Преследуемый безумием

3 года спустя

Фредерика, 30 лет

Пламя свечи горело мерно, лишь изредка колыхаясь и намекая о своем буйстве и силе, сокрытой в ней, предостерегая смельчаков прикасаться или же подходить слишком близко. Странная ирония, но хотелось обжечься. Коснуться, почувствовать весь жар пламени, и позволить этой боли выгнать из головы непрошенные мысли, которые все чаще и чаще преследовали меня, едва ли не сводя с ума. Однако, пламя не пугало не только меня. Желающих хоть на миг покинуть реальность было слишком много, и один такой человек стоял прямо передо мной.

Высокая, стройная, красивая девушка с копной блондинистых, светлых волос, в которых словно был сокрыт весь солнечный свет, стояла очень близко, ничего не страшась и не пугаясь. Она не двигалась, застыв в одной позе. Если бы я не стояла сбоку, с беспокойством и некоторой тревожностью наблюдая за ее медленно вздымающейся и опадающей грудью, то легко могла бы принять ее за восковую куклу: красивую, величественную, удивительно притягательную, но абсолютно мертвую.

Было в Шарлотте что-то такое, что едва ли не кричало о показушности и неестественности ее внешнего спокойствия.

Ее глаза пугали своим равнодушием.

- Спасибо тебе за доброту, Фредерика, - проговорила она с улыбкой, отвлекаясь от лицезрения пламени, вздыхая и поворачиваясь ко мне. Я улыбнулась ей в ответ, хотя и прекрасно видела, что улыбка на лице самой Шарлотты, слабая и тоскливая, была натянутой и неестественной.

Даже самому глупому человеку стало бы понятно, что она желала в эту минуту чего угодно, но не того, чего обязана была делать: держать лицо и не показывать слабости. Мне искренне было жаль ее. Помимо того, что Шарлотта являлась женой Капо, она была простой женщиной, в столь юные годы уже столь жестоко побитой жизнью.

Судорожно вздохнув, я пожала плечами, никоим образом не желая выдать своих мыслей.

- Как обстоят дела? – поинтересовалась я.

Она усмехнулась. Оглядев с головы до пят ее безупречный вид – строгое кремовое платье и такого же цвета туфли – пришлось отметить, что это уже далеко не та Шарлотта Кавалларо, которую я помнила из прошлого. Та Шарлотта, веселая, громкая, уверенная в себе и своих силах, казалось, умерла три года назад, и несмотря на все отчаянные попытки склеить воедино собственное разбитое вдребезги сердце, у нее это не получалось.

Это видели и понимали все, кто знал ее, и оттого она чувствовала себя еще хуже.

- Все, как и прежде, - ответила Шарлотта с горькой усмешкой. – Работа, сплошная работа, дела семейные и прочее. Сплошная скука. Серость.

Ее лицо помрачнело. Отвернувшись, стараясь скрыть слабость и уязвимость, Шарлотта прикусила губу, крепче перехватив свою модную и дорогую сумочку. Складывалось впечатление, что она хочет запустить ею в кого-нибудь. Оглядев помещение, залитое солнечным светом, проникающим сквозь витражные, красивые окна, я усмехнулась, пожимая плечами.

Это не могло не заставлять меня чувствовать некоторое сожаление по отношению к девушке, что так рано и жестоко познала весь вкус боли.

Мы с Шарлоттой встречались нечасто, но за последние три года, пролетевшие подобно метеориту, стали довольно близки, учитывая, что встречались в церкви всякий раз, когда она приходила помолиться за душу своей сестры и ребенка. Шарлотта была кем угодно, но определенно не верующим человеком, однако, она как-то поделилась, что ее сестра верила в высшие силы. Потом добавила с присущим ей ехидством, что они уже в который раз ее не уберегли, и от того, сколько боли было сокрыто в этих нескольких словах, стало воистину страшно.

Прикрыв глаза, я помолилась за чистую и невинную душу Виолетты Кларк, а также и малыша, которому не суждено было прожить яркую и счастливую жизнь. Шарлотта стояла рядом, пристально наблюдая за каждым моим движением. Она стала куда более молчаливой, в отличии от той версии себя, которую я знала в прошлом. Ее взгляд – пристальный, внимательный, едва ли не заглядывающую прямо в душу, заставлял чувствовать себя подобно добыче, попавшейся крайне опасному и голодному хищнику.

Я не знала, что именно искала она в моих глаза, но поспешила отвернуться. Что-то подсказывало мне, что ни на один ее вопрос достойного ответа я найти не смогу.

- Это помогает? – спросила она вдруг, когда мы вышли в сад. Яркое летнее солнце заливало все вокруг теплом, и в такие особенно солнечные дни в монашеской рясе было просто невыносимо жарко.

Выгнув бровь, я взглянула на нее, не понимая, о чем речь. Голова была забита одновременно всем на свете, но также и ощущалась крайне пустой, словно там зияла огромная дыра, через которую все здравомыслие постепенно вытекало.

- Прости?

Шарлотта вздохнула, проходя к скамейке. Положив ненавистную сумочку на деревянную поверхность, она уселась рядом, закинув одну длинную ногу на другую. Ее бледные костлявые пальцы пришли в движение, быстро и ловко высвобождая из пропасти сумки пачку сигарет. Она как-то неуверенно посмотрела на меня снизу вверх, застыв, но я только пожала плечами и села рядом, подставляя лицо солнечным лучам.

Весело фыркнув, она закурила, вздыхая, глядя на меня с любопытством.

- Не будешь осуждать?

Я хмыкнула.

- Ты не создаешь впечатление человека, которому есть дело до мнения окружающих его людей, - сказала я с улыбкой.

Шарлотта ехидно усмехнулась, затягиваясь глубже.

- Если бы все было так просто, - заметила она тихо. Выражение ее лица стало тоскливым, и я не стала настаивать, неким внутренним чутьем понимая, что она не желает продолжать эту тему. Однако, она вернулась к предыдущей: - Это помогает? Церковь, молитвы... это помогает сбежать от реальности?

Длинные пальцы зажимали выгоревшую наполовину сигарету, обводя все вокруг странным кривым движением. Горькая усмешка вырвалась из груди. Я посмотрела на нее с тем же отчаянием, что и плескалась в глубине ее собственных зеленых глаза, и она усмехнулась, качая головой.

У меня был ответ на ее вопрос, но ответ был жестоким, болезненным, и скорее уж напугал бы своей суровой истиной не Шарлотту, а меня саму.

Не дождавшись моего ответа, девушка проговорила:

- Порой все это кажется мне таким нереальным, - выдохнула она, глядя равнодушным взглядом впереди себя. Все ее тело было напряжено, каждое движение вопило о тревоге. – Поверить не могу, что все это происходит со мной. Вся жизнь стала напоминать некий кукольный домик, где меня облачают в самые лучшие наряды, и где я живу своей лучшей жизнью, но разве это имеет значение, когда внутри пустота? Больше всего на свете, я хочу врезать ублюдкам, которые повторяют мне держаться, и верить, что время вылечит все мои раны. Мерзостные твари!

Я фыркнула, сминая пальцы.

- Я крайне негативно отношусь к насилию, но такие люди и у меня вызывают дикое желание заставить их замолчать. Неважно какими способами.

Шарлотта улыбнулась, коротко кивая. На некоторое время она замолчала, сверля взглядом землю перед собой. Окурок упал прямо ей в ноги, и она носком своей туфли принялась крайне злобно пытаться размозжить его до самой последней частицы. Я не понимала ее боль, потому что у каждого из нас разное восприятие данного чувства. Оставалось только осторожно положить руку ей на плечо, будто вырывая из лап кошмара.

Она вздрогнула, словно возвращаясь в реальность.

- Все это кажется мне таким нереальным, - повторила она свои предыдущие слова, отворачивая лицо. Прозвучали они все также болезненно. Затаив дыхание, я с некоторым сожалением и беспомощностью наблюдала за тем, как начинает мелко дрожать ее челюсть. Шарлотта шмыгнула носом, стараясь успокоиться, но влага, мелькнувшая в ее глазах, скатилась вниз по гладкой щеке, огибая острую скулу.

На мой взгляд, она была крайне худой.

Вздохнув, я взглянула в небо.

- Мне тоже, - произнесла я в ответ. Реплика выдалась такой тихой, что я сомневалась в том, услышала ли Шарлотта меня, однако, она повернула голову, стирая мокрые дорожки слез, и уставилась на меня, желая понять, к чему я веду. Мне оставалось только пожать плечами. – Вся моя жизнь ... кажется мне ... у меня всегда такое ощущение, что я наблюдаю за своей собственной жизнью со стороны. И мне безумно хочется ворваться в этот вакуум, и прогнать собственного двойника, только вот я не знаю как.

Шарлотта хмыкнула.

- Ты просто хочешь жить, но не позволяешь себе. Мне прекрасно знакомо это чувство. Самый главный враг в этом треугольнике боли – вина, снедающая изнутри. Мой психолог говорит, что самый лучший способ избавиться от этого мерзкого ощущения – сделать что-то, что в твоих собственных глазах искупит эту самую вину. Мерзкая женщина! Вот было бы все просто, как она об этом рассуждает!

Боль в глазах Шарлотты говорила об истинных чувствах, которые испытывала эта статная, красивая девушка. Мой взгляд коснулся руки, которую она опустила на живот. Недоуменно и встревожено, наблюдая за тем, как гримаса боли искажает ее красивые черты лица, я схватила ее за ладонь, стараясь действовать максимально мягко. Она только тоскливо усмехнулась, тяжело вздыхая.

- С тобой все в порядке?

Она коротко кивнула.

- Фантомные боли, - объяснила она. – Этот рубец на животе сведет меня с ума.

АрДжей как-то говорил о том, что ребенок буквально вырезали из нее. Еще одна крайне злобная шутка судьбы, которая вырвала у Шарлотты то, чего она не хотела отдавать ни при каких обстоятельствах. Она вырвала у нее не только всю волю к счастью, но и самое сердце, которое в этом незамысловатом процессе играет первостепенную роль.

- Что говорит об этом твой психолог? – спросила я, желая отвлечь ее. Глаза Шарлотты как-то стыдливо опустились, и сама она вся сжалась, что едва ли не кричало о том, что никакого желания говорить об этом у нее нет. Я не хотела давить, и молчание, затянувшееся между нами, вполне устраивало нас обеих, однако, Шарлотта вдруг решила ответить, хоть я и заметила, что эти несколько слов дались ей крайне тяжело.

- Она сказала попробовать зачать ребенка.

Мои брови стремительно поползли вверх, а взгляд внимательно проследил за рукой, поглаживающей живот. Заметив мое пристальное внимание, Шарлотта только горько усмехнулась, отворачиваясь. Пристыженная за собственное любопытство, я тоже поспешила отвернуться.

- Говорю же, - заметила Шарлотта мгновением спустя. – Было бы все так легко, как она об этом говорит.

Ее слова приоткрывали завесу тайны, что витала вокруг нее и ее мужа. Я чувствовала себя наглой и любопытной мимо проходящей прохожей, которая столь бесцеремонно засунула голову в окно из маленького дома, составляющего весь их мир.

- Тебе ведь только двадцать три, - ободрительно прошептала я, опуская руку ей на плечо, стараясь звучать мягко и ненавязчиво. – Я думаю... я думаю, ты просто придаешь этому сейчас слишком много значения. Позволь себе исцелиться, и у тебя все получиться.

Шарлотта хихикнула, исподлобья глядя на меня ехидным взглядом.

- Сказал человек, который не знает, как исцелиться.

