Преследуемый безумием

АрДжей

Горячее дыхание Фредерики щекотало мне шею. Уткнувшись носом мне в ключицы, она обвила руками мою грудь, закинув свою ногу на мою, словно боясь, что я могу уйти. Однако, уходить я не хотел, да и не был намерен покидать ее в ближайшей жизни. Да, и кроме того, я искренне полагал, что во всех жизнях, что были мне уготованы, даже, если такие и имелись, я бы все равно нашел ее, потому что представить не мог себя без Фредерики.

Она стала моей жизнью – сосредоточением всего, о чем я когда-либо мечтал.

Держа ее в своих объятиях, я все еще чувствовал свою неописуемую ненасытность, которая выливалась в невесомые прикосновения. Подушечки моих пальцев порхали по ее обнаженным плечам, наслаждаясь гладкостью невинной кожи, молочный оттенок которой сверкал в лучах утреннего солнца. Лениво и трепетно водя рукой по ее мягкому телу, что было прижато к моему, я не хотел будить ее, и я не хотел просыпаться сам.

Тем не менее, впервые за всю свою гребанную жизнь, я отчаянно ждал того момента, когда проснусь. Пробуждение больше не означало для меня принятие холодной и суровой реальности, в которой меня преследовали воспоминания об отце, образы Фредерики, а унывающее сердце трогательно сжималось от мысли, что все потеряно, несмотря на столь долгий и кровавый бой, который я вел всю свою жизнь с демоном внутри меня, борясь за право быть счастливым.

Борясь за право называться человеком, полным любви и чести, а не монстром.

Однако, в следующую минуту что-то изменилось. Покрепче перехватив Фредерику руками, я прижал ее к себе, словно укрывая от постороннего мира в желании защитить и скрыть от всех, кто мог отнять ее у меня. Фредерика же, в свою очередь, засопела, переворачиваясь набок, утыкаясь носом в мою грудь и обхватывая руками мою спину. Мягкие, ласковые поглаживания следовали по каждому шраму, словно уверяя, что нет в нем ничего уродливого и постыдного. Никто, кроме нее, не мог подарить мне этого чувства.

Рядом с ней я не ненавидел свою внешность. Наблюдая за тем, как смущенно и жадно ее глаза скользят по моему телу, я невольно, но начинал переполняться странным трепетом, понимая, что привлекаю ее.

Фредерику я не пугал. Ни в прошлом, ни сейчас.

И это было безумно важно для того, кто так искренне хотел избавиться от страха в глазах женщин, которые на него смотрели.

Все еще находясь где-то на грани сна и яви, я отчетливо почувствовал, что что-то не так. Одна моя рука крепко держала ладонь Фредерики, а пальцы трепетно и благоговейно очерчивали контуры кольца. Оно отлично сидело на ее тонком красивом пальчике, окончательно делая ее моей, без каких-либо путей отступления. В тот момент, когда я надел кольцо ей на палец, я наконец поверил, что теперь все, что происходило со мной в последние несколько недель, было правдой.

Не сном, не сладостным порождением моего сходящего с ума воображения, не очередной мечтой.

Все это было реальностью.

Однако, погрузиться в пучины собственного удовольствия мне не позволило некое шестое чувство. Я с детства был взращен среди тех, кто обязан был всегда помнить о бдительности. Едва дверной замок тихо щелкнул, как я мгновенно распахнул глаза, приготовившись уничтожить того, кто посмел потревожить наш покой, и посягнуть на то важное, что всегда было для меня самым сакральным – безопасность Фредерики.

Однако, то, что предстало передо мной, никоим образом не вязалось с тем, что я успел себе надумать. Потянувшись рукой к кобуре, что бережно была сложена на прикроватной тумбочке Фредерикой, я замер в том же положении, ошалело, удивленно и сконфуженно глядя в знакомые глаза, которые прожигали меня всеми оттенками недоумения и неверия. Пожалуй, ни в одном из возможных исходов сегодняшнего утра я не предполагал, что столкнусь с подобной ситуацией.

Фредерика заворочалась, обнимая меня крепче. Прижавшись к моему боку своей грудью, облаченной в простецкую белую маечку, и сверкая молочными широкими бедрами, которые так и манили к себе прикоснуться, она потянулась, запечатлев поцелуй на моей шее. Каждое ее движение внимательно с некоторым шоком наблюдалось другим человеком, что замер в двери с оружием наготове, готовый вот-вот пустить пулю в лоб тому, кто не будучи связан с его дочерью никакими узами, сейчас лежал полуголый в ее постели, обнимая ее и являясь объектом ее вожделения.

Что-то мне подсказывало – одно неверное движение с моей стороны, и пуля обязательно будет всажена мне меж глаз.

Энцо был мастером своего дела, профессиональным бойцом, у которого я когда-то учился стрелять, и я мог быть абсолютно уверен, что если все же он спустит курок, то уж точно не промахнется.

А в том, что это был Энцо, я был уверен не меньше, чем в том, что данная нелепая ситуация – самая неловкая, в которой я умудрялся оказаться.

Пристально взглянув мужчине в глаза, я коротко кивнул, приветствуя его. Он моргнул, потом раз, другой, словно все еще не верил в то, что видит. Криво усмехнувшись, я поднес палец к губам, намекая ему быть тихим. Мне не хотелось будить Фредерику. Уверенность в том, что это смутит ее в сто крат больше, чем меня, была железной.

Энцо, вероятно, наконец, смирился с тем, что я реален. Опасно сверкнув недовольными глазами, он кивнул в сторону двери, принимая мое предложение поговорить, которое читалось в глубине моих глаз. Этот разговор более нельзя было откладывать, и он касался исключительно нас с ним – двух мужчин, в равной степени любящих одну и ту же женщину, но абсолютно разной любовью.

Осторожно высвободившись из объятий Фредерики, я свесил ноги с постели, потягиваясь и разминая затекшую шею. Несмотря на некоторую ломоту в теле от сна в одной и той же позе, я чувствовал себя свежим, бодрым и отдохнувшим. Энцо яростно сверкнул взглядом, замечая мой полуобнаженный вид, а также следы ногтей своей дочери, которые украшали мою грудь. Хотелось повернуться и похвастаться не менее разрисованной спиной, но в первую очередь я прикрыл одеялом свой стояк. Хотя, Энцо все равно заметил. Я не смог скрыть улыбку, отмечая его опешивший взор. Гордый тем, что, являясь единственным, кто знает о скрытой во Фредерике второй личности, которая отличалась от нее решительностью, напором и страстностью, я поднял сложенные у подножия кровати штаны, натягивая их.

Чего он там думал? Что мы будем печь пряники, будучи почти тридцатилетними людьми?

Энцо, тем временем, не прохлаждался. Глазами выискивая по полу мою одежду, он наткнулся взглядом на откинутый к двери верх, поднимая его и кидая мне. С ехидной ухмылкой поймав, я нырнул в поло, чувствуя себя нашкодившим пятнадцатилетним мальчишкой, застигнутым за поцелуями с дамой сердца. Ситуация была абсолютно аналогичной, и несмотря на то, что Энцо сверлил меня недовольным, сердитым взглядом, словно все еще не веря, что его тридцатилетняя дочь может иметь личную жизнь, подразумевающую секс, на нее он смотрел трепетно и обеспокоенно, не меньше моего не желая тревожить ее сон.

Едва я собрался подняться, как половица под моей ногой скрипнула. Фредерика забубнила что-то, потягиваясь, вытягивая ноги и руки. Лишь на мгновение я стал свидетелем того, как потеплел, но и одновременно погрустнел взгляд Энцо. Однако, то была не горечь, а некая добрая тоска. Я был уверен, что именно так смотрит родитель на своего ребенка, понимая, что скоро ему придется отпустить его в свободное плаванье собственной жизни.

Тоненькие руки Фредерики обвили мою талию, не позволяя встать. Укрытый от ее взгляда моей спиной, Энцо несколько смущенно заметил это, но она уже приподнялась, обнимая меня со спины.

- Почему ты так рано встал? – прошептала она, целуя меня в ухо. Энцо то бледнел, то краснел, то грозился еще раз грохнуться в обморок, но меня это несколько позабавило, несмотря на всю неловкость ситуации. – Еще же только семь утра, и воскресенье. Пожалуйста, останься со мной на завтрак!

Я готов был остаться с ней навсегда, но прочистив горло, я повернул голову глядя в ее заспанные мягкие глаза, и осторожно кивнул в сторону двери.

Ее крик едва не оглушил меня.

Энцо вылетел вон из комнаты, Фредерика обмоталась одеялом, прикрывая обнаженные участки тела, а я с трудом подавил приступ хохота, который вот-вот готов был меня настигнуть. Однако, это могло задеть ее или же ранить в столь чувствительный момент. Именно поэтому, собрав все свое самообладание в кулак, я промолчал, и даже попытался выглядел таким же смущенным, как и она. Вспорхнув с места, я поцеловал мечущуюся по кровати Фредерику в лоб, и пошел за ее отцом, искренне сожалея о подобном психологическом ударе для его слабенького сердца.

Я ждал этого разговора. Я готовился к нему тринадцать долгих лет.

Кухня была переполнена чьими-то тихим голосами. Войдя внутрь, я обнаружил не только красного, как черт, Энцо, лихорадочно глотающего воду из графина, но и его сына. Сантино смерил меня не менее недоуменным взглядом, переводя его на отца, словно желая понять суть происходящего, но Энцо только покачал головой, словно умоляя хоть на миг оставить его в покое и дать спокойно вздохнуть.

Хмыкнув, я вальяжно опустился на стул, разводя руками.

- Я готов! – произнес я уверенно. – Ваши вопросы?

Сантино недоуменно хлопнул глазами, не понимая, что происходит. Рука легла на кобуру, обнажая холодную сталь пистолета, и я выгнул бровь, глядя на него с ухмылкой.

- Что он здесь делает?

Энцо возвел глаза к небу, выпил еще немного воды, и только тогда, казалось бы, успокоившись, сел напротив меня, махнув сыну рукой. Тот последовал за ним.

На протяжении долгих пяти минут – а я засекал, краем глаза наблюдая за стрелками на часах, что висели на стене – Энцо не сводил с меня пристального взгляда, заглядывая точно в душу. Я в долгу не остался. Сантино переводил хмурый взгляд с отца на меня, но не мог почувствовать и доли того напряжения, что витало между нами. Энцо, казалось, хотел душу из меня вытрясти. Он меня знал, он мне доверял – я видел это в его глазах, но это не отменяло того факта, что Фредерика была его любимой, единственной дочерью, на которую я претендовал.

А в эту секунду он, в первую очередь, был ее отцом.

После долгих минут молчания, когда молчать уже было просто невозможно, он отвернулся, вздохнул, взъерошил свои седые белоснежные волосы и поинтересовался:

- Как долго это продолжается?

Я едва ли не захохотал.

- Тринадцать лет, - ответил я с усмешкой, ловя его внимательный взгляд. Он хмыкнул, словно и не ожидал иного ответа.

Покачав головой, он сердито ткнул в меня пальцем, выглядя раздраженным, но не злым.

- Ты, мелкий говнюк, мог бы ради приличия сначала переговорить со мной, прежде чем тащить мою дочь в постель!

Хотел бы я посмотреть на его выражение лица, узнай о том, что кто кого именно тащил в постель.

Тем не менее, несмотря на всю комичность и абсурдность ситуации, я коротко кивнул, соглашаясь.

- Ты прав, - сказал я, склоняя голову. В данном споре он имел преимущество в виде своего статуса отца моей обожаемой женщины, и я не мог вести себя с ним нахально, как это бывало обычно.

Сейчас мы говорили не как солдаты. Я обязан был выказать всю учтивость и уважение к его личности и статусу.

- Постель?

После зловещего шепота, рассекшего всю кухню, я вспомнил о существовании Сантино. Его взгляд метал молнии в мою сторону, но я только криво усмехнулся, кивая головой.

- Рад тебя видеть, мой будущий родственничек! Как дела у Анны и детей?

