Глава 5
— Пап, я дома, — крикнул Бернард, отодвигая в сторону занавеску из клацающих друг об друга разноцветных бусин и закрывая за собой входную дверь.
Дом ответил ему неразборчивой и звонкой мелодией из рекламы. На комоде горела настольная лампа, обдавая коридор приглушённым желтоватым светом. Чуть дальше на одной из стен прыгало синеватое пятно работающего в комнате телевизора. Стараясь не производить много шума, Бернард снял и повесил куртку, переобулся в домашние тапочки и посмотрел на циферблат наручных часов — около одиннадцати вечера. А ведь вовсе не хотел задерживаться допоздна.
«Привет, мам», — прошептал он и коснулся ловца снов, свисающего с полочки рядом с зеркалом, приводя его в движение. На соединениях нитей, из которых складывался узор внутри обруча, поблёскивали разного цвета бисеринки, а маленькие с рыжеватым оттенком перья совы покачивались из стороны в сторону.
У Инесс был талант находить перья повсюду: на заднем дворе, в лесу, просто на улице, пару раз даже на столешнице в кухне. Они словно одинокие капли дождя иногда натыкались на оконные стёкла, устраивались на крыльце, едва ли не падали ей в руки. Она же любила мастерить из них амулеты и поделки. Бернард помнил её. Образ матери чётко отпечатался на плёнке его памяти. Темные вьющиеся волосы, белый длинный сарафан без рукавов, подчеркивающий её тонкую талию, венок из полевых цветов на голове, а в руках букет из разных перьев, и зелёные глаза, которые Бернард унаследовал от неё, смотрят с теплотой и немного с грустью. Инесс часто улыбалась, улыбка была ей к лицу. Отец как-то сказал о ней: «Она ангел, который создаёт амулеты из своих же перьев».
Мать повесила по ловцу снов практически в каждой комнате в доме. Где-то это были сложные, с множеством декоративных элементов украшения, где-то совсем простенькие маленькие. Делала она их из любых подручных материалов, которые хоть как-то можно было использовать. Обруч из металла, пластика, веточек, проволоки; в узор из нитей вплетала бисер, бусины, камушки, сточенные водой осколки бутылок, которые находила как сокровища на берегу реки; в качестве висящих элементов любила использовать по классике разнообразные перья, окрашенные в яркие цвета, а также натуральных расцветок, иногда ракушки или монетки. На вопросы маленького Бернарда, зачем нашему дому так много украшений, она отвечала, что не только спящим нужны обереги: кошмары преследуют наяву, просто они всего лишь выжидают, когда человек уснёт и окажется беззащитным, чтобы в полной мере завладеть его сознанием. И Бернард верил ей. Верил, что мама старается защитить семью от монстров, злых духов и кошмаров, потому что в каждую поделку вкладывала частичку своей души. Крохотную, но значимую.
К сожалению, обилие оберегов не помогло ей. Однажды Инесс уснула, погрузившись в глубокий-глубокий сон, и кошмар затянул её навсегда, что впоследствии обернулось не меньшим кошмаром для маленького Бернарда и его отца. Почему ловцы снов не справились со своей задачей? Или их было недостаточно, чтобы противостоять беде, обрушившейся на семью Макхью? И почему плохие сны все равно продолжали пробираться к спящим? Бернард часто задавался этими вопросами, вероятно, ими же задавался его отец. Он не знал, они мало общались на эту тему и о матери разговаривали не часто. Общее горе вытаптывало между ними овраг, с годами превращающийся в бездну. Однако оба по обоюдному молчаливому согласию так и не сняли ни одного ловца снов. Ведь их делал ангел.
Оставив фотоаппараты болтаться в сумках через плечо, Бернард прошёл в комнату, из которой доносился звук работающего телевизора. Основной свет был выключен, близнец лампы, стоявшей на комоде в коридоре, освещал комнату. Отец лежал на диване, приобняв себя руками и прикрываясь от сквозняка, врывающегося через приоткрытую форточку. Плед свалился на пол. На прямоугольных стёклах очков плясали синеватые блики от телевизора.
