Преследуемый безумием

Энцо

Я стоял посреди туманной пустоши, не зная, куда дальше двигаться, куда податься. Ничего нельзя было разглядеть за густой пеленой, перекрывающей весь обзор. Сплошное неведение, и ничего больше. Вскинув голову, я попытался рассмотреть хоть что-то на небе. Небо, как и все, что окружало меня в этот миг, молчало, не давая никаких ответов. Я лишь видел его очертания сквозь многочисленные тучи, затмевающие взор. Пасмурно и холодно, да еще и мрачно.

Что это было за место?

Я понятия не имел.

Решил идти вперед. Ноги сами понесли меня по ровной, длинной дороге, которой не было видно ни конца, ни края. Я пытался вспомнить, как тут оказался, но в голове была сплошная каша из самых разных обрывков воспоминаний, которые не желали складываться воедино. Что за чертовщина творилась вокруг? Как вообще я оказался в этом странном месте? И главное – как отсюда выбраться?

И есть ли вообще выход?

Неожиданно, интересная мысль пришла в голову.

Я умер?

Она заставила меня остановиться. Озираясь по сторонам, мотая головой из стороны в сторону и грозясь сломать себе шею, я пытался представить себе место, куда должен был попасть после смерти, если таковая все же наступила, но навряд ли то странное пространство, в котором я находился сейчас, было Адом. Уж тем более – Раем. Никаких вечных костров, никаких персиков – сплошной туман, от которого кругом шла голова. Тем не менее, шальная мысль плотно засела в голове, и не желала покидать ее так просто, как появилась. И что удивительно - вместо поглощающего всех страха за собственную жизнь, я почувствовал ничем не прикрытый восторг.

Сердце затрепетало. Глубоко вздохнув, я позвал:

- Донателла?

Я ждал дня своей смерти, чтобы воссоединиться с любимой женой. Всякий раз, когда пуля застревала в моем теле, я искренне желал умереть, но я не мог, потому что у меня было два ребенка, два наших малыша, о которых я обещал ей заботиться, но они уже давно перестали быть детьми. Сантино съехал, едва ему исполнилось семнадцать, полный намерения поскорее стать взрослым, и несмотря на все его глупые решения, мне ничего не оставалось, кроме как поддерживать его, потому что я был его отцом, а он был моим единственным сыном. Фредерика оставила меня в том же возрасте, выбрав свою затворническую жизнь, отринув все то благое, что сулила ей судьба, и с этим мне тоже пришлось смириться, потому что она была моей любимой и единственной дочерью – светом, озарявшим мою мрачную жизнь после смерти Донателлы.

Однако, каждый из наших детей выбрал свой собственный путь, и уже много лет следовал по нему, и теперь я чувствовал, что я могу уйти. Я могу, наконец-то, воссоединиться со своей женой.

- Донателла!? – позвал я вновь. Трепетно забившись, сердце сбилось со своего привычного ритма, застыв в предвкушении. Я побежал, выкрикивая имя жены, пытаясь дозваться до нее. Что-то подсказывало мне, что следовало лишь найти выход из этого странного места, и мы воссоединимся. Я не имел права останавливаться сейчас – в тот миг, когда финиш уже виделся за горизонтом.

С каждым моим шагом, туман постепенно рассеивался. Пасмурное небо недовольно взирало на меня со своей высоты. Вдали показался некий огромный силуэт. Побежав изо всех сил, я удивлялся силам, которые у меня были. Давно уже не молодой и не такой здоровый, каким был в самом расцвете своих сил, я был уверен, что сил мне придавала любовь, которая горела в моей груди также ярко, как и много лет назад, когда я только встретила Донателлу. Ни на секунду не угасая, она жила во мне, искренне веря, что однажды мы воссоединимся, и что-то подсказывало мне, что эта минута, наконец, настала.

Тень все приближалась и приближалась. Вдали определенно было что-то такое, что заслуживало пристального внимания. Я бежал и бежал, но чувствовал, как мне становится все труднее делать чертов шаг. Стиснув зубы, я приложил последние силы, чтобы двигаться вперед, но что-то тянуло меня назад, что-то не позволяло мне идти дальше, словно чьи-то невидимые руки крепко держали меня сзади. Я остановился, изнеможденный и уставший, и обернулся, но никого сзади не было.

Очередная проклятая пустота.

- Донателла?

И в этот раз ответом послужила тишина.

Силуэт все еще мелькал вдали. Я пустился вперед, находя в себе последние крупицы сил, чтобы проделать оставшееся расстояние до странной тени, видневшейся где-то далеко-далеко. Одновременно, эта тень казалась крайне близкой – протяни руку и коснись, но в то же время, я все шел и шел, и никак не мог достигнуть цели, а обстановка вокруг меня начинала крайне раздражать – для человека, всю жизнь привыкшего жить в напряжении и ожидании опасности, подобная подозрительность была вполне характера. Из чертового тумана могла выпрыгнуть абсолютно любая тварь, готовая вцепиться в глотку при удобно подвернувшемся моменте.

Я не мог позволить себе сдаться. Я должен был двигаться вперед, даже если это давалось мне крайне трудно. Я так долго ждал ее. Я так скучал по Донателле, что мысль о воссоединении подталкивала меня вперед.

Силуэт начинал виднеться четче, и, к моему огромному удивлению, это было нечто громадное. Недоуменно оглядываясь вокруг, я стал замечать, что и туман постепенно рассеивался. Вокруг виднелись бескрайние зеленые поля, и дорога – длинная и прямая, ведущая неизвестно куда.

Остановившись посреди своего пути, я задумался. Ничего не укладывалось в голове. Как долго мне следовало идти, чтобы достичь своей цели? Разве я недостаточно долго шел? Тридцать лет, прошедших в тоске и ожидании встречи, измучили меня до безумия. Я не хотел и не мог больше ждать. Я чувствовал, что мое время пришло.

Неожиданно, туман рассеялся окончательно, позволяя мне увидеть бескрайние просторы, окружающие меня с четырех сторон. Силуэтом, тенью, преследовавшей меня, было огромное ветвистое дерево, колышущееся от ветра, что трепал его многочисленные ветки. Оно казалось мне до боли знакомым, словно я прежде где-то его видел. Пристально наблюдая за ним, я подмечал определенные вещи, казавшиеся мне родными.

- Папа! – вдруг воскликнул кто-то звонким, веселым голоском. – Папа, ну давай же! Догоняй!

За огромным стволом дерева показалась чья-то темноволосая макушка. Резвое маленькое тельце подпрыгивало от нетерпения, и чья-то ручка помахала из-за дерева, призывая меня ближе. Послышалось ее шальное хихиканье, и я даже знал, что в эту минуту она, от нетерпения, прикусывает нижнюю губу и сжимает ручки в кулачки, зажимая большой палец остальными.

Господи, я знал этот голос. Он принадлежал веселой, ласковой, доброй девочке, которую я любил больше всего на свете. Я всего себя посвятил тому, чтобы сделать этого несчастного, побитого судьбой ребенка, счастливым, но так и не смог дать ей всего того, о чем мечтал с самого первого дня ее рождения. Я не смог сдержать обещания, когда-то данного ее матери.

Голос принадлежал моей дочери, жизнь без которой все последние годы моей жизни, казалась мне пустой и безнадежной.

Серой, безысходной и абсолютно бесполезной.

Не дождавшись от меня ответа, Фредерика любопытно высунула голову из-за дерева, выгнув темную бровь. На ней был желтый сарафан, усеянный многочисленными ромашками. Принт, самый, что ни на есть девчачий, как сказал бы Санни, но он ей так шел, что я всякий раз не мог оторвать от нее глаз. Волосы были собраны в аккуратный, высокий хвостик, который я научился делать после многочисленных провальных попыток привести ее волосы в более-менее порядочный вид. Смотря на меня большими, зелеными глазами, в которых была столь дорогая мне любовь и радость, я узнавал в ней того самого счастливого ребенка, которого я растил, обожая его всеми фибрами души.

- Папа, ну давай же! – ворчливо позвала она, замахав ручкой. – Твоя очередь меня ловить!

Я смотрел на нее широко распахнутыми глазами, не понимая, что происходит. Этой маленькой девочки уже давно не было – она выросла в красивую, но крайне упрямую и несчастную женщину, так похожую на свою мать. Тем не менее, сейчас передо мной был именно маленький, шестилетний ребенок – моя дочь, которая умела одной своей улыбкой стереть всю грусть из моих мыслей.

Заметив мою задумчивость и недоумение, она нахмурила бровки, осторожными шажками отойдя от дерева и замерев недалеко от меня. Наблюдая за моими движениями и непонимающе наклонив голову, она переминалась с ноги на ногу, сминая свои пальцы – еще одна привычка, свидетельствующая о том, что она волнуется и чувствует некоторую неловкость.

- Пап? – несколько неуверенно обратилась Фредди ко мне. – Папа? Что-то случилось?

Я усмехнулся, пожимая плечами. Голова шла кругом от всего происходящего вокруг, и от моего непонимания что делать дальше. Фредерика смотрела на меня своими большими зелёными глазами, пытаясь найти во мне ответы, но я и сам их не знал, чтобы поведать ей о них.

Чье-то появление сзади я скорее почувствовал, чем увидел или услышал. Сердце затрепетало от странного ощущения в груди, и я медленно повернул голову, судорожно вздыхая. Взирая на меня с доброй, нежной улыбкой, и глядя на меня мягко и влюбленно – как и всегда, на меня смотрела та, кому я давным-давно поклялся любить ее вечно – и в этой жизни, и во всех других, которые я когда-либо смогу прожить.

- Элла, - прошептал я, чувствуя, как слезы скатились вниз по моим щекам. Впервые за последние тридцать лет со дня ее смерти я позволил себе выпустить эмоции наружу. Сейчас они слезами выкатывались из глаз, поражая меня своим обилием. Я никогда не позволял себе показывать всей своей тоски по жене в присутствии детей. Особенно, в присутствии Фредди, ведь я понимал, что она будет чувствовать себя виноватой за то, что случилось много лет назад, и в чем, конечно, не было ее вины.

Элла не изменилась. Я жадно разглядывал ее обожаемый образ, пытаясь найти различия с тем, что я помнил, что навсегда запечатлелось в моих воспоминаниях, но она была все такой же – улыбчивой, сияющей, светлой. Облаченная в свой любимый желтый сарафан, она выглядела так, словно и не покинула меня на долгие тридцать лет, я вышла в магазин, и наконец вернулась, возвращая мне сердце, которое унесла с собой в могилу.

Впервые за последние тридцать лет я глубоко задышал, чувствуя, как свежий, чистый воздух заполняет мои легкие. Сердце радостно забилось, чувствуя, как все внутри оживает. Как долго мой мир был погружен во мрак? Как долго я не помнил, как правильно дышать? Вся моя жизнь остановилась в тот день, когда она умерла, и с того дня я уже не был прежним.

- Элла, - она улыбнулась, делая шаг ко мне. – Я так скучал по тебе.

Никогда еще мое сердце не было таким хрупким, как в эту секунду. Все вокруг ощущалось так, словно вот-вот эта прекрасная сказка исчезнет, и моя жизнь вновь вернется в прежнее русло, в котором не было ничего, кроме всепоглощающей тоски и горечи. Лучистые, большие глаза Донателлы смотрели на меня мягко, словно обещая долгожданный покоя.

- Я тоже скучала по тебе, любовь моя, - прошептала она, протягивая руку. – Я так долго тебя ждала. Пойдем со мной, дорогой, и обещаю, мы больше никогда не расстанемся.

Молочная кожа ее маленькой, прелестной ручки заблестела в лучах солнцах, которые только-только стали пробиваться сквозь угрюмые и злые тучи. Я готов был в ту же секунду кинуться в ее объятия, чувствуя, как меня переполняет восторг. Тридцать лет я ждал этой встречи, тридцать лет я жил в лютом страхе забыть ее, забыть свои чувства, которые трепетно хранил в сердце, забыть каково это – любить и быть любимым.

И теперь, наконец, я вновь был там, где и должен был быть – рядом со своей любимой женщиной, которую у меня так жестоко и рано отобрали.

Ее рука маняще застыла в воздухе, притягивая меня подобно магниту. Что удерживало меня от того, чтобы вложить свою ладонь в ее? Разве это не было тем, чего я так отчаянно желал все эти годы? Донателла ждала меня, как и я ждал ее эти долгие, бесконечные тридцать лет, и теперь, когда пришло время нам воссоединиться, я чувствовал, словно что-то удерживает меня, не позволяя сделать этот маленький шаг и взять ее за руку.

Что-то подтолкнуло меня вперед. Несмотря на странное чувство в груди, я нашел в себе силы сделать шаг навстречу к Элле, навстречу к будущему, в котором мы не будем разлучены. Она вытянула и вторую руку, раскрывая свои объятия, и я прибавил скорости, чувствуя, как все мое залитое слезами лицо, искрится счастьем от осознания, что теперь этой долгой и мучительной жизни пришел конец.

- Папа?!

Пелена, так внезапно заполонившая весь мой мозг, вдруг рассеялась, не оставляя после себя ничего – только горькую реальность. Солнце в очередной раз скрылось за облаками, погружая все во мрак. Я остановился, пытаясь понять, что произошло, как вдруг мою талию обвили маленькие, нежные ручки, не позволяя двинуться дальше.

- Папа?!

Я опустил голову, чувствуя, как становится трудно дышать. Фредерика смотрела на меня своими большими, зелеными глазами – глазами своей матери, и не понимала, что происходит, и почему я ухожу. Она испуганно вцепилась в меня обеими руками, не позволяя уйти, и выглядела так беззащитно, так уязвимо, что мое сердце болезненно заныло, желая подарить ей всю любовь, что горела в моей груди.

Я жил все эти тридцать лет ради нее.

- Папа, куда ты идешь? Папочка?!

Ее испуганный голосок окончательно вырвал меня из странного вакуума, в котором я, казалось, находился. Она цеплялась за мою одежду, за мои руки, почти в ужасе глядя на Донателлу, которая замерла вдали. Она все еще протягивала руки, наблюдая за мной, ожидая меня, но Фредди не давала мне уйти.

- Папочка! – захныкала она, пытаясь дозваться до меня. – Папочка, куда ты идешь? Не уходи, папа. Не уходи, мне страшно! Не оставляй меня!

Я опустился на колени, чувствуя, как она моментально обвивает меня маленькими ручками. Ее крохотное тельце затряслось от истерики, которой она была подвержена. От былого восторга, от которого все внутри в мгновение ока ожило, не осталось и следа. В груди была лишь ничем не восполняемая пустота, и желание защитить своего ребенка, желание дать ему все, что он только пожелает.