Сантино не успел ответить. Фредерика быстро вбежала на кухню, словно боялась, что данный инцидент может привести к куда более серьёзным последствиям. Пугало ли ее, что мы можем устроить потасовку? Что-то подсказывало мне, что она догадывалась о нашей адекватности, несмотря ни на что. Облаченная в футболку с длинными рукавами, и плотные джинсы-клеш, она пыталась обмотать свою испещренную следами нашей страсти шею легким шарфиком, и заметив пристальный взгляд отца именно в том направлении, покраснела до невозможности, опуская голову.

- Привет, папа, - проговорила она тихим, дрожащим голосом, не зная, куда себя деть от неловкости. – Я ... ты вернулся рано!

Энцо несколько заторможено кивнул, улыбаясь ей мягко и ласково.

- Да я ... я хотел сделать сюрприз, но был несколько озадачен ..., - он умолк, выглядя смущенным. – Некоторыми поздравлениями.

Я выгнул бровь, задаваясь вопросом, о чем это он говорит. Фредерика, наконец, преодолела свою стыдливость, и кинулась отцу на шею, обнимая его изо всех сил. Энцо ответил ей не менее пылким объятием, целуя в макушку и похлопывая по спине. Отстранившись, она начала причитать о его здоровье, закидывая его вопросами об его самочувствии. Выражение лица Энцо сделалось кислым, а после того, как она начала допытываться принял ли он таблетки, мужчина лишь махнул рукой, умоляя взглядом хоть кого-нибудь спасти его от этой пытки.

Недовольно забурчав о его несносном характере, Фредерика тепло поприветствовала брата, все еще выглядя крайне смущенной. Он заинтересованно окинул взглядом ее прикрытую шею, вынуждая ее покраснеть, хотя, казалось, дальше краснеть уже было просто некуда. Отойдя от него, она неловко замерла посреди помещения, топчась на одном и том же месте и опустив глаза в пол. Заламывая пальцы и выглядя так, словно хочет что-то очень сильно сказать, она в итоге решительно обошла стол, становясь за моей спиной.

Я посмотрел в ее глаза с улыбкой, подбадривая и успокаивая. Положив руки на мои плечи, она несколько тихо, но уверенно произнесла:

- Папа ... это ... это АрДжей!

Пожалуй, это было эпично. Я прыснул, все же не сдержавшись, и она нахмурилась, глядя на меня недовольно. Разведя руками, я намекнул, что ни в коем случае не смеюсь над ее странным возгласом, однако, выражение лиц ее отца и брата – недоуменные и смущенные – приводили меня в дичайший восторг.

- Мы ..., - сказал Энцо, закашлявшись от смущения. – Мы ... знаем!

Она закивала, краснея, словно стыдясь прежней своей реплики.

- Да, ... то есть нет ... то есть да ..., - нервничая, она никак не могла собрать воедино свои мысли, и взяв ее за руку, я переплел наши пальцы, делясь с ней своим теплом. Я был рядом, и я готов был стоять подле нее до конца своих дней. Надо было лишь получить благословение Энцо, чтобы галопом пуститься в наше счастливое будущее.

Однако, сейчас следовало сосредоточиться на ее семье. Я знал, что их слово очень важно для нее.

- Я знаю, то есть и вы знаете, что это АрДжей, - произнесла она куда более спокойно, хоть ее пальцы все еще нервно подрагивали. – Тем не менее, сегодня он здесь не как ваш Консильери, солдат Наряда или кто-то еще. Он здесь ... он здесь, как мужчина, которого я люблю. И ... я люблю его. Мне жаль, что я говорю вам это так поздно, но ... я ... я хочу выйти за него замуж. Папа, если ты позволишь, я ... я бы хотела стать его женой!

Мои пальцы сжались крепче, выражая все свое восхищение. Ничего в эту секунду мне не хотелось сильнее, чем поцеловать ее, вкладывая в поцелуй все свои чувства, всю благодарность и восторг, в который я пришел после ее слов. Однако, что-то подсказывало мне, что Энцо подобного жеста бы не оценил, а причинять его хрупкой психике еще более ощутимый ущерб я не хотел.

Энцо молчал, и его молчание начинало меня напрягать. Фредерика постепенно бледнела, нервничая из-за ответа отца, из-за тишины, что воцарилась между нами, но его лишь следовало пожалеть. Выглядел он дезориентированным, недоумевающим, застигнутым врасплох ее словами, да еще и абсолютно потерянным, но потом он тяжело вздохнул, водружая локти на стол, и запустил руки в волосы, тяжело вздыхая.

- Мне звонит Данте, мне звонит Джованни, звонит Леонас - все звонят, и поздравляют меня со свадьбой моей дочери, о которой я меня даже не удосужились осведомить! И это – минуту спустя, как я включил телефон после приземления самолета!

Фредерика виновато опустила голову, но поспешила объясниться.

- Все случилось очень неожиданно, папа. И ... это было моим решением – не говорить тебе ничего, пока ты не вернешься, - сказала она, почесывая затылок и нервно усмехаясь. – АрДжей хотел поговорить с тобой, как только мы ... как только я согласилась на его предложение, но я настояла на том, чтобы ты прежде вернулся домой. Я не хотела мешать твоему обследованию, прекрасно зная, что ты все бросишь и вернешься назад!

Он закатил глаза, выглядя сердитым ее словами. Выражение его лица стало кислым, и он едва ли не начал брюзжать от недовольства.

- Это куда важнее гребанных таблеточек!

Фредерика фыркнула, строго качая головой.

- Твое здоровье превыше всего, папа! – настояла она на своем, принимая серьезный вид. – Да, и кроме того, я не хотела сообщать тебе о подобном по телефону! Это ... это важно, как ты сам и сказал!

Энцо хмыкнул, коротко кивая.

- Конечно, важно! – воскликнул он. – Я ... Фредди, я безумно тебя люблю! Ты моя единственная дочь, свет всей моей жизни, и самое дорогое, что у меня есть! Я ... твое счастье превыше всего, но ... ты хорошо подумала? Он ведь ... он ведь не заставлял тебя?! Это ведь твое решение, верно?

Я вспыхнул, принимая крайне обиженный вид.

- Я думал, мы с тобой друзья! Я крайне оскорблен твоим нелестным мнением о себе!

Энцо не оценил моей попытки несколько разрядить нависшее над нами напряжение.

- Я не в том настроении, чтобы шутить! – произнес он серьезно, и я мгновенно кивнул, признавая свою ошибку. Фредерика некоторое время смотрела на него, пытаясь донести ответ взглядом, а потом посмотрела на меня, опустив голову. Ее рука сжала мое плечо, словно уверяя, что мне не о чем беспокоиться. В глубине ее зеленых глаз я увидел собственное отражение. Любовь и нежность, с которыми она взирала на меня, стали частью ее натуры, и заметив это, Энцо с усмешкой проговорил:

- Можешь не отвечать, дорогая! – сказал он, тоскливо усмехнувшись.

Его глаза были полны слез.

В глубине зеленых омутов, взгляде – во всем – читалась некая теплая грусть. Он смотрел на свою дочь, не веря собственным глазам. Вероятно, он уже и не полагал, что она когда-либо выйдет замуж. Полжизни посвятив церкви, другую Фредерику хотела посвятить отцу, и для него не было ничего более болезненного, чем осознавать, что его единственная и любимая дочь отказывается от простого женского счастья любить и быть любимой прежде ради церкви, а теперь – ради него.

Вероятно, то, о чем он мечтал все эти долгие годы, наконец-то сбывалось. Каждый из нас получал то, чего хотел.

В его больших глазах в эту минуту читалась любовь и гордость. Он готов был ее отпустить навстречу собственному счастью, не смея вставать на ее пути. Он хотел видеть ее счастливой, хотел наблюдать, как она создает собственную семью, как у нее появляются собственные дети. Она, как и Сантино, была его продолжением, и однажды я хотел прочувствовать то же самое, глядя в глаза своих собственных детей.

И в этот миг глаза Энцо нашли мои ...

- Фредди, сходи за хлебом, - попросил он тихо, не сводя своего пристального взгляда с моего лица.

Его дочь недоуменно уставилась на него.

- Хлебом? – он кивнул. – Но у нас есть хлеб!

Энцо выглядел непоколебимым. Он хотел поговорить наедине, я это точно знал. Имея нечто, что не хотел он говорить при ней, он отчаянно нуждался в эту минуту в том, чтобы она оставила нас одних. Некоторые вещи следовало обсуждать без ее вмешательства или влияния. В это я был с ним согласен.

Именно поэтому, я осторожно погладил Фредерику по тыльной стороне ладони, привлекая к себе ее внимание. Я поспешил поддержать его, чувствуя, что нам нужна минутка наедине, чтобы расставить все точки над «i».

- Твой отец прав, Фредди, - обратился с ней, улыбаясь и пытаясь успокоить ее. Настороженно окидывая меня и Энцо обеспокоенным взглядом, она не хотела уходить, волнуясь о том, что между нами может произойти в столь напряженной обстановке, но и я на том настаивал. – Дай нам минутку, пожалуйста. Прогуляйся до конца улицы, и возвращайся. Это не займет много времени.

По ее плотно поджатым губам, я понимал, что она хочет возразить. Однако, и Сантино встал на нашу сторону, коротко ей кивнув, и Фредерике не оставалось ничего другого, кроме как согласиться и послушно зашагать в сторону двери. Ее сгорбившаяся спинка и погрустневший вид так и кричали о тревоге, что прослеживалась в каждом ее движении. Хотелось обнять ее и прижать к груди, уверяя, что все будет хорошо, но У проема она остановилась, окинув нас взволнованным взглядом, и поспешила спросить:

- Все ведь будет хорошо?

Энцо улыбнулся, коротко кивая.

- Я лишь хочу перекинуться с ним парой словечек, дорогая. Как мужчина с мужчиной, и как твой отец, который беспокоится о тебе.

Фредерика выгнула бровь.

- Но тебе не о чем беспокоиться! – сказала она, фыркнув. – Вы знаете друг друга вечность, и я его люблю. Разве этого недостаточно?

Он хмыкнул, промолчав, и это явно было ответом на ее вопрос. Упрямством Фредерика явно пошла в отца, и когда Энцо выгнул бровь, качая головой, она только закатила глаза, но все же вышла, послушно последовав его своеобразному приказу.

За ее спиной с тихим стуком закрылась дверь. Некоторое время в коридоре не было слышно никаких шагов, и Энцо продолжал молчать, внимательно вслушиваясь в каждые звуки. Поняв, что разговор не начнется, пока она не уйдет, Фредерика заныла, но все же ушла. Хлопок входной двери оставил нас одних, и теперь можно было со всей напряженностью сверлить друг друга взглядами.

Я приосанился, глядя на него не менее холодно, чем он на меня.

- Она - моя, Энцо, - его глаз болезненно дернулся, словно ему все еще сложно было поверить, что его дочь уже не ребенок. Он хотел, чтобы она нашла свое счастье, но с другой стороны, для него она все также оставалась маленькой, милой девочкой, которую он не хотел отпускать. - Была ею с тех самых пор, как я увидел ее в четырнадцать лет, и будет до конца моих дней. Чего бы ты там не надумал себе, советую об этом забыть. Ты хороший отец, Энцо, но ты все еще отец, и ты видишь угрозы там, где ее нет. Я это уважаю, но я не готов с этим сталкиваться. Я не позволю тебе встать между нами. Не после того, что мы пережили, через что нам пришлось пройти. Если у тебя есть претензии, то засунь их куда подальше и не раздражай мой слух их озвучиванием. Если из-за тебя Фредерика вновь забьет свою голову чепухой, я собственноручно отправлю тебя на тот свет!

Сантино вспыхнул, едва ли не испепеляя меня взглядом.

- Следи за языком!

Я ответил ему не менее яростным взглядом.

- Твое слово очень важно для нее, - обратился я к мужчине, который не сводил с меня пристального взгляда. – Фредерика не посмеет пойти против него. Я люблю ее, Энцо, и ты это знаешь. Это все знают. Позволь нам быть вместе! Дай свое благословление на этот брак!