— Пасмурная погода продержится ещё как минимум неделю, однако потом, как утверждают синоптики, тучи над Сент-Брином развеются, и ожидается потепление до двадцати-двадцати пяти градусов, а теперь к новостям спорта...
Бернард выключил телевизор, прикрыл окно и, подняв плед, заботливо укрыл им отца. На кофейном столике около дивана стояла банка таблеток с оставленной им же утром запиской: не забудь принять таблетки! Однако судя по тому, как стояла банка, отец до неё даже не дотрагивался. Бернард только тяжело вздохнул и, прикрыв глаза, потёр переносицу. Как ещё заставить его пить лекарство вовремя, кроме как только не стоять рядом?
Покинув комнату со спящим отцом — будить его он не стал, тот спал крепко, изредка хмурясь и вздрагивая, — Бернард поднялся на второй этаж и распахнул дверь в домашнюю фотолабораторию. Включив свет, он прошёл внутрь и осмотрелся. Специфический запах химикатов ещё витал в воздухе, однако больше пахло просто пылью и немного затхлостью. Бернард не работал тут с тех пор, как обустроил в студии тёмную комнату и занимался проявкой плёнок и фотографий только там. Дольше, чем он, здесь не появлялся его отец, Грегор Макхью, или, как бывало, называл его мэр Ньюмен — Макхью-старший. Тем не менее, сейчас какая-то неведомая сила привела его сюда, посмотреть на банки с растворами с истёкшим сроком годности и полупустое, даже словно бы заброшенное помещение. Может, стоило обновить растворы, заменить перегоревшую лампочку в фотолабораторном фонаре, принести ванночки для химикатов и потратить пару ночей на проявку накопившихся плёнок?
— Берни.
У входа в комнату, уперев кулак в дверной косяк, стоял худощавый мужчина в фланелевой клетчатой рубашке и старых потёртых брюках. На кончик заострившегося с годами носа спустились очки. Глаза смотрели настороженно, мыски его тапочек не пересекали порог.
— Не слышал, как ты пришел. Что-то ты поздно сегодня, — он чуть наклонил голову, и взгляд его упал на фотоаппараты в сумках, висящие на шее сына. — Что ты здесь ищешь?
Бернард огляделся по сторонам, задаваясь тем же вопросом, и сделал шаг в сторону отца. Когда-то здесь кипела жизнь, стояли коробки из-под обуви, забитые снимками, то тут то там валялись принадлежности для съёмки, а на веревке вплотную друг к другу прижимались подвешенные для просушки фотографии и плёнки. Теперь из этого места словно бы вытащили сердце. Оставили лишь оболочку — оно полое.
— Ничего особенного, — пожал плечами Бернард. — Просто подумал, может, стоит восстановить фотолабораторию. У меня скопилось много плёнок, но я не успеваю их проявить в студии.
— Тебе вполне достаточно одной лаборатории, — твёрдо сказал отец, вскинув голову, на мгновение стёкла его очков отразили свет. — В чём проблема остаться в студии, если так много работы? Я ведь не заставляю тебя являться домой к определённому времени.
Бернард стиснул зубы. Каждый их разговор, касающийся фотолаборатории, да и вообще фотографии, заканчивался тем, что Грегор был категорически против того, чтобы Бернард занимался проявкой дома. И каждый раз Бернарда удивляло то, как этот человек так кардинально смог поменять своё отношение к фотографии. Раньше, когда они ещё были полноценной семьей, они много беседовали о тонкостях съемки и снимках, отец разговаривал с ним как со взрослым, сейчас же Грегора даже не интересовали успехи сына, он словно бы старательно избегал любых разговоров, затрагивающих эту тему. Будто говорил: «занимайся своей фотографией, но подальше от меня». Неужели ему не интересно узнать, как развился навык сына? Или ему хватало видеть мелькавшие в местной газете фотографии его авторства? Бернард пытался вывести отца на тропинку, с которой тот давно сошёл, вернуть ему любовь к фотографии, поговорить об удачных и не очень снимках, в конце концов, услышать дельный совет, однако Грегор всякий раз держался холодно и отстранённо. И даже с обустройством фотолаборатории в студии помогал Виктор Чилтон. Грегор тогда лишь пожал плечами и сказал, что ничем не может помочь, так как ничего не помнит. Но Бернард знал, что тот всё прекрасно помнил. Так или иначе возвращаться к фотографии отец не собирался, хоть в своё время послужил катализатором проявления тяги у Бернарда к этому искусству.
