Глава 17
АрДжей
Прошло несколько недель с того проклятого вечера, но слова Фредерики продолжали раз за разом прокручиваться в голове. В моем организме алкоголя было столько, что я уже не пьянел, и это раздражало еще больше, потому что даже гребанная выпивка, казалось, была настроена уничтожить остатки моего искреннего желания жить. Хотелось забыться, но я не знал, как это сделать. Ничего не помогало, и я вновь возвращался к круговороту безумия, в котором варился с того самого дня, как Фредерика поставила точку в истории нашей связи.
Я поднес бутылку ко рту. Из овальной формы вывалилось несколько капель, и поняв, что коньяк закончился, я отшвырнул его подальше. Бутылка врезалась в стену, разлетаясь на мелкие, мелкие осколки. Развалившись в кресле, я считал чертовы звезды на небе, которое виднелось из моего распахнутого окна, думая обо всей гребаной жестокости жизни. Разве по закону жанра после всего дерьма, пережитого мной по милости папаши, я не должен был уйти закат с любовью всей моей жизни, которая залечила бы мои раны и сделала меня самым счастливым?
Прекрасно! Я даже в этом плане умудрился облажаться.
В дверь постучались. Закатив глаза, я откинул голову на спинку кресла, делая вид, что не слышу. Не хотелось никого впускать, ни с кем говорить, никого слышать, и опять сталкиваться с проклятым сожалением в их глазах. Всякий, кто знал о Фредерике и видел мое нынешнее состояние, прекрасно осознавал, что она приложила к этому руку.
Но стук повторился. Несмотря на мое отчаянное игнорирование, он продолжал и продолжал раздаваться, выводя меня из себя. Раздраженно прикрыв глаза, я приготовился расчленить того, кто ломился в мою комнату, не давая мне и дальше предаваться собственной тьме.
Но это была мама.
- Я не помешала? – спросила она тихо, входя после нескольких стуков, которые все также остались без внимания. Вздохнув, я еле заметно качнул головой. Я сомневался, что она это заметила, однако, мама все равно прошла внутрь, и встала передо мной, сверху вниз глядя, как меня штормит от боли.
Усмехнувшись, я поинтересовался:
- Ужасно выгляжу, да?
Она тяжело вздохнула, приседая на стул, который придвинула к креслу. Тревога и волнение читались в каждом ее жесте. Протянув руку, мама коснулась теплой ладонью моего лба, откидывая черные пряди назад. Они раздражали меня, продолжая лезть в глаза, и теперь, когда я мог видеть мир не через призму собственных волос, стало хоть как-то легче.
Хотя нет. Не стало.
- Когда ты в последний раз спал? – спросила мама укоризненно, обеспокоенно ощупывая мои щеки. Я фыркнул, пожимая плечами. – Когда ты в последний раз ел? Сынок, это больше не может так продолжаться!
Я вздохнул, осторожно убирая ее руку от своего лица.
- Со мной все в порядке.
Она покачала головой, упрямо подсаживаясь ближе.
- Я твоя мать, - произнесла она тихо, но твердо. – И я вижу, что ты далеко не в порядке.
Святое дерьмо, как же я хотел сейчас просто провалиться в беспробудный сон, но спать я не хотел. Еще больше я сейчас не хотел говорить с мамой – мое психическое состояние оставляло желать лучшего, и вымещать на ней собственную боль и злобу на весь внешний мир я хотел в последнюю очередь. Однако, мама упорно не желала уходить и оставлять меня одного. В этом плане она оказалась куда более упорнее моего брата – тот пытался дозваться на меня в течении нескольких недель, но в итоге мы разругались, и теперь я чувствовал себя еще хуже.
- Я хочу побыть один, - прошептал я, когда сил терпеть пристальный взгляд мамы, пронизывающий меня до мурашек, не представлялось более возможным.
Она хмыкнула.
- Я не могу оставить тебя сейчас одного.
Ее рука осторожно обхватила мою ледяную ладонь, пытаясь согреть. Встав с места, мама плотно затворила окна и принесла с кровати плед, закутывая меня в него. Какую пользу мог принести этот ничтожный клочок шерстяной ткани я не знал, но навряд ли он мог согреть мою душу, которая пребывала в вечном льде с того самого дня, как Фредерика ушла.
- Все кончено, - прошептал я спустя некоторое время, когда терпеть эту ненавистную тишину становилось невозможно. Она давила на меня со всех четырех сторон, грозясь оставить от меня одни ошметки, и я уже больше не мог держать в себе всей той тьмы, что накопилась внутри за последнее время. Она требовала высвобождения. – Через несколько месяцев я женюсь на Селине, и тогда моя жизнь превратится в Ад. А что еще хуже – я боюсь, что потащу ее за собой. Во всем этом дерьме нет ее вины, но она станет частью этого, и будет страдать. Она будет страдать, потому что однажды захочет большего, нежели моя холодная почтительность, а я не смогу дать ей этого, как бы я того не хотел. И тогда она будет страдать, мама, а я буду тем, кто будет причинять ей эту боль. В конце концов, я все-таки ублюдочный сын Рокко Скудери. И, возможно, это у меня в крови – причинять женщинам боль.
Сначала я причинял боль самой дорогой мне женщине – своей матери. Теперь я готовился стать источником страданий той единственной, что должна была стать моей женой.
Ублюдок выиграл в этой битве. Запоздало, но я это понял, и теперь мне казалось, что я слышу его злорадствующий хохот.
Мама смахнула слезу, обхватывая мое лицо ладонями. Я посмотрел в ее любящие, темные глаза, пытаясь найти там страх, который преследовал меня все подростковые годы, но сейчас я находил там только нежность, любовь и ласку.
- Ты не такой, каким был он, - прошептала она, всхлипывая. – Ты ... ты ведь мой сын. Ты, в первую очередь, мой сын. Пусть даже в тебе и течет его кровь, но в тебе течет и моя кровь тоже. Ты никогда не был похож на Рокко, и никогда не уподобишься ему. Поверь своей матери, дорогой. Он был слаб. Его слабость проявлялась в желании доминировать, но он не мог доминировать ни над кем, кроме беззащитной женщины и невинных детей. А ты ... ты выше этого. Ты невероятно сильный, сынок. Ты ... ты смог выстоять, когда никто из нас этого сделать не смог. Ты поднял на ноги меня, брата, всю нашу семью, и ни разу не пожаловался. Ни разу не упрекнул кого-либо из нас в том, что остался один в столь трудное для нас время. Ты вселяешь в меня надежду, что я не такая жалкая и слабая женщина, какой я всегда себе казалась. Ты и твой брат – лучшее, что со мной когда-либо случалось. И ты не должен сравнивать себя с отцом. Он был другим человеком. Жестоким и слабым. Ты не такой, АрДжей, и никогда таким не был. У тебя большое, доброе сердце, мой мальчик, и оно у тебя живое. Оно бьется. Ты умеешь любить, сынок. Он не умел.
Я горько усмехнулся, опуская голову.
- Я умею любить, мама, - шепнул я, закусив губу. Ком застрял где-то в груди, и не давал мне нормально вздохнуть. – Я умею любить. Но я не умею любить других. Только ее.
Святое дерьмо, но я так хотел разреветься в эту минуту. Никогда за двадцать семь лет я не позволял себе показывать истинных чувств, что пылали в моей груди. Мне было больно, мне было страшно, как и всем, кто окружал меня, но я понимал, что если я сделаю это, если я обнажу свои чувства и позволю эмоциям возобладать над своим разумом, то я потеряю надежду на то, что когда-либо смогу сделать свою семью счастливой. А они заслуживали этого, как никто другой не заслуживал.
- Сынок ...
Позорный всхлип вырвался из моего рта.
- Фредерика появилась в самый трудный период моей жизни, - шепнул я, глотая слезы. Мне хотелось прекратить эту истерику, но я не знал, как. Успокаивало то, что рядом была мама. Я бы пустил себе пулю в лоб, если бы позволил развалиться на глазах у чужого мне человека. – Этого ублюдка уже давно не было в живых, но он продолжал нас истязать. Ты все дальше проваливалась в свою тьму, а Рик ... он так много от меня скрывал, и я чувствовал, что я теряю его. Теряю его также, как терял тебя. Я чувствовал себя разбитым, сломленным, бессильным. Точно также, когда этот подонок был жив. Его уже давно не было, но ничего не менялось. Мы все также жили в страхе, в боли, в отчаянии, и я должен был что-то сделать, я был обязан ... но я не знал как. И это меня убивало. Моя жизнь была сплошным кошмаром, и потом вдруг ... вдруг я встретил ее. Воспоминания об этом ублюдке не оставляли меня в покое. Порой мне кажется, что я никогда не смогу забыть всех тех ужасов, которым мы подверглись по его милости. Я сомневался, смогу ли я стать достойным человеком, который не будет изводить женщин и детей. Моим самым страшным кошмаром было превратиться в него. И жизнь так мне опротивела. Я не видел цели, не видел будущего. Я вообще сомневался в том, есть ли оно у меня. А потом в моей жизни появилась Фредерика, и все так неожиданно заиграло красками. Глядя на нее, я понимал, что я могу любить. Я понимал, что не причиню ей боли, не стану причиной ее слез и страхов. Это было настолько внезапно, что мне до сих пор кажется все нереальным. Может, я и правда все выдумал?