Ее слова заставили меня замереть, приоткрыв от шока рот. Выражение лица Шарлотты было идентичным. Она выглядела так, словно до нее только дошел смысл сказанных ею слов, и она стыдливо замахала руками, покрываясь слоями краски.

- Прости! – запальчиво прошептала она, опустив голову и запустив в волосы длинные, бледные, дрожащие пальцы. – Прости меня! Я... в последнее время я сама не понимаю, что несу. Сказывается гребанная бессонница.

Крайне пристыженная, она попыталась сжаться до минимальных размеров, чувствуя себя паршиво. Я сглотнула, ощущая, как бешено бьется сердце. Положив руку на ее сгорбленную дрожащую спину, я похлопала по ней несколько раз, призывая успокоиться.

- Ты права, - сказала я с усмешкой. – Я... стыдно такое слышать, конечно в силу того, что чувство вины начинает мучить еще больше, но это – реальность, в которой я живу, и мне остается только смириться с собственной глупостью, упрямством и тем внутренним состоянием души, которое не позволяет мне оставить все прошлое в прошлом и двигаться дальше.

Несмотря на жестокие в некотором смысле слова Шарлотты, я не могла обижаться на них, и уж, тем более, на нее, потому что они и правда выражали всю суть моего нынешнего существования. Последние три года выдались крайне сложными – то была уже не война с чувством вины в груди, а война с собственным вторым «я», отчаянно рвущимся наружу. Одна часть моей души желала жить полной жизнью, другая напоминала о том, что уже поздно что-либо менять.

Время ушло, и третий десяток лет только подливал масла в огонь.

И некого было в этом винить, кроме самой себя.

Вся моя жизнь напоминала сплошное колебание, и теперь я стояла на перепутье, не зная, какой дорогой дальше идти.

Вперед или же назад – туда, куда я шла всю свою сознательную жизнь.

- Знаешь, ты – самая загадочная женщина, которую я встречала в своей жизни, - фыркнула Шарлотта, доставая еще одну сигарету.

- Правда?

Она пожала плечами, затягиваясь и моментально выдыхая прозрачный дым. Запах табака заставил меня поморщиться, и голова несколько закружилась, заставляя прикрыть на мгновение глаза.

Шарлотта тем временем цокнула языком, уставившись в даль. Она болтала в воздухе ногой, закинутой на другую ногу, сминая шею и пытаясь найти слова, чтобы изложить свою точку зрения. Складывалось впечатление, что слов было настолько много, из-за чего она понятия не имела, как вместить их в одно вполне понятное человеческому разуму предложение.

- Ты ... ты ведь сознательно держишь себя здесь, - произнесла она с усмешкой, вздыхая и выдыхая мгновением спустя клубок дыма изо рта. Мое сердце отчаянно забилось, стоило столь невинным словам вырваться из ее рта. – Ты ... я легко, на самом деле, понимаю мотивы некоторых людей, но сколько я не пытаюсь понять тебя – у меня это не получается. Я будто ... будто пытаюсь понять двух людей одновременно.

Ее слова заставили меня рассмеяться.

- Судя по твоим словам, у меня раздвоение личности!

Шарлотта хмыкнула, глядя на меня с улыбкой, и пожимая плечами.

- Просто ... я... я вижу это...

Моя бровь поползла вверх.

- Что видишь?

Она фыркнула, поворачиваясь ко мне и внимательно глядя мне прямо в глаза.

- Ты ведь не хочешь здесь находиться, - сказала она просто. Слова дались ей настолько легко, но настолько сильно ударили по возведенным вокруг моего сердце стенам, что мне даже стало больно, хотя ни о какой боли и речи быть не могло. Сердце сжалось от всей суровой истины, скрывающейся в этих нескольких словах. Почему люди так легко говорили то, на признание чего у меня не хватало никаких сил?

- Я ...

Шарлотта хлопнула меня по плечу, останавливая любую реплику.

- Брось, Фредерика, - заметила она с усмешкой. – Я не понимаю твоих мотивов, но я вижу это смятение в твоих глазах. Ты ... будто борешься с неким одной тебе видимым духом, который долгое время держит тебя в заложниках, но в одно мгновение ты искренне желаешь победить, а в другое – теряешь всякую веру в собственные силы.

Хотелось ответить, но каким образом было возможно парировать эту реплику? Моя жизнь превратилась в некий театр абсурда, и я искренне, сидя на самом первом ряду, понятия не имела, что происходит и что будет происходить в дальнейшем. Шарлотта была права. Бывали моменты, когда я задавалась вопросом, нужна ли мне церковь так, как я всегда себе представляла? Место, что должно было послужить гаванью спасения, превратилась в тюрьму, каждый день в которой напоминал мне о собственной глупости. Теперь, ко всему прочему, прибавлялось и сожаление: сожаление о собственном упрямстве, о своем нежелании кого-либо слушать, о странных, противоречащих друг другу чувствах, и самое главное – о потраченном времени, которое так и не смогло залечить рану, которая все еще кровоточила в груди.

В одиночестве эти мысли сводили меня с ума, заставляя захлебываться в слезах от медленно, но, верно, настигающего меня осознания, что вся жизнь, все имеющиеся перспективы – были упущены в надежде найти то, чего найти так и не удалось, да и вообще вряд ли удалось бы когда-либо найти. Темная сторона души, вопящая о моей несостоявшейся личности, о незавершенной миссии по искуплению своего самого главного греха, утихала только в присутствии АрДжея, и в такие моменты, я всякий раз вспоминала слова отца Алессандро.

Может, и правда не стоило искать место, где можно спрятаться, а следовало искать человека, в чьих руках и было заключено то самое спасение, то самое прощение, о котором я грезила столько, сколько себя помню?

И такой человек был, только страхов не становилось меньше.

Их становилось больше.

- Знаешь, самое страшное во всей этой истории даже не то, что я все еще не понимаю, что мне делать и как мне жить, чтобы не возненавидеть саму жизнь, - заметила я с горечью. – Самое страшное – мне кажется, что уже ничего нельзя изменить. Время ушло. Я не могу его вернуть, и от того паршивее, что я отчаянно того желаю.

Слова вырвались изо рта с болью и тоской. Услышав их, Шарлотта усмехнулась.

- Тебе все еще есть к кому пойти, - произнесла она, сминая пальцы. – У меня было только два человека, к кому я могла пойти – моя сестра и мой муж. Сестру я потеряла настолько внезапно, что мне все еще это кажется неким кошмарным сном, от которого я никак не могу пробудиться, а одна мысль о том, что я потеряю своего мужа, сводит меня с ума. И я сейчас пытаюсь жить каждой минутой. Каждым мгновением. Пряничный домик, в котором я жила, купаясь в счастье и любви, в одночасье рухнул, погребая меня под собой, но ты еще свой не построила. Не делай моей ошибки. Не думай, что вся жизнь впереди. Ты настолько спокойна, потому что в сознательном возрасте не теряла близких тебе людей. То фантомное чувство вины за смерть матери эфемерно. Ты ее не знала, и не могла знать мотивов, почему она избрала такой путь. Ты испытываешь боль от этой раны, но она и близко не стоит с той болью, которую ты испытываешь, теряя того, кого ты знал всю свою жизнь. Коварные хитросплетения судьбы настолько запутанные, что ты не знаешь, что с тобой будет завтра. Я не знаю, как это объяснить по-другому, но просто представь себе на мгновение все то, отчего ты отказываешься. Разве это не стоит риска? Неужели ты хоть раз в жизни не хотела попробовать?

Мысли вихрем закрутились в голове, но были прерваны неожиданным появлением высокого, черноволосого, ослепительно красивого мужчины, который был в меня влюблен. АрДжей удивленно взглянул на нас с Шарлоттой, стоя у лестницы, окидывая наш странный дуэт подозрительным взглядом. Мои глаза то и дело жадно следили за выражением его лица. Мне вспомнилось все, каждая секунда, прожитая в лучах льющейся на меня любви, которой он меня одаривал, заставляя поверить. Поэтому ли я так долго колебалась? Знала ли та темная часть внутри меня, так долго и жестоко держа меня взаперти, что однажды он преспокойно войдет в двери моего сердца, занимая там одно из главных мест?

Любовь живет три года, как-то сказал он мне эту знаменитую фразу. Но как же тогда следовало охарактеризовать то, что он ко мне испытывал, ведь его любовь прошла не только испытания в виде моей жестокости, холодности и непринятия.

Она жила в нем вот уже тринадцать долгих лет.

- Почему ты не хочешь дать себе шанс? – поинтересовалась Шарлотта, заметив куда именно устремлен мой взгляд. – Ты долгие годы пытаешься выбраться из той тьмы, в которой живешь, отталкивая руку, которая прямо перед тобой. Разве, не легче просто довериться и пойти за ним? Может, исцеление заключается не в церкви, а в нем?

Слова выбили весь воздух из груди, и по мере приближения АрДжея, мое глупое сердце трепетало и грозилось пробить себе путь на свободу – к тому, кому принадлежало, как бы страшно не было признаваться в этом даже самой себе. На мгновение я позволила себе представить будущее. Передо мной возник маленький уютный домик, залитый солнечным светом, собака, резвящаяся в ногах нескольких маленьких детишек, которые поразительно были похожи на АрДжея чернотой глаз и волос.

Разве не этого я боялась больше всего на свете? Я искренне пугалась того, что могу стать причиной страданий еще большего количества людей, если исчезну также внезапно, как и мама, оставившая этот мир пустым и холодным после своей смерти, но такое будущее было настолько великолепным, что от этого больно сжималось в груди.

Это будущее стоило того, чтобы взглянуть в глаза своим страхам, и выразить твердый отказ на их вполне себе ясные желания поработить меня до конца моих дней. Но готова ли была я, наконец, бросить им этот вызов?

Готова ли я была бросить вызов самой себе ради собственного счастья?

АрДжей бился в клетке с собственным дьяволом на протяжении долгих лет, и глядя на уверенного мужчину с чистотой в черных глазах, я медленно осознавала, что пришло время посмотреть в глаза своему самому большому страху. То была не могила матери, которая внушала мне волнение. То были не водянистые глаза бабушки, полные ненависти, и наводящие на меня ужас.

Пришло время посмотреть в глаза самой себе. Что-то подсказывало мне, что время пришло, однако, странное подозрительное чувство где-то глубоко внутри нашептывало, что уже поздно.

И хоть мне не хотелось в это верить, но задумчивый, собранный вид АрДжея, который в моем присутствии всегда был веселым и легким, так и намекал, что что-то не так.

***

АрДжей, 27 лет

Фредерика выглядела странно. Я остановился перед ней, замерев в нескольких шагах от нее, не сводя глаз с ее задумчивого, тоскливого лица, но что меня несколько смущало и вводило в недоумение – горестная улыбка, что мерцала на ее светлом, красивом лице. Она пристально смотрела на меня, слегка прищурив глаза, сминая пальцы, как делала это обычно, стоило ей настолько задуматься о чем-то, что это начинало ее тревожить. Я знал Фредерику долгие тринадцать лет, в течении которых она была ярким, невообразимо обожаемым мной ядром всего того, что у меня было, и вокруг которого на протяжении всех этих лет вращался весь мой мир.

И я все еще больше всего на свете желал хотя бы отдаленно догадываться о том, вокруг чего крутятся ее мысли в эту самую секунду. Я был готов продать душу кому угодно за возможность узнать точно, смог ли я все же стать для нее настолько же важен за эти тринадцать лет, как она была важна для меня с самой первой секунды, что я ее встретил.

- Ты сегодня рано, - произнесла она тихо, и у меня складывалось впечатление, что она где-то далеко-далеко отсюда. Я чувствовал себя озадаченным, полным смятения и нежелания того, что неотвратимо надвигалось на меня – то, от чего я при всем своем желании отказаться не мог.