Сколько слез пролила моя несчастная девочка только потому, что окружающий мир так жестоко обвинил ее в том, чего она не совершала? И почему я был таким бессильным и беззащитным, что не смог защитить ее?

- Не плачь! – взмолился я, гладя ее по спинке. Та тряслась, оповещая меня о том, что она и не думает слушать меня. – Фредди, не плачь. Не плачь, моя милая!

Она покачала головой, заливая слезами мою шею.

- Ты тоже уйдешь! – рыдала она. – Все вы уходите! Вы все меня бросили!

Я прижал ее ближе, поднимая на руки. Обвив меня всеми конечностями, Фредди не позволяла мне сделать даже лишнего вздоха, боясь, что это отнимет меня у нее. Похлопав ее по спинке, я пытался успокоить своего несчастного ребенка, чувствуя себя самым бесполезным отцом на свете. Тридцать лет прошло со дня ее рождения, и, на протяжении всех тридцати эти гребаных лет, тень той трагедии, в которой она не была повинна, преследовала ее по пятам, не давая нормально жить.

Я взглянул на Донетеллу. Она все еще пристально смотрела на меня, точно в душу заглядывала. На ее лице продолжала сиять добрая улыбка, а в глазах читалось понимание. Я тоскливо взглянул на нее, улыбаясь грустно, но счастливо, держа в руках нашего обожаемого ребенка. Как долго она ждала его появления на свет, и как жестоко обошлась с ней судьба, не дав даже взять маленькую Фредди на руки. Сейчас Донателла наблюдала с ней с жадностью и любовью, впитывая каждое воспоминание. Порой я думал, как сложились бы наши жизни, если бы все пошло иным путем – если бы она осталась жива.

Но она умерла, и я научился с этим жить. Я научился заплетать волосы, не спал долгими ночами, когда у Фредди прорезались зубки или поднималась температура. Я играл с ней в куклы, читал ей сказки. Я научился пользоваться кухонной утварью, которая до смерти Донателлы была моим заклятым врагом. Я обязан был сделать это, если хотел дать своим детям все самое наилучшее, что они заслуживали.

Тоскливо улыбаясь, я наблюдал за каждой эмоцией на лице Донателлы, жадно впитывая все детали ее образа. Я так боялся забыть, как она выглядит, но как я мог забыть, глядя в светлое лицо своей Фредерики, слезы с которого с трепетом и нежностью утирал, понимая, что у меня осталась маленькая версия моей жены – такая же упрямая, крайне своевольная, не желающая никого слушать и слышать, если она сама в чем-то не уверена, но, определенно, такая же обладательница большого, доброго и любящего сердца. Донателла ушла, и ушла слишком рано, но она оставила мне после себя самое драгоценное сокровище, что когда-либо у меня было.

Нашу дочь.

Я подхватил Фредерику на руки, прижимая ее к себе. Мы с Донателлой смотрели друг на друга тоскливо, но понимающе. Она не осуждала меня, понимая, что я не возьму ее за руку. Не в этот раз. Ласково наблюдая за нами, Элла усмехнулась, коротко кивая.

- Не пойдешь? – спросила она в последний раз.

Я виновато опустил голову, покачав ею.

- Прости, - шепнул я, прижимая дочку к себе.

Я ... я знал, что Элла мертва. Я помнил ее холодное, бездыханное тело, и красивое, но абсолютно мертвое лицо. Она умерла тридцать лет назад, и сейчас она хотела забрать меня с собой. И я готов был уйти. В конце концов, как же трудно мне пришлось в этой жизни с тех самых пор, как ее не стало. Но разве были только ужасные дни? Разве не было ничего светлого?

И я вспомнил первые шаги своей дочери. Я вспомнил, как она произнесла свое первое слово. Я вспомнил, как мой сын впервые одержал победу надо мной в спарринге. Я помнил первую открытку, которая Фредерика сделала для меня собственными руками на свое четвёртое Рождество. Я вспомнил свадьбу своего сына. Я вспомнил рождение своих внуков. Я вспомнил лицо своей дочери, когда она смотрела на одного из самых могущественных мужчин клана на данный момент – и надежда, что всегда теплилась в моей груди, разгорелась с новой силой.

Уверенно взглянув в улыбчивое лицо Донателлы, я прошептал, горько усмехнувшись:

- Я не могу.

На мгновение все застыло. Элла замолчала, долгим, изучающим взглядом наблюдая за каждой эмоцией, что сменялась на моем лице – тоска, боль, радость, счастье, надежда, вера. Я хотел жить, несмотря ни на что. Я хотел увидеть, как дальше сложится жизнь наших детей. Судьба так рано отняла у них мать, и я не мог и не хотел оставлять их одних, оставлять их без отца.

Элла хмыкнула, коротко кивнув. Фредди стиснула меня в объятиях сильнее, и моя жена, моя любимая жена, тоскливо проследила за этим движением, словно искренне желая оказаться на моем месте. Потом она вновь посмотрела на меня своими чарующими глазами, и тихо, словно только для нас двоих, произнесла:

- Мы еще встретимся, - шепнула она, и я скорее прочел по ее губам, нежели услышал. Одинокая, горькая слезинка скатилась вниз по моему лицу. – Я люблю тебя, Энцо. И я безумно горжусь тобой, дорогой.

Больше не сказав ни слова, Элла отвернулась, и я только и мог, что смотреть, как удаляется ее фигура, растворяясь в дали. Мое сердце болезненно тянулось к ней, но я стоял на месте, не желая уходить и оставлять своего ребенка одного. Фредерика, как и я, наблюдала за тем, как Донателла исчезает, молча прикусив нижнюю губу.

Элла была права. Мы еще встретимся. Когда-нибудь, когда ничто на всем белом свете больше не будет держать меня, я смогу с легкостью оставить дорогих мне людей, чувствуя, что я сделал для них все что мог, дал им все, что было в моих силах – и тогда, тогда я знал, что мы обязательно будем вместе.

- Папочка, - позвала меня малышка, заставляя с улыбкой взглянуть в ее зареванное лицо и красные опухшие глаза. Ну а пока что у меня были дела поважнее, чем смерть. – Папа, ты ведь никуда не уйдешь? Ты ведь останешься со мной? Обещаю, я больше тебя не оставлю! Я буду самой хорошей дочерью, которую только можно представить!

Я усмехнулся, протягивая ей мизинец.

- Даешь слово?

Она фыркнула, обхватывая мой мизинец ручкой, как делала это всегда.

- Даю слово!

Фредерика спрыгнула с моих рук, кинувшись вновь прятаться за деревом, и лукаво показывая мне язык. Желтый сарафанчик колыхнулся на ветру, завязанные в хвост волосы подпрыгнули, а ее лучистое личико озарилось светом. Она была такой живой, такой радостной и счастливой – такой, какой я всегда мечтал ее видеть. Глупости, которыми она забила свою голову в столь раннем возрасте, забрали у меня мою драгоценную дочь. Однако, она ошибалась. Рождение нашего долгожданного ребенка сопровождалось невероятной трагедией, но Фредерика была так желанна нами, что я и подумать никогда не смел о некой абстрактной вине, которая должна была лежать на ее плечах.

Фредерика никогда не была проклятьем. Она была моим благословлением, моей верой в будущее и надеждой на счастье.

Я двинулся к ней, но не смог сделать и шагу. Мир вокруг завибрировал, закружил, и неожиданно начал рассеиваться. Все вокруг поплыло, и я кричал, не желая расставаться с дочерью, не желая и в этой странной реальности терпеть разлуку с ней. Жену я потерял. Она умерла много лет назад, и при всем своем желании, я не мог вернуть ее, но Фредерика была жива и невредима, но она казалась мне еще более недосягаемой, чем ее мать. Я не хотел вновь с ней разлучаться, но в очередной гребанный раз я лишь был поставлен перед фактом, и мне следовало вновь учиться делать это – жить с осознанием новой реальности, с которой оставалось только смириться.

Свет ударил в глаза внезапно, причиняя почти адскую боль. Я зашипел, болезненно зажмурившись. Меня определенно точно больше не окружала подозрительно пасмурная пустошь. Картинка сменилась на белоснежный, скучный потолок, на котором мерцала тусклым светом простая лампа. Не в силах пошевелить даже пальцем, я чувствовал себя крайне паршиво, ощущая всю беспомощность, которой был подвержен. В душе было не менее сильное смятение, не позволяющее мне понять, что вообще происходит вокруг. Я не помнил ничего – ни того, как я оказался в этом странном незнакомом мне месте, ни того, сколько я уже здесь нахожусь. Все вокруг казалось чужим за исключением тепла, что исходил откуда-то из района руки.

С большим трудом мне удалось повернуть голову и сосредоточить взгляд. Чьи-то каштановые волосы раскинулись на кровати, мягкие и пушистые. Я затаил дыхание, не веря своим глазам. Нежная ладонь согревала мою руку, делясь своим теплом. Исхудавшее и усталое тельце болезненно вздрогнуло, плечи напряглись, а спинка задрожала, оповещая о беспокойном сне девушки, но она продолжала держать мою руку, и несмотря на свою борьбу, ревностно охраняла мой покой.

На всем белом свете существовало лишь две обладательницы подобной пышной темной гривы волос, мягких и слегка волнистых. Шелковистые на ощупь, они манили своей красотой, и я не смог удержаться, как не мог и всегда, чтобы хоть раз коснуться их.

Тело мне не подчинялось, но я осторожно наклонил голову, и не смог сдержать слез, когда увидел свою дочь, дремавшую постели, крепко обхватив мою руку своей. Сердце трепетно заныло, и я с восторгом заметил, что это другая Фредди – Фредди, которая словно вышла из прошлого, встречая меня после долгого, крайне тяжелого сна.

Вздрогнув, словно почувствовав мое пробуждение, Фредерика распахнула свои прекрасные зелёные глаза, подпрыгивая на месте. Покрасневшие и опухшие от слезы, они взирали на меня с жадностью, лаской, и едва ли не кричали о том, как скучала их обладательница. Восхитительная темная грива волос всколыхнулась, падая на ее плечи, а глаза, лихорадочно блестя, нашли мои, и она заплакала, прижав мою ладонь к своему сердцу. Я не смог удержаться, чтобы не коснуться ее – осторожно высвободил руку, хоть это и далось мне крайне сложно, и пропустил сквозь пальцы мягкую прядку, убеждаясь, что это именно она.

Это была та самая Фредерика из прошлого – не монахиня по имени Донателла, а Фредерика Бианчи, моя дочь, которая оставила меня тринадцать лет назад, но теперь вернулась, и ее взгляд обещал, что больше она никогда меня не покинет.

Некоторое время мы молчали, и я мог лишь жадно впитывать каждую деталь ее столь родного образа. Я чувствовал, что хочу сказать так много, но мое тело все еще предательски отказывалось подчиняться мне, а во рту, словно издохло некое древнее существо, пугая меня тем, что я больше никогда не смогу открыть его. Я мог только смотреть и смотреть на свою любимую, единственную дочь, с болезненным счастьем осознавая, как же долго я ждал ее возвращения. Я уже и не помнил, когда видел Фредерику, настоящую Фредерику, в последний раз. Искренне боясь запомнить ее в монашеской рясе, и забыть, как она выглядела на самом деле, я всегда хранил ее фотографию в своем кошельке, подолгу наблюдая за ней во время очередных миссий, которыми старался завалить себя, чтобы не допустить собственной нелепой смерти от тоски и горечи.

Она так стала похожа на мать, что порой это вызывало у меня невыносимую тоску. Те же глаза, те же волосы, тот же овал лица. Иногда мне казалось, что она даже голос унаследовала от Донателлы. Было ли это насмешкой небес или же их милостыней, ниспосланной мне в тот день, когда я в одночасье стал вдовцом? Должно ли это было стать успокоением, доказательством, что Донателла осталась жива, пусть это и был теперь другой человек со своим собственным именем и жизнью?

Я верил, что все эти годы Донателлы была подле нашей дочери. Она жила в ней, и я знал, что она оберегала ее в те моменты, когда этого не мог сделать я.

Слабая, радостная усмешка вырвалась из моей груди, оповещая о том, что я все еще жив. Фредерика всхлипнула, ее тело крупно вдрогнуло, больше не напоминая каменное изваяние, и она осторожно наклонилась, пряча голову у меня на груди и обнимая меня, делая это настолько аккуратно и мягко, словно я был чертовой хрустальной вазой.

Если бы не проклятое ватное тело, я бы прижал своего ребенка к себе, но сейчас я больше походил на тряпичную куклу. Тем не менее, даже это не остановило меня от того, чтобы я прижался ближе.

- Папа, - прошептала она, обнимая меня. – Господи, папа, ты жив! Ты пришел в себя! Папа, я так тебя люблю. Господи, папа, я думала я умру! Я сделаю, что угодно, слышишь? Что угодно, только больше не пугай меня так! Я больше никогда тебя не оставлю, папочка! Я всегда буду с тобой! Я обещаю стать самой лучшей дочерью, которую ты только можешь себе представить! Я обещаю стать такой дочерью, которую ты заслуживаешь! Я клянусь тебе, папа! Я обещаю! Только умоляю тебя, не оставляй меня! Я люблю тебя, папа! Господи, я безумно сильно тебя люблю!

Я усмехнулся, чувствуя, как это дается мне крайне трудно, но слова, хоть и хрипло, и слабо, но вырвались из моей груди. Они отозвались приятной болью где-то глубоко в моем сердце, и перед глазами возник образ маленькой зеленоглазой девочки, так похожей на ту, что сейчас смотрела на меня заплаканными опухшими глазами.

- Даешь слово?

Она недоуменно взглянула на мой мизинец, который я слабо вытянул вперед, а потом лучезарная улыбка засверкала на ее лице, перекрывая собой все страдания, все страхи и волнения, что одолевали ее в последнее время. Обхватив мой мизинец всеми пальцами, она шепнула, глядя на меня с любовью и нежностью, как и я глядел на нее.

Я знал, что однажды она вернется.

Я верил.

- Даю папа. Я люблю тебя! Я не позволю тебе так бессовестно оставить нас одних в этом жестоком мире!

И я улыбнулся, чувствуя, как слезы катятся вниз по моим щекам, хотя плакать я не хотел. Больше не было причин для слез. Тем не менее, эта влага на моем лице оповещала о начале нового пути, и в этот раз делать первый шаг было легче, чем во все предыдущие.

В этот раз я был уверен, что в конце пути меня обязательно будет ждать счастье. Обнимаю Фредерику, я чувствовал, словно попал в те самые распростертые объятия Донателлы, за которой отказался следовать в том странном сне. Я не жалел.

Я знал, что она гордится мной.

