10. эквивалент смерти
• ——————— ✿ ——————— •
Всё, что меня окружало, выглядело опустевшим. Окна с дождевыми разводами поглощали мрак. Грудь сдавило от страха и чувства стыда за то, что я отсиживаюсь в доме.
Его руки вокруг моей талии – всё, чего я так не желала.
Когда я вошла в его комнату, Кадзутора задремал прямо вдоль кровати, не переодеваясь после масштабного фестиваля, и едва коснувшись подушки. Его лицо незабываемо даже в профиль. Великолепная красота под каскадом кудрявых мелированных волос обманывает. Она тушует образ монстра, который живет в этой оболочке, который читается, только если взглянуть в его стеклянные глаза, невинно прикрытые густыми ресницами.
Трогаю его руки. Касаюсь предплечий. Вожу кончиками ногтей по татуированной коже. С ним холодно. С ним спать всё равно, что с мертвецом в гробу.
Всё-таки он получил удар, но не в то время. Пока он надрывал живот, я продолжала наносить незначительные ранения. Мы не романтики, но последние тёплые ночи пытались забрать наши больные чувства вместе с падающими звёздами. Но даже всего космоса не хватит, чтобы опустошить их. Целый мир замирает, когда руки убийцы и потерявшей рассудок жертвы соприкасаются. Отождествляется ими проявление душевных порывов. Непременными спутниками выступают теплота и близость. Если этого нет, подобное взаимодействие людей можно назвать совсем другими словами: партнерство, контракт, фикция. Но как назвать то, что между нами? Передружба или недоотношения?
Сидя на углу кровати, где корни нашей любви глубоко впились в матрас, но страстные цветы давно расцвели и умерли, я глупо пялюсь на магнолии, распустившиеся на стенах комнаты. Представляю жизнь юных влюблённых, которые увековечили своё будущее из-за ошибок прошлого. Пороки любви теперь дремлют, словно следы от пожара, спрятанного под монохромными обоями. Теперь мы тоже были готовы к покраске, полностью забывая о шрамах и трещинах, которые носим под нашей одеждой. Поражение менее милостивое и более жалкое, потому что даже дети способны любить; но мы не были способны. Не способны на признание вслух.
Нашей жестокости не было предела. Мы были друзьями по жизни, любовниками в постели. Ему приходилось напоминать себе, что нам обоим нужно встать до восхода солнца, а он не смог бы этого сделать, если бы провел остаток ночи, истязая меня.
«Тихий, уязвимый, слабый. Я могла бы убить его прямо здесь, и он бы даже этого не понял. И все проблемы с семьёй Ханемия, потерявшими старшего и единственного сына, исчезли как снег по весне».
Мне вдруг стало страшно из-за того, что я задумалась об этом всерьёз, глядя на спящего парня. Если он ничем не отличается от меня, смогу ли я убить его без колебаний?
— Юн... — сонно произносит брюнет, приподнимаясь на локти, наблюдая, как я, наклонившись над ним, тянусь к его лицу, — Сводишь меня с ума, уже вижу тебя во сне, — хриплый шёпот опаляет ухо, а большая ладонь припечатывается к шее. Рука властно скользит к подбородку и вонзается в него пальцами.
— Я пришла. И у меня вопрос, — интересуюсь, — Но боюсь спрашивать.
— Так скажи мне то, что обычно не говоришь, — вопросительно смотрит на меня, склонив голову на бок.
— Ты любишь меня?
Озадаченность стала моим вторым именем. Вместо того, чтобы смело прийти к правильному решению, я затрудняюсь ответить на самый очевидный вопрос.
Я не заметила, как мои губы потянулись к нему, лишь уловили, что тот сделал так же в ответ. Будь Ханемия трижды проклят: за то, что внушал тепло и азарт, за то, что ответил мне, и за то, что именно я стала инициатором нашего с ним поцелуя. Только вцепившись в его губы, я почувствовала, насколько же сильна была моя тяга к нему, насколько мощной она оказалась между нами. Это остро напомнило мне взрыв, революционный переворот, который всего секунду назад никто не ожидал, и подумать не мог, а уже сейчас не представлял, как жить без него дальше, что какая-то жизнь «до него» вообще могла существовать.