Энцо молчал. Он смотрел мне в глаза, и я с достоинством держал оборону. Несмотря на сказанные слова, я был уверен, что он даст свое согласие. Он слишком любил свою дочь, чтобы отказать ей в ее собственной любви. Его собственные загоны стоили для него абсолютно ничего по сравнению с счастьем его дочери, которую он так любил, и о счастье для которой он так отчаянно грезил.

Наконец, когда молчать уже не было никаких сил, он проговорил, опуская голову, устало вздыхая и потирая переносицу. Вид у него был усталый.

- Я думаю, ты понимаешь, какую ответственность берешь на себя, претендую на руку моей дочери. Но я не хочу обсуждать ее будущее на кухне, словно мы говорим о некой мелочи. Разумеется, я согласен, но я бы хотел, чтобы все было по правилам. Моя дочь того заслуживает!

Я согласно кивнул, понимая его мотивы, уважая их и уважая его.

- Ты абсолютно прав. Я бы хотел сделать все официально: попросить у тебя руки твоей дочери, как это надлежит сделать согласно нашим традициям. Фредерика достойна самого лучшего!

В моем голосе было столько неприкрытых эмоций, что Энцо невольно фыркнул, качая головой, словно с самого начала зная, что со мной бесполезно спорить. Наконец, ехидная усмешка появилась на его морщинистом лице, озаренном счастьем.

- Полагаю, мне остается стоит вас поздравить! Кто бы сомневался, что ты добьешься своего? Я ведь с детства тебя знал. Мне следовало догадаться, что все этим и закончится.

Мне хотелось возразить, думая о том, что все было на грани коллапса. Однако, я не хотел вспомнить о тех проклятых днях, полных боли и страданий. Они были в прошлом, и им надлежало там и остаться, не оскверняя мое светлое будущее своим напоминанием.

Я улыбнулся, сверкая белоснежным рядом зубов.

- Так, ты даешь свое согласие? Благословляешь нас?

Он махнул рукой, глядя на меня с усмешкой и ехидством.

- Как будто тебе нужно было мое благословение! Кого ты обманываешь, мальчик? Ты бы все равно сделал по-своему!

Я пожал плечами.

- Да, ты прав. Твое благословение – формальность, по крайней мере для меня. Несмотря на то, чтобы ты сказал, я бы все равно женился на Фредерике, - сказал я, счастливо улыбаясь, открывая ему душу и признаваясь честно в собственных помыслах. Сердце бешено билось в груди. – Но для Фредерики твое благословление очень важно, а что важно для нее, важно для меня!

Энцо вздохнул, поворачивая голову и глядя на своего сына. На мгновение между ними завязался некий невербальный диалог, а потом они синхронно обернулись, глядя на меня с предупреждением.

Я едва ли не расхохотался. Это и правда было комично. Аурелио Риччи смотрел на меня с трепетом и благоговением, что создавалось впечатление, словно мне дозволено все. Навряд ли он вообще озаботился бы чувствами своей дочери, если бы впоследствии я бы мучал ее и причинял боль. Его собственная выгода стояла для него куда выше.

Еще одной причиной, по которой Фредерика была для меня идеальным вариантом, являлась ее семья. Я уважал Энцо, как солдата и человека, и то, с какой яростью он готов был бороться за свою дочь, вселяло в меня благодарность за его достойную, честную личность.

- Одна ее слеза - и ты труп! – произнес тихо Сантино, сверкая глазами.

Я фыркнул, глядя на него с выгнутой бровью.

- Ты все еще говоришь со своим Консильери! – напомнил я ему ехидно, желая как-то разрядить обстановку.

Сантино лишь отмахнулся, но Энцо вдруг напрягся, подавая голос:

- А как же твоя помолвка? Я не хочу, чтобы у моей дочери были проблемы. Чего еще больше не хочу – разных сплетен за ее спиной. Если ты намерен выставить ее своей любовницей, я в эту же секунду пущу тебе пулю в лоб!

Я закатил глаза.

- Твой отцовский маразм начинает зашкаливать! Какая, к черту, любовница, Энцо? Я тринадцать лет твою дочь добивался? Думаешь, я настолько низко пал?

Он хмыкнул, отворачиваясь.

- Я посмотрю на тебя, когда ты сам станешь отцом! – пробубнил он недовольно.

Улыбка озарила мое лицо.

- Думаю, я буду еще более худшим вариантом тебя, подозревая несчастного во всем на свете. Но я благодарен за твое доверие, Энцо. Я тебя не подведу! Даю тебе слово, я сделаю ее счастливой!

Он коротко кивнул, вдруг горестно вздыхая. Потерев переносицу, он выглядел крайне возмущенным.

- Люди ведь опять будут говорить, что я все подстроил! – Сантино недоуменно взглянул на него, и Энцо поспешил пояснить: - Когда ты женился на Анне, все говорили, что я специально подмазывался к Капо, чтобы впоследствии свести тебя с его дочерью, а теперь люди будут говорить, что я и в этот раз хорошо устроился, раз ради моей дочери Консиельри разорвал помолвку с дочерью Младшего Босса!

Я рассмеялся, разводя руками.

- Как непосредственно твой Консильери, я разрешаю тебе плевать им в лица, Энцо. Пусть злые языки отсохнут. Ты собой можешь лишь гордиться. По сути, ты будешь дедом следующего поколения всех сливок нашего общества – в потомках Капо уже течет твоя кровь, и в потомках Консильери тоже будет течь твоя кровь! Можешь собой гордиться, старик! Ты и правда оказался самым удачливым среди всех! Дети твои оказались лакомыми кусочками для клана!

И наблюдая за его страдальческим видом, я мог только смеяться.

***

Фредерика жарила блинчики, суетясь у плиты, тайком бросая в мою сторону мягкие, ласковые взгляды, пока Энцо читал газету, а Сантино переговаривался со своей семьей по видеозвонку, что-то обсуждая с Анной. Остаться у них на завтрак было отличной идеей, хотя я знал, что Фредди и без того бы меня не отпустила. Воровато утягивая блинчики прямо у нее из -под носа, я макал их в лимонное варенье, наслаждаясь уютом и счастьем, которым был окружен. Время от времени Энцо бросал на нас долгие, тоскливые взгляды, словно видел в нас отголоски давно минувшей собственной молодости.

Словно видел в нас кого-то другого.

Других.

Трепетным взглядом наблюдая за Фредерикой, я предвкушал тот день, когда она будет готовить на нашей собственной кухне. Вероятно, окажись мы одни, я бы предпочел заняться куда более веселыми вещами, чем приготовление завтрака, но Фредерика пробуждала во мне дикое желание просто наслаждаться жизнью, не опошляя и не загрязняя все мыслями об одном только сексе. Я хотел ее – безумно хотел – но и кроме того, я искренне любил просто наблюдать за тем, как она чем-то занимается.

В тишине, которая всегда сулила мне только боль, я, наконец, нашел свое успокоение.

Она подарила мне этот покой.

Неожиданно телефон Энцо зазвонил. Он отложил газету подальше, вглядываясь в дисплей телефона, и почему-то попытался скрыть его от Фредерики, лихорадочно жестикулируя руками, едва ли не тем самым и привлекая ее внимание. Она удивленно посмотрела на него, так вовремя оказавшись рядом, водружая тарелку, полную блинчиков, на стол. Скрыть нечто подозрительное ему не удалось.

Заметив что-то на дисплее его телефона, или, вероятно, узнав звонящего, Фредерика замерла. Выражение ее лица стало каменным. Сглотнув, она отошла, отворачиваясь от меня, и я недоуменно выгнул бровь, глядя на Энцо.

Он, в свою очередь, выглядел злым.

Отклонив звонок, он вернулся к чтению. Ничего не сказав друг другу, они предпочитали не комментировать случившееся. Что-то во взгляде отца сказало Сантино больше всяких слов, но и он не лез с расспросами. Один лишь я глупо хлопал глазами, не понимая, что происходит, так как напряжение в комнате достигло своего апогея, и его можно было легко щупать пальцами.

Звонок повторился. Эта раздражающая трель не давала покоя. Энцо сердито сверлил телефон взглядом, ожидая, когда же мерзостная мелодия прекратится, но звонки повторялись и повторялись, не желая прекращаться. Кто-то определенно настойчивый не желал быть так жестоко проигнорированным.

Фредерика стояла у плиты, вооружившись сковородой, но я видел, что с ней что-то не так. Сгорбившись, она, казалось, пыталась стать еще меньше, и при каждом разе, когда рингтон оповещал о входящем, вздрагивала, словно в нее вонзался нож. Ее состояние меня взволновало. Встав с места, я подошел ближе, положив руку на ее плечо, но она вдруг дернулась, оборачиваясь, и я увидел слезы в ее глазах.

- Что происходит?

Она вздохнула, пожимая плечами и невесело усмехнувшись. Тем не менее, она не ответила. Вновь отвернувшись от меня, Фредерика, напряженная до самой последней клеточки в своем теле, задрожала, когда телефон вновь зазвонил.

- Тебе стоит поднять, - обратилась она к отцу. – Вдруг что-то важное.

Энцо злобно фыркнул, отклоняя вызов.

- Могут катиться к чертовой матери!

Телефон опять зазвонил, и в этот раз Фредерика, устало и тяжело вздохнув, подошла к отцу, глядя на него недовольно сверху вниз.

- Ты поступаешь неразумно, папа. Вдруг случилось что-то серьезное? Им некому звонить, кроме тебя!

Энцо пытался ей возразить, но то было бесполезно. В итоге, проигнорировав еще два звонка, на третий он все же ответил.

- Надеюсь, они звонят, чтобы сообщить мне, что она все-таки померла!

Энцо встал с места, отвечая на вызов, и вышел за дверь. Фредерика, подобно каменному изваянию замерла у его стула, вцепившись в спину изо всех сил. Настолько, что побледнели пальцы. Прошла минута, другая. В комнате от тишины звенели нервы. Сантино и Фредерика долго и молча смотрели друг на друга, ожидая возвращения отца, и когда тот вернулся, на нем лица на не было.

Фредерика как-то слабо и болезненно выдохнула:

- Она ... она умерла?

Энцо молчал, а потом моргнул, словно просыпаясь после долгого сна. На ее вопрос, он, однако, ответил:

- Нет! – произнес он раздраженно, грузно падая на стул. – Живучая старая дрянь!

Сантино напряженно поинтересовался.

- Что им было надо?

Энцо ничего не ответил, и это напрягло его еще больше. Фредерика пристально смотрела на отца, словно зная, что он должен что-то сказать, но Энцо ничего не говорил. Он выглядел мрачнее тучи – хмурые брови, поджатые губы, и впервые за все время пребывания в их доме, я почувствовал себя лишним среди них. Я не понимал, о ком они говорят, и будучи не в состоянии сложить в голове полную картину происходящего, чувствовал себя крайне глупо.

- Что им надо было, папа? – прозвучал в тишине тихий, напряженный голос Фредерики, повторивший вопрос брата.

Энцо не хотел отвечать. Это было заметно по каждому его вздоху, но Фредерика упорно стояла над его душой, не позволяя отойти от ответа. В итоге, тяжело и сердито посмотрев на нее, он все же ответил.

- Она ... она хочет видеть тебя!

Некий фантомный образ, который фигурировал в их разговоре, напрягал меня все больше. Фредерика побледнела, стоило ей услышать слова отца. Ее глаза широко распахнулись, готовые вот-вот вывалиться из орбит, и она покачнулась, задрожав и садясь на стул. Ни на что и ни на кого не обращая внимания, она смотрела в одну точку долго и пристально, пока Энцо не привлек ее внимание, положив руку на плечо.

Она вздрогнула, и, казалось, выпала из некоего транса.

- Это ...

Она коротко кивнула, шмыгнув носом, переплетая дрожащие пальцы.

- Я не пойду! – произнесла она твердо. – Только не сейчас, когда моя жизнь стала налаживаться!