— Ты куда-то ездил? — спросил отец, не спуская глаз с Бернарда.
— Ньюмен попросил помочь с одним мероприятием.
— А потом?
— Просто поездил по окрестностям, — достав из кармашка сумки с фотоаппаратом фотографию, Бернард подошёл ближе и протянул её отцу. — Хотел разыскать этот дом.
Грегор не стал брать фотографию, смотрел на неё из рук сына. Бернард ожидал, что тот возьмет её в руки, но отец стоял не шелохнувшись, как и всегда, выражая абсолютную незаинтересованность. На чёрно-белой фотографии был изображен старый деревянный дом с небольшой кирпичной пристройкой, на переднем плане стояла старого выпуска машина с круглыми фарами.
— Это ведь Bristol 404, где ты её нашел?
— Ты ездил туда? — с пренебрежением спросил отец. Карие глаза из-под нахмурившихся бровей смотрели внимательно и строго, словно Бернард был мальчишкой, который нахулиганил или совершил какую-нибудь глупость.
— Не только туда.
— Зачем?
Вот опять. Вместо разговоров только вопросы и отстранённость. Увлечение фотографией это то, что их раньше объединяло. Это была та территория, где они были как настоящие отец с сыном. Однако Грегор не фотографировал уже... сколько лет? Десять или даже больше?
— Просто хотелось узнать, стоит ли этот дом ещё, — повторил Бернард, избегая сурового взгляда отца. — А, может, даже повторить фото с той же машиной. Сколько лет этой фотографии?
— Я делал её ещё до твоего рождения.
— Не знаю почему, но мне она нравится. В этом чердачном окне словно бы чей-то силуэт, хотя это всего лишь тень от дерева.
— Тебе не стоит повторять мои фотографии, — громогласно заявил Грегор.
Бернард опустил голову, ощутив, как сжалось сердце от обиды. Который год он не оставлял попытки поговорить с отцом на эту тему, с горечью вспоминая о том, как раньше лилась их беседа вокруг снимков.
— Почему? — практически прошептал он, возясь с кармашком чехла от фотоаппарата и убирая в него фотографию.
— Просто не надо этого делать, — строго произнес отец и отступил назад. Его выражение лица говорило красноречивее всяких слов - он больше ничего не желал слышать по этому поводу. Бернард снова упёрся в сторону недопонимания. В который раз...
Выключив свет в бывшей фотолаборатории, Бернард шагнул в коридор и закрыл за собой дверь. Выражение лица отца сразу переменилось, словно развеялись тучи, из-за которых он выглядел как неприступная скала.
— Ты поел?
Бернард отрицательно покачал головой, поднимая взгляд на отца.
— Я приготовил рис с грибами и рыбу. Идём, — Грегор улыбнулся и, махнув рукой, направился к лестнице.
— Пап, — обратился Бернард, когда нагнал его. Когда-то они с отцом были примерно одного роста, но в последние годы Грегор стал как-то быстро стареть и тянуться к земле, — ты опять забыл выпить свои таблетки. Я ведь оставляю записки и звоню тебе, но не могу контролировать каждый твой шаг.
— Прости. Кладу трубку и сразу же забываю. Ничего не могу с собой поделать, — ответил отец, виновато улыбнулся и похлопал сына по плечу. — А ты забываешь ужинать. Мне надо бегать за тобой как за маленьким ребёнком?
Слова, сказанные в шутливой форме, заставили Бернарда ощутить, как внутри всё похолодело и сжалось. Он потянулся к воспоминаниям. К темному пятну на них, образовавшемуся в тот сложный период, когда Грегор и вовсе позабыл, что у него есть сын.