На вкус Кадзутора был как солёная карамель и топленый ирис. Он использовал своё зрение так, будто завтра поразит слепота, до мелочей изучая черты лица. Слушал мой звонкий голос так, словно завтра оглохнет навсегда. Сложно контролировать эмоции, когда души скованы, а губы находятся слишком близко. Он аккуратно заправил мне за ухо прядь волос, что спадала ему на лицо. Тогда я и представить не могла, каким торнадо чувств это обернётся – я просто впивалась губами в него, проводила языком по ряду зубов, кусала, наслаждалась, чувствовала сбитое дыхание обоих и снова наслаждалась.
— Я ответил на твой вопрос? — он облизнул губы, смазывая остатки моей помады.
— Да, но эти телячьи нежности мне нахуй не нужны, — поворачиваюсь к нему спиной и расстёгиваю куртку Майки, — Твоя работа – защищать меня от Майки. Как бы парадоксально это не звучало, бывают моменты, когда твоё присутствие вызывают тревогу, но объятья кажутся самыми тёплыми. Признаю, что в наших отношениях произошли некоторые изменения. Однако на этом всё...
Так влюбляться никто не планировал.
— Как понять «всё»? Ты решила обозначить границы?
— Мы не в тех отношениях, чтобы устраивать любовные ссоры, Тора.
Он проходится ладонью по спине, считая позвонки.
— Боишься, что я сдам тебя?
— Если бы я этого боялась, то ты давно был бы мёртв.
— Тогда почему я ещё жив?
— Потому что мы...
— Мы что? Пара? Что ты безбожно влюбилась в меня?
— Хватит льстить себе!
Чувствую, как хрустит каждый позвонок под его напором, но не позволяю себе порадовать его своей болью. Я держусь и лишь зажмуриваюсь на миг, а потом поворачиваю голову вбок и снова смотрю ему в глаза. Там гнев. Он пылает и пытается сжечь меня. Собирая волосы в высокий хвост, я поворачиваюсь к нему лицом.
Я перешагнула тропу лжи и была поражена тому, как точно и быстро он раскусил меня. Дождь с шумом бьёт по подоконнику, помогая разбавить тяжелую симфонию напряжения. Запах сырости и мокрого асфальта проникает в дом, помогая дышать полной грудью. Но всё пропиталось только поражением и волнением.
Он грубо хватает меня за подбородок и притягивает к себе. Задирает платье и рывком толкает к стене.
— У тебя есть ещё одна ночь, чтобы искупить вину и выполнить то, что должна, — его тон моментально грубеет и пробирает до мозга костей, — Потом я буду разговаривать с тобой по другому, поняла?
— Мне больше от тебя ничего не нужно. Я пришла сказать, что сделке конец. Нас с тобой больше не связывает один договор. Твоя работа окончена.
— Возможно, тебе стоит быть поосторожнее; такие сучки, как ты, всегда возвращаются за добавкой. Владеть твоим телом недостаточно. Я хочу владеть тобой всей, — рука сжимает бедро, — И я предупредил. Подставишь меня – подставишь дорогих тебе людей. Не разочаруй меня. А потом, если захочешь, я снова сыграю твоего бойфренда на вечеринке в школе. И в этот раз сможем закончить нашу игру куда интереснее, чем в прошлый.
— Откуда такой альтруизм? Ищешь материал для своей газетки?
— Нет. Материал у меня уже был. Только его запихнули в тачку и увезли в участок. Твой непобедимый красавчик оценил твою верность?
— Тебя это не касается, — шикаю и пытаюсь вырваться, но Тора сильнее сжимает пальцами мои плечи.
— Хочешь сказать... — чувствую его дыхание на своей шее. Амбре от выпитых коктейлей бьёт в нос. Он проводит пальцем по моей щеке, на которой уже горел красным пятном его отпечаток, — Он не касался тебя здесь? — подушечка пальца застыла у уголка покусанных губ, — Он этого достоин? Так почему ты сегодня не с ним?
Слишком много вопросов.
