Часть 25
Квон Джиена можно было описать одним словом – очаровательный. У него было почти юное лицо, хотя возраст уже читался в мелких морщинках в углах глаз, и совершенно открытая и обезоруживающая улыбка. И даже несовершенство мобильного интернета не могло приглушить ее свет.
— Слышали вы о таких великих представителях китайского народа, как Исин (в миру Чжан Суй) и Лян Линцзань?
Присутствующие в комнате с часами переглянулись и пожали плечами.
— Это вряд ли, — хрипло хихикнул Юнги, — мы в школе плохо учились...
— Не говори за всех, — буркнул Тэхен.
— Уверен, что не слышали, - продолжил Квон Джиен, - и зря, потому что это были великие люди! Они жили в Древнем Китае времен империи Тан и прославились тем, что были астрономами, математиками, изобретателями, инженерами. Они были не просто учеными – придворными императорскими учеными!
— Ну, мы не настолько близки с императором, чтобы знать всех его придворных, — снова хихикнул Юнги.
— Уверен, что не настолько, — поддержал шутку Джиен, ничуть не смутившись, — тем более, что Исин был еще и буддийскими монахом и принадлежал к течению эзотерического буддизма, а позже – к чань-буддизму: тому самому, на основе которого сформировался наш корейский дзэн или корейская школа сон.
— Вот про это я слышал, — Юнги вытянул вверх руку и затряс ею в воздухе, как ученик начальной школы, — у нас в школе для мальчиков была очень мощная программа по религии.
— Вряд ли в школе вам рассказывали, — кивнул Джиен, — что об этом течении ходило много сплетен, а некоторые из этих сплетен превращались в легенды. В частности, одна из таких легенд гласила, что монахи чань-буддизма умели вступать во взаимодействие с самой духовной сущностью человека, минуя его сознание. Иными словами, видеть душу человека и работать с ней.
****
Сокджин покачал головой и налил себе виски.
— Судья готов встретиться с Чонгуком в неформальной обстановке и обговорить пути решения дела в его пользу, — сообщил он Хосоку. — Но есть и плохая новость: он готов встретиться только с Чонгуком лично. К примеру, в субботу на благотворительном вечере, где Чонгук должен был представлять трейлер своего следующего альбома в контексте светового шоу.
— Ты же отменил его, — напомнил Хосок, — это выступление? Разве нет?
— Ну, поскольку Чонгук у нас привязан временно (я надеюсь) к домику Тэхена, — да, отменил. А вот теперь надо уговорить его приехать. Вернее, уговорить Тэхена приехать с ним, как я понимаю.
Хосок задумался.
— Очень сомневаюсь, что Тэхен согласится, — покачал он головой, — и особенно сомневаюсь, что согласится прийти с Чонгуком на мероприятие, где придется светить своим лицом под прицелом множества камер. Но и судьей ссориться тоже не хотелось бы.
Какое-то время оба молчали, тщательно обдумывая создавшуюся ситуацию.
— А знаешь, — начал Сокджин осторожно, — а ведь всю эту ситуацию можно очень выгодно продать... Правда, для этого нам придется уговорить не двух, а сразу трех людей на это... Но оно того стоит, поверь.
***
У Лейнера было тесно и душно, впрочем, как всегда, и почти все столики были заняты. Спасибо Моде, который послал с поручением мальчишку и зарезервировал столик.
Часы, подарок великого князя, человек с музыкальными пальцами увидел и узнал сразу. Он видел их в гостиных Павловского дворца, слышал их бой и неоднократно восторгался чистым сочным звуком, который они издавали.
— Петя, что ты? — тронул брат его за рукав. — Засмотрелся? Я заказал для тебя макароны и вина, что-то еще?
Человек с музыкальными пальцами схватил со стола салфетку и смял ее в пальцах.
— Эти часы... знаешь, Модя, это подарок Великого князя... И он оставил их здесь для меня, потому что не мог... мне лично... ну, знаешь...
Брат с жалостью посмотрел на него и кивнул:
— Знаю. И не сможет никогда... лично... Пора бы уже тебе понять это, Петенька, пора бы уже смириться с этим. Помнишь, как называла тебя наша няня? «Стеклянный мальчик» — так, кажется. Удивительно точно. Эта твоя любовь разбивает тебя — ежеминутно, ежечасно...
Брат налил в бокал вина и сделал небольшой глоток, будто прислушиваясь ко вкусу.
— Из этого ведь никогда ничего не выйдет, так? — спросил человек с музыкальными пальцами, и в глазах его блеснули слезы.
— Я бы хотел сказать тебе, что в следующей жизни вы вполне смогли бы быть счастливы, брат, но я не уверен в этом. Ничего не изменится.
— Никогда, — кивнул человек с музыкальными пальцами, — Всегда придется скрывать эту маленькую тайну, большую настолько, что иногда кажется, что она разорвет мне сердце изнутри. Вот как сейчас. Кажется, я, наконец, во всей глубине понял, что чужой и всегда буду чужим на этом празднике жизни и любви. Что всё, что для многих вокруг, да даже сидящих здесь, кажется естественным и каждодневным, для меня всегда будет недоступным, всегда будет поводом для других стыдиться меня и прятать то, что я считаю самым драгоценным и важным в себе, единственно важным.
Он промокнул слезу, побежавшую вдруг предательски из уголка глаза, и приложил руки к груди.
— Я как те цветы... знаешь, жалкие, никому не нужные среди зимы цветы... Их даже не хочется взять с собой домой: только вынесешь на мороз, и они превратятся в пучок мусора. Пусть их... Они красивы? Да, красивы. Но... Кому они нужны? Когда-нибудь наступит лето — подходящее для них время. Но именно эти — они вряд ли доживут.