Я начинал злиться на самого себя за слабость, которой позволил пробиться сквозь свою броню. Раздраженно смахнув слезы, которые увлажнили щеки, я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Мама смотрела на меня с такой болью в глазах, что я бесконечно пожалел о том, что вообще открыл рот.
- Господи, сынок, прости меня ...
Я отмахнулся, не желая слышать этого.
- Прекрати! – взмолился я, сердито пытаясь остановить льющиеся слезы. Гады не желали прекращать, превращая меня в некую нюню, нытика и соплю. Я не позволял себе плакать. Это случалось крайне редко, и всякий раз после подобного грехопадения, я чувствовал себя растоптанным, разбитым и слабым. Я прошипел: – Проклятье! Веду себя, как ребенок!
Мама покачала головой, обвивая меня руками. Она прижала мою голову к своей груди, позволяя услышать гулкий стук ее сердца. Я и не подозревал, как нуждался в этом в данный миг.
- Тебе позволено быть ребенком, сынок, - прошептала она, усмехнувшись, и гладя меня по голове. – Когда ты был маленьким, ты вынужден был вести себя, как взрослый, и теперь ты имеешь полное право вести себя так, как захочешь. И знаешь, я бы все отдала, чтобы сделать тебя счастливым. Я могу с ней поговорить. Я ...
Я судорожно вздохнул, качая головой.
- В этом нет никакого смысла, мама.
Она поцеловала меня в лоб, утирая влажные дорожки слез с моих щек.
- Она любит тебя, сынок. Я ... я знаю это. Я говорю это не как твоя мать, а как женщина, сама познавшая всю силу любви. И я вижу в ее глазах ту же любовь, какую вижу в своем отражении всякий раз, когда думаю об Алессандро. Я могу быть глупой и во многом не разборчивой, но я знаю, как выглядит влюбленная женщина. И я могу с уверенностью сказать, что Фредерика тебя любит.
Усмешка вырвала из моей груди. Голос мамы был робким и смущенным, но я видел, как преобразила ее любовь к Алессандро. Своей любовью он позволил маме увидеть себя такой, какой видели ее все остальные – желанной, красивой, доброй. Я чувствовал такую благодарность к этой женщине, что не мог передать ее простыми словами. Она была готова на все, чтобы сделать меня счастливым.
- Дело не в этом, мама, - проговорил я, беря ее за руку. Я сжал ее горячие пальцы, стараясь успокоиться. Усталость наваливалась с бешеной силой. В ее присутствии я позволил себе стать слабым и уязвимым, и теперь мое тело требовало отдыха. – Я знаю, что она любит меня. Все это знают. Дело в том, что она любит меня недостаточно сильно, чтобы выбраться из того шкафа, в котором живет всю свою жизнь. Она всегда винит себя в том, что слишком счастлива. Она считает, что недостойна этого. Она может любить меня до безумия, но она не может побороть свой страх позволить себе быть счастливой, потому что считает, что тем самым предаст свою мать, жизнь которой трагично оборвалась при ее рождении. Так что, это и правда не имеет значения – как сильно она любит меня и может любить. Свой гребанный шкаф она все равно будет любить больше.
На этом разговор прервался. Мама больше ничего не говорила, и я не стремился начинать очередной проклятый монолог, который вновь обнажил бы все мои слабые стороны. Позволив матери утянуть себя на кровать, я положил ей голову на грудь, прикрывая глаза. Она тихо запела мне на ухо, и в этой странной песенке я узнал знакомую колыбельную.
- Ты помнишь ее? – спросила она тихо, и я коротко кивнул. Гладя меня по голове, мама дарила мне спокойствие и любовь – то, в чем в эту самую секунду я нуждался больше всего. – Я придумала ее сама. Рикардо был очень буйным ребенком, и засыпал только после того, как я начинала петь. Ты же был совсем другим. Тихим, спокойным. Ты не издавал лишнего звука, словно знал, что твоего отца раздражает детский плач, и он избивает меня всякий раз за то, что я не могу успокоить ребенка. Ты с самого детства был сильным, дорогой. Я поняла это в ту самую секунду, как тебя положили мне на грудь, и ты взглянул на меня своими чистыми, большими глазами, обещая стать моей опорой и защитой. И ты стал. Ты исполнил каждое свое обещание, и пусть я никогда не смогу стать для тебя лучшей матерью, я всегда буду стараться для тебя, мой мальчик. Ты сильный, сынок. Ты справишься. Ты будешь счастлив. Я обещаю, что ты будешь счастлив.
И под ее тихий, мелодичный голос я наконец заснул. Впервые за последние несколько ночей.
***
Солнечные лучи ярко светящего утреннего солнца бились в мое окно. Я понятия не имел, сколько проспал. Мама обнимала меня, ни на секунду не выпуская из своих объятий, и я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Таким, каким не чувствовал себя уже очень долго, хотя, как показывали часы, проспал я не так уж и много.
Четыре часа.
Осторожно убрав ее руку, я встал, разминая плечи. Комната была залита светом, и я несколько смущенно оглядел свой перевернутый стол и раскиданные вещи. Из зеркала на меня смотрел болезненно исхудавший, сломанный человек. Кем я стал? Разве мог я позволить себе опустить руки в борьбе за собственное счастье, за которое боролся всю свою жизнь? Я просто должен был двигаться дальше.
Я должен был оставить Фредерику в ее истории, в которой мне не была уготована главная роль. Пришло время творить свою собственную.
Достав из одной из книг, что лежала на полке, единственную фотографию Фредерики, которая у меня была, я взглянула на нее с тоской, но решительностью. С глянцевой бумаги на меня взирала молодая девушка с распущенными волосами и в легком летнем платье. Эта фотография была сделана тринадцать лет назад, когда она думала, что я ее не снимаю.
Как же давно это было.
Подойдя к окну, я распахнул ставни настежь, впуская в комнату шквал холодного, зимнего ветра. Несмотря на солнце, мороз пробирал до костей. Подхватив со стола зажигалку, я лишь мгновение помедлил, позволил себе в последний раз взглянуть на такую Фредерику – свободную любимую, молодую.
Тогда у меня еще был шанс сделать ее счастливой, но она отказалась, и спустя тринадцать лет я понял, что не имело смысла бесполезно стучаться в запертую дверь. Мне так никто и не открыл.
Фотография горела ярко. Я положил ее на подоконник, и пламя, подгоняемое ветром, уносило остатки моего прошлого – семнадцатилетней девушки, в которую я был безответно влюблен. Я смотрел, как от этой девушки остается один пепел, а потом ветер уносит и его.
Все было кончено.
Мама обняла меня со спины, похлопывая по плечу.
- Я горжусь тем, что ты нашел в себе силы двигаться дальше, - прошептала она, целуя меня в щеку. – Я горжусь тобой, мой дорогой.
Я усмехнулся, глубоко вздыхая.
- Я очень голоден, мама, - прошептал я, оборачиваясь в ее объятиях. – Приготовишь мне что-нибудь?
И улыбка, которая украсила ее красивое лицо, доказывало, что мне есть ради чего жить. Я улыбнулся ей в ответ.
- Конечно, дорогой! Чего бы ты хотел?
Я хмыкнул, почесывая затылок. Пожалуй, я бы не отказался от омлета.
***
Фредерика
- Сеньора Мария меня ненавидит.
Прежде, чем эта горькая правда вырвалась из моего рта, я осознала, что говорю ее вслух. Отец Алессандро с особым трепетом поливал свое растение. «Женское счастье» появилось в саду нашей церкви в прошлом году, и это было подарком Марии на его пятидесятилетие. Тина неделю пыталась разгадать истинное послание, заключенное в столь необычный подарок, но отец Алессандро только загадочно улыбался, и носился со своим цветком так, словно то было его родным детищем.
Услышав мои слова, он ехидно усмехнулся.
- А ты полагала, она и дальше будет лопать с тобой кексики после того, как ты разбила сердце ее сыну? Знала бы ты, как она любит своих сыновей. Порой это наталкивает меня на мысли о ревности, но я считаю подобное свинством.
Я уронила голову на колени, пытаясь заставить себя заняться хоть чем-нибудь, но мои опухшие от слез глаза неимоверно болели, а мир казался таким серым и скучным, что хотелось поскорее сбежать из него куда подальше.
- Она ... она говорила что-нибудь про него?
Вопрос вырвался из моего рта неожиданно, и уже очень скоро я пожалела о том, что вообще открыла рот. Любопытно приподняв голову, я посмотрела на отца Алессандро. Он слышал мои слова, но он упорно делал вид, что не замечает моего существования.