— Он вернётся за мной и разорвёт тебя на куски, — чётко проговариваю последнюю фразу, хотя мне очень страшно. Кадзутора хмыкает и улыбается, явно пропуская мои слова мимо ушей, будто моя дрожь – его обезбол.
— Он не раненый пёс, черт возьми, глупая Юнни. Он не вернётся. Расслабься и начни веселиться со мной. Как раньше.
Кадзутора толкает меня к кровати и захлопывает за нами дверь.
— Мне больно! — я валюсь на матрас и чувствую его жгучее дыхание на своей щеке.
— А представь, как было больно узнать мне, что моя невинная принцесса та ещё шлюха, — выдыхает мне прямо в лицо, впивается пальцами в талию, надавливая на грудную клетку, — Я не смогу вынести то, что твоих губ касался другой, что до твоего тела дотрагивалась чужая рука! Что он занял моё место!
— Прекрати! — извиваюсь и пытаюсь отлепить его ладони, которые сдавливали бёдра.
— Не проси меня о таком. Я ради тебя скинул ему наше домашнее видео, поэтому он и пожелал больше никогда тебя не видеть. Но он будет продолжать лгать ради тебя. Будет воровать, убивать, делать всё, что тебе нужно, пока ты будешь нагло врать ему.
— Я не лгу! — виновато прошептала я и забилась в гору подушек, — Оставь меня в покое! — мои вопли разносятся по комнате, — Я вернусь к Майки!
— Он обещал любить тебя? — склоняется близко к уху, втягивая носом запах волос, — Он лгал тебе. Сано младший уничтожил бы целые группировки, если бы смог вернуться домой и увидеть твоё прекрасное лицо. Но его здесь нет.
Улыбка, больше напоминающая хищный оскал, моментально стёрлась с лица Ханемии, и он схватил мои щеки в свои пальцы. Его лицо было так близко, что чувствовался каждый свирепый выдох на коже, а тяжёлое тело придавливало меня к изголовью кровати настолько сильно, что я ощущала резной узор на красном дереве каждым позвонком спины. Вторая рука крепко обхватила плечо, чтобы я не двинулась с места.
Перед моими испуганными глазами сверкнуло серебристое лезвие складного ножа, который Кадзутора вытащил из заднего кармана своей куртки. Я дернулась и взвизгнула, но он сильнее надавил своим весом и крепче сжал мне ладонью рот. Я продолжала брыкаться ногами, извиваться и предпринимать попытки кричать, но всё гасло под пеленой слёз и его бешеным взглядом в отражении кончика острия.
— Это всё ради твоего же блага, — он коснулся подола моего платья и плавно потянул его вверх, — Тебя люблю только я, слышишь? — холодное ребро лезвия коснулось обнаженной части тела. Я непроизвольно вдохнула и вжала живот, избегая контакта с металлом, — Когда ты успела это забыть? Когда раскинула перед ним ноги? Ты верила в его пустые слова? Надеялась на чудо?
— Нет! Нет! Отпусти! — стараюсь вырваться и схватить хоть какой-нибудь предмет, — Отпусти меня! Кадзутора!
Острие ножа впилось в плоть рядом с пупком и под сдавленные крики двинулось ниже. Но на лезвии я увидела не скорый конец, а его отражение.
— Если расслабишься даже понравится. Или...
Кончик впивается глубже, чертит неровную отметину первой заглавной буквы его инициалов вдоль колеблющихся ребер, Кадзу целует свежую рану с гравировкой его имени и облизывается, размазывая по губам кровь кончиком ножа. А я, красная от слёз, сжимаю губы, прижатые сверху ладонью беспощадного психа.
На моих торчащих рёбрах, с левой стороны, под сердцем, было неаккуратно вырезано:
"Тора♡"
Он скидывает меня с кровати и запускает руку мне в волосы, потом сильно тянет, когда я валюсь на белоснежный ковёр, тут же пачкая его разводами крови между зажатых на солнечном сплетении пальцев.
— Я ведь люблю тебя! Только тебя! — его пальцы белеют от того, как сильно он сжал кулаки, — Но моя любовь умеет убивать. Прости, что не сказал раньше, — на последних словах он будто сменил гнев на милость. Будто не мог сказать, чего он хочет – убить меня, или чтобы я была рядом с ним. Живой или мёртвой, неважно.
