Преследуемый безумием

Фредерика

Тина умирала. Медленно, не имея никаких шансов на спасение, но самое страшное – даже не желая его.

Рак головного мозга никого не жалел. Жестокая, убийственная болезнь, достигшая последней стадии, о наличии которой она и так узнала слишком поздно, да еще и скрывала это ото всех, уничтожала ее. Тем не менее, казалось, Тина не боялась. Складывалось впечатление, что она отчаянно ждала этого шанса.

Шанса умереть.

Прогнозы врачей были неутешительными. Мультиформная глиобластома, казалось, прогрессировала со скоростью света, с каждым часом приближая неизбежное. Навряд ли с того самого дня, как мы узнали об этой ужасающей болезни, я хоть одну ночь нормально спала.

Это не поддавалось никакому пониманию. Жизнь неминуемо двигалась к черте, после которой это самое и пресловутое «после», будет кардинально отличаться от «до», как Земля отличается от Юпитера.

Болезнь Тины медленно убивала всех нас вместе с ней. Ее физически, а нас – морально. Особенно, меня. Ту, что прожила с ней в одной комнате тринадцать долгих лет. Ту, что так часто вслушивалась в ее непрекращающуюся болтовню, и благодаря ней была в курсе всех последних новостей и сплетен. Ту, которая порой ворчала от того, что она разбрасывает свои вещи по комнате, которые потом так и валяются в течении нескольких дней, пока я не уберу их. Сейчас, вспоминая все эти мелочи, я бы отдала все на свете, чтобы вернуть эти безмятежные дни. Мне не верилось во все происходящее.

Мне не верилось, что в один день я проснусь, и ее не будет. Она умрет, исчезнет, словно ее никогда и не было, и я даже не могла предугадать, когда это случится, чтобы оттянуть этот миг насколько возможно. Это было за гранью моих возможностей, и это убивало меня. Убивало не меньше, чем Тину – рак.

Она, в свою очередь, в отличии от всех окружающих ее людей, не унывала. Ворчала, ныла, радовалась, что наконец-то лично познакомится с Элвисом Пресли, шутила, что наведается в гости к своим праотцам, а потом с некой беспомощностью просто заявляла – пути Господни неисповедимы. Тихо и потухши.

Этот был тот самый удар судьбы, который в столь неожиданный момент сшиб меня с ног.

- Удивительно! – хмыкнула Тина, увитая многочисленными капельницами, что мешали ей нормально двигаться. Она никогда ни на что не жаловалась, но я слышала ночами, как она плачет из-за неописуемой непереносимой боли. Такие ночи были особенно кошмарными, а что хуже – осознание собственной абсолютной беспомощности. – Кто бы мог подумать год назад, что сегодня вместо вечных, нудных заданий сестры Августины, я буду сидеть в этой опротивевшей серой коробке и трескать йогурты? Кстати, персиковый просто отвратительный на вкус!

Пустой пластмассовый стаканчик полетел в урну – точно в цель. Я усмехнулась, нарезая яблоко на кусочки, водружая их аккуратно на маленькую тарелочку. Чувство стыда и омерзения к собственной персоне не давали вздохнуть полной грудью – мне с каждым днем все труднее было смотреть на Тину, и не плакать. Мне не верилось, что эта изнеможденная, бледная, исхудавшая женщина – Тина. Та самая Тина, которая была самой красивой девушкой среди всех монахинь. Та самая Тина, пышная грива которой, заставляла людей завистливо вздыхать.

От той Тины остались только глаза – яркие голубые глаза, но и даже они потеряли тот блеск и ту искру, которые всегда в них горели.

- Тебе пора выпить лекарство, - напомнила я, стоило мне закончить с яблоком. Тарелка перекочевала на колени Тины. Она с удовольствием вгрызлась в дольку, смакуя яблочный сок, но стоило услышать ей мои слова, как нос ее сморщился, а брови хмуро приподнялись.

- Зачем мне вообще давиться этой хренью?! – фыркнула она.

Я вздохнула, протягивая ей несколько пилюль.

- Не упрямься!

Тина закатила глаза, несколько мгновений злобно сверля эти несчастные маленькие таблетки убийственным взглядом, но потом закинула их в рот одним движением, и запила водой, выхватив у меня из рук стакан.

- Глупость какая! – проворчала она, утирая убежавшую каплю с подбородка. – Какая польза от этой гадости, если я все равно умру!?

Ее слова заставили меня застыть и покрыться толстой коркой льда. Понимать, что она болеет, осознавать, что рано или поздно она умрет, было не так трудно, как слышать эти проклятые, ужасные и болезненные слова из ее уст. Я не готова была к такому нелегкому испытанию. Салфетка выскользнула из рук, и я рассеяно огляделась по сторонам, пытаясь дышать.

Не получалось.

- Не говори так! – взмолилась я, заставляя Тину низко опустить голову, едва ли не вжимая ее в плечи. Розовая шапка на обритой голове чуть соскользнула, и я, аккуратно протянув руку, натянула ее обратно, положив руку на плечо. Она промолчала, тяжело вздохнув, но спустя несколько минут раздраженно скинула мою ладонь, глядя на меня обреченно.

- Какой в этом смысл? – произнесла она тихо, откидываясь на спину и поворачиваясь в сторону окна. Закат вступал в свои владения, и постепенно накатывала ночь, полная тайн и страхов, что на утро она может не проснуться. Я не могла нормально спать, да и вообще боялась провалиться в дрему, искренне ужасаясь потерять ее в своем беспамятстве.

Я никогда не думала, что Тина заняла так много места в моем сердце – мы словно все еще оставались самыми чужими друг для друга людьми, но в то же время, она стала мне также дорога, как Эстер. И теперь мне не верилось, что омерзительная шутка жизни решила вновь обратить свой взор на меня. Почему Тина должна была умереть? Почему она молчала?

Почему мне казалось, что она хотела смерти?

Почему мне казалось, что она ждала этого дня с неописуемым нетерпением?

- Смысл есть всегда, - прошептала я, вздыхая. – Я ... еще не все потеряно. Чудо ... я верю в чудо.

Тина горько усмехнулась.

- Нет смысла в него верить, сестра. Я все равно умру. Все мы однажды умираем. Не понимаю, почему ты так близко принимаешь это к сердцу.

Ее слова заставили меня задрожать. Я поспешно поставила стакан, который держала в руках, на стол, не желая разбить его из-за подрагивающих пальцев. Все мое нутро застыло в ужасе. Истина в словах Тины не могла заставить меня перестать чувствовать. Холодная рациональная идея окончания всего человеческого – сердце, так легко привязывающееся к другим, отказывалось играть по ее правилам.

Тина была права – все мы умираем. Однажды каждое существо на этом свете встретит свой закат, но наблюдать за увяданием близкого тебе человека, который еще несколько лет назад задорно смеялся, пытаясь разобраться с тонкостями использования кофе-машины – жестоко, больно и абсолютно беспощадно.

- Я выйду ненадолго, - прохрипела я, вцепившись в свое горло. Ком, застрявший прямо на пути ко рту, преграждал дорогу словам, да и нечего было сказать, на самом деле. Да и что, во имя всего святого, тут вообще можно было говорить?

Как успокоить умирающего человека, смирившегося со своей скорой кончиной, да и вообще нужно ли его успокаивать, раз он так спокоен?

Но я знала Тину уже достаточно давно, чтобы понимать – свои истинные чувства она скрывает за несколькими десятками масок безразличия, принятия, спокойствия и апатии. И одно я знала точно – ей было страшно, как бы она не пыталась то скрыть.

Ноги не держали. Я всхлипнула, прижав ладонь ко рту. Отчаянная мысль о ее скорой смерти меня пугала – мне не верилось, но в то же время часики тикали, и с каждым днем ее состояние все более ухудшалось. Врачи говорили о возможных нескольких месяцах, может два, а может и три, как повезет. Сама Тина ворчала, что побыстрее хочет избавиться от столь опротивевшей боли, крепко стискивая зубы. Мне же оставалось только стоять в стороне и наблюдать, не в силах помочь, не в силах унять ее боль, и оттого жизнь чувствовалась крайне паршивой на вкус.

Ничего не видя и не слыша вокруг себя, я двигалась вперед подобно заведенной, глотая слезы. Терять кого-то в сознательном возрасте оказалось неимоверно трудно – понимать, что неминуемый час гибели приближается, оказалось сокрушительным. Я всегда чувствовала боль от потери мамы, но в полной мере ощутить ее было невозможно, потому что я ничего не помнила. Я не знала ее. Тину я знала. С Тиной я прожила под одной крышей тринадцать долгих лет. Тина была спутником во многих делах, подругой, союзником, защитником, и теперь она умирала.

И эта неожиданная отвратительная и ужасающая вещь разрывала мое сердце на части.

Всхлипнув, я споткнулась, схватившись рукой за стену. Идти дальше не оставалось никаких сил. Я осела на пол, прижав к себе ноги, и спрятав в коленях свое лицо. Хотелось разрыдаться, выцарапать себе лицо, руки – все тело, но проснуться от этого кошмара, который, казалось, не имел окончания. Все это обрушилось на нас так внезапно, что навевало мысли о нереальности происходящего.

Однако, боль в сердце, хриплые стоны Тины, и окружающие, опротивевшие белые стены госпиталя доказывали – все правда.

Я понятия не имела, сколько просидела в некоем углу, желая слиться со стеной и сжаться до минимальных размеров, чтобы исчезнуть из этого мира, полного боли и страданий. Моя жизнь только-только начинала налаживаться, я только-только начинала понимать, чего я хочу, как Господь решил отнять у меня Тину – было ли это карой с его стороны за определенные мои поступки, или же должно было послужить уроком, который я усвоила бы на всю жизнь.

Чей-то голос звал меня. За чередой всхлипов, хрипов и рыданий, мне не сразу удалось это понять. Чья-то сильная, нежная рука гладила меня по голове. Обеспокоенный голос звал меня словно с другой стороны вакуума, умоляя открыться ему, и я подняла зареванные глаза, сталкиваясь с черными, взволнованными омутами АрДжея.

В эту секунду я разрыдалась еще больше.

Слезы катились градом по щекам. АрДжей ничего не говорил, да и мне казалось, что я ничего не слышу. Он дернул меня за руку, мягко прижимая к себе, гладя по голове и что-то шепча, но я не слышала. Увлажнив воротник его рубашки, я вцепилась онемевшими, ледяными пальцами в лацканы его пальто, не желая отпускать его. АрДжей оторвался от меня, утирая мои мокрые щеки, и выражение его лица было таким сожалеющим, таким разбитым и болезненным.

- Не плачь! – взмолился он, заправив мои влажные волосы за ухо. Тело била крупная дрожь, и я не могла успокоиться, как бы я того не желала. В эту секунду я благодарила все святые силы за то, что он пришел. В последнее время из-за занятости я видела его крайне редко, и мне казалось, что он отдаляется, что я теряю и его.

В тот самый миг, когда мне отчаянно понадобилась моя жизнь, все те, кто вносили в него свет, начинали постепенно пропадать. Я не могла этого вынести.

- Я не могу! – прошептала я, всхлипывая и снова плача. Кончиками пальцев коснувшись его лица, я прижалась лбом к его щеке, чувствуя тепло и радуясь тому, что он жив. Что он рядом. Что он не умирает. В эту минуту меня затопило страхом от осознания того, что он всю жизнь прожил, находясь на волоске от смерти. Работа мафиози – грязная работа. Кровавая, рисковая и смертельная.

- Я рядом, - проговорил он мне на ухо, обдав его горячим дыханием. Обхватив его лицо обеими ладонями, я прижалась своим лбом к его лбу, умоляюще шепча:

- Прошу, не покидай меня! Не покидай! Только не ты!

Мы молчали, захлебываясь в слезах, ничего не говоря друг другу. В словах не было надобности. Прикрыв глаза, я позволяла АрДжею укачивать себя на руках, прижимая к груди. Теперь я понимала, почему он так ценил минуты тишины между нами. Она не угнетала, не причиняла боли. Молчать с АрДжеем было настолько приятно, словно он заполнял тишину собой – большего и не требовалось. Он оставлял невесомые поцелуи у меня на висках и макушке, не позволяя себе большего. Мысли и страхи относительно смерти Тины смешались с воспоминаниями о прошлом, со всеми демонами, которые держали меня в заложниках. Все смешалось с той темной стороной моей натуры, и она кричала, что и его я потеряю. Что это наказание за мою глупость, и счастливого конца в этой истории не будет.

Моя жизнь – история другого жанра. И там далеко не счастливый финал.

Что-то подсказывало – если я лишусь и АрДжея, ничего больше не будет иметь смысла. Ни моя никчемная жизнь, ни я сама.

***

После сна на жестком диване жутко болело все тело, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той, что вспыхивала в груди при пробуждении и лицезрении бледного лица Тины. Как правило, я просыпалась несколько раз за ночь, чтобы проверить в порядке ли она. Жива ли она. Медсестры исправно выполняли свою работу, и порой ворчали относительно моего присутствия, но наличие огромных денег у отца Алессандро, который организовал Тине лучшее лечение в самых лучших условиях, заставляло их молчать, и терпеть мое постоянное присутствие.

В этот раз я проснулась неожиданно, на мгновение теряясь от неизвестного мне потолка, но потом с горечью вспоминая, где именно я находилась. Тина заворочалась. Моментально открыв глаза, я уставилась в монитор компьютера, который считывал удары ее сердца. Стучит. Дышит. Облегченно выдохнув, я приподнялась, спуская одеревеневшие ноги с краешка дивана, как вдруг послышался голос Тины – бодрый, но тихий и несколько неуверенный.

- Сестра? Спишь?

Я приподнялась с места, потащив с собой одеяло. Начало декабря выдалось крайне холодным, хоть в Чикаго и до сих пор не пошел первый снег. Подойдя к ней, я заметила, что она неотрывно смотрит на небо за окном – далекое и загадочное.

- Привет, - прошептала я, глядя на нее с мягкой улыбкой.

Она усмехнулась.

- Доброе утро!

Я выгнула бровь, глянув на часы, висевшие на стене. Утро должно было наступить еще не скоро. На часах едва пробила полночь.

- Почему ты не спишь? – поинтересовалась я, обеспокоенно вглядываясь в ее глаза. Она вздохнула, напрягая руки, желая подняться. Я поспешила помочь, приподнимая подушки и придерживая ее за руку. Оперевшись на меня, она со вздохами справилась со своим заданием, вымученно улыбнувшись. Губы, некогда красные и пухлые, теперь были сухими, бледными и потрескавшимися. Она быстро смочила их слюной, пытаясь ободрить меня улыбкой.

- Мне ... мне не спится, - прошептала она с ухмылкой.

Удивленно взглянув в ее лукавые глаза, я спросила:

- Что ты задумала?

Тина хихикнула, закатив глаза. В последнее время она все реже улыбалась, но такие вот светлые моменты спасали меня от того, чтобы не впасть в депрессию. Они напоминали, что передо мной все еще была Тина – несколько ворчливая, крайне веселая Тина, которая никогда не унывала, веря в завтрашний день.

Сверкнув плутовским взглядом, она хмыкнула.

- Мне скучно!

Я выгнула бровь. Не говоря ни слова, я достала из прикроватного шкафчика несколько настольных игр, но это только заставило Тину недовольно закатить глаза.

- Я не то имела ввиду! – пробубнила она, откинувшись на спину. Всего на мгновение ее лицо исказила гримаса боли. Она зажмурилась, схватившись за голову, и я подлетела к ней, дрожащими руками касаясь ее лба.

- Что такое? Что случилось? Где у тебя болит? Я сейчас позову врачей!

Кинуться в сторону двери мне не позволила рука, крепко сжавшая мое запястье. Тина раздраженно сжимала пальцы, не отпуская меня, и я с сожалением смотрела, как она, превозмогая боль, пытается натянуть улыбку и вернуть себе прежний беззаботный вид.

- Да ну тебя! – проворчала она. – Никакого с тобой веселья нет! Опять сейчас набегут сюда эти уроды, и будут пичкать меня всякой отравой, после которой собственное имя вспомнить сложно!

Справедливости ради, собственное имя она порой не могла вспомнить не из-за таблеток, а из-за провалов в памяти, случающихся все чаще и чаще. Доктора говорили, что это типичный симптом рака головного мозга, и что поделать ничего нельзя – только смириться.

Смириться было нелегко. Невозможно.

Глядя на Тину обеспокоенным, болезненным взглядом, я заметила, что ее глаза направлены все в ту же сторону окна. Она тоскливо смотрела на небо, не отрываясь, и я тоже обернулась, желая понять, что ее так привлекло.