Фредерика улыбнулась, словно уловив мое настроение. Меня несколько испугала улыбка на ее лице – грустная, беспомощная, что-то скрывающая за собой. Никогда нельзя было предугадать, в какое именно русло забредет сознание Фредерики, ведомое некими, одной ей известными размышлениями.

Насмешка судьбы, ее плевок в самое мое лицо заключался в том, что я понятия не имел, что именно в голове у этой женщины. В ее случае – наоборот. Порой меня пугало то, что она с легкостью знала, о чем именно я думаю.

Я коротко кивнул ей, не желая долго смотреть в ее глаза, потому что чувствовал снедающую меня вину и ненависть, неизвестно на кого направленную. Желая отвлечься, я лениво ткнув пальцем в Шарлотту. Чаки сидела на скамейке, закинув ногу на ногу, лениво оглядывая пейзаж, окружающий ее со всех четырех сторон. Мы с Фредерикой мало ее интересовали. Куда более занятным зрелищем она находила несколько крайне уродливых цветов, которые Алессандро посадил на лужайке, считая это красивым согласно его некоему извращенному вкусу. Выглядела блондинистая жена белобрысого, мягко говоря, не очень – темные круги под глазами, уставший и исхудавший вид. Сама того не ведая, она словно кричала обо всех ужасах, с которыми ей приходилось сталкиваться день ото дня.

- Что это ты здесь делаешь? - поинтересовался я у Чаки, ехидно усмехаясь.

Скептично подняв голову и недовольно взглянув на меня, она фыркнула.

- Не знала, что теперь вся твоя работа заключается в том, чтобы следить за моим местоположением.

Последнее, что я хотел делать – изображать из себя ее гребанную няньку. Но Леонас был взвинчен, едва ли не застрелил одного из Капитанов на очередном собрании, и на все мои вопросы отвечал лишь сердитым молчанием, только сверля взглядом темный экран телефона. Я не зря считался одним из злобных гениев всего Наряда, но даже глупому стало бы ясно, что они поссорились. Поджатые губы Чаки и ее подозрительный взгляд только доказывали это, и мне следовало бы просто взять ее в охапку и отвезти к нему, но в эту самую секунду у меня лишь появилось жгучее желание обнять ее, нежели вступить в очередную перепалку.

Блондинка выглядела разбитой, сломленной и тоскливой. Ее обожаемый муженек выглядел не лучше.

- Видок у тебя, конечно, паршивей некуда, - хмыкнул я.

Она выгнула бровь, оценивающим взглядом окинув мое тело перед собой.

- С чего бы это должно интересовать тебя?

Я только вздохнул.

- Все тому свидетели, но мне не платят за роль вашего гребаного сводника. Так какого хрена я должен заниматься этим добровольно?

Она злобно прыснула.

- Ну так проваливай. Это Леонас тебя отправил?

Фредерика с любопытством переводила взгляд с меня на Шарлотту, пытаясь понять, что именно происходит. Я на нее не смотрел, и смотреть не хотел, потому что знал, что если сделаю это, если позволю себе сделать это – пропаду.

Внутри все кричало о неправильности мыслей, но у меня не было другого выхода. Я был на чертовом перепутье, и понятия не имел, куда дальше идти, хотя передо мной были гребаные таблички. На самом деле, было место, куда я отчаянно хотел попасть – тот странный мирок, в котором мы с Фредерикой последние три года сосуществовали, постепенно привыкая к друг другу, постепенно знакомя друг друга с истинными версиями самих себя.

Это место было той самой гаванью покоя, куда я отчаянно мечтал и желал попасть, но я не мог. Я не имел на то право. Я мог бы выбрать такой путь, будь я простым мужчиной, не связанным никакими клятвами с теми, кто меня окружал.

Но я не был простым мужчиной.

Я являлся Консильери Наряда. Второе лицо после Капо. Правая рука. Глава семьи Скудери – одной из богатейших семей клана. Я был сыном. Я был братом.

Я был в ответе за все, что построил своей кровью, и я не имел право отказываться от всего только потому, что так и не получил того единственного, чего так отчаянно желал. Это было глупо и неблагодарно, а, как мне хорошо было известно, судьба не благоволит неблагодарным,

- Поехали, - обратился я к Шарлотте, протягивая ей руку. – Я отвезу тебя домой.

Она тяжело вздохнула, опуская голову.

- Не хочу!

Я закатил глаза.

- Хватит упрямиться. Я отправил Леонаса домой, лечить гребанные нервы и вконец расшатанную психику. Настроение у него было паршивое, из-за чего он едва не угробил одного из Капитанов. Ради нашего всеобщего благополучия я призываю тебя к благоразумию.

Упоминание Леонаса принесло свои плоды. Шарлотта обеспокоенно взглянула в мои глаза, пытаясь найти ответы на одни ей известные вопросы, но я молчал, все также протягивая ей руку. Игнорировать присутствие Фредерики было настолько сложно, что я хотел побыстрее сбежать отсюда. Справедливости ради, я обязан был поговорить с ней. Я обязан был закончить то, что я начал далекие тринадцать лет назад.

Я должен был покончить с этим давным-давно, но вот бы это гребанная данность была такой легкой, как казалась мне на первый взгляд.

Это не могло так продолжаться. У меня не было в запасе девяти жизней, все из которых я мог бы посвятить ей. И на самом деле, я хотел отдать ей всего себя. Все время, что было уготовано мне, потому что оно принадлежало одной только ей, как и я сам, и мое глупое, влюбленное в нее сердце, которое никогда не перестанет любить, даже если сгинет в водовороте вечности. Я ничего на свете так сильно не хотел, как этого, но я не мог.

Я просто не мог. Я не мог думать только о ней, забывая обо всех тех, за кого я был в ответе.

- Я надеюсь все солдаты Наряда живы?

Вопрос Шарлотты выдернул меня из пучины размышлений. Полный ехидства смешок вырвался из моего рта.

- Не могу это гарантировать, если ты и дальше будешь занудствовать!

Чаки усмехнулась, коротко кивая. Она встала с места, вкладывая костлявую бледную ладонь в мою руку, а в другую всунула свою сумочку. Мне пришлось перехватить ее пальцами. Что-то подозрительно загремело внутри, и сквозь приоткрытую щель я заметил пачку сигарет, а потом окинул взглядом и окурки, валяющиеся у ног Шарлотты. Она уверенно встретила взгляд моих черных бесконечно скептичных глаз, но ее собственные в ответ крайне четко намекали, что она не желает об этом говорить.

- Пойдем уже! – недовольно фыркнула она, вырвав руку из моей хватки и сердито зашагав вперед. Проводив ее прямую спину раздраженным взглядом, я крайне взволнованно обернулся, встречая полные недоумения глаза Фредерики. Они смотрели точно в душу, и напугали мне до усрачки, словно она и правда знала о том, что за хаос творился у меня в голове.

- Мне надо идти, - пробубнил я, опуская голову. Демон внутри насмешливо напоминал о необходимости разговора. Я не хотел, чтобы Фредерика прознала о слухах от других и сделала неправильные выводы.

Она заслуживала того, чтобы я сам с ней объяснился.

Коротко кивнув на мои слова, она как-то неуверенно улыбнулась, поправляя темный подол монашеской рясы. Я засмотрелся на ее маленькие красивые ноги, облаченные в туфельки, скрытые под жесткой тканью, и вспомнил всю их мягкость из тех немногочисленных моментов, когда мне удавалось коснуться ее.

Проклятье, я душу готов был продать за то, чтобы обладать ей, и я мог обладать ей, но я не хотел только обладать. Я уже ею обладал. Я был единственным мужчиной, который был у нее, и этот факт, несомненно, льстил, но этого было катастрофически недостаточно.

Мне не нужно было ее красивое тело с абсолютной пустотой внутри. Я хотел ее сердце, и всю ту любовь, что оно в себе таило.

- Ты приедешь вечером? – ее голос прорезал тишину. На мой полный недоумения взгляд она поспешила заметить: - Святой отец хотел устроить ужин. Твоя мама обещала прийти.

Я вздохнул, опуская голову.

- Я занят, - тихо произнес я, натыкаясь на пристальный взгляд Шарлотты. Она вот-вот грозилась продырявить мне лоб. – Мне жаль.

Фредерика удивленно посмотрела на меня, встречая мои полные угрюмой мрачности глаза, но только кивнула.

- Конечно, - проговорила она. – Я хотела приготовить твой любимый лимонный пирог. Я оставлю тебе немного. Ты ведь завтра приедешь? Отец Алессандро хотел обсудить некие вопросы, связанные с фондом. Именно с тобой.

Ее последние слова прозвучали как некая мольба, но я прикрыл глаза, нашел в себе силы отвернуться, и покачал головой.

- В последнее время очень много дел, - безумно хотел прикусить собственный предательский язык. – Я занят. Не знаю, будет ли время...

Фредерика опустила голову, ничего не отмечая. Ее истинные чувства можно было проследить через руки, но она их спрятала в карманы, не желая скомпрометировать себя. Я прекрасно знал, что она чувствует что-то. Мои все редкие визиты в церковь, мое холодное отрешение, моя отчужденность – понимание того, что это причиняет ей боль, несколько льстило, учитывая, что это доказывало ее неравнодушие, но все еще не готова была уйти из церкви ради того, чтобы быть со мной.

Я не готов был ставить ее выше всего того, чем жил, как бы жестоко это не звучало, хоть она и была доброй половиной всего того, вокруг чего вращалась моя жизнь. Тем не менее, другая половина была не менее дорога мне, и я не хотел, и не мог выбирать. Я не имел прав быть настолько безрассудным. Я уже не был ребенком, чтобы не понимать всей сути вещей, упрямо настаивая на своем. От меня ждали иного, и я обязан был сделать то, к чему призывал меня мой долг.

Я клялся ставить Наряд выше всего, что имел, и как бы невыносимо, как бы тяжело не давалось мне это решение, я не намерен был от него отступать.

Меня неумолимо нагоняло осознание того, отчего я так долго пытался отгородиться – у нас не было будущего, о котором я так грезил. Мы стояли рядом, крайне близко, касаясь друг друга и испытывая определенные чувства, но мы смотрели и готовились идти в разные стороны. Такова была реальность, которую я обязан был принять.

- Тогда до скорой встречи? – полный задумчивости голос Фредерики отвлек меня от мыслей.

Я меланхолично фыркнул, коротко кивая, и только махнул рукой. Я не знал, что ответить. Я должен был перевернуть эту страницу в своей жизни, ставя последнюю точку в главе, которая неумолимо приближалась к концу.

И как бы больно не было это признавать, но просто обязан был оставить ее в этой главе.

***

Шарлотта молчала некоторое время, равнодушно уставившись в проносящиеся перед глазами пейзажи, пока не хмыкнула, безжалостно разрезая тишину.

- Как интересно, - заметила она с улыбкой. – Ты не занят, выполняя обязанности моей няньки, и у тебя достаточно времени, чтобы выслеживать меня, но ты занят для Фредерики? С тобой все в порядке?

Я только вздохнул, не желая отвечать на этот вопрос. Чаки была одной из самых умных женщин, которых я только знал, и она отлично читала эмоции людей, да и самих людей, с интересом листая их, подобно журнальчику.

- Что ты учудила на этот раз, что это грозится привести к Апокалипсису, где белобрысый возьмет на себя роль всех четырех всадников конца света? Он выглядел так, словно хотел уничтожить весь гребанный мир.