Глаза застилают слёзы, а силы начинают покидать тело. Я кричу. Он снова надругается надо мной. И никто меня не спасёт. Сердце скачет, как у подстреленной лани. Коленки обжигает ворсистый ковёр, но Кадзутора продолжает тащить меня за собой. Я сдаюсь. У меня не остаётся сил, чтобы сопротивляться. Хочу, чтобы он не увлёкся, и всё закончилось раньше, чем я приду в себя.
Он открывает ящик в комоде и вытягивает оттуда револьвер, прикрытый шёлковым платком.
— Знаешь, что это? — демонстрирует оружие он, на что я молчу, жадно глотая воздух, держась левой ладонью за бок, — Пистолет Майки с отпечатками его пальцев. Ты же понимаешь, что будет, если я убью тебя его оружием? Все будут довольны, а все – это я. Если бы я не любил тебя, то просто убил без колебаний. Но я не могу заставить себя сделать это, потому что ты такая хорошенькая, когда плачешь.
Эти растрепанные чёрные локоны, обрамляющие лицо, и румянец, разлившийся по щекам и ушам, просто умоляли его уничтожить помеху. Он получает извращенное удовольствие от вида крови, запятнавшей идеальную внешность. Контраст цветов на коже, испачканной кровью и грязью, был прекрасен.
Для того, чтобы противостоять плану Майки, я тоже должна была иметь при себе человека, который уже пачкал руки в чужой крови. Нет смысла приводить собаку для схватки с тигром. Я хотела заполучить того, с кем буду в безопасности. Даже если пришлось лечь с ним в одну постель. Если он и не хотел меня убить, то помучить желал страстно.
— Запугивай меня, сколько хочешь. Ты это делаешь лишь потому, что боишься, что Майки сам тебя убьёт, — выплёвываю сгусток крови вместе с остатками своей гордости, пытаясь отдышаться.
Я не хотела казаться жалкой и ранимой. Хотела убедиться, что я сильнее каждого слова Кадзуторы, увековеченного свежими шрамами на реберных дугах в моей грудной клетке.
— Майки как-то сказал нам, что создаст новую эпоху хулиганов. Но то, что сейчас происходит, это точно та эпоха, которую он хотел? Скажи, в какую сторону движется наше будущее? — его пальцы путаются в моих волосах на затылке. Лицо Кадзуторы нависает над моим, — Он хочет увидеть, как ты падешь. Вот каков твой исход. И я хочу разрушить тебя раньше, чем он.
— Помимо меня, у него в первую очередь есть группировка!
— Они же не сказали ничего плохого обо мне, даже сожаления не выразили. Кто-то пытался найти правду, кто-то – виноватых.
Обламывая его философию, вероятно, чтобы потянуть время, я толкаю Кадзу в сторону и бегу к выходу. Рана на животе начинает гореть и кровоточить. Мне нужно скорее выбраться отсюда. Но сначала просто сбежать из этого проклятого дома.
день 21
забирай всё хорошее и плохое, что между нами было, и съебывай.
Кадзутора наваливается на меня сверху. Я кричу, но он зажимает мне рот. Я брыкаюсь, дёргаю ногами, и бью всё отчаяннее. Чувствую привкус железа во рту и пробиваю ногой ему по животу. Он валится на бок, а я хватаю с комода пустую бутылку из-под коньяка и замахиваюсь об голову Кадзуторы. Моей силы было недостаточно, чтобы разбить её, но вырубить на несколько секунд всё же удалось. Срываюсь и бегу к двери. Но дверь заперта. Я бью в неё ногой. Ещё раз. И ещё.
— Открывайся, — кричу, что есть сил, и бью снова, — Ну же, открывайся, 畜生! [chikushoo – черт побери!]
Дверь поддаётся и слетает с петель. Я выбиваю её и вываливаюсь в коридор. Ноги подкашиваются. Меня ловят крепкие руки, прежде чем я успеваю потерять сознание на мгновение.