- Сегодня отличная ночь, - прошептала она завороженно. – Правда ведь?

Я коротко кивнула. Ясное ночное небо с чистым диском серебристой Луны, и многочисленные звезды и правда делали зрелище неописуемо великолепным. Из-за надвинутых штор невозможно было насладиться видом вдоволь. Стремительно подойдя к окну, я отодвинула их в стороны, чтобы облегчить путь для ее глаз, но Тина только хмыкнула.

- Какой прок от этих занавесок. И от этого проклятого окна! – раздраженно прошипела она, прикрывая глаза. – Я ... я уже так давно не видела неба, не стояла под его бесконечным простором, что радуюсь таким мелочам.

Я подошла к ней, присев на краешек кровати, осторожно взяв ее за руку и поглаживая холодную ладонь, желая разделить с ней свое тепло.

- Я могу распахнуть окна, - предложила я с улыбкой, наблюдая, как грустная усмешка украшает ее исхудавшее лицо.

Она покачала головой.

- Не хочу, - прошелестел ее слабый голос. Она вцепилась в свое одеяло, отворачиваясь и уставившись в серую стену напротив. Говорить с ней в такие моменты было сложно, но я и не предприняла попыток вывернуть ей душу наизнанку. Следовало подождать, что я и сделала, поглаживая ее руку. Некоторое время Тина молчала, пока я напевала ей незамысловатую песенку, надеясь, что она заснет.

Когда меня саму уже начинало клонить в сон, она вдруг встрепенулась, и позвала меня.

- Сестра! – прошептала она, заставляя меня мгновенно открыть глаза. Я недоуменно взглянула на нее. – Я могу попросить тебя кое о чем?

Вздохнув, я потерла глаза, и не раздумывая кивнула. У меня не было никакого желания отказывать ей в чем-либо. Она вообще мало о чем просила, все хныча о том, что не хочет никому досаждать.

- Что ты хочешь? – поинтересовалась я с улыбкой.

Лукаво хмыкнув, Тина взяла меня за руку, прижимая ее к своей груди.

- А ты точно не откажешь?

Я закатила глаза.

- Клянусь твоим плюшевым медведем! – фыркнула я, указав на огромного коричневого монстра, восседающего на стуле в углу комнату. Порой я засыпала на нем. Это был подарок АрДжея, чтобы хоть как-то разбавить ненавистную серость этой палаты. Улыбающийся и мягкий, медведь стал любимчиком, за что АрДжей в глазах Тины приобрел статус добродетеля и короля плюшевых игрушек, и являлся самым желанным гостем в этом помещении, когда бы не являлся.

Причиной тому и было и огромное количество разного вида шоколада и йогуртов, которые он ей приносил.

- Ты пообещала! – напомнила она. Я коротко кивнула, намекая ей сказать мне. Робко улыбнувшись, она взяла обе мои ладони в свои руки, и на одном дыхании выпалила: - Я хочу на крышу!

Мои глаза пораженно выпучились, едва ли не вывалившись из глазниц.

- Ты с ума сошла! – воскликнула я, подпрыгивая с места. Умоляюще взглянув на меня, Тина продолжила:

- Прошу тебя! – взмолилась девушка. Я с болью оглядела ее медицинскую пижаму, розовую шапку, и серьги – самое примечательное в ее образе – изумрудные серьги, так странно смотрящиеся на ней. Первые годы знакомства я не придавала этому особого значения, но, вероятно, серьги обладали особой ценностью для нее. Она никогда с ними не расставалась, никогда не снимала их, и берегла, как самое дорогое сокровище. У меня не хватало смелости поинтересоваться у нее об этом, и вся прошлая жизнь Тины до принятия обетов была окутана пеленой тумана. Несмотря на то, что она ничего не говорила, было достаточно одного взгляда, чтобы понять – Тина вмешательства в свои дела и в свое прошлое не любит. Она не лезла в душу к другим, и подобного не терпела в своем отношении.

- Ты не можешь покинуть палату, - вздохнула я, отворачиваясь. Она прекрасно знала, как действуют на меня ее просящие глаза.

- Ну, пожалуйста! – захныкала она. – Прошу тебя, сестра! Я ... я очень хочу увидеть небо! Сегодня отличная ночь, я прошу тебя!

Я покачала головой, потирая переносицу, и начиная наматывать нервные круги по палате.

- Снаружи жутко холодно, и ты слаба. Я не могу так рисковать!

Тина тяжело вздохнула, садясь на колени на кровати. Она продолжала смотреть на меня своим умоляющим взглядом, разрывая мне душу на части. Я не могла так рисковать, повторяла я себе. Я не могла. Однако, один взгляд на Тину рушил все мое самообладание, и когда из ее глаз покатились слезы, я не сдержалась.

- Я ... какая разница, что со мной будет, если в итоге я все равно умру? Сегодня, завтра или через неделю – результат будет один, и он неутешительный. Я ... я чувствую себя просто паршиво в этих четырех стенах. Чувствую себя некой сумасшедшей, запертой в психиатрической больнице. И мне неважно, когда и как я умру, - прошептала она задушевно и хрипло. – Разве будет хоть какая-нибудь разница, если сегодня я умру здесь или же умру на той же самой крыше? Я ведь все равно умру. Но знаешь, во втором случае, я хотя бы посмотрю еще раз на небо. Я почувствую свободу. И это будет того стоить. Лучше уж умереть там, чем в этом пропахшем медикаментами футляре. Пожалуйста, помоги мне! Во имя всего святого, прошу, помоги! Ты ... ты ведь такая хорошая. Прошу, не отказывай мне в этой маленькой просьбе! Умоляю тебя!

Тина давилась слезами, и видеть ее дрожащее тело было выше всяких сил. Шмыгнув носом, я глубоко вздохнула, подходя к шкафу, и вытаскивая несколько одеял, а также свою куртку и куртку Тины.

- Ты наденешь обе! – поведала я ей строгим голосом. Ответом послужил счастливый писк, и объятия, последовавшие после того, как мы накрыли плюшевого медведя одеялом, выставляя его актером сегодняшнего шоу.

В коридоре было пусто. За стойкой стояла сонная медсестра, что клевала носом, поглядывая в едва мерцающий монитор своего компьютера. Я осторожно прошмыгнула за дверь, двигаясь в ее сторону. Тина замерла у входа, глядя на меня взволнованно. Двигаясь медленно и думая, чем можно отвлечь ее, я пыталась не поддаться заразительному веселью своей больной подруги, которая давилась смехом, наблюдая за всем происходящим.

- Доброй ночи! – звонко поприветствовала я медсестру, пугая ее до чертиков. Она подпрыгнула на месте, сшибая со стола несколько папок. Очки свалились с носа, громко хлопнувшись на клавиатуру, а сама она ошалело уставилась на меня, и вскрикнула еще раз, стоило ей увидеть перед собой монахиню.

Ночь, блеклый свет и монахиня. Голливуд свое дело сделал.

- Простите, простите! Я ... я из той палаты, – заверещала я, взмахивая руками. Махнув ради приличия в сторону двери, я продолжила. – Не найдется у вас чего-нибудь от головы? Мне кажется, скоро моя черепушка расколется на две части!

Я видела, как Тина прикрывала рот рукой, чтобы не засмеяться. Мило улыбаясь ответственной медсестре, подозрительно оглядывающей меня все еще настороженным и слегка испуганным взглядом, я всячески старалась расположить ее к себе. Вероятно, она поняла, что чем раньше избавится от меня, тем раньше вернется к просмотру своего обожаемого фильма на мониторе компьютера, откуда невероятный Рет Баттлер в очередной раз клялся Скарлетт в своей любви.

Медсестра исчезла в маленькой комнатушке, и Тина мгновенно выпорхнула из палаты, бесшумно прикрывая за собой дверь. Прошмыгнув в сторону лестницы, она подмигнула мне, показывая большой палец. Я попыталась припомнить, когда в последний раз я проворачивала подобное – и у меня не получилось. В водовороте однотипных воспоминаний было что угодно, кроме вкуса жизни.

Когда женщина вернулась, протягивая мне несколько таблеток, я благоговейно ахнула, сжимая благодарно ее руку.

- Вы спасли мне жизнь! – воскликнула я, заставляя ее покрыться краской и смущенно улыбнуться. – Огромное, огромное вам спасибо! Заскочу в туалет и вернусь к себе!

В туалет я не заскочила, я прямиком выбежала на лестницу, прикрывая дверь в коридоре. Тина стояла у перил, давясь смехом. Я не смогла сдержать улыбки, оглядывая ее внешний вид – две надетые друг на друга куртки, несколько пар штанов, теплые ботинки, шапка, поверх еще шапка, и даже мой запасной монашеский головной убор. Картину завершало одеяло, обернутое вокруг всего этого великолепия.

- Я с трудом передвигаюсь! – заворчала она.

Я только фыркнула, указывая ей на лестницу.

- Пошли, - произнесла я. – Если нас хватятся, придется объяснять почему ты в таком виде! Вот будет сенсация!

Тина рассмеялась.

На крыше госпиталя было ветрено и холодно. Сделав осторожный шаг вперед и прикрывая за собой дверь, я завороженно и пораженно уставилась на бескрайнее небо. Через квадрат в окне сложно было рассмотреть его полностью. Теперь же можно было крутить головой в разные стороны, и просто наслаждаться мгновением.

То, чего мы не могли позволить себе уже очень давно.

Тина резвилась, порхая подобно бабочке в разные стороны. Она хихикала, обнимала меня, благодарила, целовала в щеки. Кричала направо и налево, пыталась скинуть с себя одеяло, несмотря на мои ворчания, но она была так безудержно и восхитительно счастлива, что я не имела права мешать ей. Она напоминала мне Тину из прошлого – Тину, которая первой сдружилась с отцом Алессандро, Тину, которая просила его телохранителя Бёрди научить ее водить и носила ему бутерброды по утрам в знак благодарности. Она напоминала Тину, которая не уставала доводить сестру Августину до ручки, пока та не сдавалась, разрешая ей пойти на концерты ее любимой группы. Спонсировал ее, конечно, святой отец.

- Это великолепно! – закричала она во весь голос, после надрывно закашлявшись и заставляя меня подлететь к ней, но улыбка на ее лице внушала некоторое спокойствие. Я перехватила ее, заставляя угомониться, и мы присели на каменный выступ, наливая себе в стаканчики горячего чая, который умудрились пронести сюда в маленьком термосе, помещенном в карман одной из курток.

- Отличный вид! – прошептала я, отхлебывая горячего напитка. Черный чай в эту холодную, но прекрасную ночь, ощущался на языке просто изумительно.

Тино довольно хмыкнула, грея руки о теплый стаканчик.

- Еще бы! Я дурости не посоветую!

Усмешка украсила мои губы. В этом она была абсолютно права.

Мы замолчали, каждая погружаясь в свои мысли. Я старалась не думать о грядущем, смотря только на звезды. Далекие мерцающие огоньки манили загадкой, которую скрывали за собой. Что было по ту сторону неба? Возможно ли было найти там маму и наконец задать ей самый интересующий меня вопрос – каким бы был выбор, если бы ей его предоставили?

- Поразительно, как все изменилось, - вдруг проговорила Тина, выпуская изо рта клуб пара. Усмехнувшись, она отхлебнула живительного горячего чая, придвигаясь ближе. Мы сели вплотную, глядя прямо на небо, и я улыбнулась, привлекая ее ближе и подставляя плечо. – Я ... я бы никогда не могла представить себе такой жизни. Такого будущего.

Мое сердце сжалось от боли и обиды на всех и вся, что обрекли ее на такую мучительную погибель. Тина, однако, фыркнула, взглянув на меня снизу вверх.

- Я не то имела в виду, что ты подумала. Я ... я имею в виду, что, вспоминая свое прошлое, я бы никогда не предположила, что у меня будет так много людей, которым я буду дорога.

Смешок вырвался из моего рта.

- На самом деле, я никогда не думала, что мы с тобой подружимся. Ты была такой занудой! – пропела я.

Тина нарочито возмущенно запыхтела!

- А вот и нет! Если уж кто и зануда, так это ты, сестра!

Я улыбнулась, кивая.

- Пусть будет так! Во всяком случае, ты доказала все свое занудство на деле, треская те просроченные батончики, чтобы они не достались сестре Сузанне!

С весельем вспомнилась давняя история, когда церкви была пожертвована целая коробка просроченных батончиков «Сникерс», которую прихожанке подарили в супермаркете. Сестра Сузанна, которая все еще вызывала у меня жуткое отторжение одним своим упоминанием, настаивала на том, чтобы забрать коробку ввиду испорченности, но Тина вцепилась, из принципа решив съесть все. Трескала она батончики дня два, все причитая, что эти продавцы совсем помутились рассудком, раз подобное бесплатно раздают. Во всяком случае, блевала она столько же, но дело было не в испорченности конфет, а скорее в том, что помимо них, она трескала еще огромное количество других продуктов.

Тем не менее, мрачные мысли все равно не могли быть отодвинуты на второй план, как бы я не пыталась это сделать. Вопрос, мучивший меня на протяжении последних месяцев, вырвался совершенно неожиданно.

- Тина! – она удивленно обернулась, отвлекаясь от созерцания звезд, и выгнула бровь, намекая, что слушает. Вздохнув, я поинтересовалась: - У тебя есть родные?

Мы никогда не лезли с ней в души друг к другу, правда о моей жизни многое было известно, тогда как ее прошлое было окутано загадкой. Любопытство толкало меня вперед, и заметив угрюмый взгляд Тины, я на миг пожалела, что не прикусила вовремя язык. Однако, она вполне спокойно ответила:

- Нет. У меня нет родных. У меня никого нет.

Я судорожно вздохнула, сжимая крепко ее ладонь.

- У тебя есть мы.

Она широко улыбнулась, согласно кивая.

- Ты права! У меня есть ты, Плюшевый король, сестры-зануды-монахини и папа Алекс, - прыснула, услышав эти смешные имена. Тем не менее, Тина опустила голову, как-то сгорбившись, и спустя какое-то время тихо прошептала. – На самом деле ... на самом деле, у меня была мать.

Я застыла.

- Была?

Она коротко кивнула.

- Была. Умерла несколько лет назад, - сказала Тина равнодушно. Взгляд ее был пустым и холодным, а на лице не дрогнул ни единый мускул.

- Мне жаль, - прошептала я, обнимая ее за плечи.

Она усмехнулась, качая головой.

- Не жалей эту суку! Вот это, - она обвела пальцем свою голову, намекая на опухоль. – Да и вообще все беды в моей жизни остались в наследство от нее. В самом прямо смысле этого слова.

Вздох, полный сожаления и горечи, вырвался из моего рта. Я прижалась к Тине ближе, всем сердцем желая согреть ее сейчас – и снаружи, и изнутри. Уверенность в том, что ей тоскливо и горько от собственных слов, была непоколебимой.

- Так вот о чем говорил доктор, - припомнила я.

Тина кивнула.

- При наличии семейного анамнеза, риск возрастает. И, конечно же, я не настолько глупа, чтобы верить в свое «долго и счастливо», так что, это было вообще не удивительно. Я даже не побоюсь сказать, что ожидала чего-то подобного. Правда, немного позже, но какая разница? Завтра или же через три года. Все равно смерть. Ничего более. Небось мамаша от радости на том свете приплясывает!

От ненависти в ее голосе по отношению к собственной матери волосы вставали дыбом. Я вдруг и правда поняла, что ничего о ней не знаю – кто ее родители, как она решила стать монахиней, кем вообще была до посвящения.

- Ты никогда не рассказывала, - сказала я ей. Тина недоуменно взглянула на меня, и я поспешила пояснить. – Ты никогда не рассказывала о своей жизни до церкви. Расскажешь ... расскажешь сейчас?

Тина хмыкнула, отвернувшись, словно отчаянно того делать не хотела. Я почувствовала затопивший меня стыд, взмахнув руками, но она вдруг также внезапно повернула лицо в мою сторону, пристально смотря в глаза.

- Да чего там рассказывать, - хмыкнула Тина, пожимая плечами, и равнодушно уставившись впереди себя. – Стремная у меня была жизнь. Отец бросил мать, когда мне было лет четыре. Или пять... Не помню. Изменил ей с некой грудастой горячей девчонкой, что была вдвое младше него, ну и укатил с ней подальше от мамаши. Она, разумеется, потери своего принца Чаминга не вынесла, ушла в запой, подсела на наркотики. И возненавидела весь женский пол. В том числе и меня. Она умерла несколько лет назад от той же болячки, от которой сейчас умираю я. На похороны я тогда не пошла, и никогда не была на ее могиле. И не хочу вообще эту могилу видеть, если честно. Может, моя голова – наказание за ненависть к собственной матери? Как там в Библии говорилось?