Человек с музыкальными пальцами закашлялся.
— Петя, что? — кинулся к нему брат.
— В груди как будто что-то... — музыкальные пальцы стиснули ворот рубашки, рванули, раздался треск пуговиц, — как будто что-то разорвалось... лопнуло... разбилось... раскололось... я будто слышал даже звук... Попроси воды!
— Человек! — крикнул Модест и взмахнул рукой. — Стакан воды! Минеральной или кипяченой!
— Сию секунду, — у столика мелькнул официант, убежал в кухню, взметнув за собой портьеры, но тут же вернулся, — Придется подождать. Большой спрос на воду, все боятся холеры...
И в это мгновение часы начали бить.
Человек с музыкальными пальцами вздрогнул, почувствовал, как кожа рук под рубашкой покрывается мурашками.
Это чистый, почти небесный звук разносился под потолком тесных комнат ресторана, как будто прося выпустить их отсюда на свободу, как будто им было мало здесь места, как будто слишком хороши они были для всей этой пошлости с макаронами, ростбифами, вином и табачным дымом, зависшим в воздухе. Звук метался по помещению, дотрагивался до каждой хрустальной подвески на люстрах, заставляя их покачиваться, и человек с музыкальными пальцами чувствовал себя такими же втиснутым в эти земные обстоятельства, пропахшие тяжелым дымом требований, условностей и запретов.
— Я не боюсь холеры, — воскликнул он, пытаясь откашляться, прочистить горло, — принесите мне стакан сырой воды, иначе я задохнусь!
***
Уже за окном вовсю наступил вечер, темнело стремительно, но люди, рассевшиеся вокруг старых часов, даже не заметили этого. Они с увлечением слушали потрясающую историю о людях, сумевших приручить время.
— Исин был удивительным ученым, — рассказывал Квон Джиен, — И очень красивым мужчиной, должен вам сказать. Не таким красивым, как мой Сынхенни, конечно, но современники свидетельствовали, что сам император на него заглядывался. Так что не удивительно, что Лян Линцзань, однажды увидев его, уже не смог отвести взгляд. Распространяя дхарму, Исин проводил много времени в медитации и странствиях, но Лян Линцзань мечтал о том, что когда-нибудь Исин осядет, обретет дом и будет всегда рядом с ним. Лян Линцзань знал, что есть только одна вещь на свете, которая для Исина важнее поисков дхармы — это наука, астрономия, научные эксперименты и изобретательство. Исин буквально горел инженерным делом. Задолго до того, как это стало мейнстримом.
— Больше всего меня в этой истории потрясает тот факт, — перебил рассказчика профессор Чхве, — что для того, чтобы император пригласил Исина стать придворным ученым, приблизил его к себе, Лян Линцзаню пришлось буквально влюбить императора в Исина. Иными словами, не было ведь гарантии, что император не склонит Исина к любви, и тогда надежды Линцзаня быть с любимым раз и навсегда рухнут. Но он был готов на этой пойти, лишь бы иметь возможность видеть предмет своей любви каждый день. Потрясающе, правда?
— Да, это очень трогательный момент во всей этой истории, - согласился Квон Джиен, — Лян Линцзань служил придворным астрономом и много рассказывал императору об Исине. И вот однажды император поручил передать Исину задание: найти способ предсказывать солнечные затмения. Исин с удовольствием принялся за дело, а Лян Линцзань стал его горячим помощником. И у вас, наверное, возникает вопрос, дорогие мои слушатели, зачем я все это вам рассказываю?
— Спасибо, что спросил, — мрачно заметил Юнги, — а то меня этот вопрос дырявит уже добрые четверть часа...
Квон Джиен ничуть не смутился, взял в руки бокал с вином, сделал пару глотков и продолжил:
— Для нас эти двое интересны тремя моментами. Во-первых, они пылко были влюблены друг в друга: настолько, что после воссоединения не могли находиться вдали друг от друга дольше нескольких дней, начинали заболевать...
Тэхен с Чонгуком быстро переглянулись.
Намджун задумчиво посмотрел на обоих и сделал очередную запись в свой блокнот, пометки в который он вносил на всем протяжении разговора.
— Во-вторых, они вместе создали так называемый бронзовый небесный глобус, и это были первые в мире механические часы – совсем как те, что висят у вас на стене, только с водяным приводом. Интересно, что к этому их небесному глобусу были присоединены две фигурки, которые ударяли в барабан и колокол, возвещая наступление очередного часа.
— На что вы оба намекаете? — спросил Тэхен, оборачиваясь к профессору Чхве.
Тот пожал плечами и кивнул в сторону вещающего с экрана телефона Квон Джиена, мол, слушай дальше.
— Лян Линцзань был талантливым человеком, замечательным художником: вы и сейчас можете увидеть его произведение «гуй-шэнь» в музее в Осаке, — продолжал тем временем Джиен, — Но ни он, ни Исин не были бессмертными, достичь просветления настолько, чтобы жить вечно, им не удалось. Легенда рассказывает, что остаток жизни, служа придворным астрономом у императора, Исин посвятил поиску способа встретиться с Лян Линцзанем после смерти и реинкарнации. Легенда также утверждает, что он нашел такой способ. Кто-то искал его в трактате «Способы огненного ритуала для семи светил», кто-то говорил, что Исин заковал секрет этого способа в камне, а кто-то считал, что секрет этот он вдохнул в одну из окружающих его вещей, к которой прикасался и он сам, и Лян Линцзань, и до тех пор, пока эта вещь остается в этом мире людей, их души после реинкарнации будут встречаться снова и снова.