— Майки! — реву навзрыд и падаю в его объятия. Не могу дышать. Мне не хватает воздуха. Глотаю кислород рваными вдохами и прижимаюсь к его телу.
— Ты как? Цела? — на одном дыхании выпалил он, согревая мои дрожащие руки в своих.
— Не знаю... — всхлипываю и не могу унять дрожь в теле.
Вовремя поспевают Чифую и Баджи, которых я была рада видеть больше всего, и отрывают меня от Майки. Мицуя набрасывает на меня куртку и сковывает в объятиях.
— Он наверху... кажется, без сознания, — вздрагиваю, пока меня не перестают обнимать парни.
Звук глухого хлопка и грохот от падения нарушают тишину.
Мы мгновенно вскакиваем. Всё вокруг замирает и стоит неподвижно.
— Это Кадзутора? Он пришёл... убить меня? — зрачки в панике бегают по стенам, предвещая беду.
— Не волнуйся, его больше нет, — Майки грубо гладит мою макушку, шепча о его смерти.
— А ты? Ты ведь тоже хочешь моей смерти, да? — отскакиваю от Майки и не прячу в глазах ужас. Промывание мозгов от манипуляций Кадзуторы сыграли злую шутку с моей нервной системой.
—
Как же? Мне наоборот хочется, чтобы ты жила... — протягивает он, обнажая скрытый замысел своих слов.
Это был выстрел.
Мы все понимаем, что произошло.
Прикрываю рот рукой и начинаю задыхаться, в надежде заглушить всепоглощающие ужасные мысли.
Подавляю всхлипы и, не отдавая отсчёт своим действиям, несусь по лестнице на второй этаж, в комнату, где остался Кадзутора.
Залетаю в его спальню и вскрикиваю так, что моё горло изнутри пронзает острая боль.
— Кадзу! — внезапно накрывает меня безумная истерика. Я хочу броситься к нему, но Дракен вцепляется в мои плечи и оттаскивает от неподвижного тела, — Кадзутора!
Его руки широко раскинуты, в сжатой ладони был пистолет. Шея вывернута и изогнута в неестественное положение, а кровь разливается вокруг пронзённой пулями челюсти.
Однажды, уже заглянув в его глаза, мне привиделась вечность, нескончаемый космос. Но сейчас опустошённые карамельные радужки имели оттенок жженого кофе и грязи. Всю жизнь я заглядывала людям в глаза, ведь это единственная часть тела, где, быть может, ещё пребывает душа.
Говорят: "Покойся с миром", но я никогда не пожелаю этого для него. Сегодня вечером он выкрасил дом в алый цвет. Специально для меня.
Смахиваю рукавом слёзы и замечаю разблокированный телефон в его руке.
— Дура! Ничего не трогай, — Дракен тянется за мной, но я успеваю склониться над бледным Кадзуторой и поднимаю заляпанный тёплой кровью телефон.
«Выбери имя нашему ребёнку. Я люблю тебя, моя принцесса. Всегда любил, ещё в детстве. Жаль, что я так не услышал твоего последнего вздоха и не сомкнул руки на твоей шее. Теперь за ниточки дёргают они», — зачитываю и проглатываю слёзы. Телефон выскальзывает из рук обратно на пол.
— F L A S H B A C K —
Месяц назад
Очнуться в белой палате под капельницей, наверное, самое обыденное, что могло произойти после всего произошедшего, когда я свалилась в обморок прямо на уроке от упадка сил. Как в грёбаном кино, так же тривиально и шаблонно. Глаза слепит от изобилия яркого света, попадающего в помещение сквозь огромное окно.
— Уже очнулись? — в палату заходит врач, прикрывая за собой дверь, — Как себя чувствуете? — хоть один человек поинтересовался моим состоянием. Как благородно, но как некстати. Мужчина юных лет, видимо только окончивший стажировку, не поднимает взгляд и что-то пишет в записной книжке, — Девушка, которая вызвала скорую, сообщила, что вы упали в обморок.
— Спасибо, я в порядке. У меня такое в последнее время часто бывает, — ладонью смахиваю с лица пот, проступивший от духоты, а врач отрывается от блокнота, поднимает глаза и смотрит из-под тонких очков как-то досадливо.
