способна жестокая конкурентная борьба пред холодным ликом европейской юриспруденции. Потому отчизна, до недавнего убогая и до оскомины привычная, вскоре показалась ему не такой уж отстойной в профессиональном плане: там он много лет мог быть лишь одним из многих, здесь его автоматически причисляли к рядам избранных.

Он вернулся. Поти вернулся. Только полтора месяца требовалось на то, чтобы полностью уладить все дела в Лондоне и начать заводить нужные шестеренки здесь − дома, где частная практика, укрепленная связями и подмогой родни, сулила сказочные замки, построенные на фундаменте достатка, уважения, власти.

Он раскаялся. Но не вымаливал прощения, словно провинившийся школьник, а лишь покорял своим восхищением. Уверенным. Бесконечным. Самозабвенным. Он ласкал взглядом, речами, как бы случайными поцелуями... И с первой минуты встречи в «Клеопатре» вновь одурманил меня низким вкрадчивым голосом, запахом дорогого одеколона, слегка развязными манерами уверенного в себе мужчины.

Опьянев не так от сладко-терпкого вина, как от близости его тела, я даже не поняла, каким чудом мы оказались в номере гостиницы. Началось все, вроде бы, с подарка, который он хотел мне немедля преподнести – колье, и вправду, оказалось чудесно, но потом...

Сравнивать то, что было между нами раньше, и то, что случилось теперь просто невозможно. Другой уровень эмоций, другое качество восприятия. Мы терзали друг друга до исступления. Словно эта ночь не первая после разлуки, а последняя в жизни. Сумасшествие. Зависимость. Одержимость... Я не знаю, как назвать произошедшее. За два года болезнь не прошла, как искренне верилось ранее, а только лишь притихла, незаметно пуская метастазы глубоко внутрь естества. Что теперь мне говорить Сане? Как все объяснить?

– Привет, малыш.

Его губы обожгли кожу на плече, прошлись теплым дыханием вдоль спины. Снова стали требовать то, что мне хотелось дарить бесконечно, но...

– Вова, мне нужно идти. И так дома не ночевала.

− Я тоже.

− Нашел сравнение! Тебе двадцать девять и ты совершенно самостоятельный. Подозреваю, после приезда отчий дом показался тебе слишком приторным. Потому ты по доброй воле слинял от предков и обосновался в этих хоромах, верно?

− Нет, Алеся. Не угадала. Я действительно соскучился по своим старикам. Но по тебе истосковался больше. Потому номер снят исключительно для нас двоих − чтобы никто не мешал и не смущал...

«Вот ведь заботливый! Бес хитрый! Просчитал все наперед – знал, небось, о силе своей неотразимости».

− А что, если мой папа волноваться начнет? Что, если к предкам Аллы звонить надумает? Как тогда отверчусь?

– Я встречусь с твоим отцом. Серьезно поговорю и...

− И?...

− ...попрошу твоей руки.

– Что-что?!

Вова вынырнул из-под одеяла, куда опять успел забраться в ходе своеобразного исследования моих чувственных струн, и прошептал с расстановкой прямо в ухо:

– Я. Попрошу. Твоей. Руки.

Нужно сказать, что такой поворот событий вверг меня в легкий шок и заставил с изумлением уставиться на неудачного шутника:

− Эй-е-ей! Куда несутся кони?

− Туда, куда нужно.

− А вам не кажется, господин Назарчук, что прежде, чем нарываться на шквал артиллерийского огня, стоит спросить согласия у меня?

− А разве то, что ты сейчас лежишь в постели рядом со мной – это не согласие?

− Это слабость и...

− И страсть. Алеся, давай начистоту? Мы подходим друг другу – и даже не думай возражать. Ты – алмаз, который при правильной огранке сможет превратиться в бесценный бриллиант. А я тот, кто способен это сделать. Пройдет немного времени – и многие двери распахнутся перед нами, вот увидишь!

− Вова... я не знаю. Мы так долго не виделись... и до твоего отъезда встречались всего ничего. А когда ты улетел, знаешь, каково мне было?! Я буквально выла от тоски! Но при этом не прекращала верить в тебя, в нас... Вот только ручеек твоих писем иссяк быстрее, чем мои слезы.

− Ух ты! Слова, достойные поэта! В ответ скажу одно: малыш, все это − сантименты. К чему лить слезы, если от них нет никакого проку? Не нужно вспоминать прошлое – настоящее куда интереснее. Хочешь, докажу это? Прямо сейчас?

Что-что, а доказывать свою правоту Вова умел: из-за его аргументов голова пошла кругом, и жар пронял до кончиков ноготков. Но я еще пыталась сопротивляться, призывая на подмогу остатки здравого смысла:

− Вов, прекращай, а? У меня учеба... Первая пара – практические.

− Подождут твои практические. А я больше ждать не могу. И не хочу.

«Ох, прости меня, Саня...»