Их жизнь с Леонасом после потери ребенка медленно катилась в бездну. Они не знали, как вырваться из ямы, в которую так неожиданно свалились, несмотря на все усилия, которые прикладывали. Сначала сопротивлялась Шарлотта, теперь сопротивлялся Леонас, и я не знал, как помочь им, хотя безумно этого желал.

- Я не понимаю его, - произнесла Чаки после некоторого молчания. Ее руки были скрещены на груди, вся поза была максимально напряженной, словно она желала наброситься на кого-либо. Тем не менее, в глазах стояла вселенская тоска. – Он сам вынес мне мозг с гребанным психологом, а теперь устраивает мерзостные скандалы! То говорит, что мне необходима помощь мозгоправов, словно я какая-то сумасшедшая, а в другую минуту уже проклинает их и упрекает меня в том, что я позволила запудрить себе мозги всякой хренью!

Я вздохнул, заводя машину.

- Что не так с этой женщиной? Она казалась мне вполне адекватной? – заметил я, вспоминая психолога Шарлотты – миниатюрную рыжеволосую женщину с мелодичным, успокаивающим голосом.

Шарлотта фыркнула.

- Она предложила идею, мне она показалась довольно логичной для выхода из всего этого безумия, но Леонас идею отверг, и черт пойми, что творится у него в голове!

Усмешка вырвалась из моей груди. Упрямство этих голубков доходило временами до маразма.

- И что такого сказала несчастная женщина, за что она может поплатиться собственной карьерой?

Шарлотта поджала губы, отворачиваясь и пытаясь сжаться в комок, желая занимать все меньше и меньше места, а возможно – просто исчезнуть в эту самую секунду.

- Я не хочу об этом говорить, - прошипела она. Мне оставалось только пожать плечами.

Я погнал машину быстрее, нажимая на газ. Ветер затрепетал волосами Шарлотты, заставляя ее отплевываться от лезущих в рот прядей. Я фыркнул, наблюдая за ее бесполезными потугами, и когда отметил, что она достаточно расслабилась, крайне осторожно поинтересовался:

- Это все из-за слухов? - она застыла, подобно каменному изваянию – холодному и мертвому. Тяжело вздохнув, я потрепал ее по голове, улыбнувшись. – Ты ведь не глупая, чтобы принимать их близко к сердцу, правда?

Шарлотта раздраженно оттолкнула мою руку.

- Я определенно не глупая, - прошипела она. – И я не могу изображать из себя глухую вечно. Наряду нужен наследник, которого должна родить я. Как мне, черт подери, это сделать, если один из главных компонентов для запуска процесса, отказывается функционировать?

Ее слова заставили меня прыснуть, несмотря на весь их болезненный смысл. Шарлотта насупилась, но взгляда не отвела. Я завернул за угол, выкатив машину на одну из главных дорог, где мы стали жертвами длинной пробки, которой не было видно ни конца, ни края.

- И, разумеется, ты сама приняла это решение?

Чаки хмыкнула, нахмурив брови.

- К чему это ты?

Я улыбнулся.

- Ты, определенно, не глупая, Чаки, но в то же время, ты порой бываешь крайне настойчивой. Тебе эту крайне интересную идейку психолог подкинула?

Блондинка вспыхнула.

- Психолог лишь сказала разумную вещь!

Я коротко кивнул.

- Я и не отрицаю этого, - произнес я с улыбкой. – Но ты думала о том, что считает по этому поводу Леонас?

Она судорожно вздохнула, принявшись перебирать пальцами подол платья.

- Он всегда хотел детей! – сказала она напряженно. – Я не понимаю, почему он так этому воспротивился!

Мне оставалось только хмыкнуть.

- Ты права. Леонас всегда хотел детей. Тем не менее, когда ты в последний раз смотрелась в зеркало? Ты выглядишь крайне болезненно, Ваше Ненормально Высочество.

Она хмуро окинула меня взглядом, но потом принялась разглядывать свое бледное исхудалое лицо в боковое зеркало, пытаясь всячески вытащить голову из машины.

- Нормально я выгляжу! – сердито пробурчала она.

Я прыснул, кивая.

- Ты напоминаешь зомби, Чаки, - поведал я ей. – Вид у тебя такой, что им можно людей пугать. Сначала ты должна заняться собой. Леонас хочет именно этого.

Она фыркнула.

- Ему нужны дети!

Я едва ли не застонал от досады на эту упрямую женщину.

- В первую очередь, ему нужна здоровая жена. Которая нормально ест и спит. И которой уж точно не нужна гребанная помощь психолога в таких вопросах.

Чаки закатила глаза, но я видел, как она досадно закусила губу.

- Ему скоро тридцать, и ему нужен наследник! Все об этом говорят!

Тяжелый вздох вырвался из моей груди.

- И это доказывает, что желание заиметь ребенка обусловлено не твоим собственным решением, а давлением, оказываемым на тебя со стороны общества. В таком случае, я тебя тем более поддержать не могу. Ублюдочное мнение слишком любопытных и дотошных людей может катиться к чертям.

Шарлотта ехидно взглянула на меня из-под опущенных ресниц.

- Кому как, но уж точно не тебе об этом говорить. Мы с тобой прекрасно понимаем, каково это – действовать в угоду обществу.

Я недоуменно выгнул бровь.

- К чему ты клонишь?

Она махнула рукой.

- Не строй из себя дурачка, АрДжей. Как я уже сказала, я не глухая и не глупая, и хоть, по твоим словам, мало чем отличаюсь от ходячего мертвеца, но я все слышу. Ты, как и я, не можешь игнорировать то, что тебе приказывает делать общество!

Я холодно улыбнулся.

- Я делаю то, что приказывает мне мой долг. Общество может провалиться сквозь землю!

Она покачала головой.

- Называй это как хочешь! – прошипела Чаки. – Во всяком случае, долг заставляет тебя жениться ровно также, как и меня – родить Леонасу наследника. Ты ведь от своего долга отказаться не можешь, так почему ты думаешь, что я имею такую привилегию?

В ее словах был смысл, в очередной раз доказывающую недюжинный ум этой ненормальной. Тем не менее, мы были в разных ситуациях, как я считал. Я был в этом абсолютно уверен.

- Чаки, - обратился я к ней, поворачиваясь к ее бледному, тоскливому и болезненному лицу, через которое пролегала бесконечная тень грусти. – Я обязан жениться потому, что я не могу больше тянуть. Мне двадцать семь лет, и я все еще не женат. Для Консильери непозволительно быть холостым столь долго. Это начинает мутить воду среди солдат!

Она хлопнула по моему плечу.

- Вот и славно! Ты такой же узник общественного мнения, как и я!

Я хмыкнул.

- У тебя есть стена в виде Леонаса, который всегда тебя защитит. Защитит все то, что вы имеете, и в первую очередь вашу семью. Родственные связи всегда устанавливались с целью укрепить положение в клане. Я должен сделать это, в свою очередь, для своей собственной семьи. Рикардо не горит желанием жениться, бросая тем самым вызов всему нашему миру. Мне остается только принять этот удар на себя.

Шарлотта вздохнула, отворачиваясь.

- Мне кажется, ты делаешь ошибку. Имела я честь познакомиться с девушкой, которую все пытаются тебе навязать. Эта Саманта совершенно тебе не подходит! Она корыстная, слишком высокомерная и эгоистичная!

Цокнув языком, я отметил:

- Ну, для начала следует отметить, что ее зовут Селина. Не Саманта.

Чаки фыркнул, махнув рукой.

- Плевать мне на ее имя! Она совершенно тебе не подходит! Ты – один из самых лучших людей, которых я знаю. И у тебя уже есть та, кому ты подарил свое сердце. Фредерика – твоя идеальная женщина. Она именно та, какой я себе всегда представляла ту, что будет стоять подле тебя.

Сердце болезненно сжалось от ее слов, но я затолкал эту горечь подальше. Я больше не имел право быть заложником этих чувств. Я должен был запереть их глубоко в груди, но как же сложно было воплотить эту мысль в реальность. Осознание того, что Фредерика навсегда останется жить в моем сердце, с каждым днем все больше укреплялась.

- Я не могу больше цепляться за Фредерику, - произнес я тихо. – Я... я не думаю, что у нас есть какое-либо будущее.

Шарлотта шокировано вытаращилась на меня, хлопая зелеными глазами, подобно крыльями бабочка.

- И все-таки я настаиваю, что ты чем-то болен. Вероятнее, заразился глупостью! Ты ведь не серьезно сейчас? Ты сдаешься?! После тринадцати гребанных лет?

Я судорожно вздохнул, сжимая руль руками. Машина резко затормозила у особняка Кавалларо. Дино и Ренато выбежали вперед, отворяя перед нами ворота, но я только напряженно глядел в настойчивые глаза Шарлотты, пытаясь найти в себе ответы на вопросы, которые слышать и понимать не хотел.

- Тринадцать лет, - согласился я, коротко кивая. – Как ты правильно отметила, Чаки, тринадцать лет. Я ... я не уверен, что у меня есть возможность ждать ее до конца своих дней. Она не готова оставить свою церковь ради меня, а я не готов пренебречь своим долгом Консильери ради нее, как бы я ее не любил. Это тупик. Нам остается лишь разойтись.

Брови Шарлотты поползли вверх, глаза недоуменно расширились, а рот приоткрылся.

- Поверить не могу! – воскликнула она. – Ты ведь не серьезно сейчас, правда ведь? Она ... она любит тебя! АрДжей, не заставляй меня разочаровываться в твоих мозгах! Она любит тебя! Ты вообще видел, как она на тебя смотрит! Ты не можешь этого отрицать!

Я хмыкнул. В глубине души, я это понимал. Глаза Фредерики мягко сужались, стоило ей меня увидеть. Порой я ловил ее за долгими разглядываниями своей персоны. В частности, она особенно часто заглядывалась на мои губы, и у меня все внизу твердело от мысли прикоснуться к ней так, как мужчина прикасается к своей женщине. Однако, это была лишь моя больная фантазия, и не более.

Реальность, в которой мы жили, никогда не была ко мне благосклонна.

- Возможно, и так, - согласился я с Чаки, коротко кивая. – Однако, этой любви недостаточно, чтобы она сделала выбор в мою пользу. Соответственно, это ничего не меняет, как бы болезненно мной это не воспринималось.

Она вспыхнула, замахав руками.

- Ты любишь ее! Ты ведь любишь, я это точно знаю!

Я хмыкнул, опуская голову на скрещенные на руле руки.

- Я не отрицаю этого, и никогда не отрицал. Я люблю ее, и это самая настоящая правда в моей жизни, - горько усмехнувшись, сказал я ей, глядя на нее уставшим, болезненным взглядом, полным тоски, беспомощности и некоторой внутренней обиды, и раздражения. – Я просто ... что-то подсказывает мне, что это больше не может так продолжаться!

Чаки вздохнула, потирая свои глаза.

- Ты должен дать ей еще немного времени! Она любит тебя! Возможно, она просто еще не готова признаться тебе в этом!

Раздраженный смешок вырвался из моего рта.

