9
Перспектива Мираль
Я была слишком зла на Маркуса, но по мере того, как мы ехали, злость угасала. Запах Стамбула, этого родного города, растворял меня в себе. Солёный привкус Босфора, влажный воздух — это был запах дома, моего прошлого, которого мне так не хватало.
— Мираль Ханым, — охранник остановился рядом, сдержанно наклонив голову. — Мы готовы выезжать. Прошу вас одеться более скрытно. Господин Маркус обеспокоен, что Илмаз Шахин мог организовать за вами слежку. Это может быть опасно.
Я кивнула, чувствуя, как тревога и волнение смешиваются внутри меня. Это не просто поездка на кладбище — это возвращение в то, что я долго избегала, из чего меня вырвали насильно. Я не была здесь годами. Здесь жили воспоминания, которые были как целительный бальзам и как нож, ранящий мою душу.
В спальне я надела длинное чёрное платье-худи, доходящее до колен, и широкие чёрные очки, которые частично скрывали лицо. Мои волосы были распущены и слегка спадали на лицо, добавляя ещё больше скрытности. Одежда и очки не могли полностью скрыть меня — моя схожесть с матерью, была слишком явной. У меня её черты, её осанка, её глаза. Все, кто знали её, могут узнать меня мгновенно, как будто перед ними её призрак.
Но я не хочу, чтобы меня узнавали. Это нестерпимо — носить в себе боль утраты и искать в чужих взглядах, глаза матери, отца или брата.
Перед отправлением я попросила охрану сделать небольшую остановку у старого цветочного магазина, который находился неподалёку от дома, где я выросла. Это был магазин, который я помнила с детства: деревянный фасад, старинная вывеска с потёртыми буквами, а внутри — уютный аромат свежих цветов. Здесь мой отец покупал букеты для мамы. Он всегда говорил, что бабушка, владелица магазина, собирает цветы с такой любовью, что это делает их особенными.
Войдя внутрь, я почувствовала запах гиацинтов, роз и чего-то ещё знакомого, но давно забытого. Бабушка стояла у прилавка, её седые волосы были аккуратно убраны в пучок. Она подняла глаза, и на её лице отразилось замешательство.
— Вам что-то подсказать? — спросила она вежливо, но внимательно всматриваясь в меня.
Я отвела взгляд, подойдя ближе.
— Букет из ста белых роз, пожалуйста, — сказала я, стараясь говорить спокойно, чтобы голос не дрогнул.
Бабушка начала подготавливать букет, но вдруг её руки замерли. Она снова посмотрела на меня, а потом её лицо изменилось. Удивление и шок отразились на её лице.
— Асу? — её голос был дрожащим, неуверенным, как будто она боялась поверить своим глазам. — Неет...это же ты....Мираль?
Комок боли застрял в горле а я начинаю злиться. Я не знала, что ответить, но отрицать было бессмысленно. Снимая очки я смотрю заплаканными глазами на бабушку.
— Здравствуйте, тётушка, — прошептала я, опуская глаза.
Она вышла из-за прилавка и подошла ко мне ближе, её глаза были полны слёз.
— Я знала что этого не может быть, знала что моя девочка жива, знала, — сказала она, обнимая букет. — Ты так на неё похожа, девочка моя... Ты... Ты ли это на самом деле?
Я кивнула, чувствуя, как внутри всё сжалось.
— Да, это я, — едва слышно сказала я.
Бабушка крепче сжала мою руку, будто боялась, что я исчезну.
— Мы думали, что потеряли тебя. Все эти годы я молилась за тебя, за твою семью. Ты жива... Это чудо. Но будь осторожна, Мираль. Этот город стал другим. Люди, которые разрушили твою жизнь, всё ещё здесь, и они опасны.
Её слова пронзили меня. Я не знала, что ответить, поэтому лишь поблагодарила её, стараясь не встречаться взглядом.
— Спасибо за розы, тётушка, — сказала я, протягивая деньги.
— Пусть твоя дорога будет безопасной, девочка. И пусть никто больше не сможет причинить тебе боль, — произнесла она, проводив меня до двери.
Когда я вышла, я на мгновение остановилась. Её слова эхом отдавались в моей голове. Я сжала букет крепче, ощущая холод стеклянного покрытия очков на своей коже. Возвращение сюда было труднее, чем я могла себе представить.
Когда я села в машину, охранник ещё раз наклонился к окну:
— Всё в порядке, Мираль Ханым?
Я кивнула, глядя на белые розы на коленях.
— Да, едем на кладбище.
На кладбище
Дорожка из гравия под ногами казалась бесконечно длинной, как будто сама земля пыталась задержать меня от встречи с прошлым. Я шла медленно, будто в полусне, глядя вперёд, где уже виднелся белый мрамор семейного склепа. Вокруг было тихо, только легкий ветер шевелил листья деревьев, будто шёпотом приветствуя меня.
— Мираль-ханым, мы рядом, — тихо произнес один из охранников, но я едва его услышала.