— Часто бывает, говорите? — переспрашивает, — Как давно у вас подобные случаи? — он откладывает бумаги на тумбу, присаживаясь около койки.
— Последние недели три, — хмурю брови, пытаясь прогнать по памяти, когда подобное началось впервые, — Я чем-то больна? Такая усталость мне не свойственна, — нервно спрашиваю, теребя в руках угол одеяла.
— Ваши показатели чуть ниже нормы, но вам лучше обследоваться, чтобы знать наверняка, — он вновь хватает свой блокнот, пишет что-то на листике, отрывает кончик бумаги и отдаёт в руки, — Это направление от терапевта, можете прямо сейчас пойти, нет необходимости в госпитализации.
— Вы получили результаты анализа теста, о котором я просила?
— Да, мисс Кацуки. К сожалению, результат теста на беременность отрицательный, мне очень жаль.
***
— Давай выберем имя нашему ребенку? — сарказма у Кадзуторы было хоть отбавляй.
— Может, лучше отчество? — я рассмеялась, хватая его за руку.
— Ох... — его брови приподнялись в приятном удивлении, что она в той же манере ответила, а ведь он уже был готов к удару. Изгиб губ растянулся в гордом удовлетворении, — Я не люблю признавать свою вину и брать за неё на себя ответственность. Для меня это, ну... страшно? боюсь, что не потяну весь этот "камаз упрёков и обязательств". Но ради тебя я постараюсь, правда. Ты заметишь мои старания, обещаю.
***
Наши дни
— Я хочу, чтобы этот день исчез, — молю, теряя голос, — Хочу, чтобы его не было.
Парни обнимают меня кольцом из рук. Я чувствую их сбитое дыхание. Чувствую дрожь. Слабость. Всю боль. Я принимаю её. Впитываю в себя.
Порванный рукав платья соскользнул с плеча и небрежно свисал по смятым складкам юбки, открывая взгляду тонкие красные полосы, которые виднелись сквозь разрез на ткани. Только он знал, что под рёбрами скрыто его имя, которое он вырезал сам, упиваясь криками, и как алые дорожки стекали по нежной коже. Унёс это с собой в могилу.
— Любимая... — Майки приседает передо мной на корточки, — Клянусь, я был готов сжечь страну дотла в поисках тебя.
Дыхание перехватывает. Я сгибаюсь пополам, и зажимаю ладонью адские иероглифы, которые навеки прижились вдоль моего живота.
— Всё закончилось?
Он молчит, выпрямляется и притягивает меня к себе. Прижимает слишком крепко и не перестаёт целовать.
— Майки... — выдыхаю, пока наши глаза закрыты, — Прости меня. Теперь я сбежала, а не ты.
Он не отвечает. Лишь делает тяжелый вдох и крепче сжимает мои пальцы.
Скорее бы утро...
***
По приказу о начале расследования главы семьи Ханемия, офицеры вошли в холл, а затем в зал. Они достали карманные фонарики, освещая всё пространство прыгающими лучами. На полу валялся разряженный револьвер.
Дальше в размытых тенях полицейские обнаружили неподвижно лежащего парня от двадцати до двадцати двух лет. Его голова была неестественно изогнута набок, глаза остались открыты. В них можно было прочесть весь ужас мёртвой души. Как будто его прокляли и теперь перед ним навсегда останется тот монстр с запасной пулей. Подняв луч фонарика, полицейские увидели, что он был убит выстрелом прямо в лицо. Пули навсегда уничтожили его красивые черты, оставив обожжённое, бордовое, кровавое месиво.
Стена позади была покрыта разлетевшимися фрагментами черепных костей и мозга. Кровь стекала тёмными разводами вдоль прожилок деревянных половиц и забрызганных прозрачных занавесок.
Кто-то из охраны прикрыл нос от тошнотворного запаха воротником рубашки и пальцами закрыл глаза покойнику.
Это место убийства ничем не отличалось от прочих. За долгие годы службы офицеры видели и не такое.
— Ну, здесь всё ясно, — инспектор повернулся к главе семьи Ханемия, — Чистый самоубийца. Залез через окно. Смотрите, всё стекло заляпал.