- Тринадцать гребаных лет, Шарлотта! – прошипел я. – Я ... я тоже мужчина, в конце концов! Как и все мужчины в этом мире. Я тоже хочу элементарного мужского счастья. Я хочу, чтобы женщина отвечала взаимностью на мои чувства. Я хочу возвращаться после тяжелого дня и знать, что меня обнимут и прижмут к груди. Я ждал тринадцать лет! Тринадцать лет! Время не остановилось для нас, чтобы я мог ждать ее вечность. Прошло тринадцать лет, и она все еще выбирает церковь. Это ее путь. Ее выбор. И в этом выборе нет места для меня. Если ... если она не готова пожертвовать чем-то настолько важным для нее ради любви, как ты это называешь, то почему я должен жертвовать чем-то настолько важным ради нее? Я устал... проклятье, я устал! Ее любовь была тем единственным, чего я отчаянно хотел, но я начинаю напоминать себе жадного ребенка в игрушечном магазине, требующего у родителей купить мне игрушку, на которую у них нет денег! Я просто ... я просто устал. Я не могу так больше, как бы лицемерно это не звучало от человека, поклявшегося, что он вытерпит все ради своей любви. Этот жалкий человек переоценил свои силы. Он глупо полагал, что сможет стать важнее некой назойливой мысли, изводящей ее. Что он сможет ее исцелить. Сможет спасти. Фредерику ничто не в силах спасти, кроме нее самой, но она не хочет этого. Она не хочет бороться ради меня. Ради нас.

Боль, долгие годы копившаяся внутри меня, прорвалась словесным потоком, за который мне мгновенно стало стыдно. Я почувствовал себя растоптанным, сломленным, одиноким и пустым. Проклятье, я ведь так ее хотел. Неужели я не стоил того, чтобы довериться? Неужели я не стоил того, чтобы поверить во всю прелесть будущего? Я всегда верил, что я был в силах сделать ее счастливой, но теперь, оглядываясь назад, я понял, что я возомнил себя неким ее спасателем, тогда как Фредерика боролась с самой собой, и как бы я не пытался, какой любовью и заботой я не окружал ее, чего бы не обещал – я не мог помочь ей в битве, в которой она не желала одерживать победу.

Фредерика не знала, чего хочет от жизни, а я всегда знал, чего я хотел от своей. Может она и была идеальной женщиной, которую я всегда себе представлял своей женой и матерью моих детей, но это противоречие сгубило нас, и привело к тому, что мы имеем сейчас. Мое упрямство и нежелание понимать это сделало меня тем, кем я стал сегодня – мужчиной с разбитым сердцем, похороненным по грудой своей грез и фантазий, погребенный под миром собственных иллюзий и надежд.

Так не могло больше повторяться. В погоне за Фредерикой я совсем забыл про себя, искренне считая, что нахожу себя в ней. На самом же деле, перед моим взором вдруг предстал четырнадцатилетний парень, который все также бежал за семнадцатилетней девушкой, в которую был влюблен. Но она все отдалялась и отдалялась.

И даже спустя тринадцать лет я не смог ее догнать.

Чьи-то холодные руки вдруг обвили мои плечи, делясь крохами тепла, которое совсем не согревало мое озябшее тело, несмотря на жару, что стояла снаружи. Я удивленно узнал в этом человеке Шарлотту, которая обнимала меня, неловко тычась головой мне в спину. Ее руки мелко подрагивали, но она похлопывала меня ими по плечам, заставляя усмехнуться.

- Если эта Селеста не сделает тебя счастливым, я оттаскаю ее за волосы! – прошипела она, вынуждая меня улыбнуться, и также неловко обвить ее руками.

- Ее зовут Селина, - напомнил я.

Шарлотта усмехнулась, шмыгнув носом.

- Ты заслуживаешь счастья, как никто другой! – сказала она запальчиво. – И знаешь, я верю, что ты его найдешь! С Фредерикой или же без Фредерики – неважно. У тебя всегда будем мы, которые поддержим тебя и напомним, какой ты засранец!

Смешок вырвался из моего рта.

- Проваливай уже из моей машины, Ваше ненормальное высочество. Твой ненаглядный заждался. Даже страшно представить, сколько раз он успел проклясть тебя!

Она ехидно прыснула, коротко кивая. Высвободившись из моих объятий, Шарлотта выбралась из машины, поправляя платья и взмахивая короткими блондинистыми волосами. Покрепче перехватив сумочку, она вдруг сунула руку внутрь и вытащила пачку сигарет, кидая их мне.

- Не говори, пожалуйста, Леонасу, что я курила, - взмолилась она, просовывая голову в оконный проем. Я усмехнулся, закидывая сигареты в бардачок.

- Я могила, Чаки. Вали уже!

Она хмыкнула, кивая.

- Помни о том, что я тебе сказала, - произнесла она. – Я верю, что ты будешь счастлив! Ты ведь такой невероятный, хоть и жутко меня бесишь! Но ты достоен счастья, как никто другой, и ты обязательно встретишь это счастье! Этой Стелле безумно повезло с тобой, так и передай этой сучке и скажи ей, что я выдерну каждый ее крашеный локон, если она посмеет обидеть тебя!

Я расхохотался, махнув Чаки рукой и наблюдая, как она со вздохом высвобождает голову из проема и направляется к дому. Густаво поприветствовал ее, провожая к массивным дубовым дверям, а я думал над ее словами, и сожаление затапливало меня с головы до пят.

В тот день, когда мысль о неотвратимой женитьбе окончательно укоренилась в моей голове, я поклялся себе уважать и ценить женщину, на палец которой я надену кольцо и назову женой. Я пообещал себе дать ей все, что будет в моих силах ей предоставить, тем не менее, было кое-что, что, я был уверен, дать ей я не смогу.

Я был уверен в том, что я не смогу дать ей своей любви, как бы я того не желал.

Увы, но это была самая суровая реальность моей жизни. Я любил только Фредерику. Всегда любил. И я знал, что, даже умирая, я буду умирать с ее именем на губах и все равно буду любить только ее.

Безумие. Это нельзя было оценить по-иному.

***

Фредерика

Чувство чего-то надвигающегося не покидало меня, и как бы я не убеждала себя не волноваться, у меня мелко дрожали руки от предчувствия чего-то определенно плохого. Несмотря на то, что вокруг все было тихо и спокойно, и жизнь текла своим чередом, мне казалось, что я упускаю нечто важное – несомненно, важное.

И что все вокруг знают об этом. Все, кроме меня.

- Фредерика? Ты в порядке, дорогая?

Голос Марии прозвучал рядом столь резко и неожиданно, что я подпрыгнула на месте, испуганно уставившись в ее встревоженные глаза. Она недоуменно оглядывала мое лицо, пытаясь понять, что со мной происходит, но я сама не понимала, что со мной творится. В моей души царил настоящий хаос, и мне было откровенно страшно. Разум заполоняли разного рода мысли, перескакивая с одной на другую так резко, что это заставляло чувствовать физические недомогания.

Вот и сейчас закружилась голова, мир перед глазами поплыл, а тошнота подкатила в груди. Я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться. Мария продолжала глядеть на меня обеспокоенным взглядом, положив руку мне на колено, легко и ненавязчиво сжимая его.

- Все в порядке? – взволнованно поинтересовалась она.

Я судорожно вздохнула, тяжело кивая.

- Я ... не знаю, что со мной происходит в последнее время, - Мария встревожено прислушалась. – Мне ... я чувствую что-то неладное. Будто что-то надвигается.

Она нахмурилась, но вдруг низко опустила голову, чем удивила меня, словно испытывала те же самые чувства. Тем не менее, она не стала зацикливаться на том.

- Может, тебе стоит пройтись? – предложила она, указывая в сторону лестницы. – В моей комнате осталось несколько бумаг. Принесешь мне их, пожалуйста?

Я заторможенно кивнула, вставая с места. Мария странно смотрела на меня, периодически заламывая пальцы и прикусывая губы, словно искренне желала спросить меня о чем-то, но никак не решалась сделать этого. Направившись к лестнице, я схватилась за деревянные перила, чувствуя себя так, словно вот-вот провалюсь на ровно месте. Не успела я поставить ногу на первую ступеньку, как оклик Марии отвлек меня, заставляя обернуться.

Решительное выражение лица женщины говорило, что она все же решилась спросить что-то, что ее беспокоило. Это заставило меня несколько напрячься, предчувствуя некий подвох.

- Фредерика, дорогая, - позвала меня Мария, выглядя несколько смущенной, но волевой и решительной. Она выпрямилась, складывая руки на коленях. – Я... я должна кое о чем спросить тебя.

Я недоуменно выгнула бровь, пытаясь понять, о чем речь. Мария глубоко вздохнула, словно набираясь смелости, а потом уверенно и как-то даже твердо, буквально внушая мне свое желание узнать ответ, спросила:

- Ты любишь моего сына?

От ее вопроса у меня закружилась голова. Я схватилась обеими руками за подол монашеской рясы, чувствуя, как дрожат ноги и потеет от волнения тело. Сердце застучало в груди с бешеной скоростью. Мария не отводила взгляда, а я не знала, что я должна ответить, потому что я никогда не задавала этот вопрос себе.

Несколько сконфуженно опустив голову и наткнувшись на тишину, Мария произнесла гордым, уверенным голосом:

- Мой мальчик очень хороший, - сказала она с улыбкой, поднимая голову. – Он ... они с братом – лучшее, что я только могу себе представить. Он благородный и воспитанный. Он знает, как вести себя с женщиной. Он будет уважать тебя. Он сделает тебя счастливой. Прошу, перестань его мучить. Мое материнское сердце обливается кровью при виде его тоскливого лица и осознания, что я ничего не могу сделать. Вы ... ведь столько лет уже знакомы. Вы через многое прошли. Разве он не раз доказывал тебе, как ты дорога ему? Он любит тебя, Фредерика. Любит чистой, самоотверженной любовью, искренне желая взаимности, но не смея ее требовать. А ты... ты его любишь?

Папа всегда говорил, что я отказываюсь понимать определенные вещи, пока их мне не озвучат. Мария спросила прямо о том, к чему я извилистыми и длинными путями шла очень долго – тринадцать лет. Я страшилась задавать этот вопрос самой себе, потому что не знала, какой ответ меня напугает – да или же нет, хотя второй вариант не пугал. Его просто не могло существовать.

В этот миг я вспомнила мальчика четырнадцати лет, так бесцеремонно нарушившего мое одиночество. Он ворвался в мою жизнь совершенно неожиданно, выбивая себе место в ней даже против моей воли. Он был рядом, когда я его ненавидела, он был рядом, когда я нуждалась в нем, он был рядом, когда нуждался во мне.

Он был рядом всегда.

Судорожный вздох вырвался из моей груди. Я с ужасом глядела, как лукавая, добрая улыбка расцветает на лице Марии. Она ничего не говорила, только смиренно ждала моего ответа, в котором, по ее едва ли не светящемуся лицу, нуждалась уже не так сильно, как прежде. Мое сердце билось с нечеловеческой скоростью, от пресловутых бабочек крутило живот, во рту пересохло, а в ушах шумело.

Любила ли я его? Что это изменило бы в наших отношениях? Я все еще чувствовала себя паршиво от осознания, что папа потерял любовь всей своей жизни по моей вине. Я чувствовала себя мерзко от осознания, что отняла у маленького десятилетнего Сантино маму, оставляя его одного в столь юном возрасте. Я все еще чувствовала себя просто отвратительно от осознания, что свела бабушку с ума, забрав у нее единственную отраду в жизни, забрав у нее дочь, ради которой она жила. Я все еще была заложницей своих страхов, своей вины, своего внутреннего «я».

Но вдруг я вспомнила милую улыбку АрДжея – едва заметные ямочки, образовывающиеся в этот момент в уголках его губ. Вспомнила его добрый взгляд, который помогал мне не забывать о том, что я не так уж и ужасна, какой всегда себе представлялось. АрДжей, в отличии от папы, брата и бабушки, всецело принадлежал мне. Он был неотъемлемым элементом моей жизни. Я не забрала его у мамы. Я не украла его.

Он был моим. Только моим.