***

Фредерика

3 месяца спустя

Порой папа бывал крайне упрям. Его невозможно было в чем-то переубедить, особенно в том, в чем он сам был абсолютно уверен, как он полагал. Санни был прав, говоря, что знаменитое наше с ним упрямство мы унаследовали именно от отца. Своим нежеланием принимать определенные таблетки и вечными пререканиями с доктором, он готов был довести меня до могилы, но что еще хуже – теперь ему вздумалось вернуться домой.

Стоя посреди нашей маленькой гостиной, и взирая на довольное лицо папы, восседающего в его любимом кресле, я думала о том, что нет ничего более невозможного, чем выйти из спора с отцом победителем. Торжествующе поглядывая на насупленное лицо тети Нэл, он все продолжал и продолжал ухмыляться, с благоговением оглядывая окружающее его знакомое пространство.

- Дома и стены лечат, - произнес он с улыбкой, заставляя тетю Нэл нахмуриться. Она фыркнула, окинув его с головы до пят недовольным взглядом, а потом ее глаза нашли мои, и она потребовала:

- Ну хоть ты попробуй объяснить этому упрямому ослу, что это неправильно!

Мне оставалось только беспомощно пожать плечами, водружая на стол пакеты с продуктами. Полный безысходности вздох вырвался из моей груди.

- Это бессмысленно, - проворчала я, качая головой. – Он все равно сделает по-своему.

Папа заинтересованно хмыкнул, поудобнее устраиваясь в кресле.

Спорить с ним не имело никакого смысла, этому жизнь научила мен еще с самого раннего детства. Оставив их с тетей Нэл одних, я направилась на кухню, принимаясь сортировать продукты по кухонным тумбам, думая о том, как же все-таки непривычно было возвращаться к каждодневной рутине, в которой особенно важное место занимала мысль о том, что следует приготовить на ужин. Расставлять йогурты по полочкам, крупы по контейнерам – все это казалось частью некой прошлой жизни, которая постепенно, но возвращалась в былое русло.

Во всяком случае, это помогало отвлечься, чему я была несказанно благодарна, потому что мысли об АрДжее не давали мне покоя. С этим следовало смириться, учитывая, что эти мысли грозились теперь преследовать меня вечно. Однако, винить было некого. Только себя.

Это получалось у меня в жизни лучше всего.

Тоскливая усмешка украсила мои губы, и не оставалось ничего другого, кроме как постараться согнать эти навязчивые, болезненные мысли. Погруженная в раздумья о тринадцати бессмысленно прожитых годах, чувствуя всю горечь уже давно минувших лет, я даже не заметила, как в дверном проеме, ведущем на кухню, застыла тетя Нэл, глядя на меня несколько настороженно, но со странным выражением на лице.

Удивлённо остановившись, я обернулась, наблюдая за тем, как быстро меняются выражения на лице тети. Выглядела она так, словно отчаянно хотела провалиться сквозь щемлю. Ее неловкость можно было ощупывать пальцами.

- Что-то случилось? – поинтересовалась я, недоуменно выгнув бровь.

Тетя Нэл усмехнулась, заставляя меня пораженно застыть на месте, уставившись на нее широко распахнутыми глазами. Она давно не смотрела на меня подобным образом – с добротой и лаской, к которым я привыкла с самого детства. Теперь же, казалось, я вновь вернулась на тринадцать лет назад. Все вокруг – люди, вещи – все едва ли не кричало о том, что время остановилось в этом маленьком мирке ради меня.

Этот мир ... он меня ждал.

Над кухней нависла напряженная тишина, от которой было неловко нам обеим. Заламывая пальцы, и не зная куда себя деть от желания сказать что-то, но совсем не зная, что именно, из-за полного отсутствия каких-либо слов, я продолжала топтаться на одном и том же месте, опустив голову и разглядывая шнурки на своих кроссовках. Это молчание длилось некоторое время, которое я с уверенностью могла бы оценить в целую вечность, прежде чем тетя Нэл вдруг произнесла:

- Не жмут?

Я подняла голову, не понимая, на что она намекает, но она указала на кроссовки, которые я с таким пристальным вниманием рассматривала мгновение назад. Они принадлежали ей.

Усмехнувшись, я покачала головой.

- У нас все также один и тот же размер, - произнесла я с улыбкой. – Поразительно, но многое осталось прежним. А многое изменилось до неузнаваемости.

Тетя Нэл вздохнула, коротко кивнув.

- Знаешь, мы могли бы сходить по магазинам, - предложила она, почесав шею кончиками пальцев. Глядела она в этот миг куда угодно, но не на меня. Тем не менее, эта ее просьба вызвала в моей душе ничем неописуемую радость. Я скучала по тем временам, когда была близка с ней так, как ни с кем другим, и мне хотелось это вернуть.

После того, как из мою жизнь покинули одни из самых важных людей в ней, чувство одиночества преследовало меня каждую свободную секунду. Семья была единственным источником моей радости, и я намерена была изгладить свою вину перед ними. Особенно, перед папой и тетей Нэл. Они не заслужили моего равнодушия.

- Это было бы отлично! – проговорила с я с улыбкой, закивав головой и заставляя тетю тоже улыбнуться. Несколько неуверенно, но она продемонстрировала мне ровный ряд своих белоснежных зубов, с каждой минутой выглядя более расслабленной, хоть и давалось ей это с трудом.

- Вот и славно. Давно я не ходила по магазинам.

Я фыркнула, согласно кивнув.

- Я тоже. У меня совсем нет одежды, за исключением тех нескольких футболок и этих штанов, что ты мне принесла. Я была бы рада провести с тобой время, тетя. Я ... я скучала по этому.

Тетя Нэл удивленно на меня посмотрела, но уже в следующий миг я ощутила, как ее нежные, ласковые руки сдавили меня в крепком объятии. Опешив, первые несколько секунд я не знала, куда деть свои длинные, такие надоедливые в этот момент руки, но потом неуверенно оплела ими ее спину, прижимаясь крепче. Странное чувство удовлетворенности в груди намекало, что это было именно тем, чего мне так отчаянно не хватало в последние несколько лет – свободы проявлять эмоции, не боясь напороться на осуждение.

- Прости меня, тетя Нэл, - прошептала я, пряча лицо в изгибе ее шеи, и чувствуя невыносимую потребность в том, чтобы произнести эти слова. Они дались мне легко, но в то же время настолько тяжело, словно все еще бремя вины лежало на моих плечах, хотя я искренне и отчаянно пыталась избавиться от него. – Прости, тетя. И спасибо. Большое тебе спасибо за то, что заботилась о нем все эти годы. Ты не оставила его одного, и за это я всегда буду в долгу перед тобой.

Она хмыкнула, отстраняясь. С удивлением я обнаружила слезы, которые катились по ее щекам, но она поспешно смахнула их, широко улыбаясь, и махнув рукой.

- Твой отец даже в шестьдесят два все еще остается моим любимым, но жутко упрямым старшим братом. Твоя бабушка отхлестала бы нас обоих тапком, если бы мы с ним не поддерживали друг друга.

Я усмехнулась, пожимая плечами.

- Что-то подсказывает мне, что скоро ты его начнешь хлестать тапками, если он будет и дальше продолжать хулиганить.

Она коротко кивнула.

- В этом вся суть твоего отца. Если и вбил что-то в голову, то его уже не переубедить. На самом деле, я даже рада, что он вернулся домой. Как он говорит - дома и стены лечат. Ты позаботишься о нем лучше всяких медсестер.

Я прыснула, но потом тяжело вздохнула, чувствуя, как впервые за последние три месяца страх потерять папу постепенно отпускал меня. Тетя Нэл неловко топталась на месте, словно искренне желая что-то сказать, и я удивленно взглянула в ее обеспокоенное лицо, пытаясь понять, что именно ее тревожит.

- Тетя?

Она долго смотрела мне прямо в глаза, точно заглядывая в самые потаенные уголки моего сердца, прежде чем сглотнуть, и произнести:

- Тот наш разговор ..., - ее голос был тихим, становясь еще более тише по мере того, как она говорила. – Я сказала тебе тогда много неприятных слов, Фредди, но, на самом деле, я не имела их в виду. Мне жаль, что тебе пришлось услышать так много жестоких вещей от собственной тёти. Порой я совсем не понимаю, что несу, будучи под властью эмоций. Мне просто ... Мне просто больно было видеть, как девочка, которую я в детстве любила таскать на спине, рушит свою жизнь, захлебываясь в страданиях.

Реплика прервалась на полуслове, и тетя Нэл тяжело вздохнула, присаживаясь на стул. Я достала из кухонного шкафа стакан, наливая ей воды из графина. Она благодарна кивнула мне, принимая живительную влагу из моих рук, и залпом осушив все содержимое, с тихим стуком водрузила стакан на стол, опустив голову, и сверля взглядом дощатый холодный пол под своими ногами.

Ее изнеможденный вид, ссутуленные плечи и уставшие глаза с пугающими синими кругами под ними, говорили о том, что она переживала о папе не меньше меня и Санни. Опустившись перед ней на корточки, я взяла ее ладони, умостившиеся на коленях, в свои руки, согревая и ободрительно сжимая.

- Тетя Нэл, - обратилась я с ней, обнимая ее и прижимаясь крепче. – Не описать словами, как я тебе благодарна. Ты всегда была для меня особенным человеком, с самого детства, и мне жаль, что из-за моей глупости, мы так отдалились. Ты не должна винить себя за те слова. Все, сказанное тобой, было правдой, хоть и жестокой, и беспощадной, но мне необходимо было это услышать. Мне жаль, что я причинила вам всем столько боли. Я постараюсь все исправить. Я обещаю.

Она усмехнулась, поглаживая меня по спине, после моих слов расслабляясь и вздыхая. Я чувствовала, что постепенно жизнь налаживается, возвращаясь в то самое русло, из которого я сбежала одним летним утром тринадцать лет назад. Тетя Нэл была рядом, делясь своим теплом, обещая мне, что я не загнусь от одиночества, и это ободряло.

Это вселяло надежду.

***

Вскоре после того, как я накормила папу, строго и внимательно проследив за тем, чтобы он выпил все таблетки, и уложив его спать в спальне, накрыв одеялом под его нескончаемые ворчания, появилось время расслабиться, не будучи гонимой волнением и беспокойством. Уперевшись в косяк двери, я наблюдала за тем, как папа с наслаждением разглядывает меня, отмечая распущенные волосы, каскадом струящиеся по моим плечам. На мне не было привычной монашеской робы. Больше нет. Было несколько непривычно в простых футболках и потертых джинсах, но у меня была целая жизнь для того, чтобы научиться жить.

Улыбнувшись папе самой ласковой и нежной улыбкой, на которую я была способна, я отошла от дверного проёма, проходя в комнату и взбираясь на постель. Папа усмехнулся, раскрывая свои объятия, и я положила голову ему на плечо, осторожно касаясь ладонью левой стороны его груди, и с благоговением чувствуя стуки его сердца.

Зарывшись головой в одеяло, я позволила себе провалиться в дрёму, наконец успокаиваясь и позволяя себе вздохнуть полной грудью.

Оно стучало. Он был жив. Он обещал жить.

Разбудила меня трель отцовского телефона. Резко раскрыв глаза, я ошалело оглядывалась вокруг, пытаясь понять, что именно пропустила, но вокруг все было спокойно. Папа размеренно дышал, прикрыв глаза, его грудная клетка медленно поднималась и опускалась, доказывая, что в его теле горит огонь жизни. Тем не менее, это не остановило меня от того, чтобы я осторожно пощупала его грудь, убеждаясь в том, что сердце его стучит.

Оно стучало.

Я улыбнулась, наконец, вздыхая. Накрыв его мягким одеялом, и убедившись, что он сладко посапывает, я осторожно встала с места, двигаясь, как можно тише, чтобы ненароком не разбудить его. Солнце постепенно скрывалось за горизонтом, а потому комната была залита последними лучами уходящего золотого диска, столь своеобразно прощающегося до завтрашнего дня. Несмотря на то, что апрель выдался достаточно жарким в этом году, погода обещала испортиться в течении недели, но сейчас, наблюдая за всей восхитительностью столь теплого заката, крайне трудно верилось в то, что это когда-либо изменится.

Дверь тихо скрипнула, стоило мне прикрыть ее. Взволнованно посмотрев на папу, я заметила лишь то, что он нахмурился, но не проснулся, продолжая мирно сопеть. Оставив его одного, и убедившись, что с ним все в порядке, я с некоторым трепетом пошла дальше по коридору, останавливаясь напротив высокой дубовой двери, нерешительно вцепившись в маленькую ручку, которую никак не могла набраться смелости повернуть.

По ту сторону двери была вся моя прошлая жизнь. Словно что-то толкнуло меня вперед, и я зашла, затаив дыхание и разглядывая столь родные глазу места. Комната осталась прежней, ничего в ней не изменилось. Казалось, даже кровать была заправлена также, как и в то утро тринадцать лет назад. Подушки были аккуратно расставлены у стены, на книжной полке все также стояла фотография, на которой были запечатлены я, папа и Санни.

Подойдя ближе, я с трепетом коснулась старенькой рамки самыми кончиками пальцев, возвращаясь мысленно в тот день, когда была сделана эта фотография. Тот миг пронесся перед глазами, словно все случилось мгновение назад. О том, что минуло долгих двадцать четыре года свидетельствовали лишь морщины на моем лице, и годы, что безжалостно летели вперед. Возвращаясь после просмотра новой части «Троллей», мы совершенно случайно набрели на некоего фотографа, раздающего бесплатные снимки. Брат хмуро глядел в объектив, я строила рожицы, восседая у папы на плечах, а сам он широко улыбался, крепко держа меня за ноги.

Хотелось отмотать время назад, и исправить все сделанные в порыве глупости ошибки. Я бы все отдала за один единственный шанс остаться в той постели, в то утро, с ним, давая себе шанс на счастье. Увы, но теперь все было потеряно.

Он был потерян для меня навсегда.

Абсолютно разбитая из-за одной единственной мысли, я села на край кровати, бездумно глядя в окно, наблюдая за опускающейся медленно тьмой. Я скучала по нему. Подавив всхлип, я вцепилась намертво в крестик, мечтая о том, чтобы увидеть его хоть один раз, даже если этот один раз станет последним. Слухи о том, что он уехал по работе на несколько месяцев дошли и до меня, и я не видела его с тех самых пор, как мы расстались в госпитале. Прижав к сердце крестик, я лишь взмолилась, чтобы все с ним было хорошо.

Господи, я так по нему скучала. Вся жизнь потеряла яркие краски с тех пор, как он ушел.

