Часть 12
Тэхен не спал всю ночь: ворочался на диване в мансарде, слушал бой часов, вставал, шел на кухню, кипятил чайник, долго сидел у камина, глядя на огонь. Дом казался ему чужим и одиноким. И это чувство было для Тэхена почти новым, почти незнакомым, пугающим. Оно сопровождало Тэхена весь вчерашний долгий день: пока он наводил порядок в доме, подметал во дворе опавшие листья, подрезал ветки кустарника, разросшегося вокруг калитки. Сопровождало, пока он готовил себе еду, пока прогуливался вдоль реки, спустившись по каменным ступенькам. Даже во время визита к госпоже Ли ощущение, что чего-то или кого-то не хватает рядом, его не оставляло.
Такое чувство уже возникало когда-то, очень давно, когда еще жива была бабушка, но уже все чаще ее не бывало дома: Тэхен был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что в ее возрасте попадать в больницу с высоким давлением так часто — начало конца. Понимал и внутренне готовился. Но всякий раз, когда очередной медик качал головой и сообщал, что госпитализация неизбежна, Тэхен оставался в пустом доме и поражался тому, каким дом сразу становился чужим.
Он привыкал: долго, трудно, но все меньше и меньше сдавливала грудь тоска предчувствия неизбежного. Однажды бабушка просто не вернулась, и все, что осталось от нее Тэхену — этот дом и конечная остановка автобуса А65 под названием «Городское кладбище».
Он и до этого знал, что люди уходят: родители ушли вот так же, внезапно, без объявления причин, и конечной остановкой автобуса стал для них мировой океан и хрупкий (как оказалось) самолет, затерявшийся где-то на его дне.
Так что, да, иногда люди уходят (однажды просто уходят, и необязательно из жизни — иногда просто из твоей), но именно бабушкин уход ударил по Тэхену сильнее всего: как будто очень хрупкое стекло, в которое втиснуто было его сердце, вдруг лопнуло и изранило осколками и само сердце, и все внутри.
Намджун был тем, кто сидел с Тэхеном ночи напролет, пытаясь растормошить его, вытащить из тяжелой депрессии: именно благодаря Намджуну мир вокруг, перекрашенный в оттенки серого, стал потихонечку, как на водной раскраске, проявлять то один, то другой цвет. Благодаря Намджуну пища снова обрела для Тэхена аромат и вкус, ветер стал ощущаться прикосновениями на лице.
Это Намджун придумал для Тэхена пчел: чтобы было, о ком заботиться. Достаточно странный выбор, но предложения завести собаку или кота вызывали у Тэхена истерические приступы, которые не мог объяснить ни он сам, ни его бабушка, когда она еще была жива. А вот заботиться о пчелах Тэхену понравилось: всего два небольших улья, но за их забавным копошением Тэхен мог наблюдать бесконечно — ему нравилось их деловитость и собранность, то, как смазывается воздух вокруг их мельтешащих крылышек, нравился запах медовых сот. Ему нравилось раскладывать мед по баночкам, крутить конфеты из нарезанных на квадратики медовых сот, нравилось приносить эти баночки и конфеты в младшую школу, где когда-то работала бабушка и где ее помнили и очень уважали. Нравилось угощать медом Намджуна и его коллег, которые появление Тэхена в клинике всегда встречали одобрительными выкриками. Нравилось угощать медом госпожу Ли и подолгу слушать ее рассказы о том, какие легенды хранят перекаты горной речки за окном и сколько в этих легендах истины, если вдуматься.
Но именно глядя на пчел, Тэхен понял для себя очень важную вещь: привыкая к чему-то или к кому-то, ты становишься частью этого, срастаешься с ним, и тем больнее потом отрывать себя от него. Не прирастать — только так можно защитить себя от черной тоски, которую люди называют депрессией. Не привыкать, не прирастать, чтобы не пришлось отрывать, вырывать с корнем, с мясом, с частями своей плоти.
Намджун хмурился и качал головой, считал, что такие принципы только усугубят болезненное стремление Тэхена к затворничеству, боязнь новых людей, социофобию — все то, с чем они пытались бороться все это время и что вырастало вместе с самим Тэхеном из его детства, из чего-то, чего он сам не помнил. Но Тэхен был категоричен: теперь его затворничество стало сознательным выбором.