Я вслушивалась в слова Тины, затаив дыхание. Впервые в жизни я позволила влепить себе смачную оплеуху, мысленно замахиваясь еще несколько раз. У меня и правда была жизнь, о которой могли мечтать многие девушки – любимый отец, души во мне не чаявший, обожаемый старший брат, готовый всегда подставить плечо и защитить меня. Был мужчина, который переступал через свою гордость, через свои обиды, потому что он меня любил.

- «Всем сердцем почитай отца твоего и не забывай родильных болезней матери твоей. Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни тои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» - слова автоматически вырвались изо рта, декламируя заученные строчки.

Тина усмехнулась, коротко кивая.

- Вот и весь ответ. Она мне даже с того света жизнь попортила, мерзкая тварь!

Я сглотнула, пытаясь успокоить свое любопытство.

- За что ... за что ты ее ненавидишь? Она что-то сделала тебе?

Тина едва ли не расхохоталась, мотая головой в разные стороны.

- Ох, сестра, что эта сука мне только не сделала. Ненавидеть ее – это самое примитивное, что можно сказать о моем к ней отношении. Я ... я просто очень надеюсь, что она попала в Ад. Не горжусь многими своими поступками, но папа Алекс сказал, что помолиться за мою душу. И других попросит ... заставит...

Она хихикнула, утирая глаза. Я вдруг с ужасом заметила влагу, покатившуюся по ее щекам. Заметив мое пристальное внимание, она стыдливо шмыгнула носом, отворачиваясь.

- Прости, - донесся до меня ее хриплый, слабый голос.

Я судорожно вздохнула, обнимая ее за плечи.

- Тебе незачем извиняться.

Она фыркнула, сминая свои пальцы, глотая слезы, что продолжали течь из ее глаз.

- Просто ... вспомнилось всякое, - заметила она с усмешкой. – Не особенно приятные воспоминания.

Я прижалась ближе.

- Она тебя била?

Тина хохотнула.

- Жизнь моя была бы настоящим сахаром, если бы дело заканчивалось на одних побоях. Это еще не самое страшное, - проговорила она, хмыкнув. Заметив мой потупленный взгляд, и что-то разглядев в нем, она прочистила горло, прежде чем сказать: - Мне ... мне было четырнадцать, когда она привела в дом своего ... как бы его назвать? Очередного бойфренда, так скажем. Тучный, жирный урод, да и воняло от него так, что невозможно было рядом стоять. Я, признаться, не придала тогда этому много значения. Мужчины в нашем доме надолго не задерживались. Как правило, на одну ночь. Бывало, могли задержаться, чтобы отлить, а уже потом сваливали. А этот новоиспеченный Чаминг заделался моим отчимом. Мерзкий тип. Жалкий. И мать моя тоже жалкая. Она его едва ли не боготворила. Чуть ли не на цыпочках ходила вокруг него, беспрекословно выполняя каждый его ублюдочный приказ. Он ее, конечно, лупил, и лупил много, но она глупая была, чтобы понимать всю ненормальность происходящего. Мама ... мама настолько себя опустила ради него. Там уже некуда было дальше падать. Эта ненормальная и без того валялась у его ног, ожидая своего часа, как дворовая собака. Ну и прощала этому животному все. Куда уж там перечить ему, он же сам Аполлон, черт бы его побрал!

Тина задрожала. Разговор давался ей трудно, что было видно. Я ни в коем случае не желала напрягать ее, беспокоить или же волновать.

- Хватит, - попросила я. – Не рассказывай, если тебе трудно.

Она усмехнулась.

- Это трудно, - согласилась она. – Но я ... я хочу это кому-нибудь рассказать. Я хочу, чтобы хоть кто-нибудь знал историю моей жизни.

Я коротко кивнула.

- Я рядом.

Тина вздохнув, продолжила свой рассказ.

- Жили мы в ужасных условиях. Есть нечего, носить нечего. Правда, была выпивка, но даже она опротивела. Своему жирному борову она неизвестно откуда находила продукты, чтобы приготовить еду. Надо же его откармливать, несчастный весь исхудал. То-то на нем рубашка трескалась. Но и это не было самым ужасным, - фыркнула она, улыбнувшись. Опустив глаза в пол, она вцепилась руками в мою руку, начиная дрожать. – Пока ... пока в один прекрасный день этот ублюдок меня не изнасиловал.

Я застыла, окаменев от страха и от боли, от того, сколько эмоций было вложено в эти несколько страшных слов. Тина молчала, считая звезды на небе. Ей требовалось некоторое время, чтобы продолжить, потому что я чувствовала, что это еще не конец. Что-то подсказывало мне, что дальнейшие слова ввергнут меня в еще больший шок. Несмотря на весь ужас, приключившийся со мной по милости гнусного отца Юстиниана, что в прошлом, что в настоящем, у меня всегда были те, кто готов был меня защитить. Мне даже представить было страшно, что чувствовала несчастная четырнадцатилетняя девочка после всего случившегося, но в эту секунду мой пораженный до глубины души мозг интересовал один очень важный вопрос:

- А твоя мама ...

Тина расхохоталась. Смеялась долго, надрывно, с чувством и эффектом. Я продолжала прижимать ее к себе, не желая даже на мгновение отпускать от себя. Мы столько лет жили под одной крышей, мы делили одну комнату, и вот только сейчас, только теперь она рассказывала мне обо всех ужасах своей жизни. Не желала вспоминать прошлое? Может, мне следовало раньше проявить напористость? Может, мне следовало проявить больше любопытства? Тина не любила говорить о своем прошлом, и я не лезла к ней с раздражающими вопросами, но сейчас это казалось мне таким неправильным. Возможно, узнай я раньше обо всем, что с ней случилось, я могла бы попытаться хоть как-нибудь помочь ей справиться с ней, а не биться в одиночку.

Цокнув языком, Тина вздохнула.

- Как я уже сказала, моя мать возненавидела весь женский род, начиная от самой Евы. Меня она, мне кажется, еще больше ненавидела, потому что никак не могла избавиться. Вечно хнычущее голодное существо, брошенное ею на произвол судьбы. Когда ее ублюдочный Чаминг изнасиловал меня, то она, разумеется, даже слушать меня не хотела. Не верила ни единому моему слову. Я тогда из дома сбежала. Не могу сказать, что и я была ангелом. Я немало херни в жизни своей натворила, но связи с этим ублюдком я не хотела никогда. Но вот досада! – воскликнула ехидно Тина, и глаза ее наполнились слезами. – Я ... я забеременела!

Кульминация, которую я ждала, наконец наступила, ударив неожиданно, а оттого – особенно больно. Мой взгляд сам опустился на ее живот. Тина всегда казалась мне крайне красивой девушкой – она отличалась от всех монахиням не только своим веселым и легким нравом, но и неописуемой красотой. Эта красота угасла, рак поглотил ее, оставив лишь прекрасные тоскливые глаза, которые сейчас смотрели на меня с горечью.

- Ребенок ..., - прошептала я.

Тина шмыгнула носом, фыркнув.

- Я ... мне было четырнадцать, и я тогда несколько дней жила на свалке, пока местная банда меня оттуда не выдворила. Признаки были характерными, я украла у матери несколько смятых купюр, оставленных ей одним из многочисленных любовничков, и купила тест. Он оказался положительным. Господи, да простит Бог мою грешную душу! – перекрестилась она. – Мне было всего четырнадцать, и я ... я была так одинока. Я мечтала о том, чтобы у меня появился хоть кто-то, кто любил бы меня. Я молила Господа об этом, и когда выяснилась новость про беременность, я не посчитала это проклятьем. Да, возможно этот ублюдок был самым последним животным, но в ту минуту мне нужен был этот ребенок, как глоток свежего воздуха. Я ... я хотела иметь кого-нибудь, кто любил бы меня. Кому бы я была нужна. Именно поэтому я решила сохранить его. Заботиться о собственном здоровье нормально не получалось, но опять же, у этой истории трагичный финал – мать нашла полоску теста, обвинила меня в том, что я соблазняла ее мужика, специально легла под него. Она ... она била меня головой о стену. Мне кажется, вся эта муть с опухолью появилась именно тогда, медленно прогрессируя, и только сейчас давая о себе знать. Ну и разумеется, срок был маленький. У меня случился выкидыш. Эта сука прогнала меня из дома. Выбросила меня у обочины, пожелав, чтобы меня пустили по кругу какие-нибудь бездомные. Оставила меня там одну, разбитую, сломленную, мертвую. Справедливости ради, сейчас я понимаю, насколько глупой я была. Я бы не смогла вырастить этого ребенка. Мне было гребанных пятнадцать – ни нормального образования, ни крыши над головой. Идиотский юношеский максимализм, моя вера в собственные силы, в собственную непобедимость. Это все я осознала там, лежа на холодной земле и умирая. Возможно, все так и закончилось бы, если бы меня не нашла сестра Мартина...

Мои брови поползли вверх. По щекам градом лились слезы, и я не могла сдержать всего своего отчаяния, всего своего сожаления по отношению к этой невероятно сильной, стойкой девушке, которая столько пережила. В очередной раз проклянув судьбу, которая так жестоко обошлась с ней, я заметила, как счастливо, благодарно и радостно заблестели ее глаза, стоило упомянуть ей некую Мартину.

- Разве это не твое имя?

Она усмехнулась, покачав головой.

- Мое настоящее имя – Палома. Пэм, как ту самую Пэм, - весело сказала она, вынуждая и меня улыбнуться. – Имя «Мартина» принадлежало моей наставнице, сестре-настоятельнице в одной из церквей штата Мэн, где я служила, пока не переехала в Чикаго. Она ... мне кажется, это был ангел, посланный с небес, чтобы спасти меня. Во всяком случае, несмотря на все дерьмо, что со мной приключилось, видя ее, я верила, что у человечества есть шанс. Сестра Мартина нашла меня у той самой дороги, привела в свою церковь, и очень долго ухаживала. Она впервые накормила меня досыта горячей и вкусной едой, и ничего не попросила взамен. Церковь стала моим оплотом, моим якорем. Я приняла решение стать монахиней, и усиленно училась под ее руководством. Сейчас я понимаю, что я ... я никогда не хотела, на самом деле, быть монахиней. Это не мое. Но я ... я отчаянно любила эту добрую старушку, и я не хотела ее покидать. Только вот, она умерла, и я снова осталась одна, обозленная на весь свет, пока не решила приехать в Чикаго.

Тина закончила свой рассказ со слезами на глазах, крепко сжимая мою ладонь. Мы обе плакали, не сдерживая наших эмоций. Я прижимала ее к себе. Глядя по голове, гладя по плечам. Оторвавшись, она прошептала.

- Знаешь, эти тринадцать лет ... они были самыми лучшими в моей жизни. И я ... я очень рада, что ты стала частью моего захудалого мирка. Ты добрый и светлый человек, сестра. И ты ... ты должна быть счастлива! Хоть я и не знаю всей истории, но я уверена, что твоя мама тебя любила. И что она гордится тем, что у нее такая восхитительная дочь, потому что ты светлая, сестра! Ты приносишь счастье людям, которые видят в тебе это! Ты мой первый и единственный друг, и я искренне, искренне желаю тебе счастья. Уходи из церкви и живи своей жизнью! – Тина вцепилась в мои плечи, прижав свой лоб к моему. Мое сердце замерло, а потом забилось с невероятной скоростью. – У тебя замечательный отец, и просто невероятная семья! У тебя есть люди, которые любят тебя, которые готовы принимать тебя такой, какая ты есть. Они готовы любить тебя просто потому, что ты есть. И у тебя есть мужчина, который не представляет рядом с собой никого, кроме тебя. Я ... я честно завидую. Я всегда мечтала о подобном. Пожалуйста, не губи себя и свою жизнь. Я ... я наивно полагала, что проживу дольше, чем мне выдается, и теперь ... теперь я обескуражена. Я понимаю, что прожила свою жизнь зря. Ты никогда не можешь знать точно, наступит завтрашний день или нет, поэтому, пообещай мне сделать это. Пообещай мне выбрать правильный путь! Пообещай мне это ради нас обеих!

Голос Тины, хриплый, болезненный, сиплый и слабый – был как никогда тверд и требователен. Она трясла меня за плечи, пытаясь вразумить, а потом вдруг неожиданно отпустила, из-за чего я чуть не свалилась на спину. Потянувшись к своим ушам, она стремительно сняла те самые очень дорогие на вид изумрудные сережки, которые не снимала никогда. Подобный символизм окончательно добил мне – это доказывало, что Тина прощалась. Она протянула серьги мне на раскрытой костлявой ладони, глядя умоляюще.

- Возьми их! – взмолилась она, яростно утирая слезы, бегущие по ее лицу.

Я яростно замотала головой.

- Я не могу! – прошептала я слабо. – Я не могу! Они принадлежат тебе!

Тина усмехнулась, шмыгая носом.

- Это ... это подарок. В серьгах воспоминания обо мне, и я хочу, чтобы они жили, даже, если я умру. Считай, что это подарок. На Рождество. Не уверена, что я доживу до него, - с болезненной, ужасающей смиренностью произнесла она. Вложив сережки в мои дрожащие, оледеневшие пальцы, она сжала их, обеими руками, прижав к себе. – Они принадлежали сестре Мартине. Перед своей смертью она отдала их мне, сказав, что это ее семейная реликвия. Она ... тогда она сказала мне, что я ей, как дочь. Теперь я передаю их тебе. Это самое дорогое, да и вообще единственное, что у меня есть, а ты мой единственный и дорогой друг, так что, это теперь твое. Передай эти серьги своему ребенку. Уходи из церкви. Проживи жизнь ярко, счастливо! Навещай отца, позволь себе быть счастливой с АрДжеем, наслаждайся каждым мигом, потому что ты не можешь знать, что с тобой завтра случится, и ты не можешь вечно откладывать все на грядущий день. Счастье не любит ждать, оно отворачивается от тех, кто отталкивает его. Не делай моей ошибки. Живи каждым чертовым мгновением. Живи за нас обеих, и ... не забывай меня, сестра! Умоляю, не забывай!

Я схватила ее за плечи, прижав к себе, и мы разрыдались, сидя под открытым небом в холодную декабрьскую ночь, обдуваемые ветрами, дрожащие и плачущие. Тина цеплялась за меня также, как и я за нее, и впервые в жизни я понимала весь смысл слов относительно того, что надо жить настоящим. Надо жить сегодня. Здесь и сейчас. Даже в самом своем кошмарном сне я не могла представить Тину умирающей – да еще и умирающей на моих руках.

Но теперь эта ужасающая реальность постепенно надвигалась, и я ничего не могла сделать, как бы я искренне того не хотела. Я бы отдала все, чтобы подарить Тине долгую, счастливую жизнь подле тех, кто ее бы любил, но невозможно было заключить сделку со смертью. Единственная сила в мире, не берущая взятки, и не поддающаяся никаким мольбам.

- Я обещаю, Пэм, - прошептала я ей на ухо, чувствуя, как вздрагивает, и секунду спустя громко всхлипывает, прямо лицо в изгибе моей шеи. – Я обещаю, что я проживу лучшую жизнь. Ради нас обеих! За нас обеих!

Она усмехнулась, все также меня не отпуская.

- Я верю, Фредди. Я верю.

***

Тина умерла месяц спустя. Пять долгих месяцев борьбы – и неминуемая смерть, как бы ее не оттягивали. Шансов не было, чуда тоже не случилось. В итоге наступила тьма, мрак, пустота и отчаяние, а боли было столько, что я поверить не могла о наличии столь сильных чувств в своей груди.

День ее похорон я помнила плохо. Перед глазами все двоилось, в помещении, на мой взгляд, было слишком душно и шумно, а меня саму мотало в разные стороны. Тошнота подкатывала к горлу, голова кружилась, одеревеневшие ноги не желали работать, а руки онемели. Все мое тело ощущалось, как один большой мячик – звонко бьется от стены и отскакивает в ту же секунду. Я не желала ничего понимать, вникать в смысл слов людей, которые наперебой говорили мне о том, как им жаль меня, как им жаль ее. Соболезнования в одно ухо втекали, а уже в следующий же миг, через другое – вытекали. Это не могло вернуть Тину. Никакие слова, никакие действия не могли ее вернуть.