Остановившись перед мраморной плитой, я подняла глаза. Три фотографии на памятнике. Папа с его добрым, но сильным взглядом. Мама — нежная, как всегда, с мягкой улыбкой. И Осман, мой маленький брат, который так никогда и не повзрослел.
У меня перехватило дыхание. Ноги ослабли, и я упала на колени, не чувствуя боли от гравия, впившегося в кожу.
— Мама... Папа... Осман... — шёпот сорвался с моих губ.
В груди было больно, так больно, как будто кто-то сжал моё сердце. Слёзы потекли по щекам, горячие, бесконечные. Я закрыла лицо руками, а потом снова подняла взгляд на памятник.
— Вы даже не представляете, как я скучаю... Как мне вас не хватает...
Я провела рукой по холодному мрамору, ощущая каждую букву, вырезанную в камне.
— Столько лет прошло, а я так и не нашла способа жить без вас, — мой голос дрожал, и я говорила скорее для себя, чем для них.
Я посмотрела на фотографию Османа. Ему было всего двенадцать. Его глаза, такие яркие на этом снимке, смотрели на меня, как будто всё ещё жили.
— Осман... Ты был таким добрым, таким светлым. Помнишь, как ты просил меня читать тебе на ночь? А я злилась, что ты не даёшь мне спать. А теперь... теперь я готова была бы не спать годами, если бы это значило, что ты рядом.
Я положила руку на его фото, чувствуя, как слёзы падают на плиту.
— Ты всегда звал меня своей героиней. А я... Я не смогла спасти тебя.
Но затем я замерла, с трудом переведя дыхание.
— Нет... Это не моя вина. Я была ребёнком. Девятилетней девочкой. Я ничего не могла сделать, Осман. Но, боже, как же мне больно от того, что я не смогла...
Мои пальцы медленно коснулись букета белых роз, который я принесла с собой. Я начала распускать его, распределяя цветы на три могилы.
— Папа... — прошептала я, укладывая первые розы. — Я помню, как ты всегда говорил, что семья — это самое важное. Что мы должны держаться друг за друга. Но твои братья... Эти алчные звери... Они разрушили всё, что ты строил.
Я выдохнула, чувствуя, как тяжесть слов давит на грудь.
— Если бы ты был жив, ты бы не позволил им этого. Но я пыталась, папа. Правда пыталась.
Я повернулась к фотографии мамы, и слёзы потекли с новой силой.
— Мама... Ты была такой сильной. Такой доброй. Ты любила нас больше жизни, и я чувствую, что никогда не смогу быть похожей на тебя.
Моя рука дрожала, когда я укладывала цветы на её могилу.
— Я пошла по твоим стопам, мама. Стала хирургом. Помогаю людям. Спасаю детей. Это всё ради тебя. Чтобы ты могла гордиться мной, если бы ты была здесь.
Я положила последний цветок на могилу Османа.
— Ты бы был сейчас таким взрослым... таким красивым... таким умным, Осман. Ты всегда мечтал о том, чтобы стать архитектором, помнишь? А я обещала, что буду работать врачом, чтобы лечить тебя, если ты вдруг заболеешь.
Я попыталась улыбнуться сквозь слёзы, но боль накрыла меня волной.
— Мне так тяжело без вас... иногда я думаю, что хотела бы просто уйти. Присоединиться к вам, чтобы снова быть вместе.
Я закрыла лицо руками, и на мгновение вокруг стало так тихо, что я услышала, как ветер мягко пронёсся мимо. Казалось, он шепчет что-то, как будто они отвечают мне.
— Но вы бы не хотели, чтобы я сдалась, правда? — тихо сказала я, убирая руки. — Вы бы хотели, чтобы я жила. Жила и делала добро.
Я поднялась на ноги, чувствуя, как ветер осторожно тронул мои волосы. Это было похоже на прикосновение мамы. На взгляд папы.
— Я постараюсь, но если у меня этого не получится...примите меня к себе.
Когда я поднялась с колен и осмотрела могилы, мир вокруг меня вдруг наполнился жестокой реальностью. Время, которое я провела здесь, казалось таким долгим и неумолимым. Я не заметила, как 40 минут прошло, ведь мои мысли были всё там, в прошлом, с ними — с моими родителями и братом.
Вдруг я услышала шаги, и когда я подняла взгляд, то увидела одного из охранников, подходящего ко мне. Он слегка наклонил голову и сказал на турецком:
— Господин Маркус ждёт вас в отеле. Прошло уже 40 минут. Если вы продолжите оставаться здесь, вы рискуете навредить своему здоровью.
Я замерла. Он говорил по-турецки... как он мог? Он был одним из тех, кто всегда молчал, всегда был в тени. Я не ожидала от него ничего подобного. Шок пронзил меня, и я почувствовала, как будто кто-то неожиданно открывает передо мной дверь в секрет, о котором я не догадывалась.