Глотая горькие слезы, я тоскливо смотрела вдаль, ощущая, как трудно даются мне вздохи. Понадобилось потерять его, чтобы ощутить, насколько безрадостна жизнь с его отсутствием. Все казалось мне таким серым, грустным и пресным без него. Без его улыбок, ехидного голоса, добрых, мягких глаз, и нежных рук. Он снился мне каждую ночь, и насколько же горько было просыпаться и понимать, что счастливы мы можем быть только в царстве Морфея.

Это была расплата за все мои ошибки. Мне был предоставлен шанс на счастье, но я в очередной раз глупо оттолкнула его, предпочитая и дальше захлебываться в собственных мнимых целях.

Пришло время расхлебывать все то, что я умудрилась натворить. Порой складывалось такое чувство, что мне всех жизней не хватит, чтобы все исправить.

Шмыгая носом и утирая влажные щеки, я встала с места, подходя к маленькой шкатулке, что одиноко стояла на письменном столе среди аккуратно сложенных в стопку книг. С улыбкой пройдясь по выцветавшим корешкам и вздохнув, я осторожно отодвинула их в сторону, прикасаясь к деревянной поверхности вещицы, простенькой, но в то же время уникальной. Когда-то шкатулка принадлежала маме, и там все еще хранились некоторые ее вещи – подвеска в виде капли, маленькие серьги, тоненький браслет. Немногочисленные драгоценности, доставшиеся мне в наследство от мамы, всегда вызывали некий трепет, и с усмешкой приподняв деревянную крышку, я замерла, неверующе глядя перед собой.

Сердце сделало внеочередной удар, пропуская дрожь по всему телу. Запустив подрагивающие пальцы на дно шкатулки, я обнаружила самую неожиданную вещь, о наличии которой даже позабыла, затолкав воспоминания, что отдавались болью в сердце, в самый потаённый уголок своей души.

Там было кольцо.

Маленький серебряный обруч, словно выплывший из прошлого, с красивым изумрудным камнем прямо по центру, принадлежал мне, и только мне. Больше никому. Дрожащими пальцами подцепив его, я поднесла ближе к лицу, разглядывая необычные витиеватые узоры, что соединялись под камнем. Взгляд интуитивно нашел зеркало, что было встроено в огромный шкаф прямо напротив, и я могла покляться, что цвет камня абсолютно схож с цветом моих глаз.

Это не могло быть совпадением. Господи, он и тут доказал, что он не такой, как все остальные мужчины.

Я смутно помнила то утро из-за туманных воспоминаний, алкоголя, что помутил рассудок и несомненной мигрени, последовавшей после пробуждения. Тем не менее, одно я помнила точно – кольцо появилось на моем безымянном пальце после той единственной ночи, что нам удалось разделить. Вернувшись тогда домой, я закинула его в шкатулку, не позволяя себе даже думать о подобном, но теперь, когда времени на раздумья появилось слишком много, я с трепетом и болью поняла, что он был серьезен с самого начала. Пятнадцатилетний подросток, который был готов пойти против всего мира только ради того, чтобы быть с той, кому подарил свое сердце.

Ноги больше не держали. Горький всхлип вырвался из моей груди, и я свалилась на колени, тяжело дыша и пытаясь найти в себе сил дальше, но в эту секунду мне казалось, что никакие усилия не помогут достичь этой цели. Не в силах остановить себя, я осторожно надела его на тот самый палец, на который надел его АрДжей далекие тринадцать лет назад.

И именно в этот момент боль затопила меня с головы до пят, придавливая к земле в неутихающих рыданиях, потому что осознание того, что я потеряла, наконец достигло своего апогея. У меня был шанс на счастье, с тем, кто заставил мое спящее сердце пробудиться от долгого и беспробудного сна, но теперь этот шанс был упущен, и все, что я могла сделать – смириться.

Пришло мое время страдать.

Только и оставалось, что распластаться на холодном полу, сверля потолок равнодушным взглядом и прижимая руку к груди. Боль и без того была неописуемой, выворачивающей и убийственной, но что-то подсказывало мне, что это только начало.

Худшее еще обещало дать о себе знать.

***

АрДжей

Несмотря на то, что умом я понимал – мое бегство ничему не помогло, признаваться в собственной слабости даже самому себе оказалось донельзя сложно. Три долгих месяца вдали от Чикаго, вдали от нее, нисколько не излечили мои раны, и не успокоили мое разбитое вдребезги сердце. Италия, что находилась на другом континенте, и работа, которой я постарался завалить себя с головы до пят, помогали отвлечься, но мысли о Фредерике все равно проникали в самую мелкую щель, а после разрастались до размеров смертельной опухоли, и грозились утопить меня в собственной боли.

Я вздрогнул, стоило кому-то осторожно коснуться моей руки. Реальность вновь заиграла перед глазами, а мелькающая впереди дорога все приближала меня к знакомому дому. Затылком я чувствовал, как мама обеспокоенно прожигает меня взгляд, но больше интересовал хмурый Рик, что сидел рядом, сверля меня своими темными омутами и грозясь прожечь дыру меж моих глаз. Я усмехнулся, выгибая бровь.

- Я, конечно, всегда доверял твоим навыкам вождения, но не хочу умирать в столь раннем возрасте и по такой нелепой причине. Следовало мне сесть за руль!

Я только махнул рукой, пропуская его слова мимо ушей.

- Я отлично вожу!

Рикардо фыркнул, качая головой.

- Это вне сомнений. Только вот в данный момент ты выглядишь так, словно дорога имеет для тебя самое ничтожное значение, и не думаю, что в таком состоянии с моей стороны было разумно позволять тебе вести.

Мои закатанные глаза были ему ответом.

- В порядке все со мной! – сказал я с усмешкой. – Просто, я устал. Часовые пояса, перелеты, все дела. Ну, ты понимаешь.

Рикардо, вероятно, не понимал.

- Ты вернулся неделю назад, - хмыкнул он, скептично вслушиваясь в мои глупые оправдания. Бессонница с недавних пор стала моим злейшим врагом, но даже она пасовала перед чувствами, что горели в груди. – Ты вообще спишь? Иногда мне кажется, что скоро у тебя пар будет валить от количества работы, что ты делаешь.

Мама закивала, подавая голос:

- В последнее время ты стал так много загружать себя работой, сынок. Тебе надо отдыхать, хоть немного.

Ее голос, полный тревоги и волнения, заставил меня виновато взглянуть на нее, но я постарался перевести все в шутку, не желая затрагивать эту тему. Даже самому глупому человеку на свете стало бы понятно, что я не от огромной любви буквально захоронил себя в деятельности клана. Несколько дней назад Леонас даже обещал вышвырнуть меня, если я еще раз посмею явиться на собрание с гребанными кругами под глазами, что уже некоторое время представляли из себя самый обыденный элемент моей внешности.

- Работы сейчас и правда много, - уклончиво заметил я, постукивая пальцами по колену, и ехидно усмехаясь, стоило Рику скептично выгнуть бровь. – Ладно, возможно и не так уж и много, но я хочу выкроить время для следующего месяца. Свадьба потребует много свободного времени, а я не смогу достаточно сосредоточиться, если буду занят.

Мысли о надвигающейся свадьбе испортили и без того паршивое настроение. Селина с некоторых пор все настойчивее пыталась стать частью моей жизни, и я даже ценил эти своеобразные потуги, которые она проявляла. Все чаще она стала посещать собрание женщин клана, старалась сблизиться с моей матерью и Шарлоттой, но ее усилия оканчивались полнейшим провалом. Мама была слеплена из абсолютно другого теста и чрезмерной инициативности, и энергичности несколько страшилась и сторонилась, предпочитая размеренную спокойную деятельность хаотичным действиям Селины. Кроме того, эта сумасшедшая девчонка имела некие собственные понятия о роли свекрови, и полагала, что работа с фондом утомляет маму. Вероятно, сама она привыкла лишь к светским мероприятиям и прочей бурде, но, во всяком случае, мне не следовало слыть умнейшим человеком на свете, чтобы понять, что маме она не нравится.

И несмотря на то, являлось ли этой правдой, в которой я был убежден, как ни в чем другом, мама никогда не сказала бы этого вслух, и уж тем более не сказала бы этого мне. Однако, меня это угнетало. Мама была важнейшим человеком в моей жизни, и я понятия не имел, как уживусь с женщиной, которая ей не нравится.

Оставалось искренне верить, что Селина сможет найти достойный и правильный подход к ней.

Однако, если с мамой еще имелись какие-либо надежды, насчет Шарлотты я был абсолютно уверен – с ней они не поладят никогда. В некотором роде они были чем-то похожи: достаточно самонадеянные, властные и гордые. И такие женщины, обе в равной степени рожденные быть лидерами, не терпели подле себя соперниц. Селина уже предвкушала свое будущее высокое положение, только вот она упускала, что Шарлотта была женой Капо. Никакие статусы не смогут преодолеть сам факт того, что Шарлотта собственноручно свернет ей шею, если она начнет выводить ее из себя.

Это обещало стать самым большим испытанием в моей жизни.

В очередной раз, вновь утонувший в водовороте своих мыслей, я упустил, что сказал мне Рик. Ехидное выражение на его лице свидетельствовало о чем-то веселом, но я только выгнул бровь, усмехнувшись.

- Я не расслышал, - извинился я, сворачивая на знакомую дорогу. С каждой секундой дышать становилось все тяжелее.

- Говорю – ты собираешься на медовый месяц?

Мои глаза едва ли не вывалились из орбит.

- Какой еще медовый месяц? – воскликнул я, поражаясь собственному ужасу от данной перспективы. – Я занят.

Порой работа бывала моим спасением, даже в самые темные часы жизни.

Мама нахмурилась.

- А если твоя невеста хочет этого? – поинтересовалась она хмуро.

Я лишь пожал плечами.

- Нам есть чем заняться и без глупых отелей с номерами для молодоженов, - заметил я, встречая ее задумчивый взгляд. Не желая больше продолжать эту тему, я с интересом обратился к ней. – Как обстоят дела с фондом?

Мама удивленно посмотрела на меня, но потом мягко улыбнулась.

- Все хорошо. Алессандро недавно встречался с представителями некой общественной организации, думаю, скоро у нас будет много дел.

Я усмехнулся, решив подойти к вопросу несколько иначе.

- Я слышал, Селина все рвалась уже влиться в семейное дело. Если она будет мешать тебе, только скажи мне. Я все решу.

Мама хмыкнула, взглянув на пейзажи за окном.

- Она искренне считает, что подобная работа должна меня утомлять, хотя куда утомительнее устраивать все эти светские ужины. Мне сорок шесть, но никак не семьдесят пят, и я с удовольствием провожу время с женщинами, которые делятся со мной своими историями. Твою невесту ... это ... не особо волнует.

В салоне воцарилась мертвенная тишина, и напряжение можно было щупать пальцами. Мама выглядела задумчивой, подперев рукой подбородок и наблюдая за тем, что творилось снаружи. Из раскрытого окна доносился детский смех, веселье ощущалось просто великолепным на вкус.

Решив хоть как-то разрядить остановку, я ехидно поинтересовался:

- Она настолько плоха?

Но в моем голосе слышалось лишь отчаяние. А мама выглядела так, словно не желала отвечать на этот вопрос.

От подобной перспективы ее спасло то, что мы, наконец, достигли пункта назначения. Вздохнув, я окинул взглядом дом, который вызывал у меня с некоторых пор самые противоречивые чувства. С одной стороны, это был ничем неописуемый, восхитительный трепет от осознания того, что именно здесь я познал весь вкус своей первой и единственной влюбленности. С другой стороны, это причиняло боль, ведь я не позволял себе думать о Фредерике на протяжении последних трех месяцев. Что-то подсказывало мне, что она так и продолжает сидеть в своей проклятой церкви, и вдвое усерднее молиться, теперь уже замаливая грешки за состояние собственного отца. Эта женщина убегала от самой себя на протяжении всей жизни. Я не сомневался, что один простой разговор не оказал на нее никакого влияния.

Тем не менее, стоило мне выйти из машины, как я сразу почувствовал, что происходит нечто странное. Дом словно ожил. Вокруг стоял приятный запах чего-то определенного сладкого, который шел из маленького окна, распахнутого прямо в сторону улицы. Я знал, что это окно выходило из кухни, и странное предчувствие чего-то необычно стало наполнять все мое нутро, стоило мне только вдохнуть этот сладковатый запах.

Пахло ... лимонами.

- Что-то не так, - пробормотал я, замерев на лужайке, подобно каменной статуе. Рикардо рядом удивленно взглянул на меня.

- Почему?

Я судорожно вздохнул, не зная, как словами описать то, что чувствовал в этот момент. Вспомнив то место, куда я пришел тремя месяцами ранее и обнаружил Энцо без сознания, подумалось, что теперь я попал в абсолютно другое место, хоть оно и соответствовало тому, что прежде. Тем не менее, я помнил это ощущение из прошлого, и мое сердце судорожно забилось, пускаясь галопом, и несмотря на все мои усилия, не поддаваясь никакого усмирению.

О том, что Энцо выписали из больницы, я узнал от мамы, которая и стала инициатором этого визита, искренне желая навестить старого друга нашей семьи. Я и сам обязательно встретил бы его, но мне куда труднее было смотреть его в глаза из раза в раз, потому что они напоминали мне о Фредерике. Тем не менее, некуда было сбегать от прошлого, его надо было лишь достойно принять, и научиться жить с ним.

Это было самым важным, который я усвоил за двадцать семь лет жизни.

Мы с братом застыли на лужайке, недоуменно переглядываясь. Рикардо выглядел задумчивым, вглядываясь в выражение моего лица, а я выглядел максимально глупо, таращась во все стороны, и пытаясь разубедить себя в том, что в этом доме помимо Энцо, в данный момент проживает женщина. Я помнил уют, с которым столкнулся, стоило мне впервые переступить порог этого дома.

Сейчас я чувствовал то же самое, что и тринадцать лет назад, в самый первый раз оказавшись здесь.

Это пугало, но и внушало некую веру неизвестно во что.

Мама прошла рядом с нами, стремительным и грациозным шагом направляясь к двери. Рик последовал за ней, а мне оставалось только плестись следом, будучи обуреваемым самыми разными чувствами, что полыхали в груди. Сцепив руки за спиной, я смиренно взобрался по ступенькам, и принялся ждать, стоило маме несколько раз постучать в дверь.

Долго ждать не пришлось. Спустя несколько секунд дверь сеньора Антонелла открыла дверь, встречая нас с лучезарной улыбкой.

- Добрый день, - поприветствовали они с мамой друг друга, обменявшись поцелуями в щеку. – Мы не помешали?

Госпожа Нэл усмехнулась, махнув рукой.