После моего неутихающего назойливого разглядывания, он вздохнул, опуская голову и глядя на меня сверху вниз.
- Я не буду отвечать на этот вопрос, - сказал он с ухмылкой, протирая листья своего растения. – Не желаю вникать в эту глупую драму, но считаю своим долгом просветить тебя – ты облажалась, девочка.
Я вздохнула, отворачиваясь от его пристального взгляда.
- Так было надо, - прошептала я, сама не зная зачем.
Святой отец ничего не ответил. Только хмыкнул.
Несмотря на боль в груди, на абсолютно пустоту внутри, и на нежелание волочить боле это бесполезное существование, я была искренне уверена, что поступила правильно. Селина Риччи была богата, красива, молода, влиятельна и благородна. АрДжей уже давно не был тем простым маленьким мальчиком, каким впервые предстал передо мной. Теперь он занимал немаловажное место в клане, был правой рукой Капо, обладал авторитетом и репутацией, которой уж точно не помог бы брак с тридцатилетней женщиной, которая ничего не добилась в этой жизни, и которая никак не могла укрепить его положения. Отношения со мной принесли бы ему только проблемы. Этот брак никто бы не одобрил, и ему пришлось бы противостоять людям, которых он знал всю жизнь, чтобы в который раз биться за мои интересы и за меня.
Я не могла позволить, что это и дальше так продолжалось. Тринадцать лет я была причиной его страданий, причиной его многочисленных проблем, и не хотела, не могла и дальше тянуть его назад. В тот самый миг, когда он решил двигаться дальше, я не могла стать препятствием на его пути.
Он был достоин той, кто стояла бы рядом с ним с гордо поднятой головой, такая же красивая, влиятельная, статная и величественная, как и он сам.
- Так надо было, - повторила я.
Святой отец своим крайне веселым смешком вырвал меня из раздумий.
- И все-таки я не понимаю, зачем ты разводишь всю эту драму, - произнес он лениво. – И признаться честно, даже понимать не хочу. Я лишь надеюсь, что ты не поменяла своего решения?
Мои щеки заалели, и я опустила голову низко, пряча ее в собственных ногах.
- Я ... я думаю.
- Тут нечего думать. – жестко отрезал святой отец. – Я не собираюсь играть в подобные игры. Решай скорее, Фредерика. Я даю тебе три дня. Если за эти три дня ты не примешь окончательного решения, я больше не позволю поднимать эту тему в своем присутствии. Тебе следует относиться к этому более серьезно, девочка. На кону твое будущее, а ты все еще ... думаешь.
Господи, он был прав. Ни возразить, ни ответить – ничего. Я все также продолжала метаться из одного угла в другой, понятия не имея, куда двигаться дальше. Мое желание сложить обеты всецело крутилось вокруг мысли сделать АрДжея счастливым, но в итоге мне пришлось столкнуться к куда более ужасающей реальность – я опоздала. Осознание данного факта уничтожило во мне все последние крупицы уверенности в том, что это правильное решение, ведь некий голосок нашептывал, что я в очередной раз все уничтожила.
Помимо того, я понимала, что мое неожиданное отречение скорее удивит и обескуражит его. Он не был глупым, чтобы не понимать – я люблю его, и единственный, ради кого я сделала подобный шаг – он, и только он. И это вновь станет для него проблемой, которую ему придется решать. Ему придется решать, что делать со мной. Ему и без того хватало тринадцати лет мучений, чтобы сталкиваться с ними вновь в столь насыщенный и волнительный период в его жизни.
Как бы тяжело мне не было, оставалось лишь смириться с тем, что я собственноручно уничтожила собственную жизнь. Мне не суждено было стать счастливой. У этой трагично начавшейся истории был несомненно трагичный конец.
Тринадцать лет не могли длиться бесконечно, и в итоге ... в итоге я опоздала. Я потеряла то единственное, что принадлежало мне – своего возлюбленного мужчину, который ждал меня столько лет. В конце концов, я и его лишилась.
И всему виной была я сама. Все дорогое в мое жизни уходило из-за меня самой. Мама, папа, брат, тетя Нэл, Эстер, даже Тина, которая не доверяла мне настолько, чтобы поделиться своей тайной – приближающейся смертью. Последней каплей стал АрДжей.
Глаза болезненно защипало.
- Могу я сегодня уйти ненадолго? – прошептала я, вопрошая. Отец Алессандро посмотрел на меня удивленно, но только коротко кивнул.
- Не задерживайся, - махнул он мне рукой. – И тщательно подумай над моими словами. Ты делаешь большую ошибку, девочка. Ты все еще медлишь, а в жизни каждая секунда на счету. Нельзя так небрежно относиться ко времени. В один прекрасный день ты поймешь, что время пришло, но вот беда – время отвернулось от тебя. Оно уже ушло. И его невозможно будет вернуть.
Горькая усмешка украсила мои губы. Отец Алессандро, сам того не ведая, попал точно в цель – мое время ушло. И теперь я никак не могла что-либо исправить, потому что было поздно.
Время не вернуть. Никогда.
***
Дорога до дома не заняла много времени. Высадившись из автобуса недалеко от нашей улицы, дальше я пошла пешком, подавленно глядя на тусклое, пасмурное небо. Было жутко холодно, из-за чего приходилось кутаться в куртку плотнее, стараясь урвать хоть крохи тепла. Моя голова звенела от напряжения, тело звенело от напряжения, мое сердце звенело от напряжения.
Я вот-вот грозилась просто лопнуть от переполняющих меня чувств. А чувство было одно – боль, и ничего больше.
Не надеясь застать папу дома, я все равно шла домой. Хотелось усесться на ступеньки у порога, и просто молча наблюдать за тем, как погода вторит моему угрюмому, мрачному настроению. Внутри была зияющая пустота, которую нечем было заполнить. Мне лишь хотелось сбежать из церкви, которая после всего случившегося теперь, казалось, давит на меня со всех четырех сторон.
И мне некуда было пойти, кроме своего дома. Дома, который я по огромной глупости столь безжалостно оставила много лет назад.
Стоило мне повернуть в сторону знакомой до боли, родной улицы, как я удивленно заметила машину отца, припаркованную у тротуара. Что еще более удивительно – он стоял рядом с ней, выглядя как-то болезненно бледно, а рядом стояла тетя Нэл, что-то недовольно пытаясь донести до него.
В считанные секунду преодолев разделявшее нас расстояние, я подлетела к нему, осторожно касаясь плеча.
- Папа? – тревожно и обеспокоенно позвала я его.
Он испуганно вздрогнул, сразу занося руку за спину, к оружию.
- Фредди? – прошипел он удивленно, загнанно дыша. Я с волнением оглядела его болезненный вид – бледная кожа, запыхавшееся дыхание, дрожащие руки. Что происходило с моим всегда здоровым, как бык, отцом? Я не могла припомнить ни одного случая его болезни за все свои двадцать семь лет.
- Папа, ты в порядке?
Тетя Нэл хмыкнула.
- Какие люди! – ехидно поприветствовала она меня, все еще держа руку на плече отца. – Что ты здесь делаешь?
Я стыдливо опустила глаза вниз, не зная, что ответить. Ответить честно я не могла – у меня не было на то права. Этот дом уже не принадлежал мне. Я оставила его, как и оставила своего отца в этом доме, проживать остатки своей жизни в одиночестве, много лет назад, предпочитая уйти в церковь. Теперь я не могла сказать, что я просто пришла домой, потому что я больше не могла так просто приходить домой, как это бывало в прошлом.
Этот дом все еще был мне безумно родным, но я для него теперь была чужая.
- Рада тебя видеть, тетя Нэл, - произнесла я тихо. – Что здесь происходит?
Тетя фыркнула.
- Спроси у своего упрямого отца, - махнула она на него рукой. – Иногда у меня появляется дикое желание отхлестать его тапком, как делала это мама в детстве.
Встревоженно вглядевшись в бледное, насупленное лицо отца, я подозрительно поинтересовалась:
- Папа, что происходит?
Он не ответил. Поджав губы, папа выпрямился, кинув на тетю уничтожающий взгляд, но та дала ему достойный отпор, сердито сверля его взглядом.
- Давай, скажи ей, Энцо!
- Не лезь не в свое дело, - прошипел он, глядя на нее недовольно. Я переводила недоуменный взгляд с отца на тетю, понятия не имея, о чем они говорят, и странное дурное предчувствие в груди, начинало разрастаться со скоростью света.
- Ты мой брат! – воскликнула она, раздраженно наступая на него. – Считаешь, твоя жизнь – не мое дело?
Он закатил глаза, сердито прошипев:
- Антонелла!
Я вздрогнула от ярости, скрытой в папином голосе. Он никогда не позволял себе выходить из себя за исключением тех редких случаев, когда того требовали обстоятельства. Тем не менее, мне казалось, что я упускаю нечто важное. Нечто такое, что имело ко мне самое прямое отношение.