Ничто не могло вернуть Тину. Тина умерла, и улыбка, застывшая на ее мертвых, холодных губах намекала, что, в отличии от всех остальных, она была безумно рада такому раскладу событий.

Боль. Вокруг была одна сплошная боль.

Кое-что я все же помнила хорошо – красивый, роскошный, огромный гроб из самой дорогой древесины, на котором были вырезаны изумительно красивые узоры. Отец Алессандро организовал похороны за свой собственный счет, и они ничем не уступали похоронам членов королевской семьи Британии. Крышка гроба была приподнята, и я долго смотрела в безмятежное, счастливое лицо Тины, не веря своим глазам. Она больше не просыпалась, не ворчала почему ее разбудили так рано, не шла лениво в ванную, снося все на своем пути и разбрызгивая везде воду. В ванной в нашей комнатушке было сухо, тихо и пусто.

Никто больше не отпускал различные шуточки, потому что Тина была мертва. Она лежала в огромном красивом гробу, в традиционном монашеском одеянии, сложив руки на животе, бледная и измученная, но она встретила свою смерть достойно, улыбнувшись ей в лицо и дружелюбно протянув руку. Ни тени страха, ни тени сомнения – впервые за многие годы Тина позволила себе не скрывать усталость от прожитой непростой жизни.

К концу отпевания, терпеть всех окружающих меня людей, и выслушивать их непрекращающийся бубнежь, уже не оставалось никаких сил. Хотелось спрятать голову в колени, и просто исчезнуть, чтобы ничего и никого не видеть. Едва отец Алессандро закончил читать молитвы, как перед глазами все поплыло, и последнее, что я помнила, были чьи-то ласковые, теплые руки, которые взволнованно обхватили мое лицо, пытаясь привести меня в чувство. Несмотря на то, что из-за пустоты перед глазами невозможно было определить, кто это, я прекрасно знала – это был АрДжей.

***

Первое, что бросилось при пробуждении – голый, светлый потолок. Свет не горел, и мрак в комнате несколько пугал. Сердце гулко забилось, стоило приподняться, осторожно двигая конечностям. В скромно обставленной комнатушке был большой шкаф из темного дерева, зеркало, светлые стены и две кровати.

Это была наша комната.

- Тина, - позвала я тихо, прекрасно зная, что никто не отзовется.

Так и случилось. Ответом была тишина.

Упав на спину, я повернулась к стене, сжавшись в позе эмбриона, и заплакала. В этот раз слезы текли медленно, особенно болезненно выкатываясь из глаз. Я чувствовала себя так же, как и в далеком детстве после кошмаров, о которых боялась рассказать другим, прекрасно понимая, что в очередной раз столкнусь с жалостью. Присутствие Тины в моей жизни не позволяло мне загнуться от одиночества. Сейчас от этого ощущения в груди хотелось заснуть вечным сном. Я и забыла каково это – быть окруженной огромным количеством людей, но чувствовать себя так, словно в душе холодная пропасть, в которой ты в одиночку проводишь все свои часы.

С каждой минутой в комнате на мой взгляд становилось все холоднее. Задрожав, я натянула одеяло повыше, накрываясь с головой. В этом маленьком пуховом мирке, я наконец позволила себе окончательно провалиться в яму собственных страхов. Меня затопил неведомый ранее ужас – а вдруг я потеряю его точно также? Вдруг и АрДжея, и папы, и Санни, и других – никого не будет? Вдруг у меня отберут их также, как отобрали Тину – быстро и безжалостно, вырвав добрый кусок сердца.

Мысль, столь же холодная и ужасающая, как и сама смерть, заставила меня подорваться с места.

Стены комнаты давили. У меня не оставалось никаких сил на то, чтобы и дальше терпеть эту боль. Все вокруг напоминало о Тине – кровать, шкаф, оставленная на спинке стула монашеская ряса – все это создавало впечатление, что она отлучилась на некоторое время, но обязательно должна вернуться. Только вот с того света не возвращались, и мне оставалось только выйти вон, потому что со смертью Тины в комнате невозможно было находиться, не предаваясь боли. Нереально было избавиться от нее столь рано, но мне казалось, что даже через год, два или даже десять лет, столь ее быстрая, ужаснувшая стремительностью, отчаянием кончина, будет заставлять меня жалеть о том, что я так мало времени уделяла простому общему времяпровождению.

Я всегда полагала, что наступит завтра. Сегодня мне казалось, что завтрашний день может не наступить никогда, и страх не успеть, страх не сделать хотя бы этого не позволял мне дышать.

На кухне горел свет. Слабо толкнув дверь, я встретилась взглядом с усталыми, грустными глазами отца Алессандро, который восседал во главе длинного деревянного предмета мебели, водрузив на него перед собой бутылку виски – наполовину уже опустошенную. Осторожно пройдя внутрь, я достала из кухонного шкафа простую чашку, и тихо присев рядом, наполнила ее до самого основания.

Отец Алессандро хмыкнул.

- Не помогает, - сказал он, горько усмехнувшись. – Я уже проверял.

Ничего не ответив, я схватилась обеими руками за фарфоровую вещицу, залпом опрокидывая в себя все содержимое. Алкоголь стремительно и быстро полился в горло, обжигая его подобно жидкому огню. Перед глазами пронеслась вся жизнь, от боли и жжения я надрывно закашлялась, заваливаясь на стул. Святой отец вскочил, похлопывая меня по спине, подсовывая мне стакан простой воды, от которой оказалось мало пользы.

- Я в порядке, - прохрипела я, усаживаясь ровно. Он обеспокоено посмотрел на меня, но ничего не сказал, обратно сваливаясь на свое место.

Повисла гнетущая, мертвенная тишина, разбавляемая урчанием холодильника. Никто из нас не хотел ничего говорить, но на самом деле, никому из нас просто нечего было сказать.

Выражение лица отца Алессандро было задумчивым. Он постукивал пальцем по деревянной поверхности стола, время от времени щелкая им по стакану. Продолжая молчать, он, тем не менее, начинал выглядеть все более и более угрюмым. Обхватив пальцами стакан, он опрокинул в себя остатки алкоголя, плескавшегося на дне посудины. Его брови нахмурились, и он вздохнул, стиснув зубы, а потом швырнул стакан в стену, из-за чего тот разбился вдребезги.

- Проклятье! – прошипел святой отец. Я дернулась от неожиданно громкого звука, подобравшись и сжавшись, желая исчезнуть куда-нибудь, где не будет боли, ну или хотя ее станет чуточку меньше, потому что сейчас она чувствовалась в каждой клеточке тела, и заполняла каждый дюйм моего разума. – Давно я не чувствовал себя так паршиво.

Я хмыкнула, наливая себе еще алкоголя, хоть меня и продолжало трясти после предыдущего раза. Отец Алессандро, однако, меня не остановил. Он просто наблюдал за мной, не пытаясь вразумить или же толкать заумные, но абсолютно бесполезные речи. Никто из нас в них в эту секунду не нуждался.

К моей огромной досаде, алкоголь действовал крайне медленно. Мысли все еще хаотично крутились вокруг мертвого, безжизненного тела Тины, покоящегося в гробу, и всякий раз безумная голова подкидывала мне различные видения, где вместо нее лежали другие. Все те, кого я любила, и все те, кто любил меня. Все те, кто остались у меня. Лишь когда я опустошила и этот стакан до дна, рукавом платья вытирая убежавшие капли, то некоторая свежесть, наконец, уступила место тому удушью, что я чувствовала на протяжении последних нескольких дней – с того самого злосчастного дня, когда доктор Баклер отвел нас с отцом Алессандро и сестрой Августиной в свой кабинет, и поведал о том, что состояние резко ухудшилось.

Он велел готовиться к худшему. И когда все, казалось бы, вновь застыло, а состояние постепенно начало стабилизироваться, и мы несколько выдохнули, она заснула, и больше никогда не открывала глаза.

Со стороны двери послышался крайне неприятный слуху скрип. Устало приподняв голову, я заметила пристальный взгляд опухших от слез глаз сестры Августины. Она внимательно смотрела на бутылку виски на столе между мной и святым отцом, и я уже внутренне сжалась, ожидая упреков и нравоучений, в которых в эту секунду нуждалась в самую последнюю очередь, но сестра Августина никак не прокомментировала это. Лишь хмыкнула, и пройдя к буфету, достала и свою любимую кружку.

Пила она, на удивление, хорошо.

- Хорошее пойло, - заметила она, покручивая в руках стакан. – Откуда ты его взял?

Отец Алессандро вздохнул, делая глоток.

- Тина дарила, - ответил он тихо, и сердце болезненно сжалось при упоминании ее имени. – На юбилей. Удивительная ирония, что выпить его посчастливилось в день ее похорон. Все еще задаюсь вопросом, где она нашла деньги на такой дорогой алкоголь.

Сестра Августина смахнула набежавшие слезы.

- Славная была девчушка, - хмыкнула она, покачивая в руке кружку. Глаза ее были красными от слез, выплаканных и невыплаканных, и я впервые видела, чтобы сестра Августина давала волю своим эмоциям. Холодная и безэмоциональная женщина, которую я знала еще со своих подростковых лет, лишь изредка позволяла себе обнажить доброе сердце. Это еще раз доказывало, что Тина обладала уникальным даром проникать глубоко в чужие души, занимая там важное место.

Теперь в этом месте зияла огромная дыра.

- Доктора говорили готовиться к худшему, - произнесла я тихо, глядя на сверкающую в свете ламп жидкость на дне бокала. – Однако, состояние постепенно нормализовывалось. Я ... я не спала несколько дней, боясь ... боясь заснуть, не желая оставлять ее одну, но мое чертово тело предало меня. Я провалилась в дрему, а когда проснулась, она улыбалась. Улыбалась, и больше не реагировала ни на что, как бы я ее не звала!

Новая волна боли захлестнула неожиданно, придавливая меня к земле. Я положила руку на левую часть груди, где сердце болезненно сжималось, чувствуя, как меня порабощают самые разнообразные страхи.

- Без нее в этой церкви будет очень тихо, - прошептала сестра Августина. Отец Алессандро разлил оставшееся виски между нами тремя, никого не останавливая и не поучая. Возможно, он прекрасно понимал, что всем нам сейчас хотелось забыться. Я потеряла друга, сестра Августина –любимую ученицу, а он – своего самого ближнего соратника, и человека, что понимал его с полуслова.

Отец Алессандро молчал. Он вдруг засунул руку в карман, вытаскивая оттуда что-то, и я увидела сложенную фотографию. Протянув ее мне, святой отец смиренно ждал, пока я прикоснусь к ней кончиками пальцев, гадая, что там находится. Но то была просто фотография. Сложенная вдвое фотография, на которой мы были запечатлены с Тиной.

- Нашел среди бумаг, - шепнул он.

Я всхлипнула, прикрывая рот рукой. На глянцевой дорогой бумаге мы застыли, навечно молодые, навечно живые. Тина показывала язык, держа в руках молоток, пока я несла несколько гвоздей. Я помнила тот пасмурный холодный день, в который Тина все пыталась прибить книжную полку в нашей комнате. Святой отец порывался помочь, но она хотела все сделать сама, в итоге, едва ли не выбив двум монахиням зубы. Пришлось пойти на уступки.

Это была единственная наша фотография. Единственное, что хранило воспоминания нашей связи.

Задрожав, я заплакала, прижимая фотографию к груди, и принимаясь пить. Алкоголь не помогал, но он постепенно затуманивал рассудок, и делал мечты о крохах спокойствия не такими недостижимыми. С каждой выпитой каплей алкоголя, я все больше убеждалась, что не могу ждать дольше. Столь жестоким путем жизнь преподала мне очень важный урок. Теперь время не чувствовалось некой бесконечной материей, которая играла по моим правилам. Подобно известному капитану Крюку из «Питера Пэна», мне чудилось, что я слышу бой часов. Терять кого-то близкого так неожиданно, не успев даже осознать эту мысль, было сродни сотрясению мозга. Я все еще не могла понять, где я нахожусь, что происходит, и вообще реально ли все то, что я сейчас проживаю.

- Я хочу сложить обеты.

Отец Алессандро взглянул на меня с усмешкой, словно давным-давно знал, что однажды это случится. Он не выглядел удивленным, не выглядел шокированным, возмущенным. Сестра Августина фыркнула, отхлебнув немного виски, и взглянув пристально мне в глаза, точно в душу, произнесла:

- Помнишь, я когда-то спросила тебя, есть ли кто-то, кто тревожит твое сердце? Я рада, что ты, наконец, можешь признать это.

Мне всегда казалось, что я никогда не произнесу этих слов. В далеком прошлом подобное будущее виделось мне глупым – я не привыкла и не любила отходить с намеченного пути. Но теперь я вполне осознанно понимала, что двигаюсь неизвестно куда. Блуждая по дороге жизни я все чаще путалась, все чаще терялась, и желание вернуться обратно, желание вернуться назад, в прошлое, в теплые, отцовские объятия, под крышу его дома, где мне неведома была истинная боль от утраты, становилось неописуемым.

Теперь осознание настигло меня, и это бремя оказалось куда тяжелее нести, чем то, что я тащила на спине всю свою жизнь.

Но дело было даже не в этом. Наблюдая ночами напролет за беспокойным сном Тины, глядя в ее тоскливые глаза, и все чаще замечая, как она открывает и закрывает рот, словно что-то хочет сказать, но не может, я понимала, что я не могу пройти через это снова. Видеть, как увядает родной, близкий тебе человек, означает понимать, как много ты хочешь ему сказать, и как мало времени тебе на это уготовано.

Моя собственная смерть меня не пугала. Пугало лишь одно – не успеть. Я должна была сказать ему то, чего он ждал так много лет. Я должна была признаться в этом не только ему.

Я должна была признаться в этом самой себе.

Время безжалостно утекало, я все еще оставалась дочерью простого солдата и водителя, у меня не было ослепительной внешности, богатства, влияния. У меня уже не было моей молодости, в которой я все равно не могла составить ему пару.

В этом году АрДжею исполнялось двадцать семь. Он был красив, силен, богат, влиятелен, воспитан, и он был ожившей мечтой любой девушки, которая когда-либо мечтала о рыцаре на белом коне. С запоздалым сожалением я поняла, что мой рыцарь на белом коне прикатил на черном Додже когда-то тринадцать лет назад. И нет, он не разбудил меня поцелуем любви.

Он подарил мне лимонное дерево, и пригласил в кино. Тогда ему было четырнадцать, а мне семнадцать.

Сейчас ему двадцать семь, а мне – тридцать. Не самая красивая, не самая благородная, не самая умная. Ничего из того, чем могли похвастаться другие девушки из клана. От одной мысли о том, что все эти годы он параллельно имел связи, несмотря на то что проводил время со мной, у меня стыла кровь и все внутри покрывалось толстым слоем льда. Я не имела права на подобную ревность, я это понимала, но как я могла запретить своему сердцу биться, когда оно всецело принадлежало ему?

А еще я уже была довольно стара. Тридцать лет в Наряде не возраст. Это приговор.

Еще тогда, тринадцать лети назад я не могла составить ему достойную партию. Сейчас – тем более.

Единственное, что я могла предложить АрДжею – свою любовь. Свою любовь, и отречение, которого он желал так сильно, что это причиняло ему боль.

И я обязана была дать ему это. Не только ради его счастья, но и ради своего собственного, потому что жизнь обещала превратиться в Ад, если в ней не будет его.

***

Этот ночной клуб по праву именовался самым элитным борделем Чикаго, куда я в молодые годы довольно часто захаживал, желая заткнуть голос разума и нытье своего сердца. В этот раз меня сюда привело то же самое, и я твердо намеревался снять шлюху, и просто забыться в хаотичном сексе, фальшивых стонах и чужом теле. В конце концов, крышка захлопнулась. Моя новоявленная невеста поразила всех своей влюбленностью в меня, запихивая на мой палец огромное, ужасное золотое кольцо, однако, чувствовалась эта побрякушка далеко не так, как должна была.

Скорее, раздраженно, злобно и отчаянно поглядывая на этот маленький золотой обруч, я понимал, что это не кольцо. Для меня это, скорее, было удавкой на шее, с каждой секундой затягивающейся сильнее и грозящейся лишить меня жизни. Выливая в себя уже который шот, я ненавистно оглядывал это уродство, которое походило на ошейник. Селина Риччи именно это и пыталась сделать – нацепить на меня подобное убожество, чтобы доказать неизвестно кому, чья именно я теперь собственность. Многих мужчин подобное собственничество подкупало. Ревностно охраняющие свое золото драконицы у многих вызывали возбуждение, только вот Селина Риччи была абсолютно отталкивающей меня девушкой, и дело было не только в Фредерике, которую никто не смог вытеснить из моей груди. Причина была проста – Селина Риччи ни одной характеристикой не подходила под тот образ жены, который я всегда себе представлял.