— Нельзя заранее ампутировать ногу или руку из боязни, что она может когда-нибудь заболеть, - возмущался Намджун.
Тэхен молчал, но думал, что, да, нельзя, и жаль, что нельзя — он бы тогда ампутировал свое сердце и больше никогда ни по кому не тосковал.
И вот сейчас дом вновь казался ему одиноким. И он почти не помнил уже это чувство, но одно он помнил четко: именно оно было началом черной тоски.
Когда рассвело, Тэхен вышел в сад позади дома, прошелся вокруг ульев. Медосбор уже почти сошел на нет, осень наступала, и пчелы все больше проводили времени внутри ульев, все реже вылетали. Еще немного похолодает, и они усядутся над прилетной доской, повиснут гроздьями и будут греться на осеннем солнышке, коротая вынужденное безделье.
Тэхен вздохнул, взял корзину и пошел к высокой яблоне в самом конце садовой тропинки. На ветках тут и там краснели поздние яблочки — из тех, что не облетели под ветром. Тэхен снял их, ароматные, краснобокие, положил в корзину и понес в дом. Есть не хотелось: Тэхен поставил чайник на плиту, зажег под ним газ, но тут же выключил — чаю не хотелось тоже.
В глубине души он понимал, что ему не хватает не просто других людей здесь: ему не хватает именно Чонгука. И дело было даже не в чувстве вины — в постоянно кружащих в голове мыслях: Как он там? Стало ли ему плохо по дороге? Спасли его? Может, он уже умер?
Можно было, конечно, взять телефон и набрать номер Намджуна, чтобы узнать, выяснить, поинтересоваться... И Намджун не из тех, кто будет напоминать Тэхену о том, как он себя повел с Чонгуком и все такое...
Но дело было в том, что Тэхен и сам себе об этом постоянно напоминал. И то, что он по этому поводу чувствовал, ему не нравилось.
В любом случае, для звонка Намджуну было еще совсем раннее утро, так что Тэхен вернулся в мансарду и открыл стоящие у дивана чемоданы. В них были уложены рядами прямоугольные коробки из дорого, качественного картона. Лицо Тэхена посветлело.
Он открыл одну из коробок, достал ее содержимое, внимательно осмотрел, снова обернул тончайшей упаковочной бумагой, уложил обратно в коробку. Открыл следующую, также осмотрел. Содержимое четвертой коробки вызвало у Тэхена недоумение. Его лицо помрачнело, взгляд стал острым.
Он схватил телефон и, не взирая на раннее утро, набрал номер.
— Я просил черные, — произнес он холодно, не приветствуя собеседника. — Я плачу вам достаточно, чтобы вы тщательно перепроверяли каждую коробку. В одной из коробок — оттенка горький шоколад. Это не черный цвет волос. Черный — это черный. Я проверю все остальные коробки, и если найду еще хоть одну такую же, у вас будут одни сутки на то, чтобы заменить и доставить туда, куда я скажу. Нет, не нужно ко мне домой, мы уже обсуждали это...
Он сбросил звонок, не попрощавшись. Нервно вскрыл остальные коробки, убедился, что в них все в порядке, снова закрыл, сложил в чемоданы. Отбросил телефон на диван, поднялся, прошёлся по комнате. Снова взял телефон и набрал номер.
— Намджун, — позвал он, когда на том конце телефонной связи ему ответил хриплый сонный голос.
— Тэ, — вздохнул голос. — Спрашивай.
— Ты знаешь, зачем я звоню? — почти не удивился Тэхен.
— Знаю, но хочу, чтобы сам спросил, — усмешка Намджуна из-за сонной хрипотцы получилась немного зловещей.
— Чонгук... — Тэхен вздохнул, — ... он вчера... ему не было... ему было... не было приступа у него?
В трубке помолчали.
— Скажу так: он предпринял определенные меры, чтобы этого не случилось, — ответил Намджун.
— Какие меры?
— Этого я тебе сказать не могу, — Намджун говорил официально, и Тэхену хотелось поежиться от строгости в его голосе. — Чонгук официально стал моим пациентом и взял с меня обязательство не разглашать информацию о состоянии его здоровья третьим лицам.