- Папа, что происходит? – потребовала я ответа. – О чем вы вообще говорите?
Отец ничего не ответил. Он продолжал сохранять молчание, выглядя угрюмым, недовольным и мрачным. Сверля тетю сердитым взглядом, он словно хотел, чтобы она поскорее исчезла. Встав между нами, папа посмотрел на меня, мягко улыбаясь, и заправив прядь волос, выбившуюся из под жесткой ткани, поинтересовался:
- Что-то случилось? Ты не говорила, что придешь сегодня.
От жадной тоски в отцовском голосе хотелось вешаться. Он ждал моих визитов, как второго пришествия, всегда искренне радуясь и не желая меня отпускать. В груди больно кольнуло, когда и он поинтересовался, что привело меня домой.
- Я ... я просто хотела тебя увидеть, - прошептала я, глядя ему в глаза.
Мне ничего не хотелось в эту секунду, как разреветься и броситься своему отцу на грудь. Он бы понял, он бы утешил, но имела ли я право требовать у него все это после того, как меня никакие его мольбы и просьбы не остановили от ухода в монастырь? Папа так постарел за эти проклятые тринадцать лет. Ему шел шестой десяток, но он утратил ту былую силу и стойкость, которой славился среди других. Все чаще в его глазах читалась одна только обреченность, и я знала, что виной тому была я.
Я причинила своему отцу так много боли, что порой мне стыдно было смотреть ему в глаза.
- Я просто ... я просто очень по тебе соскучилась.
Папа смотрел на меня в упор, удивленно моргая. Я стыдливо опустила глаза вниз, разглядывая нашу обувь. Слезы нахлынули крайне невовремя. Мне не хотелось досаждать папе своими глупыми проблемами, в которых была исключительно моя вина. Но отказать себе в объятии я не могла, как бы я этому не противилась.
Обвив шею папы руками, я спрятала лицо в изгибе его шеи, вдыхая его запах. От него, как и в далеком детстве, пахло мылом и домом – странный, необъяснимый, но такой притягательный и родной запах, напоминающем о самых светлых временах в моей жизни.
- Фредди, - тихо позвал меня папа. – Что-то случилось?
Я покачала головой.
- Я люблю тебя, папа, - прошептала я, обнимая его крепче. – Я просто очень хотела сказать тебе это.
Когда я отстранилась, то папа выглядел еще более озадаченным. Он оглядел меня в головы до пят, подозрительно долго разглядывая мое лицо. Я постаралась придать ему максимально человеческий вид перед приходом, тщательно замазывая круги под глазами тональным кремом. Тетя Нэл стояла за спиной отца, и сверлила меня долгим, недовольным взглядом. Она все еще не принимала церковь и все, с чем ныне была связана моя жизнь, и она все еще считала меня маленькой неблагодарной мерзавкой, которая бросила своего отца в угоду собственным мнимым целям, которых, справедливости ради, так и достичь не смогла.
- И я люблю тебя, дорогая, - ответил папа с улыбкой. – Я очень рад, что ты сама пришла. Я и без того хотел сейчас заехать в церковь, чтобы попрощаться с тобой. Мне надо уехать на три дня.
Я коротко кивнула, замечая его дорожную сумку, закинутую на заднее сидение.
Тетя Нэл лишь беспомощно всплеснула руками.
- Ты неисправим! – воскликнула она. – Ты никогда меня не слушал! Никогда!
Он недовольно взглянул на нее, одним взглядом принуждая замолчать. Порой он бывал достаточно грозным, тем не менее, подобные грани его личности никогда не касались его взаимоотношений со мной. Для меня он был все тем же самым добрым и любящим папой, который читал мне сказки, укладывал спать и расчесывал волосы, боясь ненароком причинить боль.
- Что происходит? – спросила я в очередной раз. Что-то подсказывало мне о не самых приятных обстоятельствах.
Папа лишь махнул рукой.
- Она преувеличивает, - фыркнул он, глядя на нее раздраженно. – С детства была такой мнимой. Давление немного мучает, но это уже обыденное. Я принимаю таблетки, так что тебе не о чем беспокоиться.
Я обеспокоенно оглядела его с головы до пят.
- Ты хорошо себя чувствуешь? – папа кивнул. – Может не стоит ехать?
Он улыбнулся, потрепав меня по голове.
- Я все еще солдат Наряда, девочка, и я не могу пренебрегать своими обязанностями. Да и я чувствую себя в полном порядке, Фредерика. Тебе не о чем беспокоиться. Твоя тетя в очередной раз раздувает из мухи слова. Советую тебе, Нэл, на постоянной основе принимать успокоительные!
Тетя Нэл на его слова только закатила глаза.
- Смотри, как бы они тебе не понадобились! – прошипела она.
Она усмехнулся, махнув ей рукой.
- Мне пора ехать, - оповестил он меня, целуя в лоб. – Я вернусь через три дня. Как думаешь, мы сможем провести эти выходные вместе?
Я улыбнулась, незамедлительно кивая.
- Конечно! Я буду тебя ждать. Что мне приготовить?
Он усмехнулся, направляясь к машине.
- Что угодно, дорогая. Из твоих рук даже отрава будет сладкой на вкус, - он махнул мне рукой, забираясь на сидение и обхватывая руль руками. – Береги себя, милая. Я люблю тебя.
Я помахала ему в ответ.
- И я люблю тебя, папа.
Он коротко кивнул, заводя машину. Они с тетей Нэл встретились взглядами, и на мой взгляд слишком долго смотрели друг на друга, ведя некий ментальный спор, о существовании которого не знал никто другой. В конце концов, тетя лишь беспомощно покачала головой, отворачиваясь, и папа будто успокоился. Улыбнувшись мне напоследок, он вырулил машину на дорогу, и я смотрела ему вслед вплоть до того самого момента, пока он не скрылся за поворотом.
Оставшись с тетей Нэл наедине, я неловко почесала затылок, не зная, куда сеть деть от стыда и смущения. Я все еще безумно любила ее. Тетя Нэл пыталась заменить мне мать, которой у меня никогда не было, и хоть ей так и не удалось этого сделать, она все равно прикладывала колоссальные усилия. Сейчас между нами зияла огромная пропасть, через которую невозможно было просто перешагнуть. Тетя стояла неподалеку, недовольно сверля меня взглядом, и прочистив горло, я поинтересовалась:
- Как поживаешь?
Она ехидно усмехнулась, скрещивая руки на груди.
- Твоими молитвами!
Я вздохнула, опуская голову.
- Славно, - прошептала я. – Как дела у Эстер?
Тетя пожала плечами, не особо заинтересованная в поддержании разговора. Ей куда больше нравилось разглядывать маникюр на своих ногтях, чем говорить со мной.
- Все хорошо, - нехотя ответила она некоторое время спустя.
Между нами повисла гнетущая тишина. Тетя упорно делала вид, что меня здесь вообще нет, а меня терзали смутные сомнения и подозрения. Их странный спор, свидетелем которого я стала, когда только пришла, не давал мне покоя. Пристально взглянув тете в глаза, я спросила:
- Я могу задать тебе вопрос? – она все также молчала. – О чем вы с папой говорили?
Она фыркнула.
- Ни о чем.
Вздохнув, я закусила губу, стараясь успокоить свое тревожно бьющееся сердце.
- И часто у него в последнее время скачет давление?
Тетя Нэл посмотрела на меня с ничем не прикрытой ненавистью, заставляя едва ли не отшатнуться.
- Ты это у меня спрашиваешь? – прошипела она, делая шаг мне навстречу. – Не считаешь своим долгом знать подобное? В конце концов, он твой отец!
Я коротко кивнула.
- Мне жаль.
Она закатила глаза, поворачиваясь в намерении уйти. Мне хотелось остановить ее и закидать вопросами, но я знала, что она не ответит. Тем не менее, мне стоило попытаться, что я и сделала, о чем вскоре пожалела.
- С ним что-то не так? – взволнованно спросила я. Сердце тревожно забилось в груди, но папа никогда ничего не скрывал от меня. С самого раннего детства у нас не было секретов друг от друга. Кроме того, я знала, что он достаточно сильный, чтобы быть в силах заявить о своей слабости.
Он бы не скрывал от меня, если что-то случилось. Папа никогда бы этого не сделала.
Но сердце от этого не переставало тревожно биться.
Тетя Нэл уже намеревалась уйти, сделала шаг в сторону своей машины, припаркованной неподалёку от нас, как мой голос заставил ее притормозить. Обернувшись, она одарила меня долгим, внимательным взглядом, полным негодования и досады.
- Спроси это у него, - велела она. Двинувшись к своей машине, она оставила меня одну стоять у дома, раздираемую самыми различными мыслями.
Давление беспокоило папу еще с самого моего детства, и он на постоянное основе принимал таблетки, чтобы поддерживать свое здоровье. Мы принимали это, как данность. Обыденность. Что-то подсказывало мне, что в этот раз все не так просто.