- Какое может быть беспокойство! – радостно воскликнула она. Я коротко кивнул ей в знак приветствия, и мне показалось, что она на долгую секунду задержала на мне свой взгляд, удваивая мои подозрения.

Интуиция никогда меня не подводила.

Что-то было не так.

- Как поживаешь, сеньора Антонелла? – поинтересовался я, скорее из вежливости, нежели из интереса. В доме запах лимонов становился лишь гуще, насыщеннее. Сладкий, приторный запах, смешанный с некой горчинкой, щекотал мне нюх, и я чувствовал себя крайне неловко, не понимая, что меня так беспокоит.

Пройдя внутрь, засунув руки в карманы, я принялся разглядывать окружающие меня вещи, замечая легкую суету во всем доме. Солнце заливало каждый уголок, на который только падал взгляд, и это странное чувство дежавю не отпускало меня, затрагивая каждую струну моей души.

Юркнув в сторону коридора, я оторвался от сеньоры Антонеллы, мамы и Рика, которые направлялись в гостиную в ожидании Энцо. Ноги сами несли меня вперед, двигая мое одеревеневшее тело в знакомом направлении, и если кто спросил бы меня, почему я все равно продолжал столь мазохистки причинять себе боль, то я не нашелся бы что ответить. Я просто хотел еще один единственный раз прочувствовать то, что чувствовал в то утро, только в этот раз я знал, что финал будет другим.

Я был уверен, что в той проклятой комнате сегодня никого не будет.

Тем и лучше. С каждым гребанным разом я чувствовал, что удавка на шее ослабевает. Может, мне и правда стоило пройти весь тот путь вновь, и, наконец, оттолкнуть все то, что продолжало меня беспокоить.

Надо было лишь убедиться, что все кончено. Надо было закончить все там, где и началось.

Бредя вперед бездумным шагом, я вслушивался в глухие стуки свое сердца, которое успокаивалось. С каждым шагом стук становился все более размеренным. Это было знаком того, что сердце постепенно училось жить в спокойном ритме, не испытывая всех радостей и страданий любви. Лишь на мгновение позволив себе остановиться, я заглянул на кухню, откуда шел столь сладкий запах. На плите стояло несколько кастрюль, и я усмехнулся, поняв почему так пахнет лимонами.

Сеньора Антонелла варила варенье. Тоскливая мысль о том, что Фредерика обожала их, была подавлена в ту же секунду, что и вспыхнула в голове.

Фредерики не было в этом доме. И это ложное чувство глупо меня обманывало.

Я был словно в тумане. Направляясь наверх по маленьким ступенькам, осторожно делая каждый шаг, и едва ли не считая их, я двигался наверх, желая закончить все там, где все и началось. Как бы глупо и символично это не звучало, но я хотел это сделать именно таким образом – убедившись в том, что комната пуста. Это проклятье должно было прекратиться именно там.

Я должен был освободиться из той клетки, в которой так бездумно и глупо залетел тринадцать лет назад.

Дверь в комнату Фредерики была распахнута. Все также тихо и спокойно, как и в прошлом, словно в этом доме и правда жили существа потустороннего мира. Лишь на миг позволив себе глубоко вздохнуть, я сделал шаг, что отделял меня от дверного проёма, готовясь поставить точку в этой гребанной вакханалии.

Сделал шаг, и совершил еще одну самую большую ошибку в своей жизни, когда в очередной раз не смог остановить себя от того, чтобы прийти сюда.

Сердце вновь сбилось с привычного ритма, который с таким трудом удалось наладить. Я ошарашенно застыл, ошалело и осоловело глядя вперед, не веря своим глазам, даже несколько раз глупо похлопал веками, искренне надеясь, что сейчас это безумное видение пропадет. Но женщина, что была в комнате, не пропадала. В комнате был все такой же идеальный порядок, из распахнутого окна дул прохладный весенний ветер, развевая ее каштановые волосы. Она скинула с себя домашние штаны, едва ли не убивая меня тем самым, а потом и футболку, оставаясь в простецком белом белье, которое все также олицетворяло ее чистоту и невинность. Ее кожа сияла, гладкая и восхитительно привлекательная, а желание прикоснуться к ней стало невыносимым. Откинув пышную темную гриву назад, она натянула на себя цветастое хлопковое платье, поправляя его, заправляя несколько прядей за маленькое милое ушко. На ней больше не было ненавистной монотонной ткани монашеской робы, а прекрасные волосы не были скрыты под опротивевшим головным убором.

Фредерика больше не была монахиней.

Она ушла.

Она освободилась.

Судорожный вздох вырвался из моей груди. Она просунула маленькие ступни в тапочки, и весело, даже как-то обыденно поинтересовалась:

- Кто пришел, тетя Нэл? Я слышала голоса ...

Тем не менее, стоило ей только повернуться, как она застыла, широко распахнул глаза. В эту самую секунду я чувствовал, что мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Помолвочное гребанное кольцо на моем пальце словно сдавило меня со всех сторон. Фредерика тяжело дышала, глядя на меня так, словно не верила своим глазам. В свою очередь, я своим собственным тоже не верил. В ее глазах читалась ничем не прикрытая радость, смешанная с тоской. Выглядела она так, словно искренне пыталась не кинуться в мои объятия.

Я скучал по ней. Дьявол, как же я по ней скучал.

Взгляд блуждал по ее лицу, отмечая нежность и влюбленность, что читалась буквально в каждой ее черте. Все повторялось, этому безумию не было конца. Все повторялось раз за разом, гребанное чувство дежавю накрыло меня полностью, хотя кое-что все-таки было другим.

Тогда, тринадцать лет назад, она не смотрела на меня такими глазами. Такими глазами на нее смотрел я.

Взгляд продолжал путешествовать по ее телу. Жадные, не поддающиеся контролю глаза, коснулись выреза ее платья, а потом и верхушки соблазнительных, несколько полноватых бедер. Я той самой чертовой ночи в «Рассвете», я не притрагивался к женщине, испытывая самое настоящее отвращение к сексу, и все еще будто чувствую приторный запах духов Селины. Она была тощей, рукам не за что было схватиться, тогда как то, что я видел перед собой, будило во мне все низменные желания в течении одной гребанной секунды.

А потом мой взгляд коснулся ее руки, и я готов был удавиться, заметив кольцо на безымянном пальце правой руки. Маленький серебряный обруч с изумрудным камнем был настолько хорошо мне знаком, что я даже опешил, понятия не имея, что думать. Проследив за моим взглядом, Фредерика как-то испуганно занесла руку назад, словно подумав, что я потребую побрякушку обратно, но я только и мог, что пялиться и пялиться перед собой, думая о том, насколько же изощренно в очередной раз надо мной посмеялась сука-судьба.

- АрДжей ...

Она была свободна.

Только вот в этот раз свободным не был я.

Дышать с каждой секундой становилось все сложнее. Я хотел уничтожить этот дом, не оставив ни одного гребанного камешка. Ее проклятый голос все продолжал и продолжал разноситься в голове. Резко отвернувшись, и совладав со своими эмоциями, я развернулся, кинувшись прочь куда глаза глядят. Кто-то понесся следом, и дом словно задрожал. Вылетев из него прочь, я помчался к машине, запрыгивая в нее и заводя мотор за какие-то считанные мгновения, краем глаза заметив, что Фредерика выбежала следом. Со всей дури понесшись вперед по дороге, понятия не имея, куда я вообще еду, я лишь видел в боковом зеркале, как она смотрит мне в след. Ветер безжалостно трепал ее волосы, развевал платье, но она выглядела такой разбитой, опустившись на колени прямо посреди дороги, что я едва ли не изменил собственного решения.

Тем не менее, я не остановился. Не в этот раз. Все было кончено, как бы больно с этим не было нам жить. Это она все закончила.

И даже теперь, если она уже и была свободна, вся проблема в том, что свободным не был я.

Она ушла ради отца. Не ради меня. И следовало бы мне уже остудить свою бедовую голову, потому что что-то подсказывало мне, что такими темпами вскоре я сойду с ума.

***

Мария

Родитель, познавший вкус боли, никогда не пожелает своему ребенку пройти через подобное. Я знала, какова боль на вкус, и последнее, чего я желала, чтобы мы сыновья всю жизнь прожили в подобном мраке.

В комнате стояла кромешная тьма, что было неудивительно. Время только-только близилось к трем часам ночи, но мне не спалось. Был ли тому виной дождь, что барабанил по окну, или же раздумья, в которых я пребывала с тех пор, как узнала, что Фредерика Бианчи сложила обеты – неизвестно. Во всяком случае, в ближайшие несколько часов я была уверена, что заснуть у меня не получится.

Неожиданно теплые руки обвили мою талию, притягивая ближе, и Алессандро зарылся лицом мне в волосы, целуя в шею, и прокладывая дорожку поцелуев вдоль моей щеки, пока не исследовал губами каждый сантиметр, что встречал на пути: щеку, левый глаз, нос, губы, подбородок – все, до чего мог дотянуться своими сладкими губами. Пальцы мягко сжали мои бока, притягивая ближе и буквально впечатывая в его грудь. Мне все еще не верилось, что тело с таким трепетом отзывалось на ласки, и с предвкушением ожидало продолжения. Когда-то давным-давно, все, что могли подарить пальцы мужчины – другого мужчины – лишь невыносимую боль.

До некоторых пор секс воспринимался мной, как нечто грязное, отвратительное, болезненное, что несомненно день ото дня вызывало у меня жгучее желание поскорее умереть. Каждый раз, когда я слышала шаги Рокко за дверью – а я могла определять их безошибочно – больше всего на свете хотелось повеситься, чтобы не переживать этот кошмар вновь. И так продолжалось долгие девять лет. Девять лет мучений, страданий и нежелания жить, пока он, наконец, не сгинул в Аду.

Тем не менее, Алессандро доказал, что мужчины умеют быть другими. Ласковыми, нежными, любящими и заботливыми. Он доказал, что существует нечто иное помимо насилия и грязного, болезненного секса – занятия любовью, которые дарят женщине не просто чувство эйфории, но и осознание того, что она красива, желанна и любима. Алессандро заставил меня в это поверить. Минута за минутой, поцелуй за поцелуем, он смог растопить лёд, которым было покрыто мое сердце, смог отогреть меня от вечного холода, и доказать, что я тоже достойна любви.

Каждый его достоин, просто каждый встречает его в особое, нужное для него время.

Я продолжала наблюдать, как одна за другой, капли дождя стекали вниз по огромному французскому окну. Алессандро, тем временем, растерял всякую сонливость, и уже нежно оглаживал мои бедра, приподнимая ткань халата все выше и выше. Несмотря на желание ответить ему взаимностью, утянуть в постель и позволить себе забыться в его объятиях, я нахмурилась, не в силах унять своего беспокойство, боли, что трепетала в моей груди от того, что мой несчастный, дорогой сын страдал.

Заметив мою некоторую холодность, Алессандро остановился. Он вздохнул, выпрямляясь во весь рост, и встал напротив меня, поворачивая меня к себе, укладывая руки на мои плечи.

- Вижу, ты совсем не настроена на шалости, - заметил он с усмешкой, заставляя меня улыбнуться и ехидно покачать головой.

- Разве ты не устал? Ты успел достаточно пошалить несколькими часами ранее, - сказала я, подходя ближе, кладя ладони на его слегка колющиеся щеки, и не в силах отказать себе, потянула его на себя, заставляя наклониться, а потом прижалась к его губам своими, не веря, что настал тот день, когда мои мечты о поцелуях, наконец-то, исполнились. Меня никогда, и никто в жизни не целовал. Рокко предпочитал разбить мне губу, нежели подарить столь примитивную ласку.

- Я еще не настолько стар, милая, - проворчал Алессандро, обнимая меня и прижимая к себе. – И рад бы повторить, ведь ты знаешь, что я преклоняюсь перед тобой и твоим телом, но я вижу, что ты думаешь о чем-то другом. Твои мысли далеко отсюда, даже если ты находишься в моих объятиях.

Его слова заставили меня виновато опустить голову, чувствуя себя нелепо и глупо. Тем не менее, Алессандро усмехнулся, чмокнув меня в щеку, и я приподняла веки, глядя на него снизу вверх.

- Прости, в последнее время я очень задумчивая.

Он коротко кивнул.

- Я заметил, - хмыкнул Алессандро. – Не хочешь поделиться со мной переживаниями?

Тяжело вздохнув, я попыталась найти правильные слова, которые описали бы всю сложность сложившейся ситуации.

- Эта девушка сделает моего сына несчастным, - произнесла я горько. – Он ей не нужен. Ей нужен его статус, и влияние, которое предоставит наша фамилия. Сам он нужен ей в последнюю очередь, она лишь хочет управлять им, чтобы добиться желанной власти. Мой сын и так настрадался, Алессандро. Я не хочу ему подобной участи. Он и без того перестал походить на самого себя. У меня сердце кровью обливается, стоит мне заметить его равнодушный, хмурый вид! И я не знаю, не знаю, что мне делать, чтобы помочь ему! Я бессильна! Я снова чуствую себя никчемной и бесполезной!

Воспоминания толчками лезли из залатанной дыры в мозгу, куда я запихала их огромными усилиями. Вспомнился детский плач, крики, боль – все то, чем можно было охарактеризовать прошлое. Этот гнусный человек, самый низкий из всех, кого я когда-либо знала, самоутверждался за счет доминирования над моими бедными, маленькими мальчиками. Порой это все еще снилось мне в кошмарах – опухшее от слез и побоев лицо моего старшего сына, и испуганные огромные глаза Рикардо, подобные блюдцам, стоило ему осознать, что пришла его очередь.

Мои мальчики так страдали, а я не могла их защитить. Я была слабой, трусливой и низкой женщиной, что искренне боялась собственной тени, не говоря уже о своем тиране-муже. Моим мальчикам причиняли боль, а я ничего не могла сделать.

И даже сейчас, когда прошло больше пятнадцати лет, я все еще была бессильна. Мой мальчик, мой старший сын страдал, а я не могла ничего сделать, чтобы помочь ему. И он грозился страдать вечность – сначала будучи ребенком, а теперь являясь взрослым человеком.

Я не могла этого допустить. Я не могла позволить, чтобы мой несчастный сын всю жизнь мучился из-за неразделенной любви, недосказанности и страхов. Я была в огромному долгу перед ним, и я хотела помочь. Я хотела доказать, что я смогу стать ему достойной матерью.

Всхлип нехотя, но вырвался из моей груди, и я зарылась лицом в грудь Алессандро, прижавшись щекой к гладкой коже, и чувствую под ухом размеренный стук сердца. Он прижал меня к себе, оставив поцелуй на макушке, и запустив руку мне в волосы. Массажными движениями расслабляя мое напряженное тело, он успокаивал, не наседая и не упрекая ни в чем. Алессандро в этом плане напоминал мне АрДжея. Они оба имели просто колоссальное терпение.

