Часть 21
Чонгук влетел в дверной проем, не устояв на ногах, и в глазах Тэхена потемнело. Но уже через секунду он сообразил, что потемнело не в глазах, а вообще.
— Так у тебя тоже свет погас! – воскликнул Чонгук, хватаясь за дверной косяк, чтобы устоять на ногах. — Прикольно. Выходит, я зря сюда шел.
— Ты долго шел, — Тэхен досадливо поморщился, услышав в своем голосе упрек. – И не зря, у меня хотя бы есть камин, который греет и на котором можно вскипятить воду, а у себя в трейлере ты точно до утра бы окоченел.
Чонгук, очертания которого Тэхен видел благодаря небольшому свету от камина, проникавшему в прихожую, пожал плечами:
— Говорят, в холоде люди медленнее стареют и дольше сохраняются.
Тэхен угрюмо угукнул:
— Свинина в холодильнике тоже дольше сохраняется, но после разморозки хрюкать больше не начинает.
И вздрогнул от хохота, которым закатился Чонгук, разуваясь.
— Кстати, о свинине: я принес с собой продукты, которые без холодильника реально могут «хрюкнуть», и был бы не против поесть. Если ты не против, конечно.
Тэхен провел его в комнату с камином, и Чонгук улыбнулся, увидев приготовленные на полу подушки и футон. Здесь его явно ждали.
— Могу предложить чипсы и есть немного вареного риса, — пробормотал Тэхен, пытаясь найти в шкафу в прихожей фонарь, — и еще можно открыть консервированную ветчину...
— У меня идея получше, — Чонгук раскрыл принесенный с собой рюкзак, — мы можем пожарить на огне вот эти колбаски, их утром привез Джинни, и здесь есть кимчи и еще какие-то маринованные овощи.
— У нас получится королевский ужин, — усмехнулся Тэхен, мысленно поблагодарив темноту за то, что в ней не видно, как покраснели его уши от этого ласкового «Джинни». — Сейчас я принесу из кухни все, что нужно, а ты пока располагайся.
— Вообще-то, — крикнул ему вслед Чонгук, — я захватил с собой немного соджу.... Исключительно с целью согреться, конечно...
— Конечно, — хмыкнул Тэхен сам себе, роясь на полках холодильника, а вслух ответил: — Я спиртное стараюсь не пить. С моими лекарствами оно не сочетается, да и в целом у меня толком нет такой практики. А ты выпей, конечно... если хочешь...
Чонгук что-то ответил (Тэхен не расслышал) и зашелестел фольгой.
Сидеть вот так, вдвоем, друг напротив друга, у пылающего камина оказалось очень уютно. Настолько, что Тэхен поймал себя на мысли, что ему даже не хочется, чтобы свет снова включался. Колбаски жарить в камине было крайне неудобно, поэтому есть их пришлось полусырыми-полуобугленными, но все равно получилось вкусно.
— Что же нам с тобой делать? — вздохнув, произнес медленно Тэхен и откинулся, убрав в сторону пустые тарелки. — Так дальше нельзя.
— Прости... - Чонгук погрустнел. — Я понимаю, что уже достал тебя...
Он вытянул ноги, ткань его спортивных штанов натянулась, и сквозь нее прорисовались очертании мышц. Уши Тэхена вспыхнули: на Чонгуке были те же самые штаны, которые лежали у его ног, когда сам Чонгук, распластанный, стонал на том огромном камне. Те же самые штаны, на которые сыпались ошметки зеленовато-бурого мха, когда Чонгук выгибался на этом камне в горячей истоме. Те же самые штаны, которые...
Тэхен тряхнул головой и опустил глаза, надеясь, что Чонгук не заметил в полумраке, как его лицо заливает беспощадная краска. Чонгук не заметил. Он расстроено смотрел на огонь и о чем-то думал.
Отблески пламени проходились по его коже, как будто подсвечивая ее. Движущиеся вперемешку со светом тени облизывали его профиль, трогали бережно, заставляли мерцать. Сейчас он казался совсем юным и растерянным, совсем ребенком, но в памяти Тэхена снова и снова всплывал тот эпизод у камня, и тело прошивало острой судорогой при мысли о том, сколько страсти кроется за этим черным доверчивым взглядом, какие стоны могут вырываться из этих аккуратных красивых губ.
Тэхен вдруг понял, что Чонгук красив. Очень красив. Просто для Тэхена эта красота проступила как-то внезапно, только что, словно раньше он смотрел на Чонгука другими глазами и попросту не видел ее.
Чонгук повернул голову и столкнулся с Тэхеном взглядом.
— Да?
Тэхен вздрогнул, пытаясь вспомнить, ответа на какой вопрос Чонгук от него ждал.
— Я просто думаю, — уклончиво ответил он, — что нам надо любыми путями найти способ решить эту проблему. Избавиться от этой странной зависимости. Чтобы мы могли просто разойтись и идти по жизни дальше, никак друг с другом не сталкиваясь. Мы оба этого хотим, ведь так? Значит, должен быть способ.