— Даже мне? — Тэхена захлестнуло возмущение.
— Любым третьим лицам, если Чонгук не дал на это своего официального согласия. Но ты можешь позвонить ему и спросить сам, — Намджун на том конце связи явно веселился.
— Значит, он жив, — кивнул Тэхен, — мне этого достаточно.
— Да, жив, — согласился Намджун.
— И это доказывает, что твоя теория о нашей с ним связи — полная фигня, так? — предположил Тэхен, и сам смутился от того, насколько грубовато это прозвучало.
— Нет, не доказывает, — возразил Намджун. — Но, знаешь, Тэ, раз я ответил на твой вопрос, можно, я все-таки досплю? У меня сегодня впереди — долгий рабочий день, хотелось бы не уснуть, осматривая очередного пациента.
Тэхен извинился и сбросил звонок.
Ситуация яснее не стала.
Раз Чонгук преспокойно уехал, оставив Тэхена здесь, значит, находиться на расстоянии они все-таки могут. Но Чонгук для этого предпринял какие-то меры. Интересно, какие?
Было любопытно, но к любопытству примешивалось еще одно чувство: Тэхену было как будто даже немного обидно. От понимания того, что в нем отпала жизненная необходимость, что ли? Странное дело, еще вчера речь шла о том, что Чонгук жить не может без Тэхена БУКВАЛЬНО, а теперь, значит, очень даже может? Тэхен чувствовал себя обманутым, почти преданным. Он даже злился, но звонить Чонгуку — нет, гордость не позволяла. И Намджун еще... предатель... Разве Тэхен не первым стал его пациентом?
Можно было позвонить, конечно, Сокджину. Но звонить парню Чонгука хотелось еще меньше. Сокджин Тэхену нравился. Мог бы понравиться: он добрый, веселый, понимающий... красивый очень... Но что-то в глубине души Тэхена восставало против Сокджина, и он пока не мог понять, что именно.
Бессонная ночь дала о себе знать, и ближе к полудню Тэхен прилег на кровать в комнате с камином и уснул. Проснувшись, первое, что он ощутил — запах, идущий от подушек, приятный, сладковатый, но в то же время строгий, как будто мужской.
«Это запах Чонгука» — понял Тэхен и еще раз втянул воздух, уткнувшись носом в подушку.
У него ведь не было времени даже сменить постельное белье — в такой спешке они все уезжали отсюда, и вот теперь в этой комнате, где Тэхен успел прибраться, но забыл про смену постели, кровать оставалась островком, напоминающим о Чонгуке.
Тэхен перевернулся на спину: интересно, как выглядела эта комната глазами Чонгука, когда он впервые увидел ее, проснувшись? Наверное, для такого обеспеченного человека все здесь было чересчур скромным, простоватым, даже нищим.
Тэхен вспомнил квартиру Чонгука, которую он толком и рассмотреть-то не успел, вспомнил детали того мира, в котором жил этот талантливый парень, вспомнил, с какой заботой и благоговением, тщательно скрываемым чувством юмора, относятся к Чонгуку его друзья. И ощущение пустоты и тоскливого одиночества захлестнуло Тэхена с новой силой.
А что, если и правда Чонгук не сможет жить без Тэхена? Что, если он сознательно обрекает себя на верную смерть исключительно из чувства благородства и нежелания причинять неудобство ему, Тэхену? Что, если новый приступ станет для Чонгука смертельным? И мир не услышит той музыки, которую так мечтал дописать, закончить Чонгук?
Словно вторя мыслям Тэхена, часы в мансарде гулко, мощно, раскатисто огласили дом своим звоном. Три раза. И Тэхен не просто услышал — ПОЧУВСТВОВАЛ этот звук, так, наверное, как его почувствовал Чонгук, лежа здесь, на этой кровати. Сам Тэхен спал здесь редко: это была бабушкина кровать, Тэхену больше нравилось ночевать в мансарде, где перед сном в ветреные зимние дни можно было наблюдать, как мажут по заснеженному стеклу толстые еловые лапы.
Надо позвонить Чонгуку.