- Порой не все, чего мы желаем, в итоге становится нашим, - сказал Алессандро тихо, но твердо. – Ты не можешь говорить уверено на этот счет, моя дорогая. Многие пары в клане женились не из-за глубокой любви, но они смогли создать достаточно крепкие союзы. Иногда любовь приходит со временем. Может он полюбит ее. Кто знает?

Я напряглась, несколько отстраняясь.

- Все это глупость, Алессандро, - произнесла я хмуро. – Все эти бредовые слова в духе того, что «стерпится и слюбится», абсолютный фарс. Это лотерея, и не всем везет в этой игре, а я слишком дорожу счастьем своего сына, чтобы рисковать им подобным образом!

То была самая настоящая правда, и моя жизнь – самое яркое тому подтверждение. Когда-то я тоже верила в любовь. Я верила, что спасусь из отцовского дома в доме мужа, но попала в еще более ужасную тюрьму, чем та, из которой я сбежала. В словах Алессандро присутствовала своя доля правды, но не всем везло встретить любовь в навязанном человеке. АрДжей в этом плане походил на меня, и я могла с уверенностью сказать, что из этой затеи не выйдет ничего путного.

- Кто-то должен прекратить это, - вздохнула я тяжело, не в силах унять собственных тревожных чувств. – Алессандро, он и без того достаточно страдал. Если бы ... если бы мы раньше сказали ему о том, что Фредерика сложила обеты, прежде чем он сам узнал, то, возможно ...

Алессандро фыркнул, прерывая меня на полуслове.

- Это ничего бы не изменило, Мария. На тот момент ими уже было принято окончательное решение держаться друг от друга подальше, да и свадьба его была делом решенным. Кроме того, твой сын умотал в Италию подальше от всех этих страстей, и я даже могу его понять. Более того, они взрослые люди, милая. Я не собирался участвовать в этой глупой мелодраме, что между ними развернулась. Это их жизнь, так что они сами должны понять, что с ней делать.

Его слова отозвались в груди болью, потому что были абсолютно честными. Тем не менее, каждый человек нуждался в помощи, а каждый тонущий – в руке, что помогла бы ему всплыть на поверхность. Я знала это, как никто другой.

Заметив мое молчание, Алессандро вздохнул, и поцеловав меня в лоб, приподнял на руки и отнес в постель, накрывая одеялом, а потом забираясь следом, переплетая наши холодные ноги. Я приподнялась на локте, разглядывая его в свете Луны, и в который раз поразилась тому, насколько он был красивым. Тонкие, аристократичные черты лица, прямо нос, большие глаза и несколько пухлые губы, которые всегда встречали меня нежной улыбкой. Он и в этот раз улыбнулся, запустив руку мне в волосы, и перебирая их, что любил делать особенно сильно. Завороженная этим невероятным мужчиной, который принадлежал мне, только мне, без остатка, я наклонилась, едва ли не забираясь на него, целуя, и пытаясь в этот поцелуй вложить всю свою любовь, которую испытывала к нему.

- Я люблю тебя, - прошептала я, опуская и пряча лицо в изгибе его шеи. Его крепкая, мозолистая ладонь прошлась по моей спине, поглаживая и успокаивая, и он шепнул мне в ответ слова любви, поцеловав в ухо.

- И я люблю тебя, - сказал он тихо. – Я люблю тебя настолько сильно, Мария, что это стало смыслом всей моей жизни. Я блуждал во тьме до того дня, как встретил тебя, обуреваемый ненавистью и горем, но потом пришла ты, и внесла в мою жизнь столько счастья, что это все еще кажется мне чертовым сном, но никак не реальностью.

Я хмыкнула, с любовью оглаживая его щеки.

- Ты весь мой мир, Алессандро. Я никогда и не подозревала, что в человеческом сердце может быть столько любви. Но ты доказал мне, что это реально.

Он усмехнулся, целуя меня в губы, а после волнительного трепета поцеловал в лоб, шепнув на ухо:

- Спи! – посоветовал он, накрывая меня одеялом, и крепко обнимая. – Утра вечера мудренее, Мария. Никто не знает, что сулит завтрашний день.

И я честно попыталась заснуть, плотно прикрыв глаза, только вот выходило это из рук плохо. Осторожно ворочаясь, искренне не желая разбудить его, я пыталась думать, как же можно все исправить, как же можно подарить сыну то, чего он так отчаянно желал.

Вероятно, мои потуги не остались незамеченными, а тихие вздохи все не желали прекращаться, потому что Алессандро выдохнул, и я скорее ощутила, нежели поняла, что он открыл глаза.

- Мария ...

Я покачала головой.

- Мой сын обязан быть счастливым. Он заслуживает этого больше всех остальных, и если для счастья ему нужно разорвать помолвку, то он должен это сделать!

Алессандро фыркнул.

- До свадьбы осталось меньше месяца, - заметил он с насмешкой. – Ты даже ходила с этой девушкой на примерку свадебного платья!

Я хмыкнула.

- Ты сам сказал, что неизвестно что нам сулит завтрашний день. Происходят вещи куда более важные, нежели разорванная помолвка. По крайней мере, мой сын будет счастлив.

Алессандро тяжело вздохнул.

- Дорогая, послушай, - позвал он меня, заставляя напрячься. Я сжала одеяло в пальцах, готовясь выслушать то, что он скажет. – Я знаю твоего сына достаточно хорошо, чтобы с уверенностью судить о его личности. Он эту помолвку не разорвет. Можешь даже не надеяться на это. Прежде у него была некая отчаянность, и он мог выкинуть что-то подобное, но теперь он твердо намерен довести дело до конца, и я знаю, что он свое слово сдержит. Он всегда держит слово, Мария, кому, как не тебе, знать об этом. Это горькая, но честная правда. Этим он весь в тебя.

Он усмехнулся, поцеловав меня в макушку, а я прикрыла глаза, не в силах мириться в этими проклятыми превратностями судьбы. Выход обязан был быть. Он был всегда. Просто следовало лишь подумать и подождать.

- И что же мне делать? – поинтересовалась я глухо.

Алессандро пожал плечами.

- Смириться! – произнес он ехидно. – Подумать над тем, что ты наденешь на свадьбу своего первенца. Ну и предоставить уже Риччи список гостей. Или же ...

Я встрепенулась, мгновенно подпрыгивая на меня.

- Или? – воскликнула я с надеждой. Алессандро коротко кивнул.

- Или сыграть важнейшую роль во всей этой вакханалии.

Я выгнула бровь, недоуменно уставившись на него.

- Что ты имеешь в виду?

Он вздохнул, закидывая руку за голову.

- Как я уже сказал, - проговорил он с усмешкой. – Твой сын – человек слова, и он его сдержит и в этот раз. Но, есть один маленький нюанс.

- Нюанс? – я замерла, чувствуя, как трепетно забилось сердце. – Здесь возможна какая-то лазейка?

Алессандро рассмеялся, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, и протянув руку, коснулся моих прядей, пропуская их меж пальцев.

- Лазейка есть всегда, любовь моя. Главное – найти эту лазейку.

Мой мозг отчаянно заработал.

- Не томи! – взмолилась я. Прекрасно видя, что он уже придумал что-то, я не могла найти себе места.

Он кивнул.

- Даже, если твой сын не сможет разорвать помолвку, Мария, это ведь можешь сделать ты! – мои глаза пораженно расширились, и Алессандро поспешил объяснить. – В данном вопросе, то есть в вопросе женитьбы, твой голос может сыграть значительную роль. Ты его мать, Мария. Ты – мать Консильери. Ты сама не понимаешь, сколько власти находится в твоих руках, но сейчас ты можешь этой властью воспользоваться, и разорвать помолвку своего сына с неприятной тебе особой, от одного вида которой ты начинаешь бледнеть.

Его слова лихорадочно крутились в голове. Я не могла поверить в услышанное, но это обещало сработать. Это обещало дать моему мальчику еще немного времени. Я знала, что они с Фредерикой будут вместе. Шестым чувством предполагая это, я знала, что приложу к этому все усилия.

И если сейчас у меня появлялся шанс освободить моего сына от ненавистной ему Селины Риччи, я не намерена была этот шанс упускать.

- Ты думаешь, у меня получится? – поинтересовалась я несколько неуверенно у Алессандро, хотя в груди полыхал огонь решимости.

Он хмыкнул, глядя на меня с усмешкой.

- Если кто и может что-то изменить, Мария, то только ты_ - сказал он твердо. Устроившись поудобнее, он произнес. - Но я уверен, что с претензиями к семье Риччи ты не отправишься прямо сейчас, хотя временами твоя решительность бывает удивительной. Попытайся заснуть, любовь моя. А утром я, так уж и быть, как смиренный и благодетельный священник, помогу тебе придумать, как все это устроить.

Я рассмеялась, счастливая и радостная, вкладывая всю свою благодарность в страстный поцелуй. Алессандро перехватил инициативу, поднимая меня под себя, и единственное, о чем я могла думать в данный момент – насколько же судьба оказалась благосклонной, что дала мне второй шанс.

Когда-то я искренне верила, что из-за моей низости, слабости и трусости, утеряла право быть счастливой и искренне веря, что вина перед мальчиками не позволит мне этого.

Но теперь я была счастлива. И я намерена была сделать счастливыми других.

К слову, в этот раз Алессандро сам не заснул, и мне, в свою очередь, тоже заснуть не позволил.

***

Дождь все не прекращался, и лил, словно из ведра, и складывалось такое впечатление, что дождливая ночь сменилась еще более дождливым днем. Альберто остановил прямо перед домом Фредерики, и поинтересовался, следует ли ему ждать меня, но я только поблагодарила ему, и оповестила, что наберу, как только освобожусь. Когда его машине скрылась за углом, а ее размытый образ и без того с трудом прослеживался в этом водном водовороте, я направилась к крыльцу маленького, уютного и милого домика, что крайне необычно смотрелся своей приветливость посреди этого достаточно серого дня.

Легко и быстро взобравшись на крыльцо, я постучала в дверь, ожидая ответа. Он не заставил себя долго ждать. Послышались быстрые шаги, и дверь распахнулась, сталкивая меня лицом к лицу с женщиной, в которую безумно был влюблен мой сын.

Фредерика выглядела ничем не лучше него. Ее глаза были опухшими и красными, и прекрасно зная, как вообще выглядят глаза после многочисленных безостановочных рыданий, я могла с уверенностью сказать, что страдала она не меньше него.

Я знала, что она его любит. Ее лишь следовало немного подтолкнуть. Теперь, когда ничто не сковывало ее, требовался лишь маленький толчок, лишь легкое заверение в том, что еще не все потеряно.

- Добрый день, - поприветствовала я ее, водрузив зонтик в огромный горшок. Она пораженно продолжала смотреть на меня, а потом словно очнулась, закивав головой.

- Сеньора Мария, - произнесла она как-то обреченно, опустив глаза и неловко вцепившись в ручку двери. – Рада вас видеть.

Я хмыкнула, коротко кивнув.

- У тебя найдется свободная минутка? – поинтересовалась я. – Мне бы хотелось кое о чем поговорить с тобой.

Она недоуменно похлопала глазами, а потом пропустила меня внутрь, робко, но слабо улыбаясь. Я улыбнулась ей в ответ.

В доме никого не было. Удивленно оглядевшись по сторонам, я с интересом спросила:

- А где твой отец? И тетя?

Фредерика замялась, застыв в дверном проёме.

- Мой брат увез отца на обследование в Германию несколько дней назад. Они должны вернуться через две недели, - ответила она тихо. – А тетя ... тетя Нэл ушла за покупками. Скоро должна вернуться.

Я кивнула, даже радуясь подобному стечению обстоятельств.

- Вот и славно, - заметила я с улыбкой. – Нам удастся поговорить наедине. Именно этого я и хотела.

Фредерика провела меня в гостиную, где неделей ранее мы сидели, и немного понять, что за грохот послышался со второго этажа. АрДжей пулей вылетел из дома, а секундой спустя за ним вылетела и Фредерика, и именно в эту секунду я поняла, что шанс еще есть. Они любили друг друга, и они обязаны были быть вместе. История длиной в тринадцать лет не могла закончиться столь трагично.

Усаживаясь на диван, я с особым интересом стала в очередной раз разглядывать окружающие меня вещи. В отличии от Селины Риччи – Фредерика была всецело домашним человеком. Ее мало интересовали светские рауты, и шумным, пышным вечеринкам, где ей предстояло бы сиять или же угасать, она предпочитала тишину и уют своего дома. АрДжею нужна была именно такая женщина – домашняя, спокойная, та, что не будет что-либо требовать от него, и которой будет для счастья достаточно лишь благополучия ее семьи.

Фредерика сделала немало ошибок, но она любила его, и я была уверена, любила не менее сильно, чем он. Надо было лишь дать ей еще один шанс. В этот раз, что-то подсказывало мне, она не отступит от своего, если будет уверена в том, что не все потеряно.

Вскоре Фредерика вернулась с подносом, от которого шел приятный аромат крепкого чая. Я благодарно кивнула, порадовавшись этому, так как в этот холодный день и правда хотелось чего погорячее. Отхлебнув немного живительной влаги из миниатюрной чашечки, я с усмешкой заметила лимонное варенье, что стояло рядом с чайником.

- Это то самое варенье? – поинтересовалась я с улыбкой.

Фредерика, до этого самого момента пребывающая в некоем вакууме, удивленно взглянула на меня, несколько машинально кивнув головой.

- Да, - подтвердила она тихо. – Я варила его неделю назад, когда ... когда вы приходили.

Я хмыкнула.

- Любишь лимоны? – она незамедлительно кивнула, заставляя меня прыснуть. – АрДжей тоже их любит. Правда, у меня есть мысль, что он скорее любит тебя, нежели их, однако, с некоторых пор лимоны в нашем доме под строгим запретом. Однако, я пришла сюда поговорить не о лимонах, а о вас. Точнее, я хочу задать тебе вопрос, который задавала тебе прежде, и я хочу узнать, сможешь ли ты ответить на него сейчас.

Фредерика побледнела, и я заметила, как задрожали ее пальцы. Она судорожно задышала, заметавшись взглядом по разным сторонам, но потом опустила голову, ссутулив плечи. Ее вид заставил меня тоскливо вспомнить о прошлом. Она напоминала мне мою собственную версию из прошлого, особенно в тот самый момент, когда отношения с Алессандро вышли на новый уровень, но я искренне боялась того, что чувствую, веря, что не имею права на счастье. Мне казалось, что тем самым я предаю своих мальчиков, предаю память обо всей боли, испытанной ими.