Она не хотела меня. Она хотела власти.

Усмехнувшись, я коротко кивнул, поражаясь собственной глупости. Я ведь женился по зову долгу. Так какого черта я предполагал, что у меня будет хренова ванильная жизнь? Эта жена была не для меня. Она была для Наряда. Она должна была стать моим лицом среди женщин, должна была поддерживать репутация, и родить мне детей, что продолжат мой род.

Ничего из этого не делалось ради моего счастья. Все делалось ради долга. Тем не менее, я не мог позволить себе жалеть о подобном решении. Мне уже давно было не тринадцать, и я не имел права выбирать то, чего хотел, вопреки тому, что должен делать.

Чья-то маленькая ладошка скользнула по моей груди, поднимаясь к подбородку и осторожно подталкивая его в сторону. Я лениво опустил глаза, наблюдая за хрупкой, фигуристой блондинкой, которая подсела ближе, и смотрела на меня снизу вверх такими влюбленными, шальными глазами, что это заставило меня усмехнуться.

- Привет, - я хмыкнул, коротко кивая. – Ты ведь один? Могу я составить тебе компания?

Мой взгляд пристально оглядел ее с головы до ног. Довольно симпатичная обладательница мягких форм была облачена в коротенькое золотистое платье, что идеально сочеталось с ее светлыми волосами. Голубые глаза зазывали, а шаловливая ручка все дальше и дальше двигалась вниз, пока пальцы не сомкнулись вокруг моего члена, ощутимо его сжимая и вырывая из моей груди слабый вздох.

Мне казалось, что скоро мой маленький друг отвалится от обиды и моего нежелания трахаться с другими. Я хотел заняться сексом с одной определенной женщиной, но, вот досада, она этого не хотела. Ну или хотела. Во всяком случае, Фредерика не знала, и теперь эту гребанную нерешительность я ненавидел даже больше ее отталкиваний и отрицаний.

- Как тебя зовут? – поинтересовался я, приподнимая голову, чтобы она могла беспрепятственно целовать меня, лаская своим юрким язычком. Рука продолжала поглаживать мой член через жесткую ткань штанов, причиняя ощутимый дискомфорт.

Когда я в последний раз занимался сексом? Мой каменный стояк больше не желал довольствоваться одними мимолетными оральными ласками и опротивевшей дрочкой, от которой уже болели мои несчастные руки.

- Дэйзи, - ответила она, отстраняясь. Сверкнув голубыми глазками, девушка убрала руку, заставляя меня несколько досадно заскрипеть зубами, хоть и ее действия не вызывали ничего, кроме отвратительной мне похоти и желания немедленно принять ванну и смыть с себя чужой запах.

- Милое имя, - заметил я несколько меланхолично. Она довольно фыркнула, перекидывая ногу через мои бедра, и принимая удобную позицию, оседлала меня, теперь глядя сверху вниз.

- А твое?

Я усмехнулся, прикрывая глаза.

- Тебе не обязательно его знать.

С этим она была согласна. Не задавая больше никаких вопросов, она наклонилась, губами принимаясь исследовать каждый сантиметр моей шеи. Мои руки все еще были раскиданы по бокам, глаза прикрыты, а тяжелое дыхание выдавало мое трескающееся самообладание. С одной стороны, я хотел ее трахнуть, чтобы снять многолетнее напряжение, скопившееся в каждой гребанной клетке своего тела, желая этим хаотичным сексом хоть на время залатать дыру в груди. Тем не менее, я не хотел этого делать. Точнее, я хотел, но не с этой шлюхой и не в этом душном клубе, где каждая пубертатная язва раздевала меня глазами, потому что я чувствовал себя таким грязным. Я вдруг представлял себе, как Фредерика с ужасом наблюдает за мной, чувствует запах чужих дешевых духов на мне, как бледнеет ее кожа, и глаза наполняются болью.

Если бы существовал какой-нибудь способ вырезать все воспоминания о ней из головы, я бы непременно это сделал, даже если это означало бы забыть половину жизни.

Из моего спасения, она превратилась в мое проклятье, и если от отца удалось избавиться, удалось вычеркнуть его из памяти, и забыть, как о страшном сне, то с Фредерикой так не получалось. Она не желала покидать ни моей головы, ни моего сердца.

Визг девчонки заставил меня раздраженно приоткрыть глаза. Она только справилась со всеми пуговицами моей рубашки, принимаясь царапать длинными ноготками мою лениво вздымающуюся грудь, и ее столь стремительно исчезновение не входило в планы. С удивлением я узнал в высокой русоволосой девушке, которая оттаскивала шлюху от меня, держа ее за волосы, Селину Риччи. Она была в сексуальном черном платье, которое выставляло на обозрение все ее сильные стороны, от высокой полной груди до длинных худых ног.

- Пошла вон! – прошипел она, отталкивая девушку.

Я усмехнулся, наблюдая, как блондинка яростно пытается вернуться, но лишь махнул рукой. От горделивого и самовлюблённого лица моей невесты хотелось блевать, а не трахаться.

- Что ты здесь делаешь? – процедил я сквозь зубы, лениво поднимаясь с места. Ее глаза жадно осмотрели меня с головы до пят, не пропуская ни единого обнаженного сантиметра кожи, заставляя меня почувствовать себя несколько неловко под столь пристальным взглядом.

- У меня встречный вопрос, - парировала она, задрав голову. Я выгнул бровь.

- Я должен отчитываться?

Она хмыкнула.

- Ты мой будущий муж! Я имею право знать, где ты находишься!

От ее громкого голоса начинала гудеть голова. Подойдя к ней, я посмотрел на нее сверху вниз, отмечая некоторую опаску. Селина отошла, сжимая руки в кулаки, и несмотря на всю свою браваду, она меня боялась.

Неудивительно.

- Как ты правильно заметила, ты моя будущая жена. Разве папочка не учил тебя, что благовоспитанные, целомудренные девушки не ходят по борделям? - хмыкнул я, откинув с ее лба выбившуюся из пучка прядь. Она застыла, наблюдая за мной с любопытством. Несмотря на страх в глубине ее заинтересованных глаз, она меня хотела, и я бы не удивился, если бы она предложила прямо здесь разделить с ней брачное ложе, до которого еще предстояло ждать долгих полгода – ее ублюдочный отец набивал ей цену, искренне кичась тем, что нашел ей такую выгодную партию.

Некоторое время она пыталась держать оборону, пока не сдалась, опуская голову. Ее щеки покрыл румянец.

- Я знала, что ты придешь сюда.

Заявление заставило меня нахмурить брови.

- Ты следишь за мной?

Она фыркнула.

- Подобные места не те, в которых я хотела бы тебя видеть! Теперь ты мой жених, и я не позволю тебе спать со всякими шлюхами!

Хохотнув, я подошел еще ближе, оттесняя ее к кофейному столику. Шальная мысль посетила мою голову – будет ли она против, если я разложу ее прямо на этой самой прозрачной поверхности, или же папочка дал ей несколько другие указания?

- Я не желаю тебя здесь видеть, - прошипел я, глядя на нее с предупреждением. - Сейчас ты выйдешь из клуба, сядешь в такси, поедешь домой, ляжешь в постельку и запомнишь одну очень важную вещь – я не твоя собственность. Я не буду плясать под твою дудку. Нет никакой нужды вести себя со мной подобным образом. Мне не нужна твоя любовь, Селина. Более того, она не нужна тебе. Мне нужна жена – порядочная, благовоспитанная девушка, которая не ходит по клубам в два часа ночи. Тебе нужен статус, за которым вся твоя семья гонится с таким усердием. Давай помогать друг другу. Я не буду просить у тебя больше того, что будет требоваться от тебя, как от жены Консильери, а ты будешь купаться в роскоши и славе, как того искренне желаешь. Достойная сделка, ты так не думаешь?

Больше ничего не сказав, я подтолкнул ее в сторону выхода, направляясь следом. Селина пыталась что-то вставить, поучать меня, пытаться дозваться, но, святое дерьмо, как же меня раздражал ее голос. Сам я понимал, что в этом нет вины девушки. Я просто привык совсем к другому типу женщин рядом. Фредерика никогда не пыталась нацепить на меня ошейник. Ее ревность заставляла меня едва ли не светить восторгом во все четыре стороны, однако, это всегда было ее делом. Она не позволяла своим недоверчивым демонам касаться меня, упрекать меня в чем-то. И я был верен ей. Я хотел быть ей верен, потому что я понятия не имел, как вообще можно растоптать доверие такого человека, как она.

- Я никуда не пойду! – сопротивлялась Селина, когда я выпихнул ее на улицу, вдыхая холодный зимний воздух. Она поежилась, вцепившись руками в обнаженные плечи. Вздохнув, я накинул на ее свое пальто, подталкивая в сторону такси.

- Езжай домой, Селина, - процедил я сквозь зубы. – Мне нужна жена с безупречной репутацией. Не уверен, что папочка погладит тебя по голове, если узнает о твоих похождениях.

Она фыркнула.

- Он знает.

Я не был удивлен. В конце концов, он так беспокоился, что я могу отказаться, а потому всячески пытался подложить ее под меня, закрывая все пути бегства. Мерзкий ублюдок. И дочь его, хитрая и меркантильная, вызывала у меня не менее отталкивающие чувства.

Больше не сказав ей ни слова, я вернулся обратно, направляясь в сторону уборных. Хотелось умыться, хоть как-то освежить пылающую голову. Все гребанная черепушка была забита мыслями о Фредерике. Не видеть ее было равносильно смерти. Особенно, сейчас, когда она как никогда нуждалась в моей поддержке после смерти Тины. На похоронах Фредерика напоминала живой, ходячий труп. Исхудавшая, бледная, сломленная и потерянная. Она смотрела на меня так, словно не понимала, что происходит, и какую именно ей роль уготовано в этом театре абсурда играть. Тина была хорошей девушкой, и ее единственной подругой, которая была рядом тринадцать долгих лет. Прижимая к себе дрожащее тело Фредерики, я понимал, что этот удар, неожиданный и внезапный, что-то в ней изменил, но я все никак не мог понять, что.

Единственное, что я знал абсолютно точно – что я должен постепенно отдалиться от нее. То было самым необходимым, что я должен был сделать. Во всяком случае, я лишь надеялся, что это позволит ей вынести ту мысль, что через полгода наша история длиной в тринадцать лет подойдет к концу.

И тем, кто поставит в ней точку, буду я.

***

В уборной никого не было. В свете ламп я заметил свои уставшие глаза. Они были полны неприятия реальности, но приходилось мириться с тем, что имелось. Стояк продолжал неприятно ныть, штаны давили на него, причиняя жуткий дискомфорт. Ополоснув лицо, я прислонился к раковине, запрокидывая голову к верху. Спертый, душный, пропитанный запахом дыма туалет, вызывал у меня дикое желание крушить. И дело было даже не в нем.

Я просто ... я просто не хотел здесь находится.

Мне хотелось поехать в церковь прямо сейчас, и разрушить каждый гребанный камешек, который столько лет стоял между мной и Фредерикой. Меня все еще было недостаточно для нее. Моей любви не было достаточно, чтобы заставить ее выбрать меня, а не свои собственные страхи. Все эти годы Фредерика пряталась от самой себя, от мысли, что она не выдержит, но разве я не обещал сделать ее счастливой?

Я взглянул на уродливое кольцо на руке, и вспомнил другое – простецкое, столь красиво смотрящееся на мягкой ручке Фредерики. Что она сделала с тем кольцом? Я только ее хотел видеть своей женой. Больше никого. Я покупал то кольцо у старухи, искренне веря, что однажды Фредерика будет моей.

Реальность оказалась куда жестче.

Дверь скрипнула. Я сердито уставился на нежеланного гостя, но стоило мне увидеть довольное лицо Селины, как меня затопило раздражением.

- Что ты здесь делаешь? – прошипел я, не двигаясь с места.

Она хмыкнула, запирая за собой дверь. Почему-то впервые за двадцать семь лет я чувствовал себя загнанным в угол, и меня это напрягало. Столь некстати вспомнилось, как отец в детстве запирал двери своего кабинета, прежде чем избить меня, отрезая всякие пути побега. Холодная дрожь пробрала меня с головы до пят. Я тряхнул головой, становясь прямо.

Солдаты осмеют, если узнают, что я пасовал перед своей собственной невестой.

- Я ведь говорила, что не уйду.

Я прикрыл глаза, стараясь успокоиться. Алкоголь впервые играл не по установленным мной ранее правилам. Голова кружилась, а перед глазами все мутнело. Проклятье, я просто не хотел здесь находиться! Я слышал заливистый, чистый смех Фредерики. Я видел довольное лицо брата. Счастливую улыбку мамы. Я был счастлив с ними, но не здесь, запертый в одной комнате с женщиной, связь с которой означала конец всему, чего я так долго желал.

- Разве я тебе не нравлюсь? – выдохнула Селина мне прямо в губы. Отскакивать было некуда. Я упирался задницей в раковину, глядя на нее напряженно и раздраженно, уходя прочь от ее нежеланных губ. – Разве ты не хочешь заявить свои права на меня?

Видят все святые силы, я не хотел.

- Убери руки! – велел я стальным голосом, но она не послушала. Ладони, вспорхнув, обхватили мое лицо, гладко выбритые щеки, и Селина приподнялась, запечатлев на моих губах легкий, едва ощутимый поцелуй. Это заставило меня остановиться, покрыться толстой коркой льда, и почувствовать себя так отвратно, что невозможно было описать словами.

- Ты хочешь этого, - шепнула она, покрывая поцелуями мои щеки, попеременно возвращаясь к губам. Все пытаясь разбудить во мне того самого зверя, страстность которого любили многие женщины, она гладила руками мою грудь, пробираясь под рубашку и голыми ладонями касаясь моей обнаженной груди.

- Перестань!

Она не слушала. Сердце отчаянно билось в груди, не желая все этого, но мое предательское тело решило поставить точку в том, чего сердце отказывалось делать. Если я трахну Селину здесь и сейчас, появятся ли у меня, наконец, силы признаться во всем Фредерике? Я скрывал от нее то, что женюсь, и скрывался сам, но теперь, после проклятой помолвки, скрывать не имело смысла. Рано или поздно до нее дошли бы слухи, и я хотел, чтобы она узнала обо всем от меня, а не от других.

- У тебя есть определенные потребности, которые станут моими обязанностями после того, как мы поженимся. Зачем тебе трахать шлюх, если у тебя есть я?

Ее слова несколько отрезвили. Я ехидно усмехнулся, схватив ее за подбородок и задирая голову вверх. Она судорожно вздохнула, облизывая губы, и я внимательно вгляделся в это движение, ожидая, что оно сорвет мне крышу, но ничего не произошло. У Селины и правда было красивое тело – полная высокая грудь, худые молочные бедра, красивое лицо с утонченными чертами лица.

- Ты так дешево себя оцениваешь? – поинтересовался я, холодно улыбнувшись. – Ты меня поражаешь, Селина. Учитывая твою развязность, стоит ли мне поставить вопрос о твоем целомудрии?

На мгновение ее глаза удивленно расширились.

- Я девственница, - произнесла она гордо. – Я буду принадлежать только тебе. Тебе не стоит об этом волноваться.

Я хмыкнул.

- Твоя опытность вызывает сомнения, - заметил я с улыбкой. Меня абсолютно не интересовала ее девственность. В глубине души, я бы даже хотел, чтобы она имела первый опыт с другим – с кем-нибудь, кто дал бы ей всю ту нежность и ласку, которую ожидает женщина в свой первый раз. Я все еще не был готов к тому, чтобы дарить свою любовь другой.

- Я просто хочу тебе понравиться, - прошептала Селина, убирая мою руку, и обвивая мою шею своими. – Я ведь твоя будущая жена. Я должна тебе нравиться!

Мысль оттолкнуть ее повисла в воздухе, когда ее губы вновь прижались к моим – мягкие и теплые. Я завис, не зная, что делать, потому что с одной стороны я хотел исчезнуть, но с другой понимал, что рано или поздно это будет составлять часть моей реальность. Мне следовало позволить себе забыться в объятиях Селины. Приоткрыв рот, я позволил этому поцелую углубиться, начиная медленно отвечать. Селина была напористой, нетерпеливой, гладила меня хаотично руками, и оторвавшись от моего рта, принялась исследовать ими другие части моего тела.