Однако, я боялась отпускать поводья своей жизни, вверяя себя случаю. У меня все еще было огромное количество проблем, с которыми я не знала, как справиться. В моей жизни все еще на переднем плане функционировала церковь – место, которому я посвятила тринадцать долгих лет. Меня пугал внешний мир, меня пугали люди, а самое главное – осуждение, с которым я грозилась столкнуться за свое вечное метание. Тринадцать лет – это не мгновение, а туман по ту сторону жизни – неизвестность и жизнь с чистого листа, начать которую было страшно до ужаса.

Так любила ли я его достаточно сильно, чтобы, не раздумывая, шагнуть в эту неизвестность?

Додумать было не суждено. Марию отвлек голос Рикардо, который вальяжным шагом вошел в гостиную, коротко кивая и мне. Я позорно сбежала, вспорхнув по лестнице. Рука вцепилась в левую сторону груди, стараясь успокоить, но не получалось. Взмолившись Господу Богу, я старалась взять себя в руки, но в голове одно за другим проносилось воспоминание, связанное с АрДжеем – наша первая встреча, его посветлевшее лицо, когда он попробовал впервые мою еду, то самое лимонное дерево, прорастающее до сих пор в доме, его юношеское влюбленное лицо. Вспомнилось и другое, отчего бросило в жар – горячие настойчивые губы и сильные руки, которые были желанны и ласковы. Его мощное, красивое тело, которого отчаянно хотелось касаться.

Поцелуи, улыбка, поцелуи, улыбка, поцелуи, улыбка ...

Любовь ...

Господи Боже, спаси и сохрани! Я жизни своей не могла представить без него!

Ворвавшись в комнату Марии, как в бункер, я закрыла наглухо дверь, подлетая к графину с водой, что стоял на прикроватном столике. Схватив хрустальную посудину, я приложилась прямо к узкому носику, отхлебывая живительной влаги, что потекла по подбородку. Перед глазами был АрДжей, в голове был АрДжей – везде был он.

И мои неистовые чувства.

Дверь ванной неожиданно распахнулась. Щелкнул замок, заставляя меня удивленно поднять голову и в отражении зеркала увидеть то, что окончательно убило меня, контрольным выстрелом отправляя на тот свет. Я с громким стуком опустила графин на деревянный столик, с ужасом и некоторым постыдным восторгом замечая в отражении АрДжея – полуголого, с одним полотенцем, повязанным вокруг бедер, по влажной груди которого стекали капли воды, падая на мощные мышцы с кончиков мокрых волос, зачесанных назад. Он смотрел на меня также недоуменно, как и я на него, только было в его глазах что-то такое, что не поддавалось моему пониманию.

Я судорожно вздохнула, низко опуская голову. Все мое тело затрепетало, напряженно замирая. Хотелось, чтобы его руки коснулись меня и уняли этот зуд, который не давал покоя. Мне оставалось только глубоко дышать, хотя с каждой секундой это давалось мне все труднее и труднее.

Мозг завопил бежать, сердце – отдаться его рукам.

- Прости, - дрожащим голосом произнесла я, ощущая, как тело горит. Вцепившись рукой в грудь, я попыталась заглушить стук собственного сердца, но мне казалось, что он слышит его, несмотря на все мои старания. – Я не знала, что ты здесь ...

Он фыркнул.

- Это моя комната. Где мне еще быть?

Я вытаращила глаза, наконец обращая внимание на то место, куда попала. Коллекция машинок сразу замелькала перед взором, как и огромная разворошенная кровать. АрДжей проследил за моим взглядом, хмыкнув, и мне оставалось только предпринять позорную попытку к бегству, не желая умереть на месте от смущения и вожделения.

Дверь захлопнулась перед носом совершенно неожиданно, громким стуком оповещая меня о ликвидации последнего пути для бегства. Мой взгляд вперился в сильную, крепкую ладонь, увитую эстетично выпирающими венами. Она послужила рычагом, опустившим занавес в этой истории. Сердце билось в груди, слюна скопилась во рту, голова шла кругом, а когда мощная грудь прижалась к моей спине, я всхлипнула, прикрывая глаза и сжимая пальцами жесткую ткань своего монашеского одеяния, которое в это секунду показалось мне таким лишним.

Мне было тридцать лет, в течении которых я не была искушена в плане сексуальных отношений, сзади стоял, прижавшись ко мне, самый красивый мужчина на свете, и единственный персонаж всех моих влажных снов на протяжении последних нескольких лет, и когда его пальцы схватили меня за подбородок, поворачивая мою голову в его сторону, а настойчивые губы накрыли мои, оставалось только умереть.

Идеальное время для смерти – умереть в его руках и с его губами на мне.

Я крепко прикрыла глаза, тяжело дыша носом, и понятия не имея, что делать. Это был первый поцелуй с того самого дня после его возвращения из Нью-Йорка. Больше он меня не целовал, вероятно, ожидая, что я сделаю следующий шаг, но мне было страшно и стыдно за свою неопытность по сравнению со всеми теми, кто когда-либо согревал его постель. Оставалось бояться, мечтать, касаясь губ, и бесконечно ревновать.

Не зная куда деть язык, куда деть зубы, и вообще, как пользоваться этим одеревеневшим телом, я подобно тряпичной кукле позволила ему повернуть себя к нему лицом. Грудь высоко вздымалась и опадала, дыхание было прерывистым, и что самое смущающее – внизу было крайне жарко, и все пульсировало от напряжения. Хотелось пустить руку между ног и унять эту сладостную боль.

АрДжей действовал настойчиво. Его губы атаковали мой рот, не давая мне даже понять, что произошло, а руки вцепились в талию, блуждая по всему периметру. Он довольно ощутимо сжал мою задницу, заставляя меня ахнуть, приподнимаясь на носочки. Мои руки, сжатые в кулаки, упирались ему в плечо, то ли отталкивая, то ли намекая, что я не против, но его настойчивость меня слегка пугала, хотя в водовороте накрывших меня эмоций, среди которых желания и страсть были самыми превалирующими, меня это мало волновало.

Когда он оторвался от моих губ, голодным поцелуем накинувшись на местечко за ушком, я подпрыгнула на месте, не понимая, что делать со своим плавящимся телом. Одна часть меня хотела отдаться ему прямо на той самой постели, что была перед глазами. Другая едва ли не вопила, что с ним что-то не так – обычно, он никогда не позволял себе такую безумную настойчивость, всегда действую мягко. Сегодня в него вселилось нечто странное, что пугало и притягивало одновременно. И постепенно мой разум проигрывал в этой неистовой битве.

Но мои глаза, лихорадочно блуждающие по напряженному лицу АрДжея, удивленно замерли, и это несколько остудило мой пыл, заставляя упереться кулачками в его грудь. Он хмыкнул, заметив это движение, и оторвавшись от моей шеи, которую покрывал поцелуями, вцепился в воротник рясы, дергая ее в сторону. Несколько пуговиц с глухим стуком покатились по полу, а я ахнула, чувствуя, как быстро и настойчиво его пальцы тянут рясу в стороны, открывая его взору мой простенький белый лифчик, на который он ошалело уставился, не видя перед собой ничего и никого. Я затрепетала под его руками, чувствуя, как хлопковая ткань трусиков прилипла к моему нутру, но и это ощущение было сбито следующим – ощущением пальцев АрДжея, которая неожиданно и внезапно коснулись внутренней стороны моего бедра.

- Подожди! – взмолилась я, чередуя его сумасшедшие поцелуи и вздохи. Он меня не слышал, и не хотел, казалось, слышать. Мои пальцы вцепились в его плечи, пытаясь выторговать для меня хоть каплю пространства, но меня в очередной раз отвлекли. Его пальцы поползли вверх, ввергая в шок своей настойчивостью. Я была настолько дезориентирована столь поглощающими эмоциями, что никак не могла сравняться с ритмом моего горящего от переполняющего его жара тело.

Его пальцы поползли вверх, выбивая весь воздух из моей груди. Я вцепилась пальцами в его плечи, приподнимаясь на цыпочки, желая то ли оттянуть момент, то ли увеличить наслаждение. Совсем невесомо, едва касаясь, АрДжей погладил меня сквозь мокрую ткань трусиков, заставляя захлебнуться слюной и стоном, из-за чего я надрывно закашлялась, пряча голову в изгибе его шеи.

Его тело горело. Кожа под моими пальцами ощущалась, как живое пламя. Он не остановился, медленным движением повторив то, что сделал прежде, отчего я задрожала. Грудь все еще сотрясалась от кашля, и я замотала головой, призывая его немного поумерить пыл.

Я был не удивилась, если бы умерла от перевозбуждения в эту самую секунду.

- Подожди! – взмолилась я, выдыхая стон, когда его палец стремительно отодвинул ткань в сторону, касаясь моей влажной плоти и легко скользя по горячей поверхности. Я надрывно застонала, забившись в его руках. Его настойчивость привлекала своей страстностью, но разум продолжал вопить, что имелся некий подвох. Его подозрительное поведение смазывалось на фоне всепоглощающих эмоций, а когда пальцы коснулись жаркой шишечки между ног, обильно увлажнившейся из-за моего неистового желания, то я ахнула, забившись в его руках, зубами вгрызаясь в плечо и чувствуя себя одним огромным оголенным нервом.

- Я умоляю тебя, медленнее!

Он не слышал. Палец принялся настойчиво, стремительно поглаживать скользкий клубочек, а сам он не слышал ничего – ни меня, ни моих стонов, ни моих просьб. Не видел он и моего загнанного взгляда, моих прикушенных до крови губ. Он был рядом, но создавалось впечатление, что очень далеко.

- АрДжей! – взмолилась я, едва ли не плача от наслаждения. Давление стремительно подскакивало, пик наслаждения был настолько близок, что я чувствовала его вкус у себя на языке, и я уже готова была распасться на мелкие-мелкие частицы, как он вдруг остановился, ошалело уставился на меня, потом на свою руку, скрывающуюся между моими ногами, и словно протрезвел.

- Фредди?

Я всхлипнула, все еще крайне чувствительная к каким-либо прикосновениям, особенно, внизу. Он недоуменно опустил голову, глядя, как его рука, сокрытая между моими бедрами, творит настоящее безумие. Молчание затягивало, его обездвиженное тело не желало вновь возвращаться к жизни, и он вновь посмотрел на меня чистыми черными бездонными глазами.

И отошел, осторожно убирая руку.

- Не уходи! – прошептала я, умоляя, протягивая руку, чтобы схватить его за мощный бицепс, но пальцы успели схватить лишь пустоту. Он осторожно оттолкнул меня от двери, и вырвался вон, словно позорно сбегая.

Рухнув на задницу, я вся затряслась от странной судороги, прошившей тело. Напряжение достигло своего апогея, вылившись в болезненный стон, послуживший результатом неудовлетворенности. Обняв себя руками и медленно дыша, я пыталась понять, что случилось и почему он ушел. Подобный отказ ощущался столь болезненно. Горькая усмешка вырвалась из груди, стоило вспомнить, сколько раз я отвергала его и его чувства в прошлом. Было ли это кармой? Бумерангом, наконец, настигшим меня?

Меня напугал его взгляд – отчаянный, тоскливый, беспомощный и смирившийся. Сидя на полу, дрожа всем телом и давясь слезами, я чувствовала, что что-то пошло не так. Что-то, что неотвратимо приближало нечто плохое. Сердце сжималось от страха, что все потеряно, но я покачала головой и принялась раскачиваться взад-вперед, не желая даже допускать подобной мысли.