Встав с места, она вышла из кухни, направившись к ванной, и теперь, когда ее болезненный, слабый взгляд не стоял перед моими глазами, я напряженно уставился на Энцо, требуя ответов.

- Что происходит? О ком идет речь?

Энцо невесело усмехнулся, вставая и наливая себе воды.

- А ведь день так хорошо начинался, - произнес он с горечью.

Я перевел взгляд на Сантино, и он выгнул бровь.

- Что, Фредерика не поведала тебе страшную тайну нашей семьи? – я напрягся. Разведя руками, он сказал: - У нас в роду есть сумасшедшие, будущий зятек. Старая, костлявая старуха, которая переживет апокалипсис. Сколько ей уже, папа? Девяносто?

Энцо покачал головой.

- Восемьдесят.

Сантино фыркнул.

- Живучая старуха. Она и тебя переживет, папа, уж будь уверен.

Энцо хмыкнул.

- Я и не сомневаюсь в этом.

Вакханалия вокруг начинала меня жутко раздражать.

- О ком вы говорите? – поинтересовался я раздраженно, сверля Энцо недовольным взглядом. – Почему у Фредерики был такой вид? Какого хрена вообще происходит? Что еще за старуха?

Криво усмехнувшись, Энцо произнес:

- Мать моей покойной жены, - едва ли не выплюнул он. В его голосе было столько ненависти, что складывалось впечатление о некой костлявой тухлой ведьме, которая омрачала одно их существование. – Эта старая маразматичка обвинила моего несчастного ребенка в смерти Донателлы. Из-за нее Фредди взбрело в голову уйти в монастырь. Если бы я только вовремя узнал о том, как она мучает мою дочь, я бы собственноручно задушил бы ее. Это решило бы многие наши проблемы. Но единственное, на что хватило моих сил – упечь ее психиатрическую клинику. Она уже более двадцати лет заперта в четырех белоснежных стенах, но она все еще жива, и все еще отравляет жизнь моей дочери. Это бремя день ото дня становится все более тяжелым, и я не уверен, что смогу нести его дальше. Ее смерть освободила бы всех нас, но она, несмотря на все свое безумие, продолжает и продолжает жить, а я не могу найти в себе сил отправить ее на тот свет. Я не знаю, как посмотрю в глаза своей жене на том свете, если сделаю это. Но видит Бог, никогда и ничего на свете я так сильно не хотел, как избавиться от нее.

И было в его словах так много горечи, что я невольно даже ощутил ее. Понятия не имею, о ком шла речь, я задумался, и мысль, так внезапно посетившая мою голову, уже через минуту, стоило Фредерике вернуться обратно, сверкая опухшими покрасневшими глазами, вполне себе осознанно превратилась в цель.

***

Найти старуху оказалось делом плевым. Энцо и не скрывал, где держал ее – то была самая знаменитая психиатрическая больница в округе. У него самого я узнавать это не стал. Рикардо нашел мне всю информацию за полтора часа, и отправив на мою почту, поинтересовался, с чего это меня потянуло на сумасшедших, но я только пошутил, что желаю знать, с чем придется иметь дело, если Беа все-таки доведет его до безумия.

Вызов он скинул, раздраженно фыркнув.

Джия Солоццо лежала в этой клинике уже больше двадцати лет. Сокрытая от чужих глаз, ненавидимая всеми, она была родной бабушкой Фредерики – матерью покойной сеньоры Донателлы. Старуха рано лишилась мужа и семьи, и единственной отрадой была дочь – которая тоже, в свою очередь, в скором времени умерла.

Это свело ее с ума. Трагичная и полная ужасов история безумия, порожденная из боли и разбитого от потери любимого ребенка сердца.

Доктор Хант встретил меня прямо у ворот госпиталя, приветствуя. Он едва ли не пресмыкался передо мной после того, как я отправил ему чемоданчик с деньгами, ненавязчиво намекнув на маленькую услугу с его стороны. Лысеющий пузатый старик с радостью откликнулся помочь, и теперь я следовал за ним по пятам по белоснежному коридору в зловещей тишине, прерываемой чьими-то криками.

Находится здесь было тяжело. Обстановка давила, даже несмотря на то, что я в жизни и не такое видел. Больницы я терпеть не мог. С ними было связано много болезненных воспоминаний, и я предпочел заткнуть голос прошлого, так и нашептывающего на ухо, прямо и четко чеканя шаг.

Мужчина подвел меня к металлической двери, за которой в эту минуту находилась та, что была причиной всех страданий Фредерики. Мне хотелось ее ненавидеть, но я мог ее только жалеть. Дочь была единственной отрадой в жизни, и она умерла – умерла в столь трагичных обстоятельствах.

Теперь я понимал, что жизнь Фредерики – это был сплошной трагичный эпизод, начиная с самого первого дня ее существования.

Дверь распахнулась, и я вошел внутрь, напряженно сцепив руки за спиной. Доктор Хант остался снаружи, почтенно склонив голову, и удовлетворяя мое требование о приватности. Закрыв за мной дверь, он оставил меня одного наедине со спятившей старухой, лицо которой невозможно было разглядеть из-за спутанных волос, лезущих ей в глаза.

- Добрый день, сеньора Солоццо, - поприветствовал я ее, усаживаясь за стул напротив. Старуха выглядела соответствующе – белое одеяние, царапины на руках и ногах, спутанные волосы, усталый, безумный вид и потухшие глаза – самое яркое, что я отметил в ее внешности.

Передо мной не было живого человека. Эта женщина умерла тридцать лет назад.

Сейчас я разговаривал лишь с оболочкой.

- Кто вы?

Ее голос, хриплый и слабый, намекал на то, что говорила она мало, если вообще говорила за последние несколько лет. Было также и подозрение, что, возможно, она много кричала. Во всяком случае, меня это мало интересовало. Проглядывались в старухе некоторые черты Фредерики, что не удивительно. Я внимательно за ней наблюдал, подмечая эти детали. До этого дня я не раз слышал, что она безумно походила на свою мать. Ровно также сильно, как и я на ублюдка-отца.

Прочистив горло, я представился.

- Я АрДжей ..., - следующие слова уже не причиняли былой боли. Теперь это было просто имя. Имя – и ничего более. – Меня зовут Рокко Скудери.

Старуха задержала на мне пристальный взгляд. Не будь я закален пытками и прочим безумием, которое окружало меня с самого раннего детства, я, возможно, и испугался бы этого взгляда, но я даже не вздрогнул. Ни единый мускул на моем лице не шелохнулся, доказывая, что меня это мало впечатляет.

Я за эти долгие годы жизнь научила меня скрывать истинные эмоции за семью замками своего истинного «Я»

- Скудери? – ее голо был полон недоумения. – Знакомая фамилия ...

Я хмыкнул.

- Я Консильери Наряда. Но, кроме того, я будущий муж вашей внучки Фредерики. Я пришел поговорить с вами вместо нее. Вы ведь хотели ее видеть.

Взгляд старухи сделался более осознанным, стоило ей услышать знакомое имя. Дряблая, слабая, едва ли не умирающая, она подняла на меня взгляд, в котором читалась ненависть. Однако, я разглядел и кое-что еще. Сожаление, присутствующее где-то в глубине ее глаз, говорило о том, что было в ней все еще нечто осознанное.

- Моя дочь, - зашептала она спустя несколько минут молчания. Я тоже сидел тихо, никуда не спеша и не желая торопить событий. – Моя бедная, несчастная дочь! Она бы выжила! Она бы родила еще детей, если бы только пожертвовала тем ребенком, но она этого не сделала. Она предпочла умереть, и вместе с ней закончилась моя жизнь. Разве стоило оно того? Разве стоила эта мерзкая девчонка, которая отняла у меня мою дорогую Донателлу, ее жертвы? Не прощу! Никогда не прощу! Ни ее, за то, что убила мою девочку, ни себя – за то, что позволила этому случиться! Я должна была остановить врачей! Я могла ее спасти! Я могла, но не сделала! Тот выбор ... Донателла должна была выбрать себя, а не ее ...

Я удивленно вслушивался в безумный лепет старухи, чувствуя, как меня переполняют эмоции. Старуха знала ответ на самый важный вопрос, который не давал Фредерике покоя всю ее жизнь – что бы выбрала ее мать, если бы ей предоставили этот выбор.

Старуха знала эту тайну. Донателле Бианчи все же был предоставлен выбор.

- Ваша дочь ... ваша дочь знала, что может умереть?

Старуха низко опустила голову, зарыдав. Размазывая костлявыми посеревшими руками слезы по морщинистому лицу, она билась в истерике, зовя свою дочь. Это длилось достаточно долго, прежде чем среди сплошного бреда, что вырывался из ее рта, я получил ответ на свой вопрос.

- Зачем? – рыдала она, обращаясь к своей давно умершей дочери. – Почему ты выбрала ее? Почему, моя милая Элла? Ты ведь была здорова! Этот маленький монстр отнял тебя у меня! Ты полюбила это проклятое дитя сильнее своей жизни, и тебя это погубило! Погубило, Донателла! Погубило! Моя девочка, я так по тебе скучаю! Я так хочу тебя увидеть! Я так хочу, но мне не дают умереть! Мне не позволяют воссоединиться с тобой!

Встав с места, я подошел к ней, присаживаясь на корточки перед ее худощавым телом. Вцепившись в ее плечи, я заставил старуху взглянуть в свое лицо. На мгновение, но мне удалось дозваться до нее.

- Слушай! – закричал ее, обращая ее внимания на себя. – Слушай меня! Ты хочешь умереть? Ты затем хотела видеть Фредерику? Ты уже не знаешь, кого молить о смерти?!

Старуха закивала, глядя на меня с мольбой в уставших глазах. Я коротко кивнул.

- Позволь мне! Позволь воссоединиться с моей девочкой, добрый человек! Я умоляю тебя! Умоляю!

Я вздохнул, еще раз встряхивая ее.

- Я дам тебе это! – пообещал я. – Я позволю тебе умереть!

Глаза старухи наполнились слезами, за которыми отчетливо прослеживалась благодарность. Я вытащил из внутреннего кармана своего пиджака два шприца. Препараты, которые могли лишить ее жизни, опустились на стол перед старухой, и она жадно вцепилась в них рукой, выглядя воистину безумно, но я схватил ее за руку, останавливая.

За шанс умереть следовало заплатить свою цену.

- Не так быстро! – она забилась в судорогах, и я начал трясти ее, желая привести в чувство. – Ты хочешь умереть, чтобы воссоединиться с дочерью, так? Ты любишь ее, поэтому делаешь это! А я люблю свою женщину, которой ты причинила слишком много боли, и я не могу позволить ей мучиться до конца жизни, обвиняя себя в том, что она не делала! Я освобожу тебя от твоей бренной жизни, а ты освободишь Фредерику от страданий, старуха! Сейчас ты возьмешь ручку, и напишешь нат этом листе, что сожалеешь обо всем содеянном! Ты напишешь, что тебе жаль, и расскажешь всю правду – о том, что твоя дочь сама выбрала Фредерику. То был не несчастный случай, а ее осознанный выбор! У нее был шанс выжить, но она отказалась от него! Она выбрала своего ребенка, искренне надеясь, что ты вырастишь ее в любви и ласке, а что дала ей ты? Что ты ей дала? Фредерика мучается от чувства вины всю свою жизнь! Она не жила все эти года! Разве твоя дочь хотела этого, умирая? Разве ради этого она отдала свою жизнь?! Твоя дочь не хотела подобного для своей собственной дочери! Она любила ее, а ты причинила ей боль! Подумай, старуха, как ты взглянешь ей в глаза на том свете, когда вы встретитесь? Что ты ей скажешь? Что испортила ее обожаемому ребенку жизнь?

Старуха качала головой, покачиваясь на месте.

- Нет! – шептала она, как заведенная. – Нет, нет! Я не хотела! Я не хотела этого!

Я всучил ей ручку, заставляя склониться над листом.

