9
В лечебнице Святой Агнессы дни были похожи один на другой - одинаковые, как таблетки на ладони санитара. Просыпался я всегда от скрипа колёс железной тележки, когда по коридору развозили лекарства. В носу щекотал запах хлорки и дешёвого кофе, который врачи пили кружками, не замечая ни вкуса, ни усталости.
Утро начиналось шумом столовой: гул голосов, звяканье ложек, чей-то смех, слишком громкий и ненастоящий. Пациенты казались марионетками, которых кто-то расставил за длинными столами. Кто-то шептал молитвы, кто-то молча смотрел в тарелку, кто-то говорил сам с собой. Я тоже пытался быть как они - раствориться в безразличии, но не выходило.
Из окон сада город выглядел как видение. Прага тонула в тумане: шпили готических соборов пронзали серое небо, река несла с собой обрывки прошлых жизней, колокола отмеряли время так гулко, будто звон шёл не с башен, а изнутри моего черепа. Я смотрел на это - и не видел цвета. Всё было в пепельных оттенках.
Я цеплялся за запахи, за шаги врачей, за ржавый скрип половиц - за любую мелочь, которая могла бы доказать: я ещё жив. Но чем сильнее я вглядывался в обыденность, тем настойчивее чувствовал рядом присутствие чего-то чужого.
Сначала - запах. Тонкий, женский. Её духи. Они не могли здесь оказаться, но воздух палаты становился густым, сладковатым, будто пропитанным её дыханием. Потом - взгляд. Я поворачивался и ловил в зеркале неясный силуэт за своим плечом.
На третий день я нашёл на подушке чёрный волос. Поднял его пальцами - и он растворился, как дым. В коридоре слышал шаги, когда все пациенты были внизу на прогулке. «Побочные эффекты препаратов», - сказал врач, но я не поверил.
Алёна была здесь. Я чувствовал её так же отчётливо, как чувствуют холод на коже.
Ночами я просыпался от того, что кто-то садился рядом. Матрас прогибался, вес был реальный, ощутимый. Я задыхался в темноте, не решаясь протянуть руку. Если бы я дотронулся и там ничего не было - я сошёл бы с ума. Но если что-то оказалось бы рядом - сойти с ума было бы ещё легче.
А потом начались сообщения. Старый телефон, который мне оставили «для связи с близкими», вдруг ожил. Экран светился в темноте, и там были слова.
«Я здесь»
«Ты скучал?»
«Не отворачивайся, Влад»
Я пытался ответить. Пальцы лихорадочно били по кнопкам, но каждое слово исчезало, прежде чем я успевал отправить. Будто она читала меня быстрее, чем я успевал думать.
И вот однажды ночью я почувствовал не только вес. Её пальцы скользнули по моей ладони. Холодные, почти мёртвые, но ощутимые до боли. Я вцепился в простыню, сердце стучало так, что казалось, оно вырвется.
Утром я рассказал врачу. Тот усмехнулся и сделал пометку в карте. Но на запястье у меня остался след. Лёгкий, белёсый, как будто от холода или ожога.
Я прятал руку под рукавом, потому что сам не понимал - это знак живой или мёртвой.
И самое страшное было не в том, что Алёна вернулась. А в том, что я ждал её каждую ночь.
Третья ночь без сна. Я знаю, что она придёт. Знаю по этому холодному предчувствию, которое сжимает грудь задолго до того, как шёпот коснётся уха. Колокола снова пробили три, и в тишине палаты я прошептал:
- Ты опять здесь.
- Конечно, - её голос был мягок, почти ласков, но в нём таилась какая-то чужая хищность. - Ты ведь ждал меня.
Я сжал кулаки. Я жду, да. Но не потому, что хочу. Потому что боюсь. Потому что если её нет - я остаюсь один на один с собственным безумием.
- Зачем ты приходишь? - спросил я. - Что ты со мной делаешь?
Она будто улыбнулась. Я не видел её, но чувствовал - как в груди всё стянулось, как будто ледяная ладонь коснулась сердца.
- Я хочу, чтобы ты помнил.
- Я и так помню! - сорвался я шёпотом. - Я помню твой голос, твои глаза, помню всё до мельчайших деталей. Но что это за следы? - мои слова зазвенели в темноте, слишком громко, я боялся, что меня услышат. - Те кровавые отпечатки в коридоре, они настоящие? Это ты оставила?
Она молчала. Только воздух стал ещё холоднее, как будто сама Прага втянула в себя дыхание.
- Я вижу жуткие вещи, - продолжал я почти всхлипывая. - Тени на стенах, лица в зеркалах, красные пятна, которых потом никто не находит. Это ты? Или я схожу с ума?
Наконец, её голос снова раздался - такой тихий, что я едва расслышал:
- А разве есть разница?
Я вскинул голову, пытаясь увидеть хоть очертание в темноте.
- Есть! - зашипел я. - Если это правда - значит, ты жива, хоть и в другом мире. А если это бред... то меня нужно запереть и выбросить ключ.