- Я ...

Я не дала ей закончить.

- Ты любишь моего сына? – твердым голосом поинтересовалась я, не желая слышать ничего другого, кроме четкого ответа. Фредерика молчала некоторое время, но потом невесело усмехнулась, и тяжело вздохнув, произнесла:

- Это уже не имеет значения, - ее бесцветный голос пугал своим равнодушием.

Я покачала головой, усмехнувшись.

- Ты ошибаешься, - проговорила я с улыбкой, отхлебывая чая, в который добавила сладкого лимонного варенья. На вкус было просто превосходно. – Это всегда будет иметь значение. Счастье моего сына играет для меня первостепенную роль. И сейчас от твоего ответа зависит очень многое.

Она шокировано подняла глаза, находя своим взором мой, и уставилась на меня, как на восьмое чувство света. Она колебалась, страшилась, смущалась, но я отчетливо видела на ее лице, что она хочет этого. Она хочет его. Она хочет его себе, и больше никому.

- Я хочу, - прошептала она, глядя на меня в упор, найдя в себе силы произнести это, хоть и так тихо. Во всяком случае, я ее услышала. – Я хочу, но боюсь уже слишком поздно.

Я улыбнулась, качнув головой.

- Никогда не бывает поздно, моя дорогая, - произнесла я мягко, глядя в ее тоскливые глаза. – Этот миг наступает лишь тогда, когда мы опускаем руки. Сдаёмся. Ни в коем случае нельзя этого делать. Я могу уверить тебя в этом, сославшись на собственный опыт.

Она коротко кивнула, вздохнув.

- Все не так просто, - ее голос охрип, и она опустила глаза в пол, принимаясь сминать кончики своих пальцев. – Он женится, сеньора Мария. И более того, он разочарован во мне. Он меня ненавидит! Он даже видеть меня не хочет!

Всхлип вырвался из ее груди, и она смахнула слезы, что стали смачивать ее щеки. Шмыгнув носом, она взглянула на меня.

- Может и так, - согласилась я. – Но он все еще тебя любит, Фредерика. Я вижу это. Я знаю.

Она задышала чаще.

- Что я теперь могу сделать? – казалось, она задала этот вопрос самой себе. – Я все испортила. В случившемся со мной нет ни чьей виной, кроме моей собственной. Я так боялась быть счастливой, считая, что тем самым оскверняю святую память о моей матери, но я тоже человек, в конце концов. И я тоже умею любить. Какой же глупой я была, искренне считая такое ничтожество способной не поддаться этому чувству.

Я вздохнула, опуская голову.

- Моя дорогая, ты просто должна сказать ему все, что чувствуешь. Он должен это услышать. Я знаю, что ты намеревалась уйти из церкви и сложить обеты задолго до того, как в твоей жизни случились все эти трагичные события, и я знаю, что ты хотела уйти ради него. Для него. Он этого не знает, и он обязан узнать. Даже, если он не изменит своего решения, он имеет право знать. Он ждал так долго, он так долго грезил. Я немалое пережила в своей жизни: жестокого и деспотичного отца, мужа-насильника, нескончаемые кошмары, передозировку антидепрессантами и транквилизаторами. Я уже и не верила, что моя жизнь когда-либо наладится. Считала это невозможным. Но, знаешь, АрДжей доказал мне, что нет ничего невозможного. И теперь я хочу доказать это ему самому. Фредерика, девочка, ты должна ему сказать. Ты должна рассказать ему о всех чувствах, что пылают в твоей груди, и позволить ему самому решить, что ему нужно. Мой сын достаточно взрослый и умный мужчины, чтобы знать, что ему нужно в этой жизни.

Фредерика слушала меня едва ли не разинув рот, и из ее глаза катились слезы, рассекая пространство. Она смахнула их решительным движением, и произнесла:

- У меня нечего предложить вашей семье, - ее твердый голос звучал уверенно и серьезно. – У меня ничего нет: ни статуса, ни богатств, ни неземной красоты. Для вашей семьи этот брак не принесет никакой пользы. Он ничего вам не даст.

Я хмыкнула, пожимая плечами.

- Ты можешь дать моему сыну то, что ему нужно больше всяких богатств и прочего – любовь, которую он так искренне жаждет. Ему не нужен трофей, чтобы меряться ими с другими мужчинами. Ему нужна заботливая, любящая жена, что будет после работы встречать его на пороге их общего дома, и которая одним своим присутствием, снимет все напряжение, накопившееся на день. Дом должен стать его крепостью, а не тюрьмой, а для того ему нужна жена, самая настоящая хранительница очага в самом прямом смысле этого слова. Ему нужна любовь, Фредерика, и больше ничего. И это можешь дать ему только ты. Больше никто, - с каждым словом улыбка на моем лице становилась все шире. – Именно поэтому, я спрашиваю тебя еще раз, сможешь ли ты в этот раз ответить на вопрос, который я задала тебе тогда?

Целую долгую минуту Фредерика молчала, упорно разглядывая что-то вдали через оконную раму. Ее руки были сжаты в кулаки, а взгляд – серьезный и решительный, намекал, что она услышала то самое, что именно я пыталась донести до нее. Приподняв правую руку, она мгновение разглядывала странное кольцо, и что-то подсказывало мне, что оно имеет очень важное значение во всей этой истории.

Спустя минуту она посмотрела на меня сверху вниз, и уверенно проговорила:

- Да!

Я усмехнулась.

- Ты любишь его?

Она улыбнулась, закусив губу и запрокидывая голову назад.

- Да! – сказала она вновь. – Я люблю его! Господи, я люблю его! Только его!

Рассмеявшись, я воскликнула:

- Тогда скажи ему это! Иди, Фредерика! Он заждался тебя! Он ждал тринадцать лет!

Она глубоко вздохнула, спросив:

- Где он?!

Я махнула рукой в сторону двери.

- Он в церкви. Я попросила Алессандро задержать его на некоторое время, поэтому, если ты поторопишься, думаешь, ты сможешь его увидеть.

Она выбежала из-за стола, направившись к двери, блеснув яркой, счастливой улыбкой. В ее душе вновь разгорелось пламя надежды, угасшее с их расставанием, но любовь никогда не потухала, если все еще полыхала в груди. Лишь у порога она остановилась, посмотрев на меня, что последовала за ней следом.

- Спасибо вам! – горячо воскликнула она, кинувшись мне на шею, и обнимая меня что есть силы. – Спасибо вам, сеньора Мария! Я никогда не забуду этого! Я никогда не забуду вашей доброты!

Я усмехнулась, погладив ее по руке.

- Это тебе спасибо, - прошептала я, чувствуя, как слезы подкатывают к горлу. – Спасибо, что ты вытащила моего мальчика из тьмы, когда он сильнее всего в этом нуждался!

Именно она помогла ему стать тем, кем он являлся сейчас.

- Беги!

И она побежала. Я выбежала следом, напоминая о зонтике, но Фредерика уже унеслась вперед, не обращая внимания на дождь, и я была уверена, она бы не заметила, даже если бы мир перевернулся вверх дном. Стоя под дождем с зонтом в руке, я наблюдала, как ее силуэт медленно скрывается вдали. Она промокла до нитки, но не останавливалась, несмотря ни на что.

Удивленная сеньора Антонелла замерла подле меня с зонтом и несколькими пакетами.

- Куда это она? – воскликнула женщина, ошалело глядя на свою племянницу. Вероятно, никогда за все тридцать лет своей жизни, Фредерика не позволяла быть себе столь свободной.

- Навстречу своему счастью, - усмехнулась я, сверкнув счастливыми глазами.

Я верила, что они обретут то, чего так долго искали. Я верила в Фредерика.

Я верила в своего сына, и я намерена была сделать все, ради того, чтобы он был счастлив.

***

Фредерика

Я неслась вперед на бешеной скорости, прилагая все усилия, на которые только была способна, словно от этого зависела моя жизнь. Так и было. Ничто в этот момент не заставило бы меня остановиться несмотря на то, что капли дождя больно ударялись о мое тело, и я окоченела до ужаса, так как бросилась бежать в простом хлопковом платье в маленький горошек, и летних кедах тети Нэл Вся моя одежда промокла, и висела на мне, вызывая жуткое желание содрать все к чертовой матери.

Ничего не имело значения в этот момент.

Только он.

Едва завернув на знакомую улицу, я ужасом уставилась на машину АрДжея, которая вот-вот готовилась исчезнуть. Приложив все силы, чувствуя, как болезненно жжет в груди, и мне с каждой секундой все сложнее было сделать глоток воздуха, я кинулась вперед, прямо навстречу черному, великолепному Доджу, и решила, что даже если он проедет через меня, по крайней мере я умру в некоторой степени от его руки.

Но машины резко притормозила прямо передо мной, и я благодарно возвела глаза к небу, чувствуя, что сейчас свалюсь с ног. Но у меня не было времени. Я так боялась не успеть. Меня не интересовало ничего другое. И даже перспектива того, что он велит мне убираться прочь. Я лишь хотела сказать ему все, что я к нему чувствую. Все то, что так долго томилось в груди.

- Ты сдурела, сумасшедшая ты женщина? – закричал АрДжей, высовываясь из машины. Вероятно, он меня узнал, потому что ошалело таращился на мой безумный вид. – Какого хрена ты вытворяешь?! Какого хрена под колеса кидаешься?! Жить надоело?! У тебя совсем крыша поехала!!

Я вздохнула, пропуская его вопли мимо ушей, и обойдя, подошла к нему. Нас все еще разделяла проклятая дверца Доджа.

Окно было спущено. АрДжей шокировано глядел на меня, словно понятия не имея, что за демон в меня вселился, но это мало меня волновало в этот момент. Вероятно, выглядела я и правда ужасно со спутанными мокрыми волосами, безумным выражением лица, плотно сжатыми кулаками, и не менее мокром платье, которое в этот миг больше напоминало половую тряпку.

Сам АрДжей, впрочем, как и всегда, выглядел просто великолепно. Черный костюм в полоску, жилетка, галстук – стоило немалый усилий заставить себя сосредоточиться на то, за чем я пришла к нему.

- Выходи из машины! – потребовала я, уперевшись руками в бока, пытаясь вернуть дыхание в норму. АрДжей ошалело уставился на меня, но я повторила, теперь уже куда громче. – Выходи из машины!

- Какого хрена ...?

Я не дала ему закончить. Вцепившись рукой в ручку двери, я остервенело дернула ее на себя, едва ли не вырывая. АрДжей выглядел так, словно вот-вот готовился звонить в полицию.

- Нам надо поговорить! – взмолилась я, глядя на него с мольбой в глаза. – Прошу тебя, это не займет много времени. Пять минут! Мне надо с тобой поговорить! Умоляю тебя, позволь мне сказать тебе кое-что!

Он нахмурился, сердитым, обиженным взглядом принимаясь сверлить дорогу перед собой.

- Я думал, ты уже сказала все, что хотела! – несколько озлобленно кинул он, и машинально кивнув, я произнесла:

- Да, - потом до меня дошел смысл сказанным им слов, и я замахала руками. – То есть, нет. Да, то есть ... О, Господи, просто дай мне пять минут! Выходи из машины!

Закричав, я вцепилась в его руку, едва ли не отрывая ее, и он все-таки вышел из салона автомобиля, сразу оказываясь под ливнем.

- Довольна? – поинтересовался он ехидно.

Ему нельзя было оставаться под дождем. Он мог заболеть.

- Ты промокнешь, - заметила я. – Давай поговорим в другом месте.

Он выгнул бровь, окинув мой вид недовольным взглядом.

- И это ты мне говоришь!?

Я закатила глаза, не вслушиваясь в его ворчания. Схватив его за руку, перехватив ладонь по крепче, и с восторгом ощущая все его тепло, я потащила его в сторону беседки, что находилась в саду церкви. На пути мне встретился отец Алессандро, что выглядел донельзя веселым, словно просматривал в очередной раз самую смешную комедию, диву давясь глупости героев, а также мать-настоятельница Августина и сестра Магдалена, что помахала мне рукой.

- Сестра Донателла! Давно не виделись!

Я махнула ей рукой.

- Я больше не сестра Донателла!

Почему-то эти слова заставили сестру Августину довольно хмыкнуть.

Наконец, мы с АрДжеем оказались в беседке, укрытые от дождя мощной куполообразной крышей. Он зачесал повлажневшие волосы назад, засунув после руки в карманы, и недовольно стал сверлить меня взглядом, смущая и вызывая в моей душе самые разные оттенки эмоций.

- Ты так и будешь молчать! – раздраженно воскликнул он. – Пять минут уже прошли!

Я закивала, соглашаясь с его словами.

- Я ... я ..., - я так много хотела сказать ему, но стоило увидеть его, как все мысли перепутались и вылетели из моей бедовой головы. Тем не менее, наткнувшись на его злой взгляд, я поспешила собраться. – Я ... пока я бежала, у меня в голове было столько слов, столько всего, что я хотела сказать тебе. Но теперь все эти слова словно вылетели из моей головы. Я хочу сказать тебе так много, но я не знаю, с чего начать!

Он фыркнул.

- И что ты предлагаешь? В очередной раз мне самому вытягивать их из тебя?! Это ты хотела поговорить. Мне этот разговор не нужен. Ты уже все сказала!

Его слова пулей вонзились в сердце, но я покачала головой.

- Я знаю, - произнесла я, глядя ему в глаза, несмотря на страх быть отвергнутой. Я лишь хотела сказать ему. Сеньора Мария была права. Он заслуживал услышать эти слова спустя тринадцать лет ожидания. – Я знаю, что ты обижен, и я прекрасно понимаю твое нежелание говорить со мной и видеть меня. В тот день ты спросил меня, значили ли что-то эти тринадцать лет, и я побоялась, я вновь побоялась сказать тебе правду, но сейчас я готова сказать это!

Он ехидно усмехнулся.

- А ты не считаешь, что мне это уже не нужно?

Я хмыкнула, безумно улыбаясь. Он недоуменно наблюдал за моим выражением лица.

- Я приму любое твое решение. Я приму его достойно, и обещаю после этого никогда тебя не тревожить, но я должна сказать тебе это!

Он кивнул, махнув рукой, и я заговорила:

- Тогда, в тот проклятый день, ты спросил у меня значили ли что-то тринадцать лет, что связывали нас невидимой нитью. Они значили для меня все, АрДжей. Ты значил для меня все. Ты стал центром моей вселенной, вокруг которой вращалась моя жизнь. Ты стал единственной любовью всей моей жизни, и сейчас этих невысказанных слов накопилось так много, что я хочу кричать на весть свет о том, как сильно я тебя люблю!