- Пиши! – приказал я, с громким ударом опуская ладонь на стол. – Сделай хоть что-то, за что не стыдно будет посмотреть собственному ребенку глаза! У тебя еще есть шанс все исправить! Не упусти его, сеньора Джия. Хотя бы в последний раз!

И старуха начала писать. Я стоял над ней, наблюдая, как неумело и непривычно ведут ее пальцы по бумаге, крепко обхватившие ручку. Писала она медленно, руки дрожали, а бумага вся пропиталась ее слезами, однако, она упорно продолжала изливать ей свою душу, словно впервые за все эти годы видела цель, к которой хотела двигаться.

Она стремилась умереть, и спешила встретиться со своей дочерью. Мне было ее жаль.

Джия Солоццо стала первым и единственным человеком, кому я добровольно подарил смерть. Я никогда не дарил ее людям так легко.

Когда она закончила, я забрал лист бумаги, сворачивая его вдвое, замечая ее кривые буквы. Написано было достаточно. Я придвинул к старухе шприцы с барбитурной кислотой, и только направился к двери, как вдруг ее костлявая ладонь крепко обхватила меня за руку, заставляя дернуться и схватиться за оружие.

Я обернулся, глядя на нее сверху вниз. Впервые за все то время, что я здесь находился, ее взгляд был осознанным. Пелена горя исчезла, позволяя увидеть чистый карий оттенок. Старуха взглядом молила подождать секунду, и я терпеливо наблюдал, как она снимает с шеи некий медальон. То было единственным, что у нее имелось.

Она встала с места, протягивая руку, и я, недоумевая, не мог понять, чего она добивается. Однако, уже в следующую секунду она кончиками пальцев коснулась крестика Фредерики, который выглядывал из-под выреза моей рубашки. Она всхлипнула, вкладывая в мою ладонь свой медальон. Старенькая застежка отворилась, и я пораженно замер, глядя на фотографию молодой, красивой девушки.

Я словно смотрел на Фредерику за исключением одной маленькой детали – глаз. Глаза у Фредерики принадлежали ее отцу.

- Мне жаль, - прошептала старуха, звуча вполне вменяемо. – Мне жаль, что все так сложилось. Я ... надеюсь, она будет счастлива. Сделай ее счастливой! Моя Донателла ... она безумно ее любила, даже если так и не смогла взять ее на руки. Мне жаль, что я растоптала ее жертву. Так и передай ей. Донателла ее любила, и именно поэтому, она выбрала ее! Она очень долго не могла забеременеть, и малышка стала для нее лучом надежды. И хоть они провели так мало времени вместе, пусть она не сомневается – Донателла любила ее больше жизни! Она выбрала ее, а не себя! Она ... не убивала ее. Донателла сама выбрала смерть! Она выбрала ее!

***

Фредерика сообщила мне о смерти старухи на следующий день после того, как ее тело было найдено в маленькой палате, в которой она жила последние двадцать лет. Она узнала это от отца, которому позвонили из клиники, и они незамедлительно отправились забрать тело.

Доктор Хант сделал все так, как я ему и велел. Оповестил Фредерику о том, что старуха звала ее перед смертью, молила о прощении и рыдала навзрыд, причитая о том, как сожалеет. Смерть восьмидесятилетней старухи ни у кого не вызвала подозрений. Фредерика лишь молчала, слушая доктора и его причитая, принимая соболезнования. Он клялся ей, что старуха перед смертью молила сообщить ей, что раскаивается. Мужчина также и передал ей письмо вместе с медальоном, доказывающим его слова. Глаза доктора Ханта на мгновение вспыхнули страхом, когда она внимательно вгляделась в его лицо, но я опасно прищурил свои, намекая ни при каких обстоятельствах не выдавать того, каким именно образом старуха отправилась на тот свет.

Пусть покоится с миром. Она и без того немало настрадалась и заставила страдать других. Я лишь надеялся, что она встретит свою дочь на том свете. За двадцать семь лет жизни я знал, как боль может менять людей.

Забрав письмо, Фредди заперлась в своей комнате, и когда спустя несколько минуту оттуда донеслись звуки глухих рыданий, я едва не рванул следом, если бы Энцо меня не остановил. Она нуждалась в том, чтобы справиться с этим сама. Не желая делиться тем, что же там все же было написано, Фредерика лишь рыдала, и мое сердце сжималось от горечи, потому что я не мог забрать всю ее боль себе.

Она должна была закрыть эту страницу своей жизни.

Энцо с грустью смотрел в сторону ее комнаты, но покачал головой. Его вид, изнеможденный и уставший, вызывал подозрения, что последние несколько дней он не спал. Взъерошив седые волосы, он позвал меня на кухню, где пожаловался на то, что в эту секунду жутко хотел бы закурить или же выпить, чтобы не вспоминать морщинистое лицо старухи, которая напоминала ему о жене. К Фредерике он меня не пустил, и был прав. Она должна была сама принять то, что теперь старуха мертва, а сама она свободна от той ненависти, в которой варилась всю жизнь.

На кладбище сеньору Джию похоронили рядом с дочерью. Энцо лишь пожал плечами, заметив на себе недоуменный взгляд Фредерики, но потом пояснил, что сделал это еще очень давно, посчитав, что ее мать хотела бы того. Отпевание, устроенно Алессандро в церкви, насчитывало очень мало людей, а на кладбище так совсем приехали лишь мы трое: я вызвался сопровождать Фредерику, которая молчала всю дорогу, лишь бездумно и равнодушно смотря в зеркало, а Энцо требовалось похоронить старуху и освободиться от бремени, которое он так долго верно нес на своих плечах.

Теперь они оба, отец и дочь, были от этого бремени свободны.

Погода резко изменилась. Дождь полил, как из ведра, и я стоял рядом с Фредерикой, держа зонт над ее головой, пока ее тело дрожало неизвестно от чего: холода или же горя. На холодном надгробном камне светилось имя старухи, годы ее жизни, и надпись, гласящая:

Покойся с миром рядом с ней.

Лаконично.

Я передал Фредерике зонт, подходя к Энцо, который стоял к каменной плите спиной, с тоской и горечью смотря на могилу своей жены. Я видел, что ей требовалась минутка наедине с самой собой. Присев на корточки, она положила на надгробие смятых лист бумаги, и вскоре он, влажный и высветившийся, превратился в некий грязный ошметок.

Фредерика поступила сильно, уничтожив то единственное, что осталось от старухи. Казалось, она ничего, принадлежащего ей, хранить не хотела.

Именно поэтому медальон был зарыт в землю рядом с могилой ее матери.

Энцо, тем временем, положил туда букет роскошных белых лилий, тяжело и тоскливо вздыхая, а потом поворачиваясь ко мне.

- Белые лили олицетворяют вечную любовь, - сказал он с усмешкой. Мы отошли подальше, позволяя Фредерике проститься окончательно со своим прошлым. Жалел ли я о содеянном? Я так часто убивал, что смерть стала неотъемлемым элементом моей жизни.

Я никогда не жалел о содеянном ранее. Сожаление порой отравляло мое сознание. И я научился бороться с этой смертельной эмоцией. Жалел ли я теперь, освободив свою женщину от мук совести? Я считал данное решение одним из самых правильных в своей жизни – им обеим я даровал покой, в котором они так отчаянно нуждались.

- Спасибо, - шепнул Энцо, оглядевшись назад и удостоверившись, что Фредерики нет рядом, стоило нам отойти подальше. Я попытался принять непринужденный вид, недоуменно качая головой.

- За что?

Энцо усмехнулся, положив руку мне на плечо и сжав его. Его взгляд устремился на могилу его жены.

- Я всегда не любил эту старуху. Она была против нашего брака с Донателлой, потом всячески старалась разлучить нас, знакомя ее с богатыми и влиятельными мужчинами. Она считала меня недостойным ее, но Донателла все равно меня любила, несмотря ни на что. Она выбрала меня А потом она умерла, и вся ее ненависть ко мне, вылилась на мою дочь. Я возненавидел ее за то, что она сделала с Фредерикой, но я не смог ее убить. Донателла любила ее, и я ... как бы я ее ненавидел, я все равно не смог избавиться от нее из любви к своей покойной жене. Я благодарен тебе за то, что ты сделал то, чего так и не смог когда-то сделать я. Ты освободил нас, сынок. Не только Фредерику, но и меня! Я буду благодарен тебе за это до конца жизни!

Смотря в его глаза, я понял одну вещь – о тайне старухи он не знал. Она унесла ее в могилу, и теперь только я и Фредди знали о том, что именно случилось в родильной палате тридцать лет назад. Это было правильным решением. Не следовало бередить его раны.

Постепенно, но они затягивались, и Энцо готовился выдавать дочь замуж, а не желал еще больших страданий.

Именно поэтому, эта тайна стала тем сокровенным, что мы делили с Фредерикой между собой, хоть она и не знала, что я осведомлен об этом.

Я тоже готовился забрать ее с собой в могилу.

***

Этой ночью я решил остаться у Фредерики. Даже не переодевшись, она так и легла в кровать, бездумно глядя в потолок. Я едва ли не видел, как крутятся шестеренки в ее голове. Скинув с себя пиджак и рубашку, я осторожно присел рядом, освобождая ее голову от многочисленных шпилек, а потом стягивая и остальное. Туфли аккуратно были сложены у кровати, а маленькие стопы, озябшие от холода, быстро скрылись под одеялом. Черный кардиган был откинут на спинку кресла.

Взобравшись на ее узкую кровать, в которой нам обоим было тесно, но и тем самым – комфортно, я притянул ее к себе, укладывая головой на свою грудь. Мое сердце размеренно стучало, а Фредерика кончиками пальцев гладила мой живот, продолжая молчать.

Ее молчание начинало меня настораживать, а потом я погладил ее по голове, пропуская меж пальцев мягкие пряди ее каштановых волос.

- Ты в порядке? – поинтересовался я, поцеловав ее в лоб.

Вздохнув, Фредерика кивнула.

- Я ужасный человек, - невесело усмехнувшись, поведала она мне равнодушным голосом. Я напрягся, ощущая ее теплое тело под боком, но ничего не сказал в ответ на эти жестокие слова. Я чувствовал, что она хочет выговориться. Так и случилось. Фредерика продолжила: - Я ничего не чувствую. Ни боли, ни горя, ни сожаления. Скажи, я ужасный человек, если я чувствую облегчение от ее смерти?

Она прыснула, и я ощутил, как на мою грудь скатились пару слезинок.

- Ты не ужасный человек, Фредди, - прошептал я ей на ухо. – Не говори так о себе.

Она шмыгнула носом, кивая.

- Я чувствую облегчение, - призналась она честно. – Мне было сложно жить, осознавая, что на свете также живет кто-то, кто отчаянно ненавидит само мое существование. Из-за нее я винила себя в смерти мамы. А оказалось, что мама знала о летальном исходе тех родов. Врачи дали ей выбор, и она выбрала меня. Об этом никто не знал, кроме медиков, мамы и бабушки. Мама умоляла даже папе этого не рассказывать, боясь, что у них будут разные взгляды на сложившуюся ситуацию. Я все эти годы жила в ненависти к самой себе, и этого всего могло бы не быть, если бы не ненависть одной женщины. Удивительно, что все эти перемены случились со мной именно в год моего тридцатилетия. Мама умерла, когда была в таком же возрасте, а я ... а у меня складывается впечатление, что я только родилась. Тридцать лет ... что я отняла своим рождением у нее. Теперь я чувствую, словно мы в расчете!

Я улыбнулся, поглаживая ее по голове. Голос Фредерики был тихим и слабым, но в нем не было столь знакомых мне обвинительных ноток, которыми она обычно говорила о самой себе.

Это радовало. Это говорило о том, что она исцелялась.

- Тебе не стоит ни о чем волноваться, Фредди. Я сделаю тебя счастливой. Я обещаю!

Она коротко кивнула, закрывая глаза.

- Я люблю тебя, - шепнула она мне куда-то в шею. – Спасибо за то, что ты появился тринадцать лет назад в дверях этой комнаты. Возможно, сложись жизнь иначе, мы смогли бы быть вместе куда раньше. Я бы влюбилась бы в тебя по уши, если бы моя голова не была забита чувством вины. Ты стал моим благословением, АрДжей. Не оставляй меня одну, а я клянусь, что больше никогда не оставлю тебя!

