8
Перспектива Мираль
Проснувшись, я осознала, что это действительно произошло. Мне 23 года, и до вчерашнего вечера я была девственницей. Странно, но я всегда ждала того самого мужчину, с которым почувствую искру, с которым будет комфортно и безопасно. А теперь этот момент настал.
Маркус мирно спал рядом, а я решила встать с кровати и смыть вчерашний, уже поплывший, макияж. Зайдя в ванную, я протерла лицо мицеллярной водой, освежая кожу. На плече стала виднеться татуировка, которую я только что протёрла.
Вернувшись в спальню, мой взгляд случайно упал на зеркало, и снова на тату. Слова Аслы, что к могилам моих родителей до сих пор приходят люди, чтобы отдать им дань уважения, ударили прямо в сердце. Я не удержалась и заплакала. Даже не заметила, как тяжёлые мужские руки обвили меня сзади.
— Доброе утро, малышка. Такое прекрасное утро, а у тебя в глазах слёзы... Тебя что-то болит? — спросил обеспокоенный Маркус, развернув меня к себе.
— Просто вспомнила родителей. Они помогали людям, особенно больным детям. Мне их так не хватает... А когда думаю, что эти алчные родственники разоряют всё, что осталось от них, у меня душа разрывается, — тихо ответила я, с трудом сдерживая слёзы.
Он посмотрел на меня с неожиданной нежностью.
— Если хочешь, можем на днях полететь в Стамбул. Я был там с папой около пяти лет назад. Думаю, мы могли бы навестить их могилы. Я был бы счастлив выразить своё уважение твоей маме и отцу, — он сделал паузу, немного улыбнувшись. — На самом деле, если бы мог, я бы лично поблагодарил их за то, что тебя родили.
Я не могла поверить своим ушам. Разве это он? Разве это тот грубый и неотёсанный Маркус, который ещё несколько дней назад буквально преследовал меня? Я отошла от него немного и села на кровать, прикрыв ноги одеялом.
— Маркус, что между нами? — спросила я, глядя на него с расстроенным взглядом.
Он замер на секунду, но затем его голос прозвучал твёрдо и без колебаний:
— Если честно, мне всё равно, что ты чувствуешь ко мне. Я люблю тебя, и ты от меня никуда не уедешь. Ненавидишь или любишь — неважно. Всё равно ты будешь со мной.
Его слова прозвучали так решительно, что у меня перехватило дыхание. Он не спросил, что я чувствую. Ему всё равно. Он говорит, что мои родители станут для него свёкрами, но не хочет понять, что творится в моей душе. Что он ко мне испытывает? Любовь или болезненную привязанность?
Я встала с кровати, стараясь не показывать своих эмоций, а он направился к дверям, обернувшись на пороге.
— Через три дня вылетаем в Стамбул. Бери минимум вещей, если что — всё купим на месте, — бросил он напоследок, прежде чем выйти из комнаты.
Мираль была холодна с Маркусом на протяжении всех трёх дней. Она не могла избавиться от горечи из-за его слов, прозвучавших так грубо и бездушно:
«Мне всё равно, что ты чувствуешь, ты всё равно будешь со мной».
Они не выходили у неё из головы. Она понимала, что его страсть к ней реальна, но боялась, что она для него просто очередная игрушка, очередная "добыча".
Она не могла позволить себе быть как те женщины, что кружили вокруг него в прошлом. Ей нужно уважение, понимание, а не одержимость и грубая привязанность. Он должен был понимать, что она не его собственность.
Маркус же всё это время оставался сдержанным, стараясь не провоцировать её. Он знал, что Мираль обижена, но не понимал, как исправить ситуацию.
Мираль сидела, отвернувшись к окну, её руки были скрещены, а взгляд холоден. Маркус отложил бумаги, глядя на неё. Её напряжение резало воздух.
— Как только мы прилетим, я займусь делами, — начал он, его голос звучал уверенно. — Нужно решить вопросы с поставками оружия. А тебя охрана отвезёт к могилам родителей.
Она не повернула головы, но её голос прозвучал резко и злостно:
— А что насчёт дома?
Маркус нахмурился, его голос стал жёстче:
— Нет.
Теперь она посмотрела на него, её взгляд был ледяным:
— Нет? Это всё, что ты можешь сказать? Ты даже не пытаешься понять. Это мой дом, Маркус. Я хочу хотя бы увидеть место, где была счастлива.
— Ты не поедешь туда, — отрезал он, нависая над ней. — Этот дом больше не твой. Он в руках людей, которые мечтают тебя уничтожить. Ты даже представить не можешь, насколько это опасно.
— А ты даже представить не можешь, насколько это важно для меня, — её голос был твёрдым, но в нём сквозило разочарование. — Ты не имеешь права принимать за меня такие решения.
— Я имею право, если речь идёт о твоей жизни, — его голос стал угрожающе тихим. — Ты думаешь, я позволю тебе рисковать собой ради того, чтобы посмотреть на стены?
— Ты говоришь так, будто я ничего не понимаю, — она резко повернулась к нему. — Это моя жизнь, Маркус. Моё прошлое.
— А будущее? — он приблизился к ней, его глаза сверкнули. — Ты думаешь, я позволю твоему упрямству украсть твоё будущее?
— Может, мне лучше спросить разрешения, хозяин? — её сарказм был острым, но взгляд всё ещё твёрдым.