Глаза АрДжея стали размером с блюдца. Он едва ли даже рот не открыл от удивления, но потом как-то судорожно вздохнул.

- Что ...

Я подняла руку, призывая его молчать.

- Не говори ничего! – попросила я. – Только слушай! Пришло твое время слушать, а мое говорить! – сил у него хватило только на короткий кивок. Набравшись смелости, я решила выложить ему абсолютно все. – Я ... я намеревалась уйти из церкви еще задолго до смерти Тины, задолго до новости о твоей женитьбе, папиной болезни и всех остальных прочих нюансов. Я лелеяла эту мысль последние шесть лет, но определенные обстоятельства, страхи и прочее тормозили мое решение. Это всецело моя вина, и я это признаю. Но я хотела сделать это ради тебя! Я хотела дать тебе то, чего ты заслуживаешь, и я хотела дать шанс на счастье себе, потому что не могу представить себя счастливой без тебя. Ты – единственное, что мне нужно. Ты единственное, что когда-либо было нужно мне. Да, я не влюбилась в тебя с первого взгляда, как это случилось с тобой, но я ощутила эту любовь каждой клеточкой своего тела. Она не менее яркая, чем твоя. И я знаю, что, возможно, это неправильно, но все мы разные, АрДжей. Кому-то достаточно мгновения, взгляда, чтобы понять – это их человек, но других нужно время, чтобы обдумать каждую деталь. Но это не делает мою любовь неполноценной. Я люблю тебя каждой клеточкой своего сердца. Ты все для меня, АрДжей. Я с ума схожу от того, что не вижу тебя! Я так скучаю по тебе, что мне хочется просто забыться вечным сном, в котором мы будем вместе. Я люблю тебя! Господи, я так тебя люблю! Мне жаль, что я так долго не могла решиться сказать тебе это, но эти чувства распирают меня изнутри. Я больше не могу их держать в себе. Я должна была тебе сказать это. Ты заждался. Ты ждал тринадцать лет. Ты заслужил, чтобы я открыла тебе свою душу.

Выражение лица АрДжея было хмурым, пораженным, несколько шокированным и обескураженным. Он запустил руку в волосы, принимаясь ходить из стороны в сторону, не глядя при этом на меня. Между нами воцарилось гробовая тишина, разбавляемая звуками непрекращающегося дождя. Вскоре он остановился, и жестко поинтересовался:

- И что ты предлагаешь мне теперь делать, Фредерика? – закричал он, пылая праведным гневом. Я стойко встретила его ярость, полностью понимая его злобу. – Я женюсь, гребанный Дьявол, женюсь, Фредерика! Что ты теперь предлагаешь мне делать? Чего ты хочешь от меня?!

У меня была мысль смиренно опустить голову, и сказать ему, что он волен сам выбирать дальнейший его путь, но ревность захлестнула меня с головы до пят. Мне вдруг вспомнила его невеста, ее крайне самодовольный вид и абсолютная уверенность в том, что она сделает его счастливым, тогда как она даже не знала, почему он ненавидел свое собственное имя.

- Она тебе не подходит.

Мой собственный уверенный голос удивил до мурашек даже меня саму. АрДжей уставился на меня неверующе, словно ожидал подобных слов в последнюю очередь, но я стоически перенесла его взгляд, и повторила:

- Она тебе не подходит!

Он громко фыркнул, глядя на меня с усмешкой.

- А ты? Ты, значит, подходишь?!

Это вернуло меня с небес на землю, возвращая в реальность и несколько усмиряя мой разбушевавшийся пыл. Я вздохнула, но найдя что ответить, но от одной мысли, что таким, каким всегда его видела я, однажды его будет видеть другая женщина, у меня все внутри свело от боли.

- Ты спишь с распахнутыми окнами даже в самую холодную ночь, потому что все еще побаиваешься закрытых помещений и чувства беспомощности. Словно всегда оставляя себе путь для побега, если случиться что-то страшное. Ты говоришь, что любишь бургеры и прочий фаст-фуд, хотя на деле терпеть подобное не можешь, но не из-за вкуса или вредности такой пищи, а из-за того, что они навевают на тебя воспоминания о прошлом, когда никто о вас с братом не заботился, кроме вас самих. Когда ты зачитываешься книгами об Астрономии, ты смешно высовываешь язык, зажимая его зубами. Ты любишь домашнюю еду. Тебя раздражают шумные люди, от них у тебя болит голова. Единственное возможное исключение – Шарлотта. Ты можешь часами застревать в книжном магазине. Тебе нравится работа по дому. Я знаю о тебе все! – воскликнула я, не в силах сдержать эмоций. – Все! Знаю все, вплоть до твоего любимого мультфильма в детстве, тогда как эта девушка даже не знает, что ты терпеть не можешь, когда тебя зовут именем твоего проклятого отца! Так что, да, если сравнивать между мной и ней, то я тебе подхожу! По крайней мере, в этом плане. Она сделает тебя несчастным! Я уверена в этом! Я это знаю, потому что я знаю тебя!

АрДжей молчал. Он задумчиво глядел мне прямо в глаза, заглядывая точно в душу, а потом сделал шаг вперед, и мое дыхание вновь сбилось, а сердце пустилось по всем внутренностям, пугая меня своей стремительностью. Затаив дыхание, я старалась верить в лучшее.

Пожалуйста, молила я Господа Бога. Пожалуйста, дай мне еще один шанс.

АрДжей замер передо мной, сверля взглядом, прожигая внутренности и мое трепыхающееся в его ладони сердце. Усмехнувшись, он поинтересовался:

- А ты разве не делала меня несчастным?

Это стало неожиданным для меня ударом. Едва ли не зарыдав, я кивнула, стоически выдержав это обвинение. Оно было абсолютно заслуженным.

- Ты прав, - согласилась я, глотая слезы, и подобно ребенку стирая их пальцами. – Я причинила тебе немало боли. Я и сейчас причиняю, я знаю. И учитывая мой глупый характер, возможно, я еще не раз причиню боль близким мне людям. Но если ... если бы ты только дал мне еще один шанс! Я умоляю! Я докажу, что достойна тебя. Я докажу, что все эти тринадцать лет значили для меня очень много. В тот день я наговорила тебе много глупых слов, но знаешь, окажись мы в прошлом, я бы вышла на порог своей комнаты и поинтересовалась бы как тебя зовут. А потом, возможно, пригласила бы тебя в кино, потому что ты чудесный! Ты невероятный, АрДжей, и мне не верится, что ты тринадцать лет принадлежал мне! Я хочу тебя отпустить! Я желаю тебе счастья, очень много счастья, пусть даже оно не будет у тебя со мной, но я не могу тебя отпустить! Ты настолько глубоко проник в мое сердце, что мне удастся забыть о тебе, только вырезав его. Послушай! Послушай же! Оно бьется только ради тебя! Оно твое, АрДжей!

Схватив его за ладонь, я прижала ее к левой стороне своей груди, позволяя ему прочувствовать всю мою любовь путем телесного контакта с моим дрожащим телом и громко бьющемся сердце. АрДжей судорожно задышал, его пальцы тоже мелко подрагивали, однако, стоило мне отпустить его, как вдруг его взгляд натолкнулся на кое-что другое.

Пальцы вспорхнули к шее, и вцепились в крестик. Я охнула, не понимая, что происходит, тем не менее, его вопрос расставил все по своим местам.

- Крестик! – процедил он сквозь зубы. – Откуда он у тебя?!

Я сглотнула вязкую слюну, взглянув ему в глаза. Не хотелось затрагивать ту неприятную и болезненную ситуацию не только потому, что они нехило ударили по моей гордости, но и потому, что я даже не хотела упоминать об этой девушке рядом с ним. Но АрДжей не зря был самым умным человеком, которого я знала в своей жизни. Ему не стоило особого труда сложить некоторые факты из ранее озвученных мной слов, и он побледнел, отходя подальше.

- Ты встречалась с Селиной, - прохрипел он. – Ты узнала о свадьбе от нее.

Я отвернулась, не желая вообще говорить об этом девушке.

- Я ...

АрДжей приблизился вплотную.

- Это правда, ведь так? Она приходила к тебе. Это из-за нее ты меня оттолкнула в тот день. Не гребанные слухи, а алчная сука. Что она тебе сказала?!

Я покачала головой, не желая это комментировать.

- Это неважно! – отмахнулась я. Все раны, вскрытые в тот день, начинали вновь кровоточить, причиняя невыносимую боль.

АрДжей грозно навис надо мной, воскликнув:

- Фредерика!

Я вцепилась в свои волосы, отходя подальше.

- Да, проклятье, да! Я встречалась с твоей невестой! Она сказала мне пару неприятных слов, но это сейчас не важно. Я не хочу о ней говорить. Я не хочу, чтобы ты о ней говорил.

Тем не менее, он был настроен серьезно.

- Что эта сука успела тебе наплести? Что она сказала? Ты расскажешь мне все, Фредерика, иначе клянусь, я пытками вытяну из тебя каждое гребанное слово!

Я тяжело вздохнула, отворачиваясь от нее.

- Ее слова были жестокими, но в них была доля правды, оттого и больнее всего, - сказала я, невесело усмехнувшись, и вновь поворачиваясь к нему лицом, на котором застыло горькое выражение лица. Разведя руками, я указала на себя. – У меня ничего нет, АрДжей. Мне тридцать лет. Большую часть своей сознательной жизни, я прожила понятия не имея ради чего. Я здраво оцениваю свою внешность, и понимаю, что я не самая красивая женщина, которые когда-либо встречались у тебя на пути. Мой отец простой водитель, и у нас нет несметных богатств. У меня нет ни статуса, ни влияния, ничего. У меня нет ничего, что я могла бы тебе предложить! Я и без того испортила тебе жизнь, ты бы предпочел ввязаться в проблемы из-за нежелательной невесты? Я ничего не могу дать тебе, АрДжей. У меня ничего нет! Ничего!

Внезапно он схватил меня за локоть, припечатав к своей груди. Я судорожно вздохнула, глядя на него снизу вверх, и отмечая болезненное выражение его лица.

- Разве я когда-либо просил у тебя что-то? – процедил он сквозь зубы. – Разве мне что-то было нужно кроме твоей любви? Почему ты в очередной гребаный раз даже не удосужилась рассказать мне о том, что произошло. Ты всегда говоришь, что тебя лишили выбора, лишали его на протяжении всей жизни, но будь ты проклята, Фредерика, ты поступила со мной точно также. Мне ничего от тебя не нужно. Я просто хочу, чтобы ты меня любила!

Его голос был полон отчаяния, и я положила ладони на его щеки, всхлипывая. Он выглядел абсолютно дезориентированным, как и я, но надежда, что вспыхнула в моей груди, начинала разгораться с бешеной силой.

- Я просто боюсь стать для тебя обузой. Я боюсь, что однажды ты проснешься ты поймешь, что я не стоила всех этих страданий.

Он усмехнулся, взглянув на меня с горькой улыбкой.

- Ты стоила всего.

Я наконец позволила слезам пролиться. Дождь постепенно утихал, погода успокаивалась, как и буря в моем сердце. После долгих раздумий, я, наконец, нашла в себе силы сказать то, что хотела больше всего:

- Не женись на ней! – взмолилась я. – Прошу тебя, не делай этого! Дай мне шанс! Я никогда более не попрошу о подобном, но не отталкивай меня, не оставляй. Дай мне шанс, и я обещаю, что до конца жизни буду доказывать тебе, что ты принял правильное решение. Я знаю, что опоздала, но, пожалуйста, сделай для меня исключение. Я люблю тебя. Я не могу без тебя жить. Я не могу без тебя дышать.

АрДжей нахмурился, но было видно, что он сходит с ума не меньше моего. Он сглотнул, запуская пальцы в волосы, потом со всей силы пнул ногой скамеечку, что она пошатнулась и завалилась на бок.

- Мне нужна жена, - сказал он прямо. Я затаила дыхание, понимая, что настал момент истины. – Я не собираюсь более играть во влюбленных подростков. Мне двадцать семь гребанных лет, черт возьми! Я хочу семью. Хочу детей. Если ты не готова к подобному шагу, но не смей играть моими чувствами, вновь выворачивая все у меня изнутри. Я устал от этой вакханалии, Фредерика. Или так, или никак. Решать тебе.

На самом деле, я нечастно представляла себе этот момент, но, если бы кто спросил у меня о том, что я чувствую, я бы ответила, что абсолютно счастлива.

Сняв кольцо с безымянного пальца, я положила его на ладонь АрДжея, сжимая его руку. Он, кажется, все еще не верил во все происходящее, так как таращился на меня, широко распахнув глаза. Тяжесть, что не давала мне спокойно вздохнуть на протяжении всей жизни, медленно рассасывалась, и я никогда прежде за всю свою недолгую тридцатилетнюю жизнь не чувствовала себя такой счастливой.

Подойдя к АрДжею, я приподнялась на носочки, беря в ладони его лицо и глядя ему прямо в глаза.

- Я люблю тебя, - прошептала я, вкладывая в эти слова всю любовь, на которую была способна. – Я хочу, чтобы ты женился на мне. Я обещаю сделать тебя счастливым. Если ты только еще один раз позволишь себе выбрать меня, я обещаю, я сделаю все, чтобы ты не пожалел о своем решении. Я люблю тебя. И именно поэтому, я готова. Я готова на все, если рядом будешь ты, и я буду держать тебя за руку, даже если против нас ополчится весь мир. Это стоит того. Ты стоишь всего!

Из левого глаза АрДжея выкатилась слезинка, которую я поспешила утереть, несмотря на то что все мое лицо напоминало одно большое озеро. Солнце медленно выглядывало из-за мрачных туч, намекая, сменить слезы на улыбки. АрДжей посмотрел на меня, тяжело дыша, обнимая, осторожно и трепетно, прижимая к груди.

- Ты даже представить себе не можешь, как долго я ждал этих слов. Как долго я ждал тебя!

И когда его губы накрыли мои, весь мир исчез, и остался только он, его любимые руки, сладкие губы, и невыносимое влюбленное сердце, которое принадлежало мне. Как и мое – ему. И я постаралась вложить в этот поцелуй все: свое недоумение от нашего первого знакомства, своё изумление нашей единственной ночью, свою благодарность за его нежность и любовь.

Отныне более не было преград. Я принадлежала ему, а он мне, и с усмешкой, обнимая его и не в силах оторваться от его губ, я думала о том, что зря недооценила того четырнадцатилетнего мальчика. Он доказал, что всегда добивается поставленных целей.

И изумрудное простое колечко, купленное у нищей старухи много лет назад по совершенной случайности, сверкающее на безымянном пальце, было тому самым ярким доказательством.