Молча, я направилась к машине, не оборачиваясь. Внутри меня всё кипело, но я пыталась сохранить контроль. Сев в машину, я обернулась и, глядя прямо в его глаза, сказала с ледяной решимостью:
— То, что ты услышал, останется между нами. Маркус не должен об этом знать.
Он не ответил, но его взгляд сказал больше, чем любые слова. Он знал, что я серьезно. Я не собиралась позволить никому вмешиваться в мои личные переживания. Даже Маркус не имел права знать, что происходило в моей душе.
В этом моменте я почувствовала, как что-то внутри меня ломается. Я снова пыталась убедить себя, что всё будет хорошо, что я смогу справиться. Но что-то меня останавливало.
Перспектива Маркуса
Тишина между нами становится тяжёлой, почти осязаемой. Мы сидим за столом, но каждый из нас в своём мире. Мираль молчит, её взгляд куда-то уходит, а я чувствую, как она теряется в своих воспоминаниях. Я должен был бы что-то сказать, но не знаю, с чего начать. Это молчание будто разрывает меня изнутри.
Наконец, она нарушает тишину.
— Я хочу попасть в наш дом... в родительский дом. Я хочу увидеть хотя бы его руины. Там так много воспоминаний, так много их частичек, — её голос дрожит, а я понимаю, что она не спрашивает меня, не просит. Это не просьба, это её нужда. — Почему ты не можешь понять, как это для меня важно?
Моё терпение начинает истощаться. Я сжимаю челюсти, но, зная, что должен сказать, продолжаю.
— Я знаю, о чём ты говорила на кладбище, — я не могу больше молчать. Мне не хочется быть таким жёстким, но я понимаю, что нужно. Охранник передал мне всё, что ты говорила. Я знаю, как ты плакала. Как ты просила прощения у них, как винила себя за то, что осталась жива. Но ты не можешь так поступать, Мираль. Ты не можешь просто отдать свою жизнь за них. Ты не самоубийца.
Её лицо искажает боль. Она замолкает, но я вижу, как её тело напрягается, как она пытается удержать себя в руках. Она не согласна, она не хочет слушать, но я не могу остановиться.
— Ты не умерла с ними, потому что ты должна жить, Мираль. Ты должна жить не только ради меня, но и ради своей семьи. Ты ведь знаешь, твои родители, они бы никогда не одобрили твоё желание уйти с ними. Ты должна была бы жить ради их памяти.
Она встаёт резко, её лицо краснеет от гнева.
— Ты не понимаешь, Маркус! — её голос становится громким, а в глазах — ярость. — Ты не знаешь, как это — потерять всё, что тебе дорого! Ты не знаешь, каково это — чувствовать, что не имеешь права жить, что всё, что ты любила, исчезло навсегда!
Я закрываю глаза, сдерживая себя, но чувствую, как она снова теряет контроль. Мне нужно быть сильным ради неё, ради нас.
— Ты должна жить ради них. Ты не можешь поступить так, как ты хочешь. Твои родители не были святыми, я это понимаю. Но твоя мать и Осман — они в раю. Они бы осудили твоё желание покончить с собой. И если бы Эмир Кара был жив, он тоже бы осудил это. Он был твоим отцом. Он был человеком, который делал тяжёлые выборы, но он бы не хотел, чтобы ты умерла за него.
Её тело напрягается, а лицо становится бледным. Я чувствую, как её глаза полны боли и гнева. Но я не могу остановиться.
— Ты не понимаешь, Мираль. Ты думаешь, что можешь уйти и быть с ними, но это не так. Ты должна оставаться здесь, для себя, для них. Ты должна жить так, чтобы стать человеком, которым они гордились бы. Ты не имеешь права уничтожать свою жизнь.
В этот момент она резко даёт мне пощёчину. Я ощущаю её гнев, её боль, и, несмотря на удар, остаюсь сидеть. Я не двигаюсь. Её слова, её эмоции пронизывают меня. Это не просто боль, это крик души.
— Ты не имеешь права говорить мне об этом, Маркус! — её слова, как огонь, пробивают тишину. — Ты не понимаешь, что я пережила. Ты не знаешь, что значит потерять всех, кого ты любил. Ты не знаешь, каково это — быть пустым внутри, не имея ничего, что держит тебя на этом свете!
Я стою перед ней, и её лицо кажется мне как отражение боли, которую я не могу осознать. Я не могу понять всё до конца. Я могу только пытаться быть рядом, быть опорой. Но мне нужно, чтобы она выжила, чтобы она снова обрела смысл.
— Ты не одна, Мираль. Ты должна жить, — говорю я, стараясь сдержать эмоции. — Ты должна быть сильной, не ради меня, а ради них. Это то, что они хотели бы для тебя.
Она смотрит на меня, её лицо искажено яростью, слёзы ещё не высохли, и в её глазах — отчаяние. Я понимаю, что я не могу помочь ей, если она сама не захочет найти силы. Но я буду рядом, пока она не решит.