Селина спустила по моим плечам рубашку, очерчивая губами каждый сантиметр моей груди. Ее ласки не приносили дискомфорта, но и пламенного желания во мне не пробуждали. Совсем невовремя вспомнилось, как Фредерика разводила во мне костер одними своими взглядами. Ей даже не нужно было касаться меня, чтобы я чувствовал себя желанным, красивым и невероятно сексуальным. Она этого не говорила, но она смотрела на меня так, что я был убежден в этом. Ее касаний, робких и осторожных, хватало, чтобы воспламенить все мое нутро.

Я посмотрел вниз, отмечая, что Селина опустилась на колени. Ее шаловливые пальцы ухватились за ремень моих штанов, желая быстрее справиться с ними. Она чертыхнулась, не в силах разделаться с пуговицей, и я раздраженно дернул замок, обнажая себя перед ней.

Заставь меня забыть, думал я. Заставь. Заставь. Заставь.

Когда пухлые, мягкие губы Селины коснулись головки моего члена, осторожно вбирая его в рот, то я запрокинул голову вверх, прикрывая глаза. Голова пошла кругом, ощущения были приятными, доставляли наслаждение, снимая накопившееся напряжение в моем теле, но это ощущалось так грязно.

Все это было таким чужим.

Я не хотел, чтобы меня касались эти руки. Я не хотел, чтобы меня целовали эти губы. Я хотел забыть, но я не знал как. С самого начала у меня было два пути – сойти с ума от любви к Фредерике, или же добиться ее. Лишь она смогла бы успокоить мою грешную душу, но она не хотела меня.

Меня ей было недостаточно. Моей любви ей было недостаточно.

Губы Селины все пытались доставить мне райское наслаждение. Это начинало надоедать, и я опустил голову, широко распахивая глаза. Дыхание сбилось, мне нравилось то, что вытворял ее рот. По крайне мере, моему члену уж точно нравилось, однако, она все никак не могла довести меня до разрядки. Положив побледневшую от сжимания уголка раковины руку ей на затылок, я подтолкнул ее, показывая, как именно стоит двигаться. Селина оказалась умелой девчонкой. Она задвигала головой именно в том темпе, который я задал, и хоть она давилась слюной, не могла достаточно глубоко заглотить, у нее была напористость, которая подкупала многих мужчин.

Мои глаза изучали ее красивое лицо: зеленые глаза, полные желания угодить, вздернутый носик, пухлые губы. Из-за тусклого света ее волосы казались темнее. Я велел себе сосредоточиться, велел себя не отвлекаться на посторонние мысли, потому что это грозилось уничтожить меня, и когда помутневший от приближающегося оргазма рассудок дал слабину, туда пробралась совсем безумная картина.

Я видел перед собой не Селину. На коленях сидела другая женщина, своими ясными, зелеными глазами глядя на меня снизу вверх. Тяжело дыша, я протянул руку, робко и неуверенно касаясь мягкой кожи ее лица. Она замурчала, заставляя меня улыбнуться. Кончики моих пальцев коснулись ее губ, сомкнутых вокруг моего дружка. Копна темных волос мешала ей, падая на лицо, и я нежно заправил одну прядь за ухо, позволяя себе кончить.

- Фредерика, - прошептал я, и одинокая, горькая слеза упала девушке прямо на лоб.

Оргазм, накрывший столь неожиданно, сорвал все тормоза. Я оттолкнул девушку подальше, кончая в свой кулак, высоко запрокинув голову. Святое дерьмо, что же я наделал! Пелена рассеивалась, и я видел перед собой Селину. Никакой Фредерики здесь не было и быть не могло. Я опять проиграл.

В этой битве я всегда обещал быть побежденным.

Не давая Селине задуматься, я дернул ее за руку, поднимая на ноги, и впечатывая в дверцу кабинки. Она застонала, обвивая мою шею, и приподнимаясь, чтобы быть ко мне еще ближе. Я не хотел целовать эти губы, не хотел касаться этого тела. Оно было чужим, отталкивающим. Но Селина была моей невестой. Я не мог обходиться с ней, как с шлюхой, чей рот мог трахнуть и оставить ее одну на грязном полу замызганного туалета.

Она этого не заслуживала.

Задрать к животу ее платье было делом плевым. Я присосался к ее шее, вырывая из груди девушки восторженные стоны. Закинув одну ногу на мое бедро, она прижалась крепче, пряча лицо в моей груди. Она была мокрой и готовой, но я не мог трахнуть ее в туалете. Я обещал себе, что я не буду похож на своего ублюдка отца.

Хватило нескольких стремительных движений пальцами, чтобы довести ее до оргазма. Селина затряслась в моих руках, обмякая и продолжая дрожать, а я чувствовал себя таким отвратительно грязным, что хотелось застрелиться. Я не должен был позволять всему этому заходить так далеко. Я обязан был прежде объясниться с Фредерикой, я должен был рассказать ей обо всем, прежде чем засовывать свой член в чужой рот.

Я был отвратителен самому себе.

Селина медленно приходила в себя. Ее взгляд прояснялся, как и мой затуманенный алкоголем мозг. Теперь все казалось мне таким неправильным, что я осторожно отпустил ее, отходя подальше. Вода из крана полилась ледяная, и я засунул под нее голову, стараясь остудить ее.

Во имя всего святого, что же я, глупец, наделал?

Девушка молчала, и я тоже молчал. Гнетущая тишина, повисшая в воздухе, прерывалась лишь ее тяжёлыми вздохами. Вскоре я едва ли не забыл о ее нахождении рядом, как она вдруг спросила, заставляя меня в ужасе застыть:

- Кто такая Фредерика?

Я так и знал, что я все же произнес ее имя. Прочистив горло, я взглянул в зеркало на свое бледное лицо. Зачесав влажные волосы назад, я обернулся, глядя на требовательное лицо Селины недовольно и холодно.

- Не произноси этого имени!

Она хмыкнула, отвернувшись, вероятно, понимая, что вступает на рыхлую почву. Я сглотнул, чувствуя себя просто паршиво. Мне хотелось очутиться дома, и просто рухнуть в свою кровать, и больше никогда не просыпаться. А еще лучше – побыстрее оказаться в ванной и смыть с себя этот въевшийся запах.

Он мне претил. Он был мне отвратителен.

Но вернувшись домой, единственное, что я мог делать – лихорадочно искать крестик, которого не было на моей шеи. Я носил его, не переставая, уже так много лет, что временами забывал о его существовании, но сейчас, ощупывая все поверхности, я чувствовал себя потерянным, растоптанным. Этот крестик принадлежал Фредерике, и он был ей дорог. Фредерика могла не принадлежать мне, но мне принадлежала частичка ее души, которая согревала меня долгими холодными, бессонными ночами, в которой меня преследовали самые различные сны.

Страх, отчаяние и горечь опутывали меня. Без крестика я чувствовал себя голым.

Пожалуй, это была одна из самых худших ночей за всю мою гребанную двадцати семилетнюю жизнь.

***

Фредерика

Отец Алессандро должен был вернуться со дня на день. Ему пришлось крайне неожиданно уехать. Клану понадобилась некая его помощь в Италии, куда он и направился. Дни тянулись медленно, сводя меня с ума. Пугало то, что может выкинуть судьба в этот раз, но я велела себе быть спокойной. Я верила в лучшее. Сжимая серьги Тины в руках, я продолжала верить, что еще не поздно, репетируя перед зеркалом свою речь, которую я готовила для АрДжея.

От волнения дрожали пальцы, но я уже добрые три часа никак не могла вразумить, что именно я хочу сказать ему. Я была уверена лишь в том, что я люблю его – теперь это чувство помогало мне дышать ночами, помогало мне помнить, что мне есть куда двигаться. Любовь АрДжея дарила мне крылья – те самые, которые я так и не смогла расправить. Его любовь исцеляла, его любовь дарила надежду.

И сейчас, в самый темный час жизни, она позволила понять мне, куда двигаться дальше. Я должна была сделать это. Я должна была уйти из церкви ради него. Он пожертвовал ради меня тринадцатью годами своей жизни, предпочитая здоровым отношениям, браку и детям меня – бесперспективную стареющую и глупую идиотку, которая так долго не могла понять, что мне судьбой уготовано быть с ним.

Мое искупление должно было произойти не путем моего добровольного отшельничества в церкви, которая не смогла сделать меня тем человеком, которым я всегда хотела быть. Но любовь АрДжея делала меня такой. Она принадлежала только мне – с самого первого взгляда до самой последней секунды.

Любовь АрДжея дарила мне свободу.

Стук в дверь отвлек меня от мыслей. На протяжении последнего месяца я жила в другой комнате, не желая возвращаться в ту, которую мы делили с Тиной. В ней мне было нестерпимо больно и холодно, а главное – одиноко. Тины там больше не было, и смысла жить там – тоже.

За дверью стояла молодая девушка, посвященная год назад. Звали ее Магдалена. Добрая и отзывчивая, с теплой и мягкой улыбкой, она располагала доверием, и сейчас глядела на меня несколько сконфужено, словно полагала, что отвлекла меня от чего-то крайне важного. Так и было. Признание АрДжею в данный период жизнь являлось для меня самой важной задачей, которую мне следовало выполнить.

- Ты была занята чем-то важным?

Я покачала головой, улыбнувшись.

- Что-то случилось?

Магдалена коротко кивнула.

- Какая-то девушка тебя ищет. Ждет в саду. Сестра Августина сказала, что она ищет именно тебя, хотя она искала какую-то Фредерику.

Я усмехнулась.

- Меня так звали до посвящения, - пояснила я, отвечая на незаданный вопрос. Магдалена закивала, понимая, наконец, в чем состояла загвоздка.

Подхватив пальто, я вышла за дверь, кинув на себя последний взгляд в зеркало – ничего не примечательного, за исключением изумрудных сережек Тины – я не снимала их с того самого дня, как она мне подарила их. Вышагивая по дощатой поверхности пола, я вышла во двор.

О моем настоящем имени знали немногие, а потому я с легким любопытством шла навстречу с некой девушкой, которая ждала меня. Вероятно, это была Шарлотта, или Мария, или кто-нибудь еще, кто был посвящен во всю драму моей жизни. АрДжей за все тринадцать лет так и не прогнулся под систему, отказываясь называть меня моим монашеским именем. Для него я оставалась все той же Фредерикой – такой же упрямой, как и в семнадцать лет, занудной и крайне глупой женщиной.

Одному Господу Богу известно, что именно во мне такого он нашел, что продолжал любить меня, несмотря ни на что.

В саду меня и правда ждала девушка. Недоуменно уставившись на нее, я пристально оглядела с головы до пят ее роскошный вид. Красивая, молодая и абсолютно незнакомая. Я была уверена в том, что никогда с ней прежде не встречалась.

- Добрый день, - поприветствовала я ее, останавливаясь рядом. Девушка, а это была именно она, потому что нельзя было дать ей больше восемнадцати-двадцати лет, скептично взглянула на меня снизу вверх, выгибая бровь. Закинув ногу на ногу, она статно восседала на простой деревянной скамейке, как на троне, и глядела на меня так, словно я была самой ничтожной мелочью, на которую позорно обращать внимание.

Она молчала, внимательно изучая меня глазами. Они словно раздевали меня, и я отошла назад, чувствуя себя крайне дискомфортно. Девушка была красива – русые волосы мягкими волнами ниспадали на плечи, большие глаза смотрели на мир уверенно и властно, носик горделиво задирался вверх, а пухлые розовые губы были мечтой всякого мужчины.

И я была абсолютно уверена в том, что вижу ее впервые.

Молчание затягивалось. В груди болезненно заныло от странного предчувствия. Я ощущала себя маленьким ничтожеством по сравнению с той, которая, хоть и смотрела на меня снизу вверх, но все равно делала вид, что выше.

- Так это ты Фредерика, - усмехнулась она, вставая с места. Она была ненамного выше меня, но сейчас это чувствовалось неким плевком в лицо. Фыркнув, она окинула меня небрежным взглядом, прежде чем произнести: - Признаться, я ожидала чего-то более ... более, впечатляющего.

Моему удивлению не было предела. Желчи в голосе девушки было столько, словно она была самой внучкой Британской королевы.

- Мы знакомы?

Она хмыкнула, мило улыбнувшись.

- Можно и так сказать.

Я недоуменно выгнула бровь, вновь принимаясь думать, но все равно не могла вспомнить никого со столь эффектной внешностью.

- Я ... я правда не знаю... может мы встречались раньше?

Она хмыкнула, качая головой. Откинув волосы назад, она вновь улыбнулась, но все ее улыбки были какими-то фальшивыми, натянутыми. Протянув руку, она гордо заявила:

- Я невеста Рокко.

Моя рука, дернувшаяся, чтобы пожать протянутую руку, зависла в воздухе. Все зависло, не только рука. Атмосфера показалась мне крайне накаленной, а в ушах зазвенело, из-за чего мир перед глазами поплыл. Холодный январский воздух пробрался до самых глубин души, заставляя задрожать, но в этом ли было дело? Сердце мое учащенно забилось, болезненно и испуганно, и кто-то внутри завопил, утверждая обо всей абсурдности происходящего. Одновременно, другой голос вторил ему, говоря, что этого стоило ожидать. Это стало результатом того ожидания, которому я его подвергла. Тринадцать лет - немалый срок. Вот она карма, которая настигла меня в самый неожиданный, в самый важный и долгожданный для меня момент.

Я понятия не имела, о чем эта девушка говорила, но я знала только одного Рокко, который, в свою очередь, ненавидел это имя.

Усмехнувшись, я отошла на шаг назад, опуская низко голову. Мне не хотелось здесь находиться, не хотелось смотреть в пылающие гордостью глаза девушки, которая отбирала у меня то единственное, что я по праву считала своим. Но так ли оно было? Имела ли я право на эту ревность сейчас, когда я была виной всему, что теперь происходило?

Не дождавшись ответного рукопожатия, девушка убрала свою ладонь в карман модного, дорогого пальто, взглянув на меня с очередной улыбкой – в этот раз, вероятно, оставшись довольной моей реакцией. Смятение, испуг, ужас и боль – самые разные формы моральной пытки, которой я подвергалась в эту минуту.

- Рокко?

Мой шепот был полон неверия, однако, паззл постепенно складывался. Его частое отсутствие, все более редкие улыбки, тоскливые глаза, и желание отдалиться – он избегал меня не потому, что хотел дать мне время разобраться с собственными чувствами, с болью, накатившей на меня после смерти Тины.

Он ... он собирался жениться.

- Именно так, - согласилась девушка. – Меня зовут Селина Риччи. Через несколько месяцев я стану его женой.

Она сверкнула золотым кольцом на красивом длинном пальце, показывая его мне. Уставившись на аксессуар, я не заметила, как начала дрожать. Неверие и недоумение все еще опутывали мое сознание, не позволяя поверить в том, что я слышала. В то, что я видела.

- Вот как, - усмехнулась я, пытаясь унять дрожь в пальцах. Это не могло быть правдой. Это ... это просто не могло быть правдой.

Он бы рассказал мне. Он не поступил бы со мной так жестоко, вынуждая меня выслушивать столь болезненные вещи от других. Он всегда был честен со мной, и он никогда ничего от меня не скрывал.

- Так он не рассказывал тебе? – воскликнула Селина, прикрывая ладошкой свой улыбающийся рот. – Может, я и правда придала этому слишком много значения?

Мои глаза лихорадочно блуждали по ее красивому лицу. У меня не было ни ее лица, ни ее внешности, ни ее статуса, ни возраста. Я была уверена, что она молода, красива, богата и благородна – полная противоположность Фредерике Бианчи, которая теряла то последнее, что заставляло ее верить в лучшее будущее, в котором она может быть счастлива. В котором она может любить и быть любимой.

- Я ... мне ... вы ждете моих поздравлений?

Наравне с болью во мне клокотала самая настоящая злоба. По отношению к себе самой и по отношению к той, что стояла передо мной. Она выгнула бровь, сделав шаг ко мне, приближаясь вплотную, но я не сдвинулась с места.

- Поздравления не помешали бы, учитывая, что вы с Рокко довольно в близких отношениях, не так ли?

Хотелось заверить, что в очень близких, но теперь у меня не было права голоса в этом диалоге. АрДжей был мне дорог, и то была его невеста – невеста, которая в скором времени должна была стать его женой.

И о которой он даже не удосужился мне намекнуть.