— Кошмар... — покачал головой Ханемия-старший. Он выглядел как обычный мужчина средних лет, но вся горечь и боль за его единственного старшего сына просачивалась даже сквозь образ хладнокровного мужчины, — Сынок, что же ты натворил...
Детектив МакКей подошёл к окну, чтобы осмотреть улики, которые так небрежно отметили его коллеги. Ханемия Карим закурил и бросил тоскливый взгляд на труп, накрытый чёрным саваном. Что-то в нём казалось ему знакомым, но трупы не заслуживают жалости. От этих мыслей его отвлёк дрожащий голос полицейского.
— Босс, я снял отпечатки со стекла, и... в общем, это ваши.
Карим горько рассмеялся и кашлянул от дыма.
— А ты шутник, МакКей, — Ханемия-старший закатал рукава, чтобы продемонстрировать запястья, — Как, по-твоему, я бы сюда забрался, не покидая собственный дом?
Но прежде чем младший инспектор ответил, Карим почувствовал, как по спине струится холодный пот. Эта комната, этот человек, запах его крови. Словно во сне, он подошёл к растерзанному сыну, снял накрывающую плёнку и обыскал карманы его куртки.
Фотография. С неё на Ханемию смотрело его собственное лицо.
МакКей медленно вытащил пистолет.
— Я вам верил... — дрожащим голосом произнёс инспектор, — Хотел быть похожим на вас... на убийцу.
— Не понимаю... — едва слышно произнёс Карим. Что-то начало заглушать его слова и даже мысли, — Впервые в жизни... ничего не понимаю.
Мгновение спустя раздался выстрел. Клан Ханемия навсегда прекратил своё существование.
***
Меня пригласили на его похороны. Пасмурный день, шёл мелкий дождь, а прохладный ветер щекотал лицо, в частых своих порывах заставляя тело покрыться мурашками и неприятно поёжиться на месте. Я не знала почему, но уже два дня подряд рыдала. Моё лицо опухло и покраснело, глаза едва ли отличались от неживых. Я холодно и отстранённо наблюдала за тем, как открытый гроб проносили мимо. Угольные не потускневшие пряди расстилались по внутренней атласной поверхности деревянной коробки. Выразительные глаза были закрыты тяжёлыми веками, которым впредь не представлялось возможным открыться.
При жизни, ещё до попадания в колонию для несовершеннолетних преступников, Кадзутора знал, что его собственные родители были никудышным подарком и никогда не уделяли ему того внимания, которого он хотел; они даже не знали о его пристрастии к наркотикам. Тратить деньги на травку было определенно важнее; ему нужно было что-то, что помогло бы пережить остаток дня.
Они все сломлены, как и я. Нет смысла налаживать с кем-то отношения. Мы все просто заперты в этой адской дыре и делимся своими страданиями через мазохизм.
— Так это ты помог ему покончить с собой... — безразлично озвучиваю свою догадку и поворачиваюсь к спокойному Манджиро, — Чтобы я жила с его болью.
— Ты должна хорошо это почувствовать, смотря на меня своими прекрасными глазками, — он подходит вплотную, — Я не мог вечно быть снисходительным к твоему любовнику. Кадзутора был всего лишь частью моего плана. Его задачей было контролировать твоё состояние. Должен был стать твоей надёжной опорой против меня, но похоже, он чересчур увлёкся, поэтому пришлось его убрать. Мне даже не пришлось пачкать руки, он сам выпилился от собственного чувства позора.
— Мертвецы не имеют возможности ходить по этой земле, — молвила я, бросая пару красных гвоздик в чёрной ленте на сырую землю, — Зачем ты сделал это? Ты же обещал освободить его.
— Я и освободил. Освободил его жалкие плечи от его пустой головы.
Небытие – отсутствие бренности бытия. Инверсия существования, несуществующая реально. Ничто – способ существования небытия.
***
день 30
Ты решил поиграть со мной, как с безобидной спичкой, которая в итоге сожжёт весь дом вместе с тобой. Весело, правда?