И тут я почувствовал - к горлу прижалось что-то ледяное, как лезвие. Её дыхания не было, но её присутствие обвило меня, парализовало.
- Я здесь, Влад. Разве этого мало?
Я хотел закричать, но дверь приоткрылась - вошла медсестра. Она взглянула на меня, на мои широко раскрытые глаза, на губы, что всё ещё дрожали.
- Опять разговариваете с кем-то? - нахмурилась она.
Я закрыл глаза. Если скажу «да», укол. Если скажу «нет» - она услышит. Алёна.
И я выбрал молчать.
Мне не помогало лечение, и кажется, только делало хуже. Стоит вернуться домой.
Утро после той ночи было серым, как Прага под дождём. Я сидел в столовой, где запах чечевицы смешивался с сыростью, и смотрел на нетронутую овсянку. Ложка лежала, как мёртвая, а голоса пациентов - шёпот, кашель, смех Карела - звучали, как эхо в пустой церкви. Таблетки, которые я проглотил час назад, жгли желудок, но не гасили холод в груди. Алёна была здесь - в её духах, в кровавом фильтре сигареты, в сообщениях, которые жгли телефон. Клиника была клеткой, где Прага выключала свет, а её тень становилась ближе. Я не мог больше оставаться.
Я позвонил маме из общей комнаты, где старый телефонный аппарат гудел, как трамвай. Её голос был тёплым, как фонари на Малой Стране, но дрожал.
- Влад, ты уверен? - спросила она. - Врачи говорят, тебе нужно время.
- Они ошибаются, - ответил я, слова царапали горло. - Таблетки гасят меня. Я хочу домой.
Отец взял трубку, его голос был твёрдым, как брусчатка.
- Мы приедем, сын. Если это твой выбор, мы с тобой.
Я кивнул, хотя он не видел, и повесил трубку. Прага за окном тонула в тумане, её шпили пронзали серое небо, как ножи. Я вернулся в палату №7, чтобы собрать вещи - старый рюкзак, пара футболок, телефон, который жёг пальцы. На подоконнике лежала мятая записка: «Ты не видишь». Рядом - сигарета с кровавым фильтром, как будто она знала, что я ухожу. Я не тронул их, но сердце сжалось, как будто ледяная ладонь коснулась его снова.
В саду я попрощался с Карелом и Ленкой. Карел сидел на скамейке, курил дешёвую сигарету, его глаза блестели, как фонари на Карловом мосту.
- Брат, сбегаешь, как турист от счёта в пивной! - ухмыльнулся он. - Если твоя Алёна - призрак, не зови её на пиво, я не потяну! А если жива, найди её. Прага любит прятать таких.
Я почти улыбнулся, но таблетки глушили даже это.
- Спасибо, Карел, - сказал я. - Увидимся в твоей пивоварне.
Он присвистнул, ухмылка стала шире.
- Назову её "Призраки Праги" в твою честь, брат!
Ленка стояла у роз, теребя край свитера, её глаза были тёмными, как ночь над Влтавой.
- Я видела тень у ворот, - тихо сказала она. - Как будто она ждала тебя. Будь осторожен, Влад.
- Ты тоже, Ленка, - ответил я, слова застряли, как ком в горле. - Найди свои звёзды.
Её улыбка была слабой, как лаванда, но тёплой. Я пошёл к воротам, где ждала машина родителей.
Мама обняла меня, её руки дрожали, как осенние листья. Отец молча положил рюкзак в багажник, его взгляд был тёплым. В машине пахло домашним - маминым чаем с ромашкой, кожей старых сидений. Прага за окнами была серой, но знакомой: трамваи гремели, Влтава текла, фонари мигали в тумане. Впервые за недели я почувствовал тепло, как будто город включил свет.
Дома всё было родным. Томаш, мой младший брат, смеялся, бегая по гостиной с Джеком - нашим лохматым псом, который вилял хвостом, как метроном. Мама готовила гуляш, запах лился из кухни, смешиваясь с ароматом свежесваренного кофе. Отец смотрел на меня с понимающим взглядом, без лишних вопросов. Впервые я почувствовал себя в безопасности, как будто Прага укрыла меня от своих теней. Таблетки всё ещё гасили эмоции, но смех Томаша, лай Джека и тепло родных были сильнее.
Я поднялся в свою комнату, где старые обои с облупившимся узором казались уютнее, чем витражи клиники. Открыл окно - Прага дышала дождём и Влтавой. Но тут я замер: на подоконнике лежала сигарета с кровавым фильтром, а рядом - знакомый запах её духов, сладкий, как летний вечер. Сердце сжалось, но я не чувствовал страха - только тоску. Алёна была звездой, упавшей в Влтаву, её смех всё ещё горел в моей памяти ярче солнца на Карловом мосту. Может, она была здесь, в этом доме, в этой Праге. Но теперь я был дома, и её тень казалась дальше, чем в клинике.