С этими словами, она закрыла глаза, проваливаясь в беспокойный сон, а я, в свою очередь, заснуть так и не смог. Я смотрел в даль, перебирая ее мягкие волосы и оберегая ее сон, думая о том, как изменилась моя жизнь. Не только моя, но и жизнь Фредерики, полная самых разных страстей, наконец-то пережила бурю, и теперь все обещало быть спокойным.

Во всяком случае, я в это верил.

Я пообещал самому себе, что начиная с этого дня, в ее жизни больше не будет места боли. Я сделаю все, чтобы подарить ей то счастье, которого она заслуживала.

Видят все высшие силы, какие существуют, никто не был так этого достоин, как она.

***

Суета вскоре вернула нас в реальность, не позволяя зацикливаться на произошедшем. Фредерика запретила себе думать об этом. Она улыбалась, смеялась, и казалось, училась заново жить, и ничто не радовало меня больше, чем видеть ее такой счастливой.

Ужин был назначен на завтрашний вечер, и все хлопотали по этому поводу, не находя себе покоя. Фредерика жаловалась на головные боли от недоумения относительно меню, но я мог только смеяться, замечая ее недовольные хмурые брови. Ее женские штучки заставляли меня с трепетом наблюдать за ней, чувствуя благоговение в груди.

Я мечтал об этом всю свою жизнь – о большой, счастливой семье, где женщины суетливо думают о том, что приготовить на ужин, а мужчины с нетерпением ждут, чтобы испробовать их шедевры.

С самого раннего утра мама забрала с собой Рикардо, и они отправились за подарками. Она накупила Фредерике так много вещей, что у меня невольно расширились глаза. Начиная от одежды, косметики и драгоценностей, заканчивая книгами, посудой и прочим. Она смущенно хихикала, все сводя к тому, что Фредерика – ее первая невестка, и наблюдая за теплыми отношениями Валентины и Шарлотта, мама хотела такой же связи между собой и Фредерикой.

Ей не следовало беспокоиться по этому поводу. Они, две самые дорогие женщины для меня на всем белом свете, отлично ладили друг с другом, и порой даже не замечали меня, когда речь заходила о рассадке гостей, свадебном меню и платье. Мне его так и не показали, хоть Фредди и смущенно поведала, что она уже выбрала себе наряд.

Я улыбнулся собственным мыслям, останавливая машину у знакомого особняка. Было кое-что очень важное, что я обязан был сделать в знак уважения к человеку, кто стал мне отцом, которого у меня никогда не было.

Ванесса, все та же экономка в доме Джованни, встретила меня с радужной улыбкой, похлопав по плечу и поздравив с надвигающейся свадьбой. Она была доброй, хозяйственной женщиной, которая уже долгие годы следила за порядком в этом доме, хотя это и не могло заменить влияние Ливии. Я помнил, как в прошлом мы с братом приезжали к Джованни, и она угощала нас пирогами, причитая о том, что нам не хватает хорошей, здоровой пищи.

Джованни так и не оправился после ее смерти. Она сломила его, и сделала уже совсем другим человеком, но это не изменило того, каким он был.

Джованни был примером того, каким должен быть мужчина. Для меня он был всем. Он стал отцом, которого у меня никогда не было, стал наставником, стал другом, и моей путеводной звездой, что всегда была на моей стороне.

- В последнее время ты навещаешь меня все реже, сынок!

Голос раздался из-за моей спины, заставляя меня резко обернутся. Усмехнувшись, мы поприветствовали друг друга крепким объятием. Я старался ужинать с ним три раза в неделю несмотря на свою загруженность, но в последнее время из-за хлопот со свадьбой, я и правда был занят, чтобы выпить с ним по стаканчику виски вечерком за разговором. Хлопнув меня по плечу, он улыбнулся, приветствуя меня и интересуясь делами. Когда-то Джованни был выше меня, и теперь мне было несколько непривычно ощущать, как его подбородок упирается мне в плечо. Несмотря на свой возраст, он все также сохранял сноровку – продолжал упорно и регулярно заниматься спортом, правильно питался, но, вместе с тем, просто жутко много стал курить. Даже сейчас сигара торчала у него изо рта.

Подобная пагубная привычка появилась у него после смерти Ливии, хотя я никогда прежде не видел его курящим. Валентина пыталась воздействовать на него, но Джованни лишь отшучивался, говоря, что в табачном дыму видит отголоски своего прошлого. В такие моменты выражение его лица становилось тоскливым и горестным, и буквально все, что его окружало, каждый его жест и знак, все было переполнено мыслью, как он безумно скучает по своей жене.

Ужин Ванессы, как и обычно, был бесподобен. Я с удовольствием набил живот жаренными креветками и запеченными мидиями, а потом мы с Джованни, как и обычно, засели на веранде с бокалом вина в руках, глядя на мерцающие на небе звезды.

- Завтра ужин в доме Энцо, - начал я тихо, покачивая бокал в руке. Джованни оторвал свой взгляд от неба, удивленно посмотрев на меня, и улыбнувшись.

- Он достойный человек. Я рад, что вы породнитесь. Учитывая твою натуру, ты бы вскоре убил Аурелио, если бы он посмел лезть в твои дела, но Энцо не такой человек.

Я кивнул.

- Семья Фредерики – одна из причин, почему я выбрал именно ее. Я им доверяю, и Энцо, как ты правильно подметил, нравится мне куда больше ублюдка Аурелио.

Джованни усмехнулся.

- Я слышал, твой брат взялся за него.

Мои брови удивленно взлетели вверх.

- Рик?

Джованни коротко кивнул, прикуривая.

- Аурелио слишком много трепался, как и его дочь. Тебе не о чем беспокоиться. Твой брат решит этот вопрос.

Я ничего об этом не знал, даже не догадывался.

- Это ..., - я фыркнул. – Определенно, очень уместно со стороны моего братца, учитывая мою загруженность, но он мог бы хотя бы обмолвиться словом со мной об этом.

Улыбка засияла на лице Джованни.

- Думаешь, он говорил об этом со мной? – поинтересовался он ехидно. – Ты же знаешь своего брата, сынок. Он ни с кем ничего не обсуждает, и единственный, перед кем он считает своим долгом отчитываться – это Леонас. Рикардо всегда был у себя на уме. Если твои решения еще хоть как-то можно предугадать, то твой брат – темная лошадка. Его невозможно прочесть.

Рикардо и правда был таким. Он многое скрывал даже от меня, хотя обещал всегда говорить, как есть. Тем не менее, он был скрытным, подозрительным и абсолютно недоверчивым. Ублюдочная воспитание отца, который занимался им особенно усердно, считая меня уже бракованным для своей дрессировки, оставила на его личности неизгладимый след. Мне все еще с трудом верилось, что маленький кудрявый мальчишка с дрожащими, потеющими пальцами превратился в темного и опасного мафиози, равнодушная маска которого стала его вторым лицом.

Если и был кто из нас настоящим дьяволом во плоти, то именно Рик. Не я.

- Он считает, что унаследовал отцовский характер и его гнильцу. Навряд ли что-то сможет переубедить его. Он упрямый до невозможности, и для него не существует авторитетов.

Джованни фыркнул.

- Ты был ничуть не лучше, остолоп!

Я усмехнулся, качая головой.

- У меня всегда был ты, - сказал я с усмешкой, глядя на него благодарно. – Ты стал мне отцом, Джованни, и я никогда бы не посмел пойти против твоего слова, если бы ты сказал мне не делать чего-то.

Взгляд Джованни устремился ко мне, и он пристально, тоскливо смотрел в мои глаза, точно глядел в самую душу. Я знал, что во мне он видел некий прообраз Орацио, которому не смог дать, по его мнению, должного воспитания, раз тот предал наш клан. Тем не менее, одной из причин, почему я всегда хотел угодить ему, всегда с гордостью носил его имя, как своего наставника, и желал, чтобы он гордился мной не меньше, чем им, заключалась в том, что я искренне желал доказать ему, что он дал другому ребенку то, чего не смог дать своему собственному сыну.

Джованни испытывал чувство вины за то, что совершил его сын, но все, что когда-либо делал я, я всегда делал с упоминанием его имени.

Сами того не ведая, но мы стали друг для друга теми, в ком так отчаянно нуждались. – Он для меня отцом, а я для него – сыном.

- Я хотел попросить у тебя кое-что, - начал я, переходя к тому, ради чего сегодня и приехал к нему, хотя только вчера ужинал в его доме. Джованни выгнул бровь, намекая, что готов слушать. – Как я уже сказал, завтра Энцо устраивает ужин, и приглашена вся моя семья. Это своеобразные смотрины или что-то в этом роде. Мама места себе не находит от волнения. Я подумал ... ты ... ты мог бы пойти со мной? Как тот, которого я искренне считаю своим отцом. Это ... это очень важно для меня!

Я волновался, что он откажет, посчитав подобное неуместным, но, если кого я и хотел видеть завтра в доме Энцо, так его именно его. Джованни удивленно посмотрел на меня, словно думал, что неправильно расслышал, но я только нервно усмехнулся, пожимая плечами.

- Я не настаиваю, - поспешил я заверить его. – Просто ... я бы хотел, что бы ты был рядом со мной в этот важный для меня час. Ты ... ты стал для меня частью моей семьи, и если бы ты только согласился завтра присутствовать на ужине в качестве моего отца, то оказал бы мне большую честь, Джованни.

Старик выглядел несколько побледневшим. Его лицо, горестное и задумчивое, устремилось к небу, и на мгновение мне показалось, что в его глазах мелькнула влага. Но уже в следующую секунду видение исчезло. Передо мной был все тот же Джованни – сдержанный и гордый, он всегда умел совладать со своими эмоциями.

- Ты ..., - он усмехнулся, словно не веря моим словам. – Признаю, я не ожидал подобного предложения.

Я хмыкнул, осторожно ударяя свой бокал о его.

- Это еще не все, - произнес я тихо, смотря на него. – Я ... я думал ... если бы ты только согласился, то это было бы великолепно, но я пойму, если ты вдруг откажешь!

Лицо Джованни рассекла ухмылка.

- Говори уже, мальчик! Не томи!

Я прыснул, пожимая плечами.

- Я бы хотел, чтобы на моей свадьбе, ты был посаженным отцом с моей стороны. Ты единственный, кого я когда-либо хотел видеть рядом с собой в этот день в качестве своего отца! Может, во мне и не течет твоя кровь, Джованни, но ты ... ты стал для меня тем, кто показал, каким именно должен быть мужчина! Ты стал отцом, которого у меня никогда не было. И если когда-нибудь кто-нибудь спросит у меня, кем был мой отец, я никогда не назову имени того ублюдка. Им всегда был и будешь ты, Джованни!

И это была самая осознанная вещь на всем белом свете, потому что то, каким я стал, какие черты я перенял – всем этим я был обязан Джованни.

***

Фредерика

Гости должны были явиться с минуты на минуту, и я места себе не находила, наворачивая круги по своей комнате, изгрызая себе ногти и не в силах успокоиться. Еда была готова, а стол накрыт, и все замерло в их ожидании, однако, я чувствовала себя так, словно скоро взорвусь от волнения, и ничто не могло позволить мне вздохнуть куда менее тревожно. Искренне не понимая подобной суеты, я все же не могла успокоить свое разбушевавшееся воображение, рисующее нечто, что могло бы все испортить.

Я приказала себе даже не думать о подобном. В последнее время я велела себе лишь жить, жить и жить, и жить счастливо, ни о ком и ни о чем не думая. Бремя, грузом тяжелым лежащее на моей груди, освободило мое сердце от цепей вины, и теперь оковы были сброшены.

Я была свободна, и намерена была прожить эту жизнь счастлива. Найдя себя в тридцать лет, я поняла, что это некий знак судьбы. Мама прожила тридцать лет, и умерла.