— Мы оба этого хотим, — кивнул Чонгук. — Я, во всяком случае, точно. И я подумал: а что, если нам вернуться в ту самую точку, откуда все началось? Я имею в виду, в тот момент, с которого мы ничего не помним?
Тэхен вытянулся на ковре, подложив под голову руку, и заинтересованно вслушался.
— Что, если нам вернуться на тот стадион, где все случилось? — предложил Чонгук. — Знаю, маловероятно, но вдруг там остался еще кто-то из работников, который был свидетелем того, что тогда произошло? Вдруг он расскажет нам что-то, что поможет вспомнить? Мы могли бы... мы могли бы просто побывать в этом месте.... Вдруг, сама атмосфера помогла бы нам вспомнить то, что случилось?
Тэхен задумался. Предложение было разумным.
— И когда мы сможем поехать? — уточнил он. И вдруг, неожиданно для себя, добавил, — Только ты и я?
И сам смутился оттого, насколько прозрачно это прозвучало.
Чонгук не понял. Или понял слишком хорошо, чтоб это показать.
— Только ты и я. Когда будешь готов. Можем прямо сейчас, - ответил он.
Тэхен улыбнулся.
— Ты, вроде, планировал на днях записать бой моих часов? — напомнил он. — Да и к такой поездке нужно подготовиться. Но раз мы оба согласны, что это стоит сделать, начнем готовить поездку. В конце концов, Пусан не так далеко.
Чонгук перевернулся на живот и вытянулся на ковре, протягивая руки к огню.
— Как думаешь, я уже превратился бы в сосульку, если бы ты не позвонил и я остался у себя в трейлере? — спросил он с улыбкой, поворачивая голову и устраиваясь щекой на собственных скрещенных ладонях. — Спасаешь меня постоянно. Может, ты выбрал не ту профессию? Из тебя получился бы отличный спасатель...
— Я не выбирал профессию, — Тэхен помрачнел, вспомнив о своих куклах, и краска стыда залила его щеки. — Она... сама... выбрала меня.
Он помолчал, помялся в нерешительности.
— Слушай, по поводу куклы... Не подумай ничего такого, — сказал он тихо, — в том плане, что она похожа на тебя... все они... Я сам только сейчас это понял... просто, когда ты там стоял, я это понял... Я не знаю, почему так. Ты же не принимаешь меня за сталкера или маньяка?
— Хороший маньяк, - Чонгук захихикал, уткнувшись носом в ладони, — не знает, как избавиться от внимания своей жертвы... Кто еще сталкер из нас получается?
С минуту в воздухе мягко шелестело уютное молчание, разбавляемое потрескиванием дров.
— Ты впервые так спокоен, говоря о куклах, — заметил Чонгук. — Заметил?
Тэхен пожал плечами.
— Я и раньше был спокоен, но в тот раз на чердаке... Не знаю, почему так получилось...
— Я думал, из-за моего присутствия, — предположил Чонгук, — ты так среагировал, но сейчас вижу, что дело не в этом.
— Чимин рассказал мне кое-что, — Тэхен резко перевел разговор, - историю вашей дружбы и его... ревнивое отношение ко всем твоим кавалерам...
Чонгук улыбнулся.
— Это настолько долго длится, что я уже привык, — развел он руками. — Чимини — отличный друг, только слишком уж собственник. Поначалу мне было неуютно, но со временем я понял, что он просто... мы не пара и никогда ею не будем, и Чимин, я думаю, поймет, что его чувства — совсем не любовь, но только когда сам влюбится по-настоящему.
— Мне показалось, что в ситуации с Сокджином ты был расстроен... Допускал мысль, что Сокджина можно соблазнить? — Тэхену было важно услышать об отношении Чонгука ко всей этой ситуации, но неясный страх услышать что-то типа того, что преданная любовь Сокджина заслуживает самого большого доверия, сжимал грудь.
Чонгук сел, обнимая свои коленки, и вздохнул.
— Сокджин... — он как будто подбирал слова. — Мы как будто немного спасаем друг друга в этих отношениях, знаешь... Но иллюзий не питаем... мы оба... Вряд ли тебе будет интересно слушать всю историю, но мы слишком много друг о друге знаем, чтобы остаться вместе на всю жизнь.
***
Сверкание драгоценностей в дамских декольте, отблески брильянтов, мелькающих меж локонов, сливались с освещением бесконечных залов, которые множили зеркальные отражения, делая Зимний дворец еще больше, еще величественнее, еще загадочнее и ужаснее. Сливались, но не могли его превозмочь.
Он готовился к этому вечеру долго: раздумывал, перебирал, сомневался. Во всем: в выборе наряда себе и своей супруге, в выборе времени прибытия, в выборе линии поведения, которой придерживаться. Он должен был сделать максимум, чтобы казаться счастливым... мужем, другом, музыкантом. Чтобы у Великого князя, который будет (а может и нет, кто знает? может, уже и не будет) наблюдать за ним, не возникло даже крупинки сомнения в том, что выбор сделан навсегда. И что он — правильный.