«Ты не бегал за мной как за ребёнком. Так что ты и понятия не имеешь, каково это», — обратился он к отцу мысленно, но вслух не произнёс ни слова, хотя хотелось бросить эту фразу ему прямо в лицо. Но нельзя, нельзя...нельзя устраивать скандал из-за детских обид. У отца больное сердце, тем более он всегда забывает принимать вовремя лекарство...
«Поэтому сосчитай до десяти и успокойся, Берни», — мысленно посоветовал он сам себе.
К тому времени, как они оказались около кухни, Бернарду удалось отстраниться от болезненных воспоминаний, развеять вкус обиды на родственника.
— Ладно, Берни, — виновато улыбнулся отец, — я выпью таблетки и пойду спать. Ты поешь и тоже ложись, выглядишь уставшим. Много дел в студии? Ещё, наверное, и Ньюмен работы подкинул. Тебе бы помощника...
«... или закрыть студию и вовсе уехать из города», — пронеслось в голове.
— Ты обновляешь то объявление? Что, до сих пор не нашлось желающих?
— Обновляю, не нашлось, — повторил Бернард, предпочитая опустить подробности относительно парня с фамилией компании-производителя гитар. Ситуация с ним призрачная, будущее писано вилами по воде. И Бернард сомневался, что человек с таким характером согласится на работу в стиле «подай-принеси». Скучно. Это ведь не драмкружок.
Выпив лекарство, Грегор отправился в свою спальню, как обычно заперев дверь изнутри. Бернард не знал, что происходило там, как выглядела комната, и почему отец всегда закрывал её на ключ. В личное пространство родственника вмешиваться не решался. Бернард только мог предполагать, что тот хранил у себя коробки со снимками, так как он помнил, что их всегда было много, а потом они куда-то исчезли. В целом такое положение дел его даже устраивало. Отец не водил женщин и, судя по тому, как по выходным заталкивал пылесос в комнату, стабильно там убирался. Этого было достаточно. Они оба были взрослыми людьми. Грегору — пятьдесят восемь лет, Бернарду — двадцать три. Однако разница в возрасте никогда не ощущалась так остро, как сейчас. Они жили в одном доме, смотрели телевизор, сидя на одном диване, ели за одним столом, могли поддержать беседу о погоде, городских новостях, поверхностно об общих делах студии, не касаясь темы фотографий, или о чём-нибудь ещё отстранённом, но давно жили разными жизнями. Очень давно. Ещё до того, как Бернард стал совершеннолетним. Грегор не поучал сына, а тот, в свою очередь, не испытывал к отцу неприязни за то, что тот учит как правильно жить.
Усевшись за стол и с неохотой ковыряя вилкой рис, Бернард посматривал в сторону медленно покачивающегося ловца снов. Этот был белым с перламутровыми бусинами и с выкрашенными в голубой маленькими пушистыми перьями. Интересно, думал Бернард, сколько ещё должно пройти времени, чтобы наконец рука поднялась снять их? Он и отец, не переговариваясь, стабильно смахивали с амулетов пыль, но столько лет спустя, никто так и не решился убрать хотя бы один ловец снов.
Обступившая тишина казалась одновременно обыденной и невыносимой. В отличие от отца Бернард предпочитал заглушать эту тишину не телешоу, старыми фильмами и отделяющей одно от другого навязчивой и громкой рекламой. Иногда, сидя у себя в комнате, он включал на слабую громкость радио, но чаще просто работал за ноутбуком или лежал на кровати в наушниках. В целом же, когда отец выключал телевизор и закрывался в своей комнате, в доме обычно стояла полнейшая тишина, которую наполняли лишь идущие с улицы звуки природы.
Поднявшись к себе наверх, Бернард положил оба фотоаппарата на письменный стол к ноутбуку. Приоткрыл форточку, впуская свежий ночной воздух и голоса птиц со стрёкотом сверчков. В его комнате тоже висел ловец снов, прикреплённый к книжной полке над рабочим столом. Зелёные и синие бусины словно запутались в паутине нитей, а вытянутые полосатые перья перемежались с маленькими павлиньими. Бернард помнил, как мать рассказывала, что нашла эти перья в зоопарке ещё до его рождения. Хотя он бы даже не удивился, если бы она просто принесла их в дом, случайно найдя где-то на улице.