Я прожила тридцать лет и только теперь понимала, что начинаю жить. Долг, жизнь, все, что я отняла у нее – мне казалось, что я вернула все сполна.

Взглянув на себя в зеркало, я вздохнула, отмечая свой взволнованный вид и покрасневшее лицо. Откинув уложенные волосы назад, я принялась критично оглядывать свой внешний вид. Надев желтое платье мамы, я надеялась тем самым выказать ей свою дань уважения, и иметь при себе хоть что-то, чтобы хотя бы вообразить ее рядом в этот важный день.

Неожиданно в глаза блеснуло светом. Прижав руку к груди, я ощущала, как бешено бьется мое сердце, которое не могло найти покоя. На пальце сверкало кольцо. Роскошный бриллиант, замерший прямо по центру, вероятно, стоил дороже, чем обе мои почки, а невероятного вида вещица, выполненная в самом духе АрДжея – уникально и креативно, радовала мой взгляд каждый раз, когда мои глаза касались пальцев. Мне все еще не верилось во все происходящее вокруг, но это кольцо доказывало, что через несколько недель мы свяжем себя узами, которые ничто и никто не сможет разрушить.

Эта красная нить, что связывала нас давным-давно, обещала стать самой прочной, потому что даже ожидание длиной в долгие тринадцать лет, не смогло его разрушить.

Присев у кровати, я взмолилась. Несмотря на то, что я ушла из церкви, моя вера все еще жила внутри моего сердца, и я не намерена была отказываться от нее, несмотря ни на что. Обстоятельства, из-за которых я ушла в монастырь, и из-за которых я оттуда ушла, были достаточно скверными, но я ни единым помыслом никогда не врала о том, что искренне верю в Бога. Религия спасала меня в трудные периоды жизни, и стала частью моей личности, которая многому меня научила и со многими меня свела.

Неожиданный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я встала с места, поправляя волосы и оглаживая подол платья, а потом подошла к двери.

За ней застыл папа, который замер, заметив меня в дверном проёме с вытянутой рукой.

Он был облачен в строгий черный костюм, одетый по всем правилам и по всему официозу. Причесанные назад седые волосы делали его совсем молодым. В свои шестьдесят два года он был все еще невероятно хорош собой, и будучи куда моложе, я всегда задавалась вопросом, что мешало ему жениться во второй раз. Но теперь, ощутив всю силу любви, я поняла, что не так просто разлюбить кого-то, как это кажется на первый взгляд.

Некоторые люди любят лишь раз в своей жизни, и проносят эту любовь до самой смерти. Таким являлся папа. Таким являлся АрДжей.

Такой была я.

- Отлично выглядишь, папа, - усмехнулась я, обнимая его и целуя в щеку. Несколько заторможенно, но он тоже обнял меня в ответ. Его глаза блестели в свете ламп, и казались влажными. Он не сводил с меня пристального взгляда, оглядывая мое тело, облаченное в мамино платье, и трепет, что охватил его минутой позже, был мне очень даже ясен.

- Я ... Фредди, - улыбнулся он, беря в ладони мое лицо и целуя в лоб. – Моя Фредди!

Прижав меня к своей груди, он погладил меня по голове, пропуская сквозь пальцы пряди моих волос. Так мы и стояли некоторое время, прижатые друг к другу, и я ощущала биение его сердца, думая о том, что просто не могу быть счастливее.

Все, что казалось мне потерянным каких-то несколько месяцев назад, вернулось ко мне. Сердце папы билось – гулко и радостно. Он был жив, а вместе с ним была жива и я.

- Ты просто ... восхитительно выглядишь! – прошептал он, беря мои ладони в свои. Вложив руки в его мозолистые, сильные ладони, я крепко сжала их, улыбаясь ему.

- Ты правда так думаешь?

Он усмехнулся, коротко кивая.

- Я в этом уверен! А кто не согласится со мной, того ждет очень тяжелая участь!

Я хихикнула, вновь обнимая его и прижимаясь к груди.

- Знаешь, мне все еще не верится, - шепнула я, прикрыв глаза. Тоска минувших дней накатила на мгновение, но потом, подобно прибою, вновь отчалила от берегов моего сердца, отпуская мою душу, зажатую в тиски. Временами меня накрывало, и я ничего не могла сделать с этими. Долгими бессонными ночами я задумывалась о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы я все же не решилась уйти из церкви, и тогда головная боль преследовала меня до самого утра.

Мне было страшно. Но в такие моменты я старалась думать обо всем хорошем, что случалось со мной в этой жизни, и сон, столь сладостный и желанный, не заставлял себя долго ждать.

Папа молчал, смотря мне в глаза. Его собственные нежно и ласково очерчивали каждый участок моего лица. Столь знакомые ему черты мамы, и глаза, доставшиеся мне от него. Видел ли он во мне отголоски своего прошлого? Видел ли он во мне маму?

В его глазах отражался ответ. В эту самую секунду во мне он видел лишь меня, и никого другого.

- Я так горжусь тобой, - произнес он тихо, держа меня за руки. – Ты выросла, и выросла так быстро! Мне не верится, что тебе уже тридцать лет, Фредди. Ты стала такой большой, а мне все еще кажется, что ты – та самая крохотная малютка, которая засыпала под тихий шелест листвы за окном. Тебе может исполниться хоть шестьдесят, дорогая, но ты всегда должна помнить, что для меня ты навсегда останешься моей милой маленькой дочуркой, которую я любил таскать на плечах.

Слезы подступили к моим глазам. Я коротко кивнула, пытаясь улыбаться, но расчувствовавшись, все же расплакалась, выпуская слезы из глубин своих глаз.

Папа усмехнулся, осторожно утирая влажные дорожки.

- Не плачь, дорогая! Тебе нельзя плакать! У тебя размажется твоя косметика!

Я прыснула, подавляя улыбку.

- Знал бы ты сколько я времени потратила на то, что нарисовать эти проклятые стрелки, папа!

Он выгнул бровь, наблюдая за мной с ехидством.

- Уверен, АрДжею ты нравишься и без них!

Зардевшись, я опустила смущенный взгляд в пол.

- Это не меняет того факта, что я хочу быть самой красивой для него!

Папа хохотнул, пожимая плечами.

- Будь уверена, дорогая, для него ты самая красивая!

Его взгляд, потеплевший, но тоскливый, заставил меня смущенно поинтересоваться:

- Ты правда ... ты ... ты рад?

Он удивленно выгнул бровь.

- Почему же я не должен быть рад?

Сглотнув, я потупила взгляд, понурив голову. Мне стыдно было в этом ему признаваться, но эта мысль не давала мне покоя.

- Я ... я только вернулась обратно домой, и ... и уже ... Я всегда буду рядом, папа, обещаю! – воскликнула я, положив руку на сердце. – Я не хочу, чтобы ты думал, что я вновь оставляю тебя!

Замолчав, я чувствовала себя откровенно глупо. Папа выглядел обескураженным. Он внимательно смотрел на меня, словно ожидая, что я сейчас возьму слова назад, но я молчала, вслушиваясь в эту напрягающую и настораживающую тишину. Когда молчать стало просто невыносимо, а стыд затопил меня с головы до пят, я вдруг почувствовала его теплые, мягкие руки, опустившиеся на мои плечи.

- Фредди, посмотри на меня, дорогая, - я смиренно подняла голову, глядя в его ласковые глаза, полные любви. – Ты не должна так думать! Признаюсь честно, несмотря на все свое желание однажды отвести тебя к алтарю, я не мог представить, насколько сложным окажется осознавать, что ты уже не ребенок. Но, знаешь, для меня самой важной вещью на этом свете будет твое счастье, Фредерика. Я готов отпустить тебя из своего гнезда, подобно маме-птице, которая выталкивает своего птенца, чтобы он научился летать. Так и я, милая. Мне тоскливо осознавать, что ты уже не моя маленькая дочь, которая бежит ко мне, оцарапав колени. Теперь у тебя есть мужчина, на груди которого ты ищешь утешение, и который может его тебе дать. Это немного грустно, но это добрая грусть, Фредди. Однажды, когда у тебя появятся собственные дети, ты поймешь, что я чувствую, отпуская тебя. Я ему доверяю, и я знаю, что он сделает тебя счастливым!

Я всхлипнула, коротко кивая.

- Я люблю тебя, папа! Я всегда буду твоей маленькой девочкой, даже если мне исполнится пятьдесят. Ты занимаешь особое место в моем сердце, и никто и никогда не сможет сместить тебя оттуда. Я благодарна за то, что ты так долго терпел мои выходки, с надеждой ожидая моего возвращения, и искренне веря в это. Я люблю тебя, папа! И ... и я так счастлива, Господи! Я боюсь быть слишком счастливой, чтобы не сглазить то, что имею, но не могу по-другому! Я просто счастлива настолько сильно, что у меня не хватает слов для описания всех переполняющих меня чувств.

Папа улыбнулся, сжимая мои ладони в своих крепких пальцах.

- Я впервые за всю свою жизнь, вижу тебя такой счастливой, Фред. И, знаешь, возможно я в силу упрямства никогда не скажу этого ему, и ты тоже не говори, - усмехнулся он, щелкая меня по носу. – Но я навсегда останусь в долгу перед ним за то, что он заставил твои глаза сиять. Я никогда не видел огня в глубине твоих зеленых омутов, но теперь этот огонь горит так ярко, что я невольно не могу оторвать от тебя взгляд, доченька.

Звук двигателя отвлек нас. Я, затаив дыхание, посмотрела на улыбающееся лицо папы, и тут тетя Нэл появилась в дверном проеме.

- Они здесь, - сказала она с улыбкой. – Вы не собираетесь спускаться?

Папа хмыкнул, поцеловав меня в щеку.

- Дашь мне минутку? – взмолилась я. – Мне надо вздохнуть поглубже! Я так волнуюсь!

Тетя Нэл и папа улыбнулись, синхронно кивая.

- Только не заставляй его долго ждать, - усмехнулась тетя Нэл, ехидно изгибая губы. – Он и так ждал долго.

Я коротко кивнула.

- Конечно! Я и сама устала ждать!

Когда я все же собралась с силами и спустилась вниз, в холле столпились наши родственники, приветствую друг друга. АрДжей обнял папу, похлопав по плечу, а потом поднял голову и увидел меня.

Так и замер.

Мы смотрели друга на друга, разделенные лестницей, и все внутри меня трепетало от счастья. Он был так красив в свете фонарей – облаченный в черный изысканный костюм, который сидел на нем просто изумительно, с зачесанными назад волосами и милой улыбкой, он сводил меня с ума, и едва ли не заставил скатиться кубарем вниз. Если бы я вовремя не схватилась за перила, то свалилась бы прямо к его ногам.

Хотя, вероятно, именно там я сейчас и находилась.

Несмотря на переполненный холл, казалось, мы здесь одни. Мне чудилось, я слышу его дыхание, чувствуя его на своей коже. Аромат его дорогого одеколона пропитал воздух, вонзаясь в мои ноздри, и заставляя мир перед глазами закружиться. Вероятно, не будь никого рядом, я бы кинулась в его объятия, вовлекая в страстный поцелуй, который отчаянно хотела разделить с ним в эту секунду.

Но единственное, на что меня хватило, стоило мне пересечь последний шаг, разделявший нас – тихое, трепетное:

- Привет.

Он улыбнулся, сверкая белоснежной улыбкой, и вдруг протянул мне пышный, роскошный букет белых лилий – таких красивых, что у меня на мгновение остановилось дыхание. Папа как-то странно взглянул на его подарок, а потом его глаза нашли АрДжея, и мне, вероятно, показалось, я видела одобрение и поощрение.

Что за переглядывания, о сути которых я ничего не понимала?

- Знаю, ты не особо любишь цветы, - прошептал он, подойдя ко мне вплотную, пока все разувались и передавали друг другу подарки. Он шепнул мне слова на ухо, обдавая его своим горячим дыханием и пуская ток по всему моему телу. – Но я хотел ... хотел сделать этот букет особенным для тебя в наш особенный день. Белые лилии означают вечную любовь, Фред. Знай, что и моя любовь настолько же вечная, насколько память этих цветов!