Заревел мотора машины тети Нэл. Она свернула на дорогу, даже не прощаясь, и я смотрела ей вслед, все продолжая стоять на одном и том же месте. Старенький минивэн почти достиг развилки, как вдруг машина остановилась, и покатила назад. Я удивленно наблюдала, как она останавливается рядом со мной, а лицо тети Нэл, непроницаемое и недовольное, выглядывает из окна.
- Когда твой отец умрет, просто знай, что до смерти его довела ты! Он умер от тоски по тебе. Ты укатила в свою церковь, желая искупить несуществующий грех, а он умрет от чувства вины, что не смог дать тебе того, чего так сильно хотел. Он винит во всех твоих глупых поступках себя. Винит в том, что не смог оградить тебя от внешнего мира, убедившего тебя в том, что ты виновна в смерти своей матери. Смерть Донателлы сломила его, но уничтожила его ты, Фредерика. Кроме этого, я прекрасно знала твою мать. Мы были с ней в отличных отношения. Я уверена, что она бы не одобрила того, как ты сейчас живешь. Твоя жизнь – сплошные метания. Сегодня ты здесь, а завтра ты снова уходишь, как ни в чем не бывало! Будь добра, оставь уже своего отца в покое, чтобы он мог прожить остатки своих дней относительно счастливым. Уезжай куда подальше, Фредерика. Его в этом городе держишь только ты. Если тебя здесь не будет, то Энцо переедет к твоему брату, и будет нянчить внуков. Может хоть это сможет вернуть его к жизни. Но если ... если ты любишь его, если ты дорожишь им, то вернись и исправь все то, что ты натворила. Он дал тебе все, что было в его силах, Фредерика. Мой брат свой отцовский долг выполнил, но ты своего – нет. Ты оставила его, обрекая на вечные муки. Он всего себя посвятил тебе. Он мечтал, как однажды поведет тебя к алтарю. Он мечтал взять на руки твоего ребенка. У него было столько грез о твоем будущем! Ты все уничтожила. Умоляю, не уничтожай хотя бы его. Я люблю своего брата, даже если ты его любишь недостаточно сильно, чтобы быть рядом с ним!
Не нуждаясь в моем ответе, тете стремительно удалилась, покатив машину по ровной дороге. Я стояла у своего дома, чувствуя себя чужой там, где провела большую часть своей жизни. Слезы катились вниз по моим щекам, и я понимала, что она права.
Папа все еще ждал меня. Папа готов был ждать меня вечность. Он тосковал, он горевал, он был обречен на жизнь в одиночестве только потому, что ему досталась самая глупая дочь на свете. Вероятно, мама проклинала меня с того света. Мало ей было того, что она лишилась по моей вине своей жизни, так я еще и обрекла ее любимого мужа на бесконечные страдания только потому, что никак не могла понять, для чего именно я живу.
Я лишь взмолилась, чтобы успеть. Чему жизнь научила меня очень хорошо – ценить каждую секунду. Я потеряла в одночасье маму. Я неожиданно потеряла Тину. Я потеряла АрДжея, потому что столь беспечно относилась ко времени, считая, что у меня его предостаточно.
Я не могла потерять еще и отца.
Не следовало ждать трех дней. Мне надо было как можно скорее сложить обеты. Следовало оповестить об этом папу, как только он вернется.
Возможно, эти выходные я не только проведу дома, но и вернусь туда. Горькая, слабая улыбка появилась на моем лице, заставляя вознести глаза к хмурому небу. У меня все еще было место, куда можно вернуться.
Даже спустя долгих тринадцать лет.
Твердо решив поговорить с папой, как только он вернется, я зашагала обратно в церковь, чувствуя, как от холода немеют пальцы. Сердце отчаянно билось в груди. Папа обязан был услышать о моем решении первым.
Я потеряла так много близких мне людей, что страх потерять еще и семью не давал покоя. Но я поклялась себе, что папу я не потеряю. Кого угодно, но только не его.
Если и был кто якорем в этом мире, спасающим меня от безумия с самых малых лет, то этим человеком был папа.
Следовало уже начать исправлять многочисленные ошибки, сделанные за эти проклятые тринадцать лет. И начать, пожалуй, следовало с обязательного посещения доктора. Я должна была сама убедиться, что с моим отцом все в порядке.
Отец Алессандро был прав. Медлить больше не представлялось возможным. Если и не ради себя, то следовало жить ради папы.
Жизнь за жизнь. Когда-то он пожертвовал своей, чтобы сделать грустного ребенка счастливым, окружив его всей любовью, на которую он только был способен.
***
АрДжей
Мы с Риком ехали в полнейшем молчании. Я чувствовал себя паршиво от того, что между мной и братом впервые повисла такая напряженная тишина. Он все еще дулся из-за моего ослиного упрямства, и не желал идти на мировую. Его угрюмое и мрачное лицо могло заставить любого усомниться в надобности собственного существования, и я обязан был решить это, потому что был именно тем, по вине кого и заварилась вся эта каша.
- Прости, - произнес я, глядя на него с виноватой улыбкой. – Мне жаль, Рик. Правда жаль. Прости, что я накричал на тебя. Ты ведь понимаешь, что я был в полном раздрае.
Наконец, Рикардо перестал напоминать каменное изваяние. Он соизволил посмотреть на меня впервые за сегодняшний день, и хоть некоторое время он хмурился, потом легкая, счастливая улыбка озарила его лицо, и он облегченно выдохнул. Я почувствовал себя так гадко от мысли, что заставил его страдать. Брат не был виновен в том, что я не мог разобраться со своими чувствами.
- Ты повел себя, как мудак, - сказал он, кидая в меня всем, что попадало ему под руки. Я смеялся, доблестно отражая удары, и боль, скопившаяся внутри, постепенно угасала. Лучшее, что я мог сделать с самим собой – контролировать глупые и бесполезные эмоции, а главное – свои чувства.
Не думать, не думать, не думать.
Не думать о Фредерике.
Сейчас это обещало стать несколько проблематичным, потому что я направлялся в дом ее отца.
- Ну так что, принцесса, ты больше не в обиде на страшного и злого дракона? – ехидно поинтересовался я у брата, протягивая ему несколько штучек мармелада. Рик закинул их разом в рот, постанывая от удовольствия, а я только усмехнулся, наблюдая за пустынной дорогой, ведущей к дому Энцо.
Ему могло быть гребанных двадцать шесть, но он все также оставался моим милым младшим братом, обожавшим желейных мишек больше, чем свое существование.
- Что за бумаги мы должны ему передать? – спросил брат, методично шевеля челюстью. Закинув мармелад в рот, я пожал плечами.
- Это касается наркобизнеса в Алабаме. Через несколько дней Энцо поедет к сыну, как раз и передадим Сантино все бумаги через надежные руки.
Рик хмыкнул.
- Что мешало ему подъехать в офис? Он ведь вернулся уже, не так ли? Я думал, он приедет завтра.
Я коротко кивнул.
- Я тоже. Леонас не может дозвониться до него с самого утра. Он звонил ему несколько раз, но Энцо не отвечает. Густаво доложил, что он вернулся в город. Я тоже ему звонил. Гиблое дело. Может, заснул?
Рикардо усмехнулся, пожимая плечами. Его задумчивый вид, мрачное выражение лица в последнее время меня настораживали. С ним что-то происходило, я в этом был уверен. Брат упорно молчал, делая вид, что ничего не происходит, но я знал его, как свои пять пальцев, чтобы быть уверенным в обратном.
Тем не менее, я отложил этот разговор до следующего раза. Мне хотелось подловить его на особенном задумчивом выражении, и накинуться с вопросами. В моменты, когда он был пойман с поличным, Рик, как правило, не мог скрывать ничего. Он становился похож на открытую книгу, которую с легкостью можно было прочесть в один присест. В другие же моменты бесполезно было лезть ему в душу.
Если он говорить не хотел, значит из него и пытками невозможно будет что-то вытянуть.
В раздумьях я не заметил, как машина остановилась. Рик осторожно коснулся моего плеча, выдергивая из потока мыслей. Я благодарно кивнул ему, выпрыгивая из машины.
- Ты управишься за десять минут? – поинтересовался он.
Я коротко кивнул.
- Уложусь и в пять, - сказал я, крепче перехватывая бумаги. – Лишь отдам ему и вернусь. Через час собрание Капитанов. Я хотел заскочить домой, чтобы переодеться и принять душ.
Рик махнул рукой, принимаясь разворачивать машину. Я отошел, подходя к крыльцу, и замер, завороженный воспоминаниями минувших дней. В груди болезненно сжалось сердце, стоило мне нехотя, но вспомнить Фредерику. Я отучал себя от ее образа. Выходило из рук вон плохо, но я старался изо всех сил, чтобы излечиться от нее.
Этот дом уже не напоминал сладкий пряничный домик из сказок братьев Гримм. Не такой ухоженный, цветущий и благоухающий, каким я помнил его из далекого прошлого. Теперь это место ясно намекало, что тут живет одинокий мужчина – минимализм красок и предметов говорил сам за себя.