— Хватит, Мираль, — его голос был почти рыком. — Ты думаешь, я хочу управлять тобой? Нет. Я хочу защитить тебя. Если ты туда поедешь, это может быть твоей последней поездкой.
Она с вызовом встретила его взгляд:
— Ты видишь во мне собственность, Маркус. Игрушку, которую можно контролировать.
Он схватил её за запястье, не причиняя боли, но давая понять, что она ошибается. Его голос был низким, но страстным:
— Ты не игрушка. Ты моя. И я не позволю тебе умереть. Ты можешь ненавидеть меня, сколько захочешь, но я сделаю всё, чтобы ты осталась жива.
Её глаза расширились, но она быстро взяла себя в руки.
— Это не любовь. Это просто мания, Маркус.
— Пусть будет мания, одержимость, называй как хочешь, — его голос дрожал от гнева и эмоций. — Но если я отпущу тебя в этот дом, ты погибнешь. И я не переживу этого.
Она тяжело выдохнула, сжимая руки в кулаки, её взгляд горел.
— Ты никогда не поймёшь, каково это — потерять всё. Всё, что делало твою жизнь настоящей. Я не хочу сидеть в золотой клетке.
Он немного отступил, сжав челюсти, но его голос всё ещё был твёрдым:
— А я не хочу видеть тебя в гробу. Ты можешь ненавидеть меня за это, но я не позволю тебе разрушить себя ради прошлого.
Мираль отвела взгляд, садясь обратно в кресло.
— Делай, как знаешь. Но однажды ты поймёшь, что я не из тех, кто позволит себе быть сломанной.
Маркус стоял молча, её слова звенели у него в голове, резонируя болью. Она могла злиться на него сколько угодно, но он не мог иначе. Её жизнь была для него важнее всего.
Перспектива Маркуса
Я смотрел на неё, упрямую, сильную, но в то же время такую хрупкую. Её взгляд, полный вызова, будто пытался проникнуть в самую глубь моей души, выискивая слабости, заставляя меня сомневаться. Но я не мог сомневаться в одном: эта женщина была всем, чего я когда-либо хотел.
Мираль... Она горела, как пламя, которое я отчаянно хотел укротить, но в то же время боялся потушить. Её сила манила, её боль разрывала меня на части. Я хотел защитить её, оградить от всего, что могло причинить вред. Но она не понимала. Или не хотела понять.
Я знаю, она думает, что я вижу в ней собственность, что я пытаюсь подчинить её. Но это не так. Она – моя, не потому что я хочу её контролировать, а потому что без неё я больше ничего не вижу в своей жизни. Она заполнила всё. Я не могу дышать, если знаю, что ей угрожает опасность.
Каждое её слово резало по живому. Она считала, что я играю с её судьбой, что я лишаю её свободы. Но разве это так? Разве я не должен делать всё, чтобы она была в безопасности? Она не понимает, как мне страшно. Если я потеряю её, я потеряю себя.
Я видел её взгляд, полный разочарования. Она не верила мне. Не верила в мои чувства. И это убивало. Я хотел кричать, хотел заставить её увидеть правду. Да, я груб. Да, я жесток. Но только потому, что не могу иначе.
Она думает, что я маньяк, одержимый ею. Может, она права. Но пусть я буду маньяком, если это значит, что она останется жива. Пусть она ненавидит меня. Пусть проклинает. Главное, чтобы она жила.
Я пытался успокоить дыхание, но каждое её движение, каждая эмоция, которую она неосознанно показывала, делали это невозможным. Я знал одно: если ей суждено ненавидеть меня, чтобы остаться живой, пусть будет так.
Она должна понять, что я люблю её. Не как мужчину, не как женщину. Я люблю её как смысл. Как воздух. И если ради её безопасности мне нужно быть её врагом, я готов.
Мы остановились в одном из лучших отелей Стамбула, на последнем жилом этаже. Номер был роскошным: панорамные окна открывали вид на весь город, а вечерний Босфор сверкал в закатных лучах. Просторный, стильный, с мягкими пастельными оттенками, мраморными столешницами и огромной кроватью, этот номер был достоин королевской четы. Но я заметил, что Мираль, войдя внутрь, едва ли обратила внимание на окружение. Она была слишком зла, и эта злость пульсировала в каждом её движении.
Она зашла в номер, гордо подняв голову, но её глаза метали молнии. Не сказав ни слова, она направилась в сторону ванной, будто игнорируя моё присутствие. На пороге она обернулась, бросила на меня холодный взгляд, полный упрёка, и резко захлопнула дверь так, что звук эхом разнёсся по всему номеру.
Я остался стоять у окна, наблюдая за этим её маленьким представлением. Смешно, как она думала, что я позволю ей избегать меня или прятаться за этими дверями.
— Хочешь ты этого или нет, ты будешь спать со мной в одной кровати все эти дни! — громко сказал я, глядя в сторону ванной.
Слышно было только, как за дверью включилась вода.
— И не надо на меня злиться, малышка, — добавил я уже тише, но с той же твёрдостью. — Я хочу тебя живой. И своей.
Я провёл рукой по волосам, пытаясь хоть немного унять то напряжение, что поселилось внутри меня. Она умела довести меня до крайности одной лишь своей непреклонностью. Но черт возьми, именно это в ней я и любил. Она была для меня бурей — дикой, упрямой, непредсказуемой. И мне никогда не хотелось, чтобы эта буря стихла.
Продолжение следует!