В одном я была уверена абсолютно точно – я не имела права больше тянуть. Это было справедливо и отношению к нему, и по отношению к самой себе. Следовало уже или же окончательно оттолкнуть его, и посвятить всю себя религию, чего я никак не могла сделать все эти годы, или же принять его, кинуться в его объятия, и позволить этим чувствам поглотить меня. Оба варианта были пугающими, если бы не будущее, которое пугало своей неизвестность больше всего остального.

Пора было решить, что для меня важнее, пока не стало слишком поздно – собственная тюрьма и жизнь в боли и упреках, или же мужчина, от которого так сладостно трепетало в груди.

***

АрДжей

Селина Риччи была абсолютной противоположностью Фредерики. У нее не было темных волос Фредерики. Не было ее мягкого тела с плавными изгибами. Она была более высокой и более худой. В отличии от Фредерики, у нее не было ласкового взгляда, и разумеется, ее голос резал мой слух будучи слишком громким, слишком высокомерным и слишком требовательным.

У Фредерики тоже было немало недостатков: просто убийственный характер, бегство от проблем, нежелание никого слушать, но она была моей любимой женщиной, и я готов был любить в ней все, даже самый крошечный изъян.

Селина соответствовала образу жены Консильери: статная, величественная, холодная, гордая. Я любил в женщинах абсолютно противоположное – мягкость, скромность, простоту, доброту. Я хотел женщину, которая, в первую очередь, любила бы меня, а уже потом вспоминала и обо всех деталях, что шли со мной в комплекте. Все это олицетворяли собой мама и Фредерика. Селина же не подходила ни под одну категорию, из-за чего вызывала у меня дикое отторжение. Возможно, всему виной было еще и мое глупое, изнывающее от боли сердце, принадлежащее другой женщине.

Еще один крайне досадный минус – полное отсутствие искренней доброжелательности к Шарлотте, которая была для меня не менее важна. Та, впрочем, своей неприязни не скрывала – показывала всевозможными способами, что не потерпит какого-либо посягательства на свой авторитет, потому что Селина выглядела как та, что непременно его оспорит. Я не был нужен этой девушке также, как и она не была нужна мне. Ей не нужно было то, о чем я искренне с детства мечтал – уютный дом, бегающие, резвящиеся дети, мои друзья и счастье.

Ей нужен был статус, а мне нужна жена, чем и воспользовался ее скользкий папаша, все настаивая и настаивая на своем. Не самая худшая кандидатура, на самом деле. Будучи дочерью Младшего Босса Нэшвилла, она была воспитана соответствующим образом, чтобы однажды составить выгодную партию для кого-нибудь из клана. Этим кем-то, вероятно, должен был стать я.

Тем не менее, я не был глуп или же наивен, прекрасно осознавая, что Аурелио безумно хочет возвышения. Алчный ублюдок и без того обладал недюжинным богатством, но среди солдат заработал не самую лучшую репутацию, больше известный, как скользкий, жадный до власти идиот, которого интересовало в первую очередь его собственная выгода, нежели чувства его детей. Своего единственного трусливого сынка он обожал, но понимал, что пользы от него столько же, сколько от монетки в его кармане, тогда как на четырех дочерей, которых многие посчитали бы проклятием для мужчины искренне желавшего наследника, было возложено немало надежд. Одну он отдал старому и вонючему ублюдку Гвидиче, Младшему Боссу Спрингфилда, который не гнушался делиться с другими солдатами всеми пикантными особенностями своей личной жизни, и девушку, по ее довольному виду, все устраивало. Не портили картину даже взрослые дети Гвидиче, которые терпеть ее не могли.

Еще одну дочь Риччи пришлось выдать замуж за простого Капитана. Ходили слухи, что она закрутила с ним роман, и когда живот уже не получалось скрывать, ему пришлось принимать меры. Вероятно, узнал он об этом досадном событии слишком поздно, потому что, зная его скользкий характер, я бы ничуть не удивился, если бы он заставил ее сделать аборт, и в итоге подсунул бы кому-нибудь еще, куда более выгодному кандидату.

Третью дочь Аурелио Риччи хотел выдать за меня. Его маленькие глаза всякий раз лихорадочно блестели, стоило ему оказаться в моем обществе. Кандидатура Консильери, за которую он уцепился, как бешеный, была для него просто невообразима полезна в его копилке родственных связей, что заставило меня ехидно усмехнуться, отпивая немного виски из стакана. Если ублюдок и его хитрая дочурка считали, что этот брак позволит им возвыситься и творить всякую хрень, прикрываясь моим именем, то они очень и очень сильно ошибались.

Мои глаза оглядели переполненный зал, лениво блуждая взглядом по многочисленным молодым девушкам, которые не переставали кидать на меня заинтересованные взгляды, хотя, куда большего внимания теперь удостаивался мой младший брат. Он появился совершенно неожиданно, вваливаясь в зал, выглядя при этом взбудораженным и раздраженным. Я не успел заострить на нем своего внимания. В кресло рядом со мной кто-то опустился, и с удивлением обернувшись, я столкнулся с такими знакомыми зелеными глазами.

- Валентина, - улыбнулся я, придвинувшись и поцеловав ее в щеку. – Отлично выглядишь. Впрочем, как и всегда!

Она усмехнулась, потрепав меня по голове. Бокал вина опустился на кофейный столик между нами, а взгляд устремился в сторону молодой двадцатилетней Селины Риччи. Она заинтересованно оглядела ее с головы до пят, а потом посмотрела на меня.

- Довольно красивая девушка. Папа рассказывал, что ты выбрал ее.

Я хмыкнул. Джованни все еще считал своим священным долгом женить меня.

- Довольно неплохая кандидатура, и по возрасту мне подходит. Один из Младших Боссов пытался подсунуть мне свою четырнадцатилетнюю дочь, все обещая, что я даже глазом моргнуть не успею, как она вырастет. Мерзость какая!

Валентина сморщила носом, соглашаясь со мной.

- Вот и ты женишься. Поверить не могу, как быстро летит время! Еще вчера ваша неугомонная троица выводила Данте из себя!

Я прыснул, коротко кивая.

- Я бы и сейчас не отказался повторить. Что угодно в обмен на возможность сбежать отсюда!

Мой голос, полный желчи, разрезал пространство надвое. Раздражение в груди с каждым днем нарастало все больше, и главное причиной тому был я сам и одно крайне глупое событие, которому я позволил случиться. Перед глазами все еще стоял образ Фредерики, а мне казалось, что пальцы продолжают чувствовать всю мягкость ее тела. Чего я желал в тот момент, поступая столь опрометчиво? Хотел настойчивостью взять то, чего так отчаянно желал? Недоумение в глаза Фредерики в очередной раз доказало мне, что это тупик. Она могла любить меня, она могла хотеть меня, но она не готова была переступить через себя и свои страхи, чтобы быть со мной.

Она не готова была выбрать меня, и мне, в свою очередь, не оставалось другого выбора, кроме как отпустить ее. Это не могло продолжаться вечность, как бы я того не желал. У меня были обязательства перед моим кланом, перед людьми, для которых я, в первую очередь, был Консильери. Я работал на свое имя столько лет. Я жертвовал немалым, чтобы стать тем, кем являлся сейчас, и как бы больно мне не было, я не мог и не имел право отказываться от всего этого ради женщины. То даже не позволял не только мой долг, но и примитивная мужская гордость, которая ныла от отчаяния. Хотелось встряхнуть Фредерику и потребовать выбрать меня вместе вшивой, мерзостной церкви, которую я ненавидел, но я слишком хорошо знал эту девушку, чтобы понимать – давлением тут не поможешь, нужно только ждать.

Любовь к ней проросла с моим сердцем, и я готов отдать ей всего себя, но ждать больше я не мог, несмотря на то что обещал ей это. Я не был простым мужчиной. В этом и состояла вся суть.

- Она тебе нравится? – поинтересовалась Валентина спустя некоторое время. Мой взгляд подозрительно следил за Риком, который воровато оглядывался по сторонам, словно избегая кого-то. Он опрокинул в себя все содержимое маленького хрустального стакана, взлохматив волосы. В последнее время он выглядел крайне раздосадованным, взвинченным и задумчивым, чего не могло не настораживать меня.

Вопрос Валентины я, однако, несмотря на свою занятость братом, все равно услышал. Это заставило меня усмехнуться.

- Любовь – недоступная роскошь в моем положении, - ответил я с горькой улыбкой. – Да и в целом, роскошь для всего нашего мира. Не каждому везет в этой лотерее.

Валентина хмыкнула, поправив темные волосы, заправив выбившуюся прядь за ухо.

- В этом ты, несомненно, прав. Тем не менее, я считаю, что ты спешишь, дорогой.

Я вздохнул, разводя руками.

- Время – тоже недоступная роскошь!

Она коротко кивнула.

- Когда ты планируешь сыграть свадьбу?

Я прикрыл глаза, отворачиваясь. Этот вопрос ощущался настолько болезненно, что хотелось утопиться в алкоголе в надежде хоть немного отвлечься.

- Я еще даже не говорил с ее отцом об этом. Мы как-то встречались, и Аурелио спит и видит, чтобы выдать ее за меня, но окончательного решения я пока не принял.

Валентина хмыкнула.

- А говорил, что время – роскошь.

Я усмехнулся.

- Так и есть.

Она покачала головой.

- Ты ... ты должен все взвесить, дорогой, прежде чем принимать такое решение. Я знаю тебя с самого раннего детства. Ты всегда был мне, как сын. Достаточно знать тебя хоть немного, чтобы понимать, как ты ненавидишь навязанные тебе вещи. Этот брак станет тюрьмой. Капканом, в который ты добровольно войдешь, и уничтожишь себя и ее в этом водовороте страданий.

Я вспыхнул, глядя на нее неверующе.

- Я никогда не посмел бы обращаться с ней недостойно. Я мужчина, а не насильник. Я дам ей все, что будет в моих силах: уважение и почтение.

Она взмахнула рукой, положив ее на мои мелко подрагивающие пальцы.

- Ты – один из самых лучших людей, которых я знаю, - мягко улыбнулась она, сжимая мои пальцы. – И я совсем не имела в виду то, что ты можешь относиться к ней как-то недостойно. Я уверена в том, что ты сделаешь все, что будет в твоих силах ради счастья дорогих тебе людей. Ты сказал, что дашь ей уважение и почтение, дорогой, сможешь ли ты дать ей то самое, что в первую очередь важно для каждой женщины – любовь?

От ее слов все внутри похолодело. Почему-то мне даже сложно было говорить об этом – все казалось мне кощунственным и предательским по отношению к Фредерике. Мне уже было далеко не четырнадцать лет, чтобы я сомневался в том, могу ли я вообще любить. Вся моя любовь была сосредоточена в одной единственной женщине, чувства к которой стали для меня тем самым доказательством, что я не похож на ублюдочного Рокко Скудери. Я могу иметь его внешность, я могу носить его имя, но я – не он.

И любовь к ней это мне доказала.

- Некоторым женщинам она не нужна, - осторожно заметил я, отворачиваясь от пристального взгляда Валентины. Этим Леонас пошел в мать – умением смотреть точно в душу, выворачивая ее наизнанку. – Я ... я не уверен, что буду способен любить ее. Я не буду причинять ей боль. Буду уважать и защищать. Разве ... разве этого недостаточно?

Многие женщины в Наряде готовы были душу отдать за подобный расклад, учитывая то, что насилие все еще имело место быть в нашем обществе. Мне же казалось нереальным любить кого-то, у кого не было темных волос и зеленых красивых глаз, у кого не было мягкого, мелодичного голоса, ласковых рук, что дарили успокоение. Как вообще было возможно любить кого-то, если этот кто-то не был Фредерикой?

Валентина горько усмехнулась, покачав головой.