С этой мыслью Тэхен поднялся с кровати. Он обернулся, взялся за край одеяла, намереваясь сменить постельное белье. Но, замерев на секунду, отпустил одеяло, взял в руки подушку и еще раз поднес ее к своему лицу. Втянул в себя запах, исходящий от наволочки. Сердце заколотилось, засуетилось, словно раздвигая грудь изнутри.
Надо позвонить Чонгуку.
Чонгук ответил не сразу. Пришлось выслушать долгие безнадежные гудки, набрать номер еще раз, когда они безжалостно оборвались. И тогда в трубке раздался запыхавшийся голос.
— Тэхен? — Чонгук будто не очень верил в то, что Тэхен сам ему позвонил. — Привет. Как ты?
— Как ТЫ? — вернул ему вопрос Тэхен. — Ты жив, насколько я слышу?
— Ага, — хихикнул ему в ответ Чонгук. — Пока получается держаться на плаву, как видишь.
— И как тебе это удалось? — недовольно уточнил Тэхен. И тут же смягчил тон, чтобы Чонгук не подумал, что этот факт Тэхена не устраивает.
— Ну, придумал тут кое-что, — замялся Чонгук, — но ты не переживай, я тебя больше не побеспокою... Я не собирался больше отсвечивать в твоей жизни, но ты сам позвонил, так что...
— Я не переживаю, — настроение Тэхена необъяснимо портилось. — Просто... ты же собирался записать бой часов...
— А можно? — воодушевился Чонгук.
— Ну... — Тэхен услышал такой залп надежды в голосе Чонгука, что улыбка невольно расползлась по его лицу. — Если нужно... И если ты потом укажешь мои часы в кредитах к альбому...
— Обязательно, — рассмеялся Чонгук. — Мне понадобится кое-какая подготовка, аппаратура и все такое... для записи... Когда ты сможешь уделить мне время?
Сердце Тэхена снова заколотилось: мысль о том, что Чонгук снова появится здесь, будет ходить по дому и улыбаться этой своей забавной детской улыбкой, отдавалась сладким теплом в груди.
— Я никуда не собираюсь, так что всегда дома... – пробормотал он, пытаясь справиться с собой. — Просто сообщи мне заранее, чтобы я... ну... навел порядок в мансарде...
— И попрятал там свои секретные ценности, да, Синяя борода? — хихикнул Чонгук.
— И это тоже, — вздохнул Тэхен. — А что это за шум там у тебя на фоне?
Голос Чонгука периодически заглушали странные звуки, будто кто-то рядом скрежетал одной тяжелой железякой о другую.
— Да так, — Чонгук немного помолчал, — кое-какой ремонт... Не обращай внимания...
— И, что, приступа у тебя так и не случилось? — еще раз вернулся к вопросу, который интересовал его больше всего, Тэхен. — Твое сердце в норме?
— Пока — да! — радостно подтвердил Чонгук.
— Не расскажешь мне, как тебе удалось обмануть систему?
— Расскажу, — неохотно пообещал Чонгук. — Когда-нибудь потом. Сейчас некогда. Рад был тебя слышать.
Чонгук сбросил звонок, не дождавшись ответа Тэхена: видимо, его время стоило дорого, и он не любил тратить его попусту. На разговоры с такими, как Тэхен, например. Эта мысль была едкой, неприятной, но она нужна была Тэхену сейчас, чтобы хоть чем-то заглушить в груди это сладкое тепло. Впрочем, это не помогло: Тэхен вспомнил о том, что Чонгук снова появится в этом доме, и тепло разлилось еще сильнее.
И он продолжал бы улыбаться во все щеки, прислушиваясь к собственным ощущениям, если бы не жуткий грохот, донесшийся откуда-то с улицы. Тэхен вскочил, выбежал на крыльцо, прислушался. Вокруг дома стояла все та же лесная тишина: разве что птицы примолкли, видимо, испуганные этим грохотом. Что это могло быть? В этих местах подобные звуки были непривычными: никаких строек поблизости, и даже когда ураган валил вековые сосны, звук их падения был глуше и мягче.
Тэхен даже, было, подумал, что ему показалось, но грохот повторился: земля под ногами Тэхена дрогнула, и гулкий звук эхом раскатился по лесу. Он доносился откуда-то справа, и Тэхен, спрыгнув с крыльца, помчался в ту сторону. Возможно, что-то случилось и кому-то требовалась помощь.