Мои глаза изумленно расширились, стоило мне заметить у крыльца большое лимонное дерево с аккуратно подстриженными стволами. Неверующе глядя на него, я подошел ближе, вспоминая, как подарил его Фредерике. Те времена были окутаны сладкой пеленой уверенности в том, что однажды она оттает. Касаясь мягкий листьев, я горько усмехнулся, думая о том, каким наивным я был, каким мечтателем являлся.
Но дерево все еще было здесь, у ее дома. Больше не было «нас», но это дерево словно намекало, что отрывок нашей истории все еще хранит в себе всю боль, что нас связывала, и всю любовь.
Желая поскорее уйти отсюда, так как воспоминания захватывали меня с каждой минутой все дольше и дольше, я преодолел несколько ступенек, стремительно взбираясь по ним, и оказался у входной двери. Постучал, но никто мне не ответил, из-за чего пришлось постучать еще. Энцо все не открывал. Я подозрительно дернул за ручку, и удивленно уставился на дверь, находя ее открытой.
- Энцо? – позвал я, делая шаг внутрь. – Привет, старина! Ты дома? Я вхожу!
Ответа так и не последовало. Осторожно ступив на дощатую поверхность, я огляделся по сторонам, но никого не нашел.
- Энцо? – воскликнул я вновь, расхаживая по дому в поисках его хозяина. Никто мне так и не отвечал. – Я стучал!
Сплошная тишина вокруг и больше ничего. Заглянув на кухню, я обнаружил там лишь пустоту – никого нет. На мгновение меня накрыло – в этом месте не ощущалось того уюта, каким оно было пропитано в годы, когда Фредерика жила здесь. Кухня была особенно любимым мной местом в их доме – светлая и всегда переполненная смехом, она заставляла меня чувствовать себя дома. Понимать, что такое дом.
До некоторого времени я подобным похвастаться не мог. Мой дом в детстве напоминал склеп – мрачное, грустное место, где в углу обязательно кто-то захлебывался в рыданиях.
- Энцо!?
Где носило старика? Я не собирался соваться ему в ванную или искать его в туалете. Может он и правда пребывал на толчке в эту самую минуту?
Пройдя в гостиную, я положил бумаги на кофейный столик, вновь набирая ему. Удивительно, но трель его телефона доносилась откуда-то близко. Я подозрительно огляделся по сторонам, и странное, дурное предчувствие заставило меня напрячься. Вооружившись, я пошел на звук мелодии, и стоило мне увидеть Энцо у лестницы, ведущей на второй этаж, распростёртого на земле и не подающего признаков жизни, как нечеловеческий страх парализовал меня с головы до пят.
Мгновенно убрав оружие за спину, я упал перед ним на колени, касаясь шеи, и наклоняясь ближе, чтобы проверить жив ли он.
К моей огромной радости, он был жив.
- Энцо! – звал я его, похлопывая по щекам. – Энцо!?
Медленно, но я покрывался холодным потом от неведения и страха. Энцо был не просто отцом женщины, которую я любил. Он был моим наставником, он был учителем, я помнил его с самого раннего детства, и порой он угощал меня конфетами, когда отец прогонял меня с глаз, веля не показываться никому в доме Капо. Он не был чужим человеком.
И сейчас с ним происходило неизвестно что.
Дышал он слабо. Я принялся делать ему массаж сердца, но он все также неподвижно лежал на земле. Схватив телефон, я набрал скорую, крича в трубку, чтобы они немедленно приезжали. Вероятно, кричал я так громко, что это услышал даже Рик. Он напряженно ворвался в дом, держа оружие наготове, но стоило ему увидеть меня, нависающего над бездыханным телом Энцо, как кровь отхлынула от его лица.
- Что с ним?! Что произошло?! – закричал Рикардо, подбегая и нащупывая его пульс. Слабый, он, тем не менее, сохранял веру в лучшее.
На вопрос Рикардо ответа у меня не было. Я бы и сам хотел знать это. Продолжая делать массаж сердца, я лишь надеялся успеть, проклиная скорую, которая никак не появлялась. Но несмотря на все мои потуги, со стороны Энцо все еще не было никаких движений, оповещающих, что он достаточно стабилен.
Он никак не приходил в себя, и это начинало пугать.
***
Фредерика
Бёрди даже не успел остановить машину у входа в госпиталь, как я уже выскочила из нее, едва ли не навернувшись. Было все равно. Я неслась вперед, не чувствуя ног, ощущая, как сердце болезненно бьется и сжимается в груди. Страх, нечеловеческий и парализующий, охватил все мое естество, поражая внутренности со скоростью света. Как жизнь в одночасье превратилась в кошмар? Как все могло стать еще хуже, чем было до этого?
Белые стены госпиталя, и многочисленные люди, облаченные в медицинские халаты, встретили меня подобно урагану, едва ли не сметая с пути. Лихорадочно озираясь по сторонам, я пыталась понять, куда мне двигаться дальше, но голова была пуста, а пелена тумана перед глазами не позволяла осознать, где именно я нахожусь в эту минуту.
Как такое могло случиться? Как я могла быть настолько слепа, что не заметила болезненное состояние собственного отца? Да и вообще, была ли я слепа? Я ведь видела, что он чувствует себя плохо. В очередной раз списав все на возраст, и на обыденность, я предпочла закрыть на это глаза, и озаботиться собственными делами, когда папа медленно угасал. Я была его дочерью, я была той, кто жила рядом с ним, и виделась с ним чаще, чем мог позволить себе брат, проживающий в другом штате. Так, как так получилось, что я упустила тот момент, когда папа заболел?
Встряхнув головой, я шмыгнула носом, стирая дорожки слез с лица, и кинулась к ресепшену. Молодая девушка удивленно взглянула на мой безумный вид, но меня мало волновало чужое мнение в эту секунду.
- Где реанимация?! – воскликнула я, врезаясь в ее стол. Бедра болезненно ударились о деревянный угол, посылая спазмы по всему телу, но это было неважно. Ничего не имело значения, кроме моего отца.
Медсестра несколько заторможенно указала в сторону лифта.
- Третий этаж, - ответила она тихо.
Коротко кивнув, я побежала в указанном направлении, но людей, желающих воспользоваться лифтом, собралось так много, что ожидание требовало терпеливости, которой я сейчас себе не могла даже представить. Стремительно кинувшись в сторону лестницы, я взбежала по ступенькам вверх, перепрыгивая и спотыкаясь на особенно крутых поворотах. Сердце отчаянно стучало в груди, ужас парализовал, и слезы не переставали литься из глаз.
Умоляю, взмолилась я, обращаясь к Господу Богу. Умоляю, не отбирай у меня отца.
В коридоре реанимационного отделения стояла мертвенная тишина, пугающая своего мрачностью. В этом месте пахло смертью. Ступая одеревеневшими ногами по плиткам на полу, я смотрела на огромную дверь, ведущую туда, где сейчас был папа. Он находился там, вдали от меня, окруженный незнакомыми ему людьми, борющийся за свою жизнь, а я могла только стоять на месте, и думать о том, как я уничтожила собственными руками все, что у меня было.
В эту секунду я себя возненавидела.
Тетя Нэл заметила меня первой. Бледная и подавленная, она сидела на скамье ожидания, взволнованно постукивая каблучком своего ботинка по кафельному покрытию пола. Окинув меня равнодушным взглядом, она отвернулась. Мне хотелось засыпать ее вопросами, но она не выглядела так, словно вообще желала видеть меня в эту минуту.
Почему так случилось? Почему папа попал в реанимацию? Что с ним происходило на протяжении последних нескольких лет, и почему, Господи, я ничего об этом не знала? Почему я не замечала, что его здоровье постепенно ухудшается?
Он ведь никогда ничего не скрывал от меня. Так почему скрыл в этот раз?
Папа выглядел здоровым. Он никогда не жаловался на что-либо. Регулярно занимаясь спортом, ведя здоровый и активный образ жизни, он всячески поддерживал свое физическое состояние, в шестьдесят два года являясь куда более здоровым, чем многие молодые люди. Он уехал, заверив меня, что вернется, что проведет выходные со мной, и я ждала его с нетерпением. Папа должен был вернуться завтра. Предвкушая его реакцию на новость о том, что я собираюсь сложить обеты, я не находила себе места. Я хотела осчастливить его, я хотела посвятить всю оставшуюся жизнь своему отцу. Он заслуживал этого, как никто другой. Он нуждался во мне, а я нуждалась в нем. Тетя Нэл была права – у меня был долг перед собственным отцом, который я обязана была выполнить, и я намеревалась сделать это, только вот в очередной раз за последние несколько месяцев судьба жестко утерла мне нос. Неужели я и в этот раз опоздала?