С самого начала я тебе не доверяла. Ты возник из ниоткуда, нацелившись на нашу семью, как хищник на добычу. Вот только я не собиралась становиться твоей жертвой. В этой игре ставкой на победу была любовь. Мне не оставалось ничего, кроме как защититься. Вот почему появился Кадзутора Ханемия. Ха-ха... Какой же я была жалкой... И как же сильно я тебя боялась, раз подпустила к себе чужого человека? Начала доверять, искать утешение в его объятиях, принимая страх одиночества за влюблённость. Я ненавидела тебя. Но ты не дал мне жить с этим чувством в четырёх стенах. Выпустив раненую птицу на свободу, научил её заново летать. Показал ей новые границы и открыл новые миры.
«Я не мог вечно быть снисходительным к твоему любовнику...»
«Значит, Кадзутора больше не нужен...?»
Именно так я тогда подумала, когда ты сказал мне, что он всего лишь часть твоей кровавой мести. Даже не подозревая, что получу нож в спину от человека, которому доверила свою жизнь. Было больно, но я отпустила. Больше не было причины держать его так близко, ведь его больше нет со мной. А ты, снова и снова удивляешь меня. Снова остаёшься на моей стороне. Не сомневаешься, не упрекаешь. Не ненавидишь. Любишь. Раз за разом выражаешь холодную заботу и бесцеремонно прикасаешься. Это сбивает с толку. Пока я не вспомнила...
Звёздный вечер и огни фейерверков. Случайная встреча двух знающих друг друга наизусть людей. Таинственный взгляд и протянутая рука. Человек, чьи бездонные глаза я не могу забыть, которые глядят на меня свысока. И человек, которого я люблю столько, сколько помнит здравый рассудок. Почему им оказался именно ты, Манджиро Сано? Какой же выбор я должна сделать теперь, чтобы выжить?
— Ха-а... Я начинаю сходить с ума? — выпускаю ручку из рук, потирая виски.
Каждый имеет логическое объяснение собственной жизни, но небесный занавес не велит приоткрывать его для чужих глаз. Они лишь уныло следят за каплями моросящего дождя за окном, там, где-то на свободе – не здесь, в тёмных горницах несчастья, а за высоким угрюмым холмом.
Из-за дождя выключился свет. Темнеет. Приходится таиться со свечкой в руке, чтобы как-то разобрать буквы на страницах Смерти.
Аккуратно выводя ручкой новую главу, я непроизвольно, но всегда буду замечать обратную сторону листка, которая просвечивает перечеркнутый мною прошлый опыт. Ставя прочерки на своих отрицательных качествах и точки после каждого, мне показалось странным, что это похоже на азбуку Морзе, которая говорит мне бежать.
Дописывая последние строчки в дневнике, случайно смахиваю локтем его со стола вместе с подсвечником. Фитиль тушится, а расплавленный воск застывает на козырьке. Из согнутых страниц выпадает свёрнутая надвое записка. Витиеватым размашистым почерком были выведены буквы:
«Встретимся на закрытой дороге токийского залива в 4:30 утра. Не опоздай, моя незаменимая».
— Интересно... — чувствую, что необходимое вмешательство – выдвинуться на поиски. Засевший негатив и ненависть, что исходит из моей комнаты, проник в бумагу за считанные секунды.
Поначалу бессонница подкрадывалась незаметно: я не могла долго уснуть, постоянно ворочалась, просыпалась до восхода солнца, если судить по тиканью висевших часов, которое больше напоминало приближение судного дня. Но тревога со временем росла, так что сон вскоре стал редким гостем, посещающим мою спальню, и лишь иногда забегающим на чай. По степени напряжённости ночь перед началом конца превосходила все предыдущие, при чём не только у меня, поэтому мы с моим отражением по обоюдному согласию решили провести её в общей компании, раскладывая на картах пасьянс.
Небо разрезали молнии, звенел гром, от которого сотрясались сами небеса. Мелкий дождь сменился на ливень – сигнал к бедствию. Плачь Поднебесья, слёзы Судьбы, мука для всех, кто писал жизнь. Сегодня день Смерти. Отметьте этот день своего самоубийства красным маркером в календаре. Она придёт за каждым, обнажив стальные клинки.
• ——————— ✿ ——————— •