- Наши отношения вас не касаются, - сказала я, встречая ее насмешливый взгляд. Делиться с ней своими сакральными воспоминаниями длиной в тринадцать лет не было никакого желания. Смочив губы, Селина откинула за плечи длинные волосы, и мой взгляд, сам того не желая, нашел красную отметину на ее шее, которую невозможно было ни с чем спутать.

Мне было проклятых тридцать лет, и я знала, как выглядит засос. Учитывая нынешний статус девушки, у меня не оставалось никаких сомнений в том, кто его ей поставил.

- Я его будущая жена, - несколько раздраженно и уверенно произнесла она, наступая. – Все, что касается его, касается и меня!

Горькая усмешка вырвалась из моей груди.

- Так почему вы не спросили об этом у него?

Глаза девушки опасно сузились. Она фыркнула, глядя на меня сверху вниз, и проговорила:

- Слушай сюда, выбирай выражения правильно!

Равнодушно окинув ее взглядом, я холодно заметила:

- Вам следует самой правильно выбирать выражения! Мы не переходили с вами на «ты»!

Селина Риччи, а именно так ее звали, ничего не ответила. Глаза ее раздраженно сужались, как и руки сжимались в кулаки. Я бы не удивилась, если бы она накинулась на меня в эту секунду. Такой тип женщин не отличался спокойствием, а предпочитал вымещать свою злобу в ту же секунду, не желая медлить. Я злила ее осознанно, отвечая на вопросы с нежеланием и раздражением, давая понять ей, что несмотря на ее статус, у меня есть преимущество в виде того, чего у нее нет – любви АрДжея. Она могла носить его кольцо на пальце, но она его не знала. Она понятия не имела, что это за человек, и это ясно, как день, уже хотя бы потому, что она называла его именем отца.

Он преодолел свою ненависть к собственному имени, но он все еще не хотел, чтобы его так называли.

- Я не думаю, что нам есть, о чем говорить, - просипела я слабым голосом, желая поскорее уйти. Мне не хотелось здесь быть, не хотелось находиться рядом с ней. Мой мир рушился, и мне необходимо было забиться в уголок своей комнате и сделать то, что я умела лучше всего – утопить себя в собственных слезах.

- Нам есть о чем поговорить! – прошипела Селина, не давая мне пройти.

Я вздохнула, пытаясь успокоиться.

- Мне нужно идти!

Она не слышала моих слов.

- Уйдешь, когда мы закончим! – хмыкнула девушка, упирая руки в бока. – Судя по твоей реакции, я понимаю, что ты испытываешь к нему что-то. Да и слухи не врали, правда, я переоценила твою значимость для него. Не так уж ты важна для Рокко, раз он даже не удосужился поставить тебя в известность о нашей помолвке.

Ее слова больно вонзились в сердце. Я сердито запрокинула голову, глядя в ее торжествующие глаза, которыми она сверлила меня злобным, ревностным взглядом, и мне хотелось уколоть ее чем-то, что заставило бы ее засомневаться в собственной победе, но что бы это сейчас изменило? У меня не было сил ни на что, даже на размышления.

Я просто хотела сделать то, что умела лучше всего – сбежать и спрятаться где-нибудь, где никто меня бы не нашел.

Было бы еще лучше, умри я там же, в своем уголке, разбитая, потерянная и сломленная. Вся моя жизнь горела на моих глазах, и происходило это именно тогда, когда я отчаянно хотела за нее бороться.

- Если вам так интересны наши с ним отношения, то вам следует спросить у него. Не у меня!

Она усмехнулась, коротко кивая.

- Может, мне и правда следовало поступить именно так, а не искать некую незнакомку, ожидая увидеть кого-то ... кого-то более впечатляющего, чем ничем неприметная серая мышь.

В ее голосе было столько неверия, что я сама засомневалась в тех крохах собственной красоты, в которых была уверена. На фоне Селины я выглядела лишь сломленной, стареющей женщиной, без каких-либо перспектив на счастливое будущее. Может это было знаком, и мне следовало запереть себя в церкви до конца жизни?

Как я могла позволить себе быть такой наивной, чтобы верить в счастливую концовку своей трагично начавшейся истории?

- Не хочу здесь больше задерживаться, - хмыкнула она, поправляя полы пальто. Я смотрела себе под ноги, не желая встречаться с ней взглядом. Не зная, что делать, я могла только стоять и осознавать, что все потеряно.

Как сказала бы Тина, будь она жива – этот поезд ушел.

А на другой я садиться не хотела.

- Я вижу по твоим глазам, как тебе больно. Я вижу, что ты его любишь, - заметила Селина с горькой улыбкой. Она положила руку мне на плечо – ту самую, на которой сверкало помолвочное кольцо. Захотелось в ту же секунду стряхнуть ее с себя, но Селина заговорила, и ее слова ранили лучше любого холодного оружия. – Не смей с ним видеться. Не знаю, что именно ты сейчас замышляешь в своей святой голове, но если ты и правда та, кем и пытаешься казаться, то будь добра, оставайся в своей церкви до конца своих дней. Не забивай его голову глупостями, и не устраивай ему истерик. Ты правда надеялась на что-то? Ты? Думаешь, я не разузнала о тебе все? Думаешь, раз твой брат стал зятем самого Капо, это меняет твое положение? Ты все такая же дочь водителя. Ты такой родилась, и умрешь ты тоже так же. Ты ниже нас, пойми это.

Я прикрыла глаза, качая головой.

- Прекратите!

Она хмыкнула.

- Я не желаю видеть тебя рядом со своим мужем!

Ехидная усмешка вырвалась из моего рта.

- Он еще не ваш муж!

Слова вырвались из груди неожиданно. Селина побагровела от ярости, услышав в них тот самый опасный намек, который так и предполагал, что я буду портить ему жизнь ради удовлетворения собственной ревностной натуры, но я никогда не позволяла темной стороне своей души возобладать над этими чувствами. Я ставила его выше собственных чувств, потому что АрДжей был для меня не просто мужчиной.

Он стал всем моим миром. И если он хотел жениться, если он хотел эту девушку, я бы никогда, никогда в жизни не посмела обвинить или упрекнуть его в чем-либо. Тем более, в его выборе, потому что столько лет я эгоистично выбирала себя.

Я не имела права обвинять его в том, что спустя столько лет, он устал ждать, и сделал выбор в пользу другой девушки – молодой, красивой, и той, кто определенно не будет отвергать его чувства так долго, как это делала я.

- Слушай сюда, Фредерика или как там тебя! – прошипела Селина, ткнув длинным наманикюренным пальцем мне в грудь. Я все также не смотрела на нее, витая в собственных мыслях. – Держись подальше от Рокко, ты меня поняла? Ты тянешь его вниз! Связь с тобой не принесет ему ничего, кроме проблем! Что ты можешь ему дать? У тебя ничего нет! Ничего! Тогда как брак со мной укрепит его положение! Моя семья богата, влиятельна, а я красива, молода и составлю ему куда лучшую партию, чем ты когда-либо сможешь. Я не пытаюсь опустить тебя, не пытаюсь задеть, я лишь говорю с тобой, как женщина с женщиной. Думаешь, ему позволят жениться на тебе? На тридцатилетней монахине, которая никак не улучшит его положения? Или ты надеешься, что он испытывает к тебе что-то, и это поможет тебе? Не будь наивной! В Наряде никто не женится по любви, тем более – его правящая элита. Для них брак – это исключительная выгода, а даже если он и чувствовал к тебе когда-либо что-то, то я уверена, что вскоре это пройдет. Мужчины – существа крайне непостоянные. Он забудет о тебе уже очень скоро, уж я об этом позабочусь, не беспокойся. Однако, если ты и правда что-то чувствуешь к нему, то не разрушай его жизнь. Это лучшее, что ты можешь сделать для него.

Не давая вставить мне и слова, Селина продолжала толкать речь, поражая яркостью своего монолога. Я хотела бы никогда его не слышать, потому что он разбудил всех тех демонов, что я так упорно на протяжении нескольких последних лет пыталась убаюкать. Теперь они проснулись, и все в один голос твердили мне, что она права. Я и без чье-либо вмешательства осознавала свое низкое по сравнению с ним положение. Селина Риччи была права – я ничего не могла ему дать.

Я тянула его назад. Вот уже долгие тринадцать лет.

- Ах да, - произнесла Селина, засунув руку в карман, и вытаскивая оттуда что-то. Нечто золотое мелькнуло в тусклом свете солнца, пугая меня знакомыми очертаниями вещицы, и я распалась вдребезги, стоило мне увидеть, что она держала в руке. – Полагаю, это твое. Это было у него это несколько дней назад. Когда мы были ... вместе.

Мой крестик, который я отдала ему много лет назад в знак благодарности за его помощь, за его чувства, вновь вернулся ко мне, и что более жестоко – он не возвращал его сам. Крестик почему-то был у этой девушки, и вызывал у меня дикое желание сорвать украшение из ее рук. Он был настолько мне важен и дорог не только потому, что связывал меня с мамой, но и потому, что в тот день, когда я отдала его АрДжею, я впервые позволила себе думать о нем не просто, как о человеке, что был рядом. Я думала о нем, как о мужчине.

Не сказав больше ни слова, Селина впихнула крестик мне в руку, обходя меня и двигаясь к выходу. Я стояла на том же самом месте, чувствуя, как все внутри умирает. Надежда на счастливое будущее с любимым мужчиной исчезала со звуком каблуков его невесты, которая забирала у меня его навсегда. С каждой упавшей на крестик слезой я понимала, что все двигается к концу. Оставалось лишь поставить точку. Единственное, что не давало покоя – его недоверие и нежелание говорить мне о своей намерении жениться. Мне все еще было больно от осознания того, что он не рассказал мне об этом сам. Уверенность в том, что это обговаривалось не один месяц, была крайне сильной, и некоторая обида, боль, унижение – все это смешивалось в гамму самых ужасных чувств.

С каждым шагом отдающейся Селины Риччи я понимала, что теряю АрДжея. Он больше не взглянет на меня с мягкой улыбкой. Не заправит прядь волос за ухо. Он больше не коснется моей щеки кончиками пальцев, и не посмотрит на меня так, словно я была самым редким сокровищем, которое ему посчастливилось найти.

Он сдался, и я понимала это. И это было логично, и правильно. Он и так ждал тринадцать лет, и мое разбитое сердце, кровоточащее и умирающее – результат моего собственного решения отталкивать его и отрицать собственные чувства.

- Не называй его так! – произнесла я вслед Селине. Она удивленно обернулась, глядя на меня недоуменно, а я только хмыкнула, утирая слезы, которые лились из глаз. – Он ... не называй его этим именем. Он не любит, когда его так называют. Он АрДжей.

Дальнейшие воспоминания были смазаны. Я пришла в себя лишь глубокой ночью, и нашла собственное тело на кровати в старой комнате, которую мы делили с Тиной. Было холодно, было больно. Хотелось умереть, не желая переносить этого. Сначала Тина, а теперь и АрДжей. Но его невеста была права – я не имела права досаждать ему после столь долгих лет страданий и ожидания. Он просто двигался дальше, пока я продолжала смотреть ему в спину.

История повторялась, только теперь поменялись роли. Больше он не стоял позади, с болью глядя, как я отдаляюсь, не слыша его и не желая слышать. Теперь я стояла позади, и могла только наблюдать, как его силуэт отдаляется все дальше.

Жизнь больше не казалась такой радужной, как несколькими часами ранее. Я не знала, что делать, но я знала только одно.

Мне лишь нужно было поговорить с ним. Я должна была освободить его от цепей подростковой влюбленности, переросшей в полноценную взрослую любовь, потому что он не мог принадлежать другой женщине, одновременно будучи моим. Я знала его слишком хорошо, чтобы понимать – его уничтожат каверзные мысли, что будут путать ему жизнь.

Эта девушка разрушила все то, что я с таким отчаянием собирала все годы своей сознательной жизни – мою уверенность в себе. Тем не менее, оттого слова и были особенно болезненными – они были абсолютно справедливыми и правдивыми.

Он заслуживал всего самого наилучшего, и если Селина могла дать ему то, чего не могла дать я, чтобы сделать счастливым, я готова была отпустить его, даже если это и означало всю оставшуюся жить прожить во мраке.

Проваливаясь в беспокойный сон, сжимая крестик в руке, который, как мне казалось, сохранил на себе его запах, я думала лишь о том, что его любовь исцеляет меня. Она и правда исцелила. Она толкала меня на безумства, которые раньше казались мне недостижимыми. Она помогла вновь отрастить крылья, которые столь безжалостно были отрезаны косой смерти в день моего рождения.

Но моя любовь... моя любовь не исцеляла его. Сейчас она могла лишь отравить, и уничтожить все то, что он так упорно строил.

***

АрДжей

Небо начинало бушевать сильнее и сильнее. Вернувшись домой после изматывающего рабочего дня, я хотел забыться во сне, но было кое-что, что я обязан был сделать.

Я должен был поговорить с Фредерикой, и это следовало сделать как можно скорее, хотя я понятия не имел, как посмотрю в ее глаза, и скажу ей, что собрался жениться, когда все мое нутро, каждая клетка гребанного сердца изнывала по ней и только по ней. Всегда по ней.

Альберто встретил меня на входе. Я кинул ему ключи от машины, направляясь в сторону дома. Свет был потушен как на первом, так и на втором этаже. Взмахнув рукой, я посмотрел на часы, удивляясь тому, где может быть мама почти в пять часов вечера. Надвигалась ночь, и если отсутствие Рика не вызывало каких-либо вопросов, потому что в последнее время он все чаще пропадал неизвестно где, то беспокойство за маму заставило меня остановиться и обернуться, вопросительно выгнув бровь.

- Где мама? – поинтересовался я у Альберто, когда он садился в машину. Вскинув голову, охранник поспешил ответить:

- Святой отец приезжал несколько часов назад, и они уехали куда-то вместе. Сеньор велел передать, что он сам ее привезет. И ... вероятно, сегодня они не вернутся.

Я усмехнулся, пытаясь скрыть улыбку. Неудивительное стечение обстоятельств, учитывая, что Алессандро месяц назад уехал в Рим, чтобы поймать ублюдка Бардони, желавшего скрыться под крылом другого клана. Алессандро знал Рим как свои пять пальцев, прожив там не один десяток лет, и Леонас не нашел бы кандидатуры лучше, хотя тоскливое, скучающее лицо мамы, которая часто-часто смотрела в окно, ожидая его возвращения, порой заставляли меня думать иначе. Их отношения, в которые я упорно не желал лезть, закрывая глаза на повизгивание своего ублюдочного дядюшки, были куда крепче тех, которые когда-либо были у меня. Алессандро и мама встречались каждый день, хоть и не жили вместе. Они проводили время только вдвоем, занимались общим делом, и хоть я пытался не замечать ее шарфиков и высоких воротников, но я прекрасно понимал, что они не только цветочки поливают и людям помогают. Они были взрослыми, разумными людьми, и последнее, чего я вообще желал – влезать в сексуальную жизнь своей матери. Она выглядела счастливой и довольной, и мне этого было достаточно.

Во всяком случае, я был безумно рад за нее, понимая, что она наконец обрела то пресловутое женское счастье, о наличии которого твердила каждая уважающая себя женщина и которого мама была лишена на протяжении стольких лет.

- Вот и славно, - хмыкнул я, махнув Альберто. – Рикардо не возвращался?

Охранник отрицательно покачал головой, заставляя меня нахмуриться. С братом творилась некая сущая хрень. Он переставал походить на самого себя. Вечно задумчивый, раздраженный, словно что-то не давало ему нормально вздохнуть. Позволив себе шальную мысль, что, возможно, появился кто-то, кто пробуждал в нем давно дремлющего зверя, я попрощался с Альберто, пообещав себе выяснить все насчет Рика позже. Я знала своего брата, как облупленного – если он не хотел о чем-то говорить, оставалось только ждать, потому что он под страхом смерти не выдал бы того, о чем не желал даже думать.

Направившись к дому, я намеревался посвятить весь вечер тому, чтобы придумать достойную речь, которая помогла бы мне объясниться с Фредерикой. Я все еще чувствовал себя крайне паршиво, грязно и просто отвратительно мерзко, вспоминая чужие губы, чужие поцелуи, и чужое тело, которого я касался, но еще хуже мне становилось от мысли, что я потерял крестик. Моя комната и кабинет были перевернуты вверх дном, а в клубе велено было обыскать каждый уголок, но крестика все равно не было.

Он исчез, как и обещала исчезнуть Фредерика после того, как она узнает о моей скорой свадьбе.