Неожиданно передо мной выросла высокая, облаченная во все черное, фигура. Я пораженно подняла голову, глядя в темные, непроницаемые глаза АрДжея, который сверлил меня недоуменным, сердитым взглядом. Я не могла смотреть в его глаза без стыда и волнения. Шмыгнув носом, я слабо поинтересовалась:
- Что происходит? Где мой отец? Папа ...?
Я искренне возненавидела больницы после того, как мне пришлось несколько месяцев наблюдать за тем, как Тина угасает, медленно превращаясь в мертвеца. Въевшийся запах медикаментов, атмосфера мрака и отчаяния, боли и безысходности – все это олицетворяло белоснежные, сводящие с ума, стены госпиталя, которые давили на меня со всех четырех сторон. Как мой отец мог оказаться в таком страшном месте?
Как вообще все дошло до точки невозврата?
- Ты спрашиваешь это у меня? – голос АрДжея был тихим, и опасным. Я судорожно вздохнула, пугливо глядя в его угрюмое, бледное лицо. Эта сторона его натуры, темная и страшная, могла свести с ума кого угодно, а уж меня, трусливое и глупое создание, тем более. – Ты его дочь, Фредерика. Он твой отец. Не мой.
Я прикрыла глаза, дрожащими пальцами прикрывая рот, искривившейся в болезненной гримасе.
- Я ... я не понимаю ... я ...
Всхлипы мешали мне связно и четко говорить, а запутанные мысли не позволяли сформулировать все то, что кипело в голове. Сказать мне было нечего, вот в чем состояла главная проблема.
- Ты знала о том, что у него проблемы с сердцем?
Мое собственное пропустило болезненный удар, и я пораженно подняла голову, широко распахнутыми глазами уставившись на АрДжея.
- Сердце?
АрДжей хмыкнул, закатывая глаза.
- Ну, разумеется, - фыркнул он, злобно усмехнувшись. – Откуда тебе знать, глупая женщина! Тебя ведь ничего не интересует, кроме тебя самой! Ничего!
Изо рта рвался крик отчаяния.
Сердце. Мама умерла из-за того, что сердце не выдержало нагрузки родов. Папа лежал в реанимации из-за того, что у него были проблемы с сердцем. Это проклятье преследовало меня с самого моего рождения, и теперь вновь настигло меня. Как бы я не бежала от него, оно смогло меня поймать, и втоптать в грязь.
- Этого не может быть, - прошептала я, чувствуя, как ноги перестают держать меня. Я едва ли не свалилась на колени, если бы АрДжей не схватил меня за локоть, больно вздергивая на ноги.
- Держи себя в руках! – жестко прошипел он, выдыхая слова мне в лицо. Меня трясло от всего происходящего. Был ли папа жив? Были ли у него шансы прожить долгую жизнь с сердцем, которое отказывалось ему в этом способствовать? Почему, во имя всего святого, он ничего мне не говорил? Почему я была настолько слепа, что не заметила сама его проблем? – Не смей раскисать, Фредерика! У тебя нет на это права. Ты и так достаточно долго позволяла себе изображать соплю! Любуйся, вот они – результаты твоих поисков прощения! Пока ты в очередной гребанный раз замаливала свои грешки, сетуя на то, как жестоко обошлась с тобой жизнь, я нашел его без сознания в вашем доме! У него случился инфаркт, Фредерика. И судя по словам врачей, сердце беспокоит его уже не первый год.
Мои глаза готовы были вывалится из глазниц, а сердце покрывалось толстые слоем льда. Этого просто невозможно было представить! Я тряпичной куклой висела на руке АрДжея, ощущая себя так, словно эта новость высосала из меня всю душу. Так и было. Невообразимая ненависть по отношению к себе самой заполонила меня, наполняя каждую клеточку, каждую мысль.
Глаза АрДжея грозились просверлить во мне дыру. Вероятно, он на самом деле желал сделать это. Его переполняла ярость, непонимание, злоба, и с каждой секундой в его глазах разгоралось невиданное мне ранее разочарование. Я хотела разрыдаться, и прижаться к нему, умоляя не смотреть на меня так. В эту секунду мысль о том, что папа может исчезнуть в одночасье, как это сделала Тина, уничтожала меня, а глаза АрДжея, полные боли, лишь усугубляли эту боль, убивая меня самыми различными способами.
- Я наивно полагал, что это я недостаточно дорог для тебя, раз ты не можешь переступить через себя, чтобы быть со мной. Это можно понять, Фредерика. В конце концов, я всего лишь мужчина в твоей жизни, который тщетно пытался дозваться до тебя. Однако, ты не только наплевала на меня и на мои чувства. Как я могу злиться на тебя, если ты ни во что не ставишь своего собственного отца? Что уж тогда говорить про меня?!
Разрыдавшись, я не знала, как совладать с собственными эмоциями. Господи, он был прав. Он был чертовски прав. Я бросила всех, кто дорожил мной. Я оставила всех, кто был дорог мне. В страхе стать очередным разочарованием, причинить еще больше боли тем, кому я и так принесла немало страданий, я и сама не заметила, как уничтожала тех, кто любил меня. АрДжей, папа ...
Два самых дорогих мужчин в моей жизни стали жертвами моей слабости, моей трусости и моего упрямства.
- Это не так! – прохрипела я, давясь собственными слезами.
АрДжей меня словно не слышал.
- Ты, глупая женщина, совсем не подумала о том, что чувствует твой несчастный отец, наблюдая за твоими бессмысленными и бесчисленными попытками искупить вину, которой на тебе нет и никогда не было. Он потерял жену! Думаешь, он хотел для тебя такой жизни? Думаешь, он не упрекал себя в том, что не смог защитить то единственное, что оставила ему жена? Ты когда-нибудь думала о том, как он себя чувствует? Хоть раз! Один гребанный раз, Фредерика!
Он кричал. Я никогда не слышала, чтобы он кричал в моем присутствии, тем более – кричал на меня. Лицо его младшего брата замелькало за его спиной, размытое из-за слез, которые стояли в моих глазах. Он попытался отцепить АрДжея от меня, но тот не поддался.
- Успокойся! – попросил его Рикардо, но АрДжей только отмахнулся, глядя на меня с желанием свернуть мне шею.
- Не вмешивайся! – велел он брату, не отрывая от меня глаз. – Я поверить не могу, что все эти годы был влюблен в столь эгоистичную женщину! Тринадцать проклятых лет! Мне понадобилось чертовых тринадцать лет, чтобы увидеть то, что ты представляешь из себя на самом деле!
Я покачала головой, пытаясь схватить его за руку, но он откинул мою ладонь прочь, не жаля касаться ее.
- Не говори так! – взмолилась я, чувствуя, как умираю. Я теряла отца, я теряла АрДжея – всех, кого я любила, я теряла в эту самую секунду.
Он злобно усмехнулся, качая головой.
- Помнишь, когда-то ты сказала мне, что я принял свою одержимость тобой за любовь? Возможно, ты была права, Фредерика. Я влюбился в чистый и светлый образ девушки, с которой ты не имеешь ничего общего. Вы абсолютно разные люди. Тебе абсолютно не был нужен я, который на протяжении всех этих лет молча страдал по тебе в стороне, давая тебе пространство для собственного исцеления. Я не давил на тебя, не наседал, но меня все равно оказалось недостаточно. Моей любви оказалось недостаточно. Теперь еще и твой отец! Ты, глупая девчонка, понятия не имеешь, как тебе повезло с таким отцом, как он! Ты хоть представляешь, как много на свете людей, которые не могут похвастаться тем же? И ты все равно не ценишь того, что имеешь! Ты цепляешься за свое прошлое, за что, в чем тебя никто и никогда не винил, и причиняешь тем самым боль другим! Вот тебе горькая правда, Фредерика – твоей вины в смерти матери нет. Это лишь горькое стечение обстоятельств, жестокая насмешка судьбы – называй, как хочешь. Но если Энцо не выкарабкается, знай – это всецело твоя вина! После этого ты можешь хоть навечно запереться в своем монастыре. Однако, я очень сомневаюсь, что это вернет твоего отца! Но ты можешь попытаться. В конце концов, единственное, что удается тебе лучше всего – это замаливать гребанные грешки!
Он отшатнулся от меня, толкая в сторону, словно не хотел больше прикасаться ко мне. Врезавшись в стену, я осела на пол, сжимаясь в маленький комочек, желая исчезнуть, и больше никогда не испытывать этой боли. Истерика терзала меня жестоко и беспощадно. Прижав голову к коленям, я разрыдалась, и мне казалось, что мир постепенно увядает, а с ним и угасаю я, пока чьи-то теплые руки не обвили меня за плечи, прижимая к себе.
В тихом, успокаивающем шепоте я узнала тетю Нэл, но единственное, что я продолжала слышать – голос АрДжея. Не переставая, он повторялся и повторялся в моей голове, грозясь свести меня с ума, если уже не свел.
Он был прав. Мама умерла в крайне трагичных обстоятельствах, которые никто не смог предугадать, но папа – папа умирал от тоски.