Объявили вальс, и он поморщился при звуках собственного творения. То, что было написано как безделица и годилось разве что для домашнего музицирования, внезапно приобрело известность и востребованность на музыкальных вечерах. Антонина, бросив на него взгляд через обнаженное плечо, поморщилась тоже. Эта ее глупая привычка повторять его собственные эмоции только ради того, чтобы угодить, раздражала.
Вечер набирал обороты, и его нужно было просто пережить, а после — разъехаться снова, каждый по своим квартирам, и не встречаться больше до следующего выхода в свет.
С противоположной стороны зала полоснул из-под вуалетки черный острый взгляд. Еще одна супруга, неназванная, невенчанная, эфемерная как строчки ее писем, которые она неустанно сбрызгивала духами. Ее тяжелый взгляд не отпускал, заставлял ежиться, ослаблять галстук.
Великий князь вошел в зал, шагнув из-за портьеры северной арки. Лиленька в своем белом платье была похожа на бабочку, если бы у бабочки, конечно, могло быть такое суровое выражение лица. С резкими немецкими складками около рта, она всегда казалось строгой, даже когда хохотала. Одна Его настоящая жена. Взамен его двух. Ненастоящих.
Не выдержал. Шагнул назад, отступил, нащупал спиной край портьеры. Но тут же пришлось сделать несколько торопливых шагов вперед, чтобы откланяться в ответ на аплодисменты. Его любят. Потому что не знают о нем ничего. Великий князь знает многое.
В галерею вдоль зала он попал только спустя четверть часа. Свечи в ней уже зажгли, но не все: среди портьер на окнах пряталась полутьма. С набережной, через окна, крадучись, проникали отблески фонарей, но осенняя мгла была сильнее, она глушила любой свет извне, позволяя только свечам освещать этот узкий и длинный коридор.
Они не разговаривали. Разговаривать было нельзя. Когда Великий князь шагнул к нему навстречу из самой крайней арки, он почувствовал, как глупо было ему изображать все это показное счастье, когда оно вот только что захлестнуло его совсем, с головой.
От жестких волос бороды на щеках князя расцветали красные пятна — цена поцелуя украдкой, которую потребуется скрыть от всех. Но не сейчас: пока еще длятся эти пять минут наедине, ими можно любоваться.
Он не думал, что способен вот так, через жизнь, пронести одну и ту же боль в груди — одну, все к тому же самому человеку. Он видел его десятилетним мальчишкой, видел двадцатилетним юношей, красивым как сама любовь, он целовал его закрытые в истоме глаза в день его тридцатилетия.
— Я умираю без тебя, — прошептал он, дрожащими пальцами оглаживая мягкие волосы у висков князя. — Я умираю каждый день, потому что каждый день — моя пытка.
— Не говори так, ты разбиваешь мне сердце, — выдохнул князь, поспешно распахивая воротник его рубашки и приникая губами к заветному местечку, где шея, переходя в плечи, натягивает кожу, делая ее тонкой и прочти прозрачной. — Ты... ты мое счастье... Только береги себя.
— Ты приедешь? — он прошептал этот вопрос, уже зная на него ответ. Ни князь, ни он сам не могут приехать куда-нибудь, оставшись незамеченными. Такова цена: его славы и высокого происхождения князя. — Знаю, что не приедешь, но просто пообещай. Я буду ждать.
— Я приеду, — кожу в районе ключицы защипало. Под губами князя разливалось красное пятно. — Вот тебе мое обещание.
Краснота заалела, но тут же стала бледнеть.
— Ты не приедешь.
Сердце сжалось и заколотилось испуганной птицей.
Лицо Великого князя озарилось светом, проникшим сквозь приоткрытую позади него дверь.
— Ваше сиятельство, пора-с, - послышался шепот слуги.
Великий князь прильнул губами к запястью, поцеловал каждый сильный, тонкий и длинный, до умопомрачения талантливый музыкальный палец. Словно создавая безжалостный музыкальный фон, позади него взвизгнули скрипки. Дверь закрылась, и кроме пустоты в этой темной арке ничего не осталось.
Послышались осторожные шаги, боковое зрение отметило хрупкий силуэт Антонины в ее жемчужном-сером платье.
— Поезжайте к себе, — бросил он, не оборачиваясь. — Ваша роль здесь сегодня окончена.
— А вы? Куда вы едете?
— Вам какое дело до этого? Езжайте и ложитесь спать. Или пригласите к себе этого вашего... любовника...
— Да что же вы за человек такой!? — Антонина воскликнула и сжала руки. — Пропадите вы пропадом! Холера вас забери!
Ее торопливые, истеричные шаги гулко заколотились меж лестничным пролетом.
— Холера. Меня. Забери, — медленно повторил он и поежился.
От окна тянуло ледяным холодом. Должно быть, с Невы.