- Господин, - окликнул меня Альберто, вдруг выпрыгивая из машины. Я удивленно обернулся, глядя на него с выгнутой бровью. Мужчина указал в сторону сада, и произнес: - Я совсем забыл сказать вам! Сеньора Фредерика приходила. Она ... она ждет вас в саду. Я просил ее не сидеть на таком холоде, но она отказалась. Сказала, что подождет вас.

Отчего-то слова Альберто вызвали не радость, а сущий ужас. Что-то в груди сжалось от странного, неприятного ощущения чего-то дурного, что постепенно надвигалось. Я не нашел в себе сил ответить, только коротко кивнул, направившись в сторону беседки, мелькающей среди многочисленных деревьев. Мои руки дрожали, а сердце стучало со скоростью света, и что-то подсказывало мне, что ничего хорошее меня не ждет.

Что-то подсказывало мне бежать.

И увидев Фредерику, сидящую в одиночестве на деревянной поверхности скамьи, собственным дыханием греющую собственные руки и утирающую пальцы, которая точно не думала, что кто-то наблюдает за ней в эту секунду, я понял.

Гребанное дерьмо, я понял. Едва она обернулась, поспешно утирая выкатившиеся из глаз слезы, и посмотрела на меня своими мягкими глазами, как я все понял.

Она знает.

- Привет! – поприветствовала она меня бодрым, звонким голосом, подскакивая с места.

Я хотел сбежать как можно подальше, чтобы избежать разговора, который прямо сейчас должен был случиться. Я не был готов к этому. Дьявол, только не сейчас. Не в эту секунду, когда я терялся от вида ее дрожащих рук, и даже не будучи ни в чем виноватым, все равно чувствовал себя так, словно предавал то будущее, которое у нас могло быть. Я не знал, что сказать, куда деть вспотевшие руки, да и вообще – как дышать, чтобы не умереть столь глупо и неожиданно прямо на этом самом месте?

Во всяком случае, я бы вошел в историю Наряда, как Консильери, скончавшийся от волнения. Нелепая смерть для сурового и грозного солдата, и определенно не то, к чему я стремился всю жизнь.

- Привет, - выдохнул я, не в силах сдержать улыбку. Горькая и тоскливая, она мазнула по исхудавшему лицу Фредерики, по ее взволнованно сжатым губам. Она пыталась улыбаться, но у нее не получалось. Мышцы отказывались подчиняться ее приказам, и я это ясно видел, как бы она не пыталась скрыть. – Как ... как дела?

Никогда за последние тринадцать лет я не чувствовал подобного в ее присутствии. Было неловко, мой глупый язык заплетался, и я честно не знал, что вообще должен сказать. Что я вообще должен был говорить, да и следовало ли вообще открывать рот? Даже когда я был зол на Фредерику, когда она кромсала мое сердце на кусочки, я все равно прекрасно знал, что именно хочу сказать. Было так много слов, которые требовали высвобождения, и все мои мысли, все слова, которые имелись – все принадлежало ей, было посвящено ей.

- Все хорошо, - ответила она со смешком, почесывая затылок. Я видел, как дрожат ее пальцы. – Как ... как твои дела? Я давно тебя не видела. Подумала ... может ... может, если он не хочет со мной встречаться, тогда это следует сделать мне?

Я дернулся вперед.

- Я не избегал тебя! – слова звучали, как сущая ложь, какой и являлись. Я никогда не считал себя трусом, но в этом ситуации я себя именно так и повел – трусливо, избегая этого разговора, избегая ее, причиняя боль не только себе, но и Фредерике, которой оставалось гадать о причинах моего охладевшего поведения. – Я ... во всяком случае, я не хотел этого!

Она улыбнулась, опуская голову. Она не упрекала, не кричала, не обвиняла. Она молчала. И это молчание меня убивало.

Хоть это до сих пор не было озвучено, но я знал, что она осведомлена о свадьбе. Я видел это в глубине ее чарующих зеленых глаз.

- Я ... я тебе кое-что принесла!

Фредерика вдруг дернулась, спохватившись о чем-то. Я мог только стоять в стороне и наблюдать, как она оборачивается, поднимая на руки контейнер средних размеров. Все внутри заледенело, стоило мне понять, что там.

- Фредди ..., - шепнул я, сделав шаг вперед, но она вдруг отошла. Она все еще держала контейнер в руках, но она больше не хотела, чтобы я касался ее. Болезненный жест, полный нежелания, но надобности. Это было справедливо.

- Я приготовила твой любимый лимонный чизкейк, - сказала она, усмехнувшись. Помахав им у меня перед носом, она водрузила его обратно на скамью, становясь в прежнее положение. Переминаясь с ноги на ногу, Фредерика сминала пальцы, не зная куда деть взгляд от смущения и стыда. Она хотела начать этот разговор, она хотела все прояснить, но я понимал, что должен сделать это именно я. Четкое чувство того, что ее «конец» уничтожит меня, давало понять, что я не смогу вынести это так стойко, как намеревался прежде. Я открывал и закрывал рот, все пытаясь сформулировать что-то стоящее, но изо рта вырывались исключительно выдохи и вдохи, горькие и тоскливые усмешки.

Впервые никто из нас двоих не хотел начинать этот разговор, но она намеревалась уничтожить меня сегодня, а потому я не был удивлен, что она сама начала его.

Я поднял руку, пытаясь остановить ее, но она всегда умела одним гребаным словом подвести меня к грани безумия.

- По ... поздравляю!

В глубине души я искренне желал криков. Я хотел, чтобы ей было также больно, как и мне, и я видел это. Невозможно было не заметить того отчаяния, что плескалось в глубине ее зеленых глаз. Но в эту секунду я ненавидел эту ее альтруистскую натуру. Я ненавидел ее упрямство, ненавидел ее метания, и все, что не позволяло нам быть вместе.

Где-то очень глубоко внутри в эту секунду я ненавидел ее саму, потому что именно она, именно сама Фредерика, не позволяла нам быть счастливыми. Потому что она не позволяла быть счастливой себе.

- Что?

Она судорожно вздохнула, пожимая плечами. Было так много вопросов, но имело ли смысл задавать их? Фредерика никогда не отвечала.

- Я узнала об этом совсем недавно. О твоей ... скорой свадьбе. - прошептала она, потупив взгляд. – Услышала. Слухи быстро распространяются. Я ... поздравляю.

Пораженно уставившись на нее, я подошел ближе, преодолевая разделявшее нас расстояние. Нависнув над ней подобно грозной и высочайшей горе, я наступал, желая причинить ту же боль, которую она своими словами причиняла мне.

Лучше бы она молчала. Лучше бы она вообще не открывала рот, и просто оставила бы меня здесь, коротать гребанные дни в одиночестве.

- Ты ...?

Фредерика опустила низко голову, рассматривая свои ботинки. Ее плечи мелко подрагивали, как и все тело, и она волновалась, но интересовали ее в эту секунду вшивые ботинки, нежели я. Она даже не могла взглянуть мне в глаза, и сказать это прямо, а не бормотать куда-то в сторону. Неужели ее чувства ко мне были настолько слабыми, что она так легко об этом говорила? Это настолько сильно задело, что я вцепился в ее руку, заставляя удивленно вскинуть голову и уставиться на меня широко распахнутыми глазами.

- И это все? – прошипел я, чувствуя, как меня обжигает пламенем досады, злобы, гнева и боли. Глядя на меня выпученными глазами, Фредерика хватала ртом воздух, пытаясь подобрать правильно слова, но я не хотел ее слышать. Не хотел слушать. Я был уверен, что она в очередной раз скажет какую-то хрень, после которой мне придется собирать себя по кусочкам. – Поздравляю? Поздравляю!?

Я не был уверен, не сойду ли я ума после сегодняшнего дня.

Фредерика сглотнула, все еще смотря вниз, и прошептала:

- Я ... мне ...

Моя рука сжалась сильнее, причиняя ей ощутимую боль. Я видел, как сморщился ее аккуратный носик, как она судорожно вздохнула, стараясь унять неприятные ощущения. С трудом, но мне удалось подавить свою жажду причинить ей такие же страдания, какие она причиняла мне. Я все еще этого хотел, но чего уж я точно не желал, так это делать подобное физическим путем. Ее тело не несло ответственности за ее глупые, омерзительные слова. Проклинать стоило лишь ее глупость, и ничего больше.

- Фредерика ..., - выдохнул я пораженно. То была последняя капля моего самообладания. Я лишь нашел в себе силы задать вопрос, который отважился задать ей на протяжении последних тринадцати лет. – Неужели ... неужели я вообще ничего для тебя не значу?

Она вздрогнула, но, наконец, отважилась поднять голову и встретиться со мной взглядом. Не знаю, что такого она увидела в моих глазах, но это заставило ее шокировано выдохнуть, сделав шаг мне навстречу.

- Тринадцать лет, - прошептал я, глядя ей прямо в душу. Этот вопрос был адресован не ей, а той Фредерике, что жила глубоко в ее сердце. Та Фредерика меня любила. Она хотела меня также сильно, как и я хотел ее, но она была заперта, и никак не могла выбраться из своей тюрьмы. То существо, что сейчас ранило меня больнее всякой пули, не выпускало ее из заточения уже очень давно. – Неужели ... неужели все эти тринадцать лет ничего для тебя не значили?!

Фредерика выглядела разбитой. Ее нижняя губа задрожала, но она попыталась улыбнуться. Приблизившись ко мне вплотную, она осторожно протянула руку, кончиками пальцев касаясь моего подбородок – мягко и ласково.

- Ты ведь знаешь, что это не так, - произнесла она сипло. Откинув ее руку прочь, я отошел, чувствуя, как медленно умираю изнутри. – Ты знаешь, насколько ты важен для меня!

Я покачал головой, не желая слышать этих слов. Она говорила то, что я хотел услышать, но значение этих слов предполагало «но», через которое она переступить не могла.

- Ты все испортила! – прошипел я, отворачиваясь. – Ты ... мы ведь могли быть так счастливы, если бы не твое ослиное упрямство!

Я не хотел, чтобы она видела моих слез.

Фредерика за моей спиной тяжело вздохнула.

- Мне жаль, - прошептала она. Ее мягкая ладонь легла мне между лопаток, и я хотел оттолкнуть ее подальше, хотел уйти, сбежать, чтобы не слышать этого болезненного отчаяния, этой абсолютной беспомощности в ее голосе.

Я обернулся, глядя на нее сверху вниз. Фредерика плакала. Слезы катились по ее нежным, несколько пухлым щечкам вниз, увлажняя кожу соленой водицей. Несмотря ни на что, я все еще ее любил. Это было ненормально. Она причиняла мне боль, она отталкивала меня долгие годы, держа рядом, как некий красивый аксессуар. В одну минуту Фредерика подпускала меня слишком близко, опаляя жаром своей любви, а в другую мне приходилось сталкиваться с холодным айсбергом, который грозился потопить меня.

Эта любовь отравляла меня. Она не позволяла мне дышать, и я был всецело зависим от женщины, которой я не был нужен настолько сильно, как она была нужна мне.

И все равно я ее любил. Она была моей первой и единственной любовь. Фредерика стала единственным, чего я отчаянно возжелал, и чего я так получить и не смог. Все это больше походило на некую насмешку судьбы – я, один из сильнейших солдат Наряда, второй после Капо, безумно влиятельный, несоизмеримо богатый и всесильный, всемогущий, оказался бессилен перед женщиной, любовь которой заполучить так и не смог.

- Ты меня любишь?

Последние остатки моей гордости помахали платочком. Я ни перед кем не позволял себе так низко опускаться, чтобы молить о чем-то, но Фредерика уничтожила меня. Она смотрела своими отчаянными, большими зелеными глазами, и не отвечала.

- Скажи мне! – взмолился я, обхватывая ее лицо ладони. Осторожно утирая слезы, я спросил: - Ты любишь меня? Просто скажи мне правду, Фредерика. Я умоляю тебя, я устал. Я бы все на свете послал к черту, все что угодно, только если бы знал, что ты будешь стоять рядом и держать меня за руку!

И я правда был готов. Я готов был послать к черту Риччи и всех ублюдков, кто с таким голодом смотрели на все богатство и влияние, которым обладала моя фамилия. Я готов был вынести все чертовы страдания, если она обещала быть рядом. Она была не лучшей партией с точки зрения выгодности брака, но она была лучшей партией для моего сердца. Я впервые в жизни хотел сделать что-то для себя, как бы эгоистично, слабо и непростительно это не звучало.

Не для семьи, не для клана – для себя.

Но Фредерика вздохнула, опуская низко голову, и убирая мои руки от своего лица.

И это послужило тем ответом, которого я так долго ждал.

Все то, чем я жил последние тринадцать лет, рухнуло в одночасье, забывшись в молчании. Эта тишина причиняла такую боль, что я не мог нормально стоять. Она уничтожила меня. Своим гребанным молчанием она уничтожила всем, чем я жил, чем я дышал, что было для меня дороже моей собственной жизни.

Она уничтожила нас.

Но были ли когда-либо эти «мы»?

Никогда.

- Ты еще будешь счастлив, - прошептала Фредерика спустя какое-то время. Я не слышал ее, да и не хотел слышать ее предательских мерзких слов. Хватало ее проклятого молчания. – Я верю, что ты будешь счастлив. Тебе не нужна для того я, чтобы быть счастливым, АрДжей. Все эти годы ты считал, что я приношу счастье в твою жизнь, но это не так. Ты так отчаянно и упорно трудился, и теперь ты не можешь отказаться от всего, чем ты жил и живешь только потому, что я все еще прячусь в своем шкафу. И неизвестно, когда я оттуда выберусь.

Она шмыгнула носом, приближаясь ко мне. Ее губы изогнулись в чистой, ласковой и тоскливой улыбке, и она взяла меня за руку, делясь своим теплом и сжимая мои пальцы.

- Я верю, что тебя ждет великое будущее, - произнесла она тихо, улыбаясь мягко и ласково, обхватывая мою оледеневшую ладонь крепче. – И пусть даже в нем не будет меня, ты все равно будешь счастлив, потому что ты достоин этого, как никто другой. Твоя ... твоя будущая жена ... я надеюсь, она сможет дать тебе то, чего не смогла дать я. Мне жаль, АрДжей. Если бы у меня был шанс что-то изменить, Господи, я бы заперла дверь своей комнаты, чтобы ты не смог войти в нее тринадцать лет назад, потому что с этой дверью в твою жизнь вошла я, и причинила тебе так много боли, что мне не хватит всей жизни, чтобы искупить ее. Дело не в тебе. Между нами слишком много препятствий, которые мы так и не смогли преодолеть ...

Голос ее ослаб, и она прошептала:

- Я не смогла.

Это был конец. Последнее предложение в этой трагичной истории любви, где главные герои так и не смогли быть вместе, потому что любви оказалось недостаточно, чтобы побороть страх и оставить прошлое позади.

- Когда-то ты пообещал мне, что будешь ждать, - произнесла ласково Фредерика, касаясь моей щеки. Мне стало дурно от этого воспоминания. Это была жирная точка в нашей истории, и Фредерика готовилась поставить ее. Я открыл рот, желая заткнуть ее, потому что сердце испуганно забилось, но она жестоко продолжила: - Ты ... Я ... я освобождаю тебя от этой клятвы. Ты свободен.

Я поднял руку, желая схватить ее за ладонь, которая она касалась моего лица, но Фредерика отпрыгнула. Слезы катились по ее щекам, ударяясь о землю – большие и отчаянные. Она обошла меня, оставляя в саду одного и направляясь к выходу. Тяжело дыша, я пытался осознать, что произошло.

Последний гвоздь в моем гробу оставался все еще недобитым, и я дернулся, желая вернуть ее, желая вернуть ту единственную, в ком заключалось все мое умение любить.

Я не хотел и не мог любить никого другого.

Только ее.

Фредерика на мгновение обернулась, и мягкая, лучистая улыбка на ее лице озарила темный сад:

- Отпусти меня, - взмолилась она с горькой улыбкой. – Расправь крылья, которыми ты не можешь взмахнуть из-за меня, и лети, АрДжей. Я верю, что однажды ты найдешь свое счастье! Ты достоин куда большего, чем никчемная сломленная женщина, которая потерялась в круговороте жизни. Ты достоин самого наилучшего!

Гвоздь был вбит.

Точка поставлена.

И самое болезненное во всем этом хаос – в итоге эта гребанная точка все равно была поставлена ей. Последнее слово оставалось за мной, но впервые в жизни я просто не знал, что сказать.

Слов не осталось. Одна боль.

Мультиформная глиобластома (англ. Glioblastoma multiforme) — наиболее частая и наиболее агрессивная форма опухоли мозга

Джиа Палома