От его слов захотелось запищать. Я покраснела до кончиков волос, зарываясь лицом в букет, стараясь скрыть свое смущение и вдыхая их невероятный аромат.

- Пожалуй, в эту секунду ты изменил мое отношение к цветам!

Он усмехнулся, подмигнув мне, и выждав момент, чмокнул меня в щеку, заставляя дернуться и воровато оглядеться. Шальная улыбка сверкала на его губах, и я лишь пихнула его в бок, пытаясь выглядеть чуть более скромной, чем мне это удавалось в эту секунду.

Отойдя от него, крепко держа в руках букет, я не желала с ним расставаться. Поприветствовав сеньору Марию и Рикардо, а также Леонаса и Шарлотту, которые были с ними, я несколько взволнованно опешила, увидев рядом с отцом сеньора Джованни, перед которым почтенно склонила голову, приветствуя его.

- Добро пожаловать в наш дом!

Он улыбнулся, кивая мне.

- Я рад, наконец, ближе познакомиться с избранницей этого оболтуса! Он знатно потрепал мне нервы своими холостяцкими буднями! Рад, что ты, наконец, окольцевала его. И даже благодарен!

АрДжей фыркнул, а ехидная ухмылка на лице Рикардо проводила нас весельем.

- Знал бы ты кто кого пытался окольцевать, Джованни!

АрДжей лишь закатил глаза.

Они принесли огромное количество подарков, и глаза у папы с каждой секундой расширялись все больше, пока охранник семьи Скудери, сеньор Альберто, не занес последнюю коробку.

- Это что, в целях задобрить нас? – воскликнул папа, выгибая бровь.

Сеньор Джованни рассмеялся.

- Считай, что так, Энцо!

Прежде, чем приступить к трапезе, мы прошли в гостиную. Папа настаивал мужчинам переговорить наедине, и когда женщины направились в сторону столовой, он указал АрДжею, Рикардо, Леонасу и сеньору Джованни в нужную сторону, и пошел следом за ними. Исключение было сделано только для сеньоры Марии, которая шла под руку со своим старшим сыном. Я хотела присоединиться к женщинам, но папа, окликнул меня, удивляя и заставляя остановиться.

- Пожалуй, ты должна пойти с нами, - сказал он с улыбкой.

Мое сердце отчаянно забилось в груди, и передав букет тете Нэл, я вздохнула, собираясь с силами, и проходя в комнату. Мне вдруг стало жутко душно, и дышать от волнения было крайне трудно. Прикрыв за мной дверь, папа усадил меня в кресло, сам проходя к мини-бару, разливая мужчинам виски в стаканы.

АрДжей не сводил с меня взгляда, восхищенно оглядывая каждый участок моего тела, я и невольно почувствовала жар, что скапливался в моем теле. Он мог воспламенить меня одними только глазами – они сводили с ума похлеще его рук.

И, возможно, так продолжалось бы вечность – я и он, и ничего больше – если бы Леонас не хмыкнул, пихая АрДжея в бок и вырывая его из вакуума. Они с Рикардо едва ли не хохотали от его насупленного вида.

Папа выглядел веселым, как и сеньор Джованни.

- Признаться честно, я предполагал подобный исход уже тогда, когда ты сидел на моей кухне и вел себя крайне странно, впервые придя в мой дом. Откровенно говоря, вел ты себя тогда очень и очень подозрительно!

Леонас рассмеялся, покачивая в руках стакан.

- Мы с Рикардо едва ли не хохотали, вслушиваясь во всю чушь, которую он нес. Но, Фредерика, ты отчаянная женщина. Я не верил в любовь с первого взгляда, пока она не случилась на моих глазах!

Он весело подмигнул мне, и я смущенно опустила голову вниз, глядя на мои пальцы. Легкая, веселая атмосфера расслабляла. Мужчины не говорили о своих делах, а лишь интересовались жизнью, словно на один единственный вечер забывая, что они мафиози. Передо мной были просто мужчины – не солдаты. Мой отец, мой жених, будущий свояк, близкий друг нашей будущий семьи, и названный отец моего жениха.

Простые люди, не более, соединившиеся в этот день ради очень важной цели.

Когда сеньор Джованни прочистил горло, привлекая к себе внимание, я взволнованно посмотрела на АрДжея, который только кивнул мне, намекая быть спокойной. Выпрямившись подобно струне в кресле, я старалась унять бешеный стук своего сердца, который норовил свести меня с ума.

- Что же, полагаю, мы все понимаем, ради чего собрались сегодня, - произнес он торжественно. Я затаила дыхание, чувствуя себя так, словно парю на небесах. – Энцо, пользуясь правом, предоставленным мне в этот особенный день, я прошу у тебя руки твоей дочери Фредерики для своего сына, АрДжея.

На мгновение на лице АрДжея вспыхнуло неверие, но он вдруг вздохнул, и широко улыбнулся, благодарно глядя в глаза Джованни. Папа наблюдал за этим с улыбкой, и я не могла насмотреться на лицо своего счастливого мужчины, которого переполнял трепет.

Папа коротко кивнул, почтенно склоняя голову перед Джованни. Он перевел взгляд на меня, улыбаясь и подбадривая. Подойдя ближе, он взял меня за руку, вынуждая подняться на ноги, и спросил, вкладывая в этот вопрос всю свою поддержку и любовь:

- Ты согласна стать его женой?

Мои глаза нашли глаза АрДжея, и этот ответ был предназначен только для него:

- Да!

Сеньора Мария рассмеялась, смахивая слезы, и папа вложил мою руку в руку АрДжея, который прижал меня к себе, шепнув на ухо.

- Я люблю тебя, Фред! Ты сделала меня самым счастливым человеком на всем белом свете!

Я улыбнулась сквозь слезы, обвивая его спину руками.

- И ты, любимый! Ты сделал меня самой счастливой женщиной на свете! Я люблю тебя! Я безумно сильно тебя люблю!

И в эту секунду не существовало никого – ни людей вокруг, сыплющих поздравлениями, ни всего остального бренного мира.

Только я и он.

И этого было достаточно!

***

Ужин удался на славу. Наблюдая за тем, как все с наслаждением поедают приготовленную мной еду, я чувствовала себя счастливой, довольной и радостной. После трапезы мужчины все же удалились в папин кабинет, по его словам. Обсуждать дела насущные, а я заварила ароматный чай, направляясь с подносом в гостиную, как вдруг меня обхватили чьи-то руки, обвивая талию, заставляя едва ли не перевернуть поднос.

- Ты с ума сошел! – сказала я, прыснув и подставляя шею поцелуям, которые пытались заклеймить каждый участок, которого касались. От греха подальше водрузив поднос на тумбу в холле, я обвила шею АрДжея руками, возвращая поцелуй, подозрительно оглядываясь по сторонам.

- Давай сбежим, - взмолился он, заставляя меня широко распахнуть глаза.

- Но наши семьи ...

АрДжей покачал головой, выглядя разморенным, и ластился ко мне, подобно коту.

- Они отлично проводят время и без нас, - усмехнулся он. – Пошли! Я хочу показать кое-что! У меня есть сюрприз для тебя!

Он протянул руку, выгибая бровь и словно предлагая мне сделку, от которой я не смогу отказаться. На секунду замешкавшись, я все же улыбнулась ему шальной улыбкой, и вложила свою ладошку в его сильную ладонь. Он потянул меня к себе, прижимая к своему боку, и мы так и покинули дом, в обнимку, направляясь к его машине.

- Куда мы едем? – спросила я подозрительно, чувствуя, как адреналин в моей крови зашкаливает. Запрыгнув в машину, я позволила АрДжею пристегнуть себя, и нежно наблюдала, как веселая улыбка расцветает на его лице.

- Ты все увидишь, дорогая, - проговорил он, переплетая наши пальцы, поднося мою руку к своим губам, запечатлев поцелуй на костяшках моих пальцев.

Больше он ничего не сказал. Мы ехали в тишине, наслаждаясь друг другом, наслаждаясь осознанием того, что нам осталось совсем мало, чтобы стать настоящей семьей. Прижавшись к его плечу, я смотрела на дорогу, озаряемою светом Луны, и когда мы подъехали к роскошному, красивому особняку, я даже приоткрыла рот от восхищения этим шедевром архитектуры.

- Что это ...?

АрДжей вышел из машины, обошел ее, и открыл передо мной дверь, протягивая руку навстречу нашим искушениям. Роскошный, огромный двор встретил нас лишь светом фонарей. В бассейне отчетливо виделся диск Луны. Я держала АрДжея за руку, с благоговением оглядывая этот прекрасный дом, и смутные подозрения начали прокрадываться в мою голову.

От догадок хотелось визжать.

АрДжей достал из кармана связку ключей, и не отпуская моей руки, отворил дверь. Нас встретила тишина и тьма, но вскоре он нащупал включатель, и теплый свет озарил все вокруг. Я с затаенным дыханием наблюдала за роскошным интерьером, дорогим убранством той красоты, что меня окружала.

- Это ...

АрДжей кивнула, обнимая меня за спины, укладывая голову на мое плечо.

- Я купил этот дом несколько дней назад, Фредди, - щепнул он мне на ухо, прихватив мочку губами. – Он напомнил мне ваш дом. Когда я впервые там оказался, то был заворожен тем, каким уютом и любовью ты его окружила. Что-то в этом доме напомнило мне те времена. Мне показалось, что нам было бы здесь уютно. Я купил его для нас, Фред. Для нашей семьи. Для тебя, себя и наших будущих детей!

Я не могла найти слов, чтобы описать весь свой восторг. Восприняв мое молчание за недовольство, АрДжей мгновенно оказался передо мной, обеспокоенно и взволнованно вглядываясь в мои заплаканные глаза.

Меня переполняло счастье.

- Тебе не понравилось? Мы всегда можем поменять его! Прости, я принял подобное решение, не посоветовавшись с тобой, но я так хотел сделать тебе сюрприз ...

Я не дала ему закончить, обвив его шею руками, приподнимаясь на носочки и затыкая его нелепый лепет, не имеющий никакого под собой основания, страстным поцелуем. Как он мог вообще так думать? Дом был великолепен!

- Ты невероятный! – шепнула я горячо меж нашими губами, когда спустя несколько минут, из-за нехватки воздуха, мы разорвали поцелуй. АрДжей выглядел не менее счастливым, чем я, а в его глазах читалось облегчение.

- Я так рад, что тебе понравилось! Я так волновался! Я всегда мечтал о собственном доме -большом, просторном и светлом. Из-за своего гребаного детства, я не долгое время не знал, как выглядит настоящая, любящая семья. Все это я увидел в тебе, Фредди! Я отчаянно хотел семью, я хотел жену, которая любила бы, в первую очередь, меня, а не то, что идет со мной в комплекте. Хотел ту, что встречала бы меня после долго тяжелого рабочего дня, успокаивая поцелуями. Хотел ту, что родила бы мне детей, и мы воспитали бы их с любовью, которой я был лишен. Я встретил все эти черты в теле, Фредерика, и сейчас, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать – я не жалею! Ни единой клеточкой своего сердца я не жалею этих тринадцать лет. Онеи научили нас любить, и я благодарен за это! Всегда буду благодарен!

Я всхлипнула, глотая слезы счастья.

- Я буду для тебя такой женой! - шепнула я, обещая ему, и чувствуя его губы на своих щеках. Он сцеловывал мои слезы, успокаивая меня поглаживаниями по спине, а я рыдала, не в силах успокоиться. – Я люблю тебя! Что мне сделать для тебя, мой любимый? Что мне сделать, чтобы ты чувствовал себя таким же счастливым, как и я?

Он вдруг улыбнулся, лучезарно и как-то благоговейно. Это напомнило мне самую первую его улыбку, подаренную мне в то утро тринадцать лет назад.

- Просто люби меня, Фред, и будь рядом. Ты – все, что нужно для моего счастья!

И эти слова предопределили всю мою дальнейшую жизнь.