И в этом была лишь моя вина – больше ничья.
***
Вскоре папу перевели в обычную палату. Доктор о чем-то говорил с тетей Нэл и братом, который приехал в Чикаго несколькими часами спустя. Я сидела в углу, обхватив себя руками, и дрожала, вслушиваясь в слова врача, которые доносились до меня обрывочно. Из той немногочисленной информации, которой я обладала в этот момент, выяснялось, что папе сделали коронарное шунтирование. Инфаркт был обусловлен многочисленными факторами, среди которых важное место занимал стресс, которому он был подвержен многие годы – еще со дня смерти мамы. Он скрывал все детали о своем ухудшающемся здоровье, не желая никого этим обременять. Папа всегда таким был. Он ненавидел быть обузой для кого-либо, но разве он мог быть таковым для собственных детей?
От его недосказанности болезненно сжималось сердце. Мне даже думать не хотелось, что бы могло случиться, если бы АрДжей не нашел его.
Поздней ночью в больнице остались только мы с Санни. Он отправил Анну и детей в особняк Кавалларо, а тетю Нэл велел отвезти домой. Она отказывалась уезжать, не желая оставлять папу, но он все же убедил ее, аргументируя это тем, что нам могут понадобиться его вещи. Нехотя, но она согласилась, продолжая тоскливо глядеть в сторону огромного, прозрачного стекла, через которое можно было разглядеть папу.
Я все еще не могла найти в себе сил подойти к этому окну. Видеть любимого отца, подключенного к многочисленным трубкам, было невыносимо. Это убивало. Это уничтожало меня с особой жестокостью.
- Давненько мы не виделись, Фред, - прошептал Санни, присаживаясь рядом, и обнимая меня. Я положила голову ему на плечо, утирая мокрые слезы, и шмыгнув носом, поинтересовалась:
- Как он?
Брат вздохнул, пожимая плечами.
- Доктор сказал, что угроза для жизни миновала. Теперь все будет зависеть от того, как мы будем лечить его. Физиотерапия – это не шутки. Учитывая еще и подозрительность папы к различным лекарствам, он будет упираться.
Я сглотнула, пытаясь унять лезущие в голову дурные мысли. Главное – он был жив. Угроза смерти миновала, и я поклялась себе, что с этой минуты я ни на секунду не оставлю отца одного.
- Ты знала, что папа начал курить? Доктор говорит, что это тоже пагубно сказалось на его здоровье. А еще его психическое состояние, вечные проблемы со скачущим давлением. Много всего. В итоге мы здесь.
Мои глаза широко распахнулись.
- Но ведь ... папа ... папа никогда не курил?! И ... он ведь активно занимался своим здоровьем, как вообще все обернулось подобным образом?
Сантино невесело усмехнулся, судорожно вздыхая.
- Он многое от тебя скрывал, Фредди, - сказал брат тихо, пугая меня своей репликой. – Он пытался ... пытался жить, но не знал, как.
Я прикрыла глаза, прикусив нижнюю задрожавшую губу. Слезы вновь хлынули из глаз, подобно водопаду. Никогда до сегодняшнего дня я не полагала, что во мне столько жидкости, которую можно выплакать. Самое время выплакать все слезы. Я не хотела, чтобы, очнувшись, папа видел меня разбитой и подавленной.
- Это моя вина, - прошептала я, опуская низко голову. Санни усмехнулся, поглаживая меня по спине, и тяжело вздохнув, щелкнул меня болезненно по лбу, как делал это в далеком детстве. Подобный знакомый до боли жест заставил меня слабо улыбнуться, схватившись за голову.
- Не говори так, - попросил он. – Папе ... папе точно от этого не станет лучше. Он и так всю жизнь винил себя в том, что не уберег тебя от жестокого внешнего мира, в котором каждый второй не упускал возможности напомнить тебе о трагичности твоего рождения. Если ты еще и в этом будешь обвинять себя, то он просто не выдержит. Ему легче умереть, чем и дальше жить с этим!
Судорожно вздохнув, я опустила голову на руки, перебирая пальцами влажные волосы. Меня все еще била дрожь, и я никак не могла успокоиться, несмотря на то что следовало радоваться и думать о том, как исправить все наделанные ошибки. Шок до сих пор держал меня в своих стальных объятиях, не желая выпускать из своего плена, но я не намерена была и дальше сидеть сложа руки.
Я поставлю своего отца на ноги. Я сделаю это во что бы то ни стало.
- Когда ему станет лучше, я заберу его в Монтгомери, - произнес твердо Сантино, заставляя меня недоуменно уставиться в его усталое, бледное лицо. – Я ... я изначально был против, чтобы он жил один, но он заупрямился, и велел мне не забывать, кто тут чей сын, а кто чей отец. Он все ворчит, что упрямством мы пошли в маму, но стоит признать, что мы унаследовали эту черту именно от него.
Горькая усмешка украсила лицо Санни, придавая ее мертвенной бледности хоть какие-то живые оттенки. Тем не менее, его слова меня насторожили. Вытерев рукавами свое мокрое лицо и шмыгнув носом, я покачала головой.
- Папа не захочет никуда уезжать. Чикаго – это его дом.
Брат вздохнул, потирая переносицу.
- Он не может жить тут один.
Я усмехнулась, пожимая плечами.
- Он не будет один, - сказала я твердо и решительно. Сантино недоуменно взглянул на меня, не понимая, к чему я веду, и я поспешила пояснить. – Я позабочусь о папе. Я больше не оставлю его одного.
Некоторое время Сантино молчал, и с каждой следующей секундой его глаза пораженно расширялись. Он смотрел на меня с неверием, пытаясь найти признаки моей лжи, но я ни в чем не была уверена так, как была уверена в том, что сложу обеты. Я больше не позволю себе тянуть с этим. Каждый миг обещал стать для меня последним. Каждый проклятый день я теряла кого-то любимого.
Так не могло больше продолжаться. Я не могла игнорировать собственную жизнь, наблюдая за ней со стороны. Пора было отворить эту дверь, и смело войти в нее, высоко подняв голову. Мой отец заслуживал того, чтобы его дочь, наконец, взялась за ум. Я не хотела, чтобы он умирал с мыслью о том, что трусливая девчонка, которой он дал свое имя, не смогла стать для него ничем большим, кроме как вечным источником боли.
- Можешь попросить тетю Нэл привести мне что-нибудь из ее вещей?
Брат ничего не ответил. Нашел в себе силы только коротко кивнуть.
Оставив Сантино на скамье, я встала с места, зачесывая волосы назад, и поправляя платье. Глубоко вздохнув, я направилась к огромному панорамному окну, которое разделяло нас с папой в эту минуту. Болезненно зажмурившись, я подошла ближе, не в силах открыть глаза. Мне было страшно и неловко делать это – смотреть на своего несчастного отца, которого я довела до такого состояния своим равнодушием.
Все мы были в праве сами выбирать, как обходиться с собственной жизнью, но были люди, которые все еще были крепко с нами связаны, и которых нельзя было вычеркнуть из истории только потому, что они в нее более не вписывались. Эта ошибка была чревата самыми ужасными последствиями, которые я ощутила на собственной шкуре в самый ужасный период в моей жизни.
Пожалуй, если меня когда-либо спросят, какой год выдался самым тяжелым, я просто скажу, что это год моего тридцатилетия, поражающий стремительностью событий и жестокостью их финала.
Найдя в себе силы, я посмотрела на папу, и в ту же секунду сердце мое болезненно сжалось. Как я и предполагала, его обвивали многочисленные трубки, которые поддерживали в нем жизнь. Видеть все это ребенку, который помнил своего родителя бодрым, живым и полным сил, было просто невыносимо. Особенно, для ребенка Энцо Бианчи. Папа всегда был эталоном силы, но теперь ... теперь было видно, как много он скрывал за этой силой.
- Я больше тебя не оставлю, - прошептала я, коснувшись кончиками пальцев стекла, что нас разделяло. – Я позабочусь о тебе, папочка. Я обещаю.
Часом спустя в часовне госпиталя Святого Павла просуществовавшая тринадцать лет сестра Донателла сложила свои обеты, и вернулась Фредерика Бианчи – простая, глупая девушка, которая в итоге одержала победу над самой собой. Почему-то я всегда искренне полагала, что сложение обетов повлечет за собой немалые угрызения совести, вновь проснувшееся чувство вины, так и нашептывающее на ухо, что я не имею права ни на что, на что претендую.
Тем не менее, было тихо. Была только я, и моя разрушенная жизнь, которую следовало постепенно отстраивать вновь. Это напоминало мне ребенка, который учился ходить.
Я верила, что несмотря на все падения, однажды все будет хорошо. И пусть на моем сердце было огромное количество шрамов и рубцов, они научили меня тому, чему я пыталась научиться всю свою жизнь.
Любить жизнь.
А все потому, что в ней было огромное количество аспектов, ради которых жизнь приобретала смысл.