Завалившись на кровать, Бернард понял, как сильно устал, потому что вставать ему больше не хотелось. Почему бы просто не закрыть глаза и не уснуть прямо в одежде? И хоть собственное тело ощущалось тяжелым, а кровать удивительно мягкой, он всё-таки нашёл в себе силы встать, включить ноутбук и подсоединить к нему цифровой фотоаппарат. Курсором он выделил фотографии, сделанные за сегодня, и переместил в новую папку на диске. Отбор, ретушь и прочие дела, вроде отправки в местную газету, оставил на завтра.
Пока файлы копировались, он успел по-быстрому принять душ, прокрутить в голове недавний разговор с отцом, ругая себя за то, что вновь оказался на стороне проигравших, переодеться в домашнюю одежду и вернуться в комнату, с крутящимся от сквозняка зелёным ловцом снов. Вытирая полотенцем намокшие волосы, он прикрыл окно и сел за письменный стол. Кратко пересмотрев фотографии, он остановился на тех, которые по его просьбе сделал тот парень, Юэн. Ничего особенного в них не было, просто несколько покадровых снимков вещающего о своей книге писателя, однако внутри у Бернарда будто что-то перевернулось. Он ведь никогда прежде никому не разрешал делать снимки с его фотоаппарата. Единственный человек, которому он мог довериться, был отец, не проявлявший заинтересованности в настоящее время. А тогда, в библиотеке, даже не задумался об этом. И дело было даже не в том, что кто-то мог разбить объектив, заляпать линзу, удалить нужные фотографии или просто наделать кучу плохих кадров, хотя это всё тоже относилось к существенным причинам, почему никому нельзя давать фотоаппарат хотя бы просто подержать. За столько лет он привык, что фотоаппарат и всё, что с ним связано, входит в категорию «личных предметов», и чужие руки помимо того, что могут испортить, будто бы касаются чего-то сокровенного, принадлежавшего только ему одному. Однако сегодня он не испытал ничего подобного. Может быть просто его ощущения не сошлись с реальностью, или его так обрадовала подвернувшаяся возможность, что кто-то вместо него будет делать скучные, необходимые для работы снимки, а он в это время сможет фотографировать то, что хочет сам.
«В любом случае, — думал Бернард, — тому парню надо было просто пару раз нажать на кнопку и всё. Ничего и не могло пойти не так, хотя у этого Юэна аура человека-катастрофы». Пообещав себе в следующий раз сто раз подумать, прежде чем разрешать кому-то касаться фотоаппарата, Бернард выключил ноутбук и встал из-за стола. Неожиданный звук чего-то упавшего заставил его обернуться и застыть на месте. На столе рядом с фотоаппаратом лежал ловец снов, который буквально минуту назад ещё свисал с полки.
Сердце заколотилось в бешеном ритме, к горлу подступил ком, который Бернард попытался сглотнуть. Он потянулся и взял в руки упавший амулет, ощутив при этом, что в комнате неожиданно стало нечем дышать. Внезапная тревога напала на него монстром и вцепилась в горло, перекрывая доступ кислорода в лёгкие. Грудь Бернарда тяжело вздымалась, он ловил ртом воздух, чувствуя под пальцами гладкость шёлковых нитей. Наконец, он бросился к окну, распахнул его настежь и, перевалившись через раму, подставил лицо холодному ночному ветру.
Месяц подмигивал с неба, то скрываясь за облаками, то выныривая из-за них. Птицы голосили свои песни, ветер шелестел листвой. Чувствуя, как приходит в норму, Бернард всмотрелся в темноту. Тревога не ушла, но дышать стало спокойнее, он уже не глотал воздух, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. В воздухе пахло приближающимся дождем. Это странное чувство, когда знаешь, что скоро небо обрушится на землю потоками, как вчера перед бурей. Только тревога говорила о том, что это что-то иное. Что-то надвигалось. И Бернард не мог отвязаться от мысли, что нечто такое он испытывал, будучи ребёнком, перед тем, как умерла мать. Он до сих пор держал в руке ловец снов и неосознанно прижимал его к себе.