- Равнодушие тоже является своеобразной формой причинения боли, - произнесла она тихо. – Некоторые женщины этого не выдерживают.

Я фыркнул. Селина Риччи весь вечер бросала на меня заинтересованные призывающие взгляды, так и кричащие, чтобы я подошел, но я так и не сдвинулся с места. Мне не хотелось с ней танцевать, не хотелось говорить, касаться ее. Все мое нутро препятствовало этому.

- Я ... я не знаю, что делать, - в итоге сдался я, не выдерживая внимательного прищура зеленых глаз Валентины. Она хмыкнула, похлопав меня по плечу, но ничего не ответила на мои слова. Я лишь заметил, как она протянула мне что-то, вкладывая руку. С удивлением обнаружив ключи от машины, я недоуменно посмотрел в ее лукавые глаза, в которых плясали чертики.

Все три отпрыска Кавалларо унаследовали этот огонек.

- Что это?

Она фыркнула.

- Пообещай мне хорошо взвесить свое решение, договорились? Ты умный мальчик! – усмехнулась она. – Ты сможешь найти выход, при котором будешь и счастлив, и доволен. И при этом все останутся в выигрыше. А теперь иди и развлекись. И двух своих дружков тоже с собой прихвати. У Леонаса такой вид, словно он сейчас взорвется, а Рикардо выглядит так, будто не знает, как сбежать.

Смешок вырвался из моего рта. Я приподнялся, чмокнув Валентину в щеку.

- Это ключи от машины Данте?

Она прикрыла рукой свое довольное лицо.

- Люди хоть иногда должны развлекаться, разве нет?

Пожалуй, она была как никогда права.

Рик и Леонас стояли у колонны, каждый завернутый в кокон своих не самых приятных мыслей. Белобрысый сверлил взглядом свою жену – вероятно, так и не помирились. Брат выглядел бледованотым и задумчивым, а еще крайне подозрительным.

- От ваших кислых мин тянет блевать! – хмыкнул я, подходя к ним.

Леонас усмехнулся.

- Уж не тебе с твоей болезненно-влюбленной физиономией говорить об этом!

Я показал ему средний палец, тыча им в лацкан его пиджака. Он отвел глаза от Шарлотты, опрокидывая в себя виски, ранее плескавшееся на дне его стакана. Паршивый вечер выдался, теперь я в этом был абсолютно уверен.

- Не помирились?

Он фыркнул, засовывая руки в карманы брюк. Мне все еще так непривычно было видеть его в темном костюме. Я привык, что на фоне всего темного, олицетворением чего я был, всегда был светлый Леонас – солнечный мальчик с чистой и благородной душой, рожденный для того, чтобы однажды стать великим.

Обернувшись, я заметил, как Шарлотта тоскливо смотрит на него. Она перекинулась с некой женщиной парой-тройкой фраз, прежде чем присоединиться к Валентине, о чем-то беседующей с мамой. Бибиана поприветствовала их мягкой улыбкой, и подобное уютное зрелище дорогих мне женщин, заставило меня улыбнуться, пока я не был отвлечен тихим писком подпрыгнувшего Рикардо, который побледнел и побагровел одновременно.

- Привет! – усмехнулась Беа, выпрыгивая из-за его спины. Я удивленно взглянул на нее, пытаясь понять, почему брат пытается ловить ртом воздух. Он отвернулся, что-то прошипел, но я вдруг заметил его покрасневшие щеки, и это несколько удивило мне. Я бросил на него удивленный взгляд, но не стал заострять на это внимания, списав все на свой перетруждённый мозг.

Улыбнувшись Беа, я чмокнул ее в лоб.

- Привет, кролик! Выглядишь просто великолепно!

И в этом не было и капли лести – лишь чистейшая правда. В свои восемнадцать Беа расцвела, превратившись из дивной маленькой девчушки в восхитительно красивую девушку, от которой невозможно было оторвать взгляд. Достаточно высокая для своих лет, она обладала прекрасными зелеными глазами, роднящими ее с матерью и братом, но характер больше походил на отца – не особо многословная, временами сосредоточенная на собственном деле, величественная и гордая. Именно такой ее видели другие – девушки из правящей семьи, что сводила мужчин с ума.

Для меня же это все еще был тот самый мелкий кролик, с которым мы смотрели мультфильмы и рыдали на моменте пресловутой смерти Чудовища из диснеевского шедевра.

- Поверить не могу своим глазам! – заметил я. – Когда ты успела так вырасти?

Она ехидно усмехнулась, взмахнув очаровательно глазами и откидывая назад длинные блондинистые волосы. Беа была куда ближе к Рику, нежели ко мне, хотя я души в нем не чаял, но брат даже не посмотрел на нее, упорно и упрямо делая вид, что ее здесь нет. Он него так и веяло напряжение и чем-то еще, о чем я никак не мог догадаться.

Это начинало меня беспокоить.

- С тобой все в порядке? – взволнованно поинтересовался я, шуточно пихая его в бок и прикасаясь ко лбу. Рик раздраженно откинул мою руку, глядя на меня сердито, отчего я ехидно выгнул бровь, спрашивая. – Какая муха тебя укусила?

Беа рядом рассмеялась.

- Душновато тут, - сказала она, встав рядом с братом и подхватывая его под руку. Он обнял ее, прижав крепче, но она смотрела на Рика, и я чувствовал себя так, словно упускаю нечто очень важное – самый главный кусочек паззла, который позволил бы мне увидеть картину целиком. – Правда ведь, Рик?

Он вздохнул, опустив голову, и коротко кивнул, таким образом отвечая на вопрос. Мои брови поползли вверх. Беа ничего не ответила, только фыркнув.

- Ясно теперь, почему у тебя такой болезненный вид.

Я хмыкнул, пытаясь разрядить кажущуюся мне напряженной обстановку. Леонас был занят битвой взглядами со своей женой, Рик пытался игнорировать Беа, а так пыталась завязать с ним разговор, и один лишь я, как хренов болванчик, мотался между ними, подобно потерянной собаке.

- Это, наверное, от обилия женского внимания, - рассмеялся я, толкая брата в бок. – Наш Рик все еще крайне смущается женского внимания!

Его лицо вспыхнуло, а глаза широко распахнулись, раздраженно и сердито уставившись на меня.

- Не неси чушь! – прошипел он.

Я выгнул бровь. Беа вдруг ехидно усмехнулась, загадочно сверкнув глазами.

- О, я знаю об этом! Самый целомудренный парень в этом зале!

Мы расхохотались, глядя друг на друга, пока Рикардо смотрел на меня почти как на предателя. Я похлопал его по плечу, успокаивая, но он все также продолжал избегать взглядом Беа.

- Как насчет того, чтобы потанцевать? – предложил я брату, желая разрядить обстановку. Он всегда танцевал с ней на подобных светских мероприятиях, но заслышав в этот раз о моей идее, вытаращился на меня то ли испуганно, то ли обреченно.

Беа сделала шаг в его сторону, мило улыбнувшись, протягивая руку. Ее длинные красивые пальцы скрипачки с аккуратно подстриженными ногтями вздрогнули. Взмахнув волосами, она испытующе взглянула на Рика.

- Потанцуем? Считаю своим священным долгом спасти тебя от своры этих голодных дам, ожидающих подходящей минуты, чтобы наброситься на тебя. Мы ведь не хотим этого?

Леонас перевел настороженный взгляд с жены на сестру, ехидно выгнув бровь.

- Танцевать собрались?

Рикардо начинал болезненно бледнеть, не зная куда себя деть. Его поведение меня несколько пугало, не говоря уже о том, что вызывало немало вопросов. Они поссорились с Беа? Такого даже представить было невозможно. Крольчонок была нам подобно сестре, о которой мы заботились с самых юных лет, и он обожал ее. Как вообще можно было с ней что-то не поделить, если Беа была самым добрым, самым великодушным и самым очаровательным существом на всем белом свете?

Какого хрена между ними вообще могло произойти, учитывая еще и довольный взгляд Беа, который так и искрил удовольствием? Была в ней эта дьявольская натура всех Кавалларо, как бы она не скрывала это за семью замками своего холодного, гордого темперамента. Мне все больше и больше казалось, что я упускаю некую важную деталь, которая буквально тычется мне в лицо.

Неожиданно в нашу квартет втиснулся молодой симпатичный парень – Мауро, сын Младшего Босса Милуоки. Высокий, статный, достаточно умный, он поприветствовал нас, пожимая всем руки. Взгляд его был прикован к красивому профилю Беа. Она же внимания на него не обращала, словно его вообще здесь не было.

- Добрый вечер, Беатрис! – произнес он, обращаясь к ней и протягивая руку. Игнорировать его присутствие больше не представлялось возможности, и она в очередной раз доказала, что она истинная дочь своего отца – маска холодной благосклонности сменила добродушное выражение, и она обернулась, несколько сдержано улыбаясь парню.

- Добрый вечер, - ответила она вежливо, с милой улыбкой наблюдая, как он оставляет легкий невесомый поцелуй на тыльной стороне ее ладони. Что-то подсказывало мне, что это не особо ей нравится.

Мауро, в свою очередь, улыбнулся, радуясь возможности поплескаться в лучах ее благосклонности.

- Могу я пригласить тебя на танец?

Она вздохнула, улыбнувшись, готовясь отказать, потому что кинула на Рика беглый взгляд, но тот впервые за последние несколько минут подал признаки жизни. Выпрямившись, он очаровательно улыбнулся, сверкая ямочками, которые делали его лицо по-детски милым, и которых он всегда смущался.

- Беатрис как раз хотела потанцевать, - усмехнулся он, как-то самодовольно улыбнувшись.

Во-первых, мои глаза стали напоминать блюдца от того, что он назвал ее полным именем. Он всегда обходился шуточным «Рапунцель», которое сводило Беа с ума от мысли, что мы все еще воспринимаем ее как ребенка. Что в этом было плохого я никак понять не мог, учитывая каким очаровательным ребенком она была, но ее это задевало, и Шарлотта закатывала глаза, намекая нам о нашей мужской глупости. Во-вторых, Беа кинула на него убийственный, обиженный взгляд, но ни единый мускул на ее лице не дрогнул – даже вежливая улыбка, направленная на него.

- Конечно, - легко согласилась она, вкладывая ладошку в руку парню, который едва ли не засветился от счастья. Он повел ее в центр зала, где кружилось еще несколько пар под пристальные взгляд Леонаса, Данте, Джованни и меня.

Рик смотрел в сторону, плотно и раздражённо поджав губы.

- Паршивый вечер! – прошипел он, схватив с подноса одного официанта бокал вина, опрокидывая в себя.

Я усмехнулся. Леонас коротко кивнул, соглашаясь с его словами.

- Как насчет того, чтобы свалить? – предложил я, сверкнув лукавым взглядом. Белобрысый заинтересованно приосанился, как и мой младший братец. Вечер и так приближался к концу, и единственное, чего мне искренне хотелось, как и этим двоим – расслабиться. Осторожно вытащив из кармана ключи машины Данте, которые вручила мне Валентина, я помахал ими перед лицом Леонаса.

Он ехидно выгнул бровь, присвистнув.

- Это то, о чем я думаю?

Я хмыкнул.

- Конечно, это будет не так захватывающе, как в прошлом, когда мы угоняли несколько машины из вашего особняка, но разве это не прибавит хоть немного веселья этому скучному вечеру. Твой отец сможет доехать на другой машине, но я бы все отдал за возможность взглянуть в его лице, когда он поймет, что мы укатили на его собственной!

Леонас рассмеялся, щелкнув меня по лбу.

- Ты лучший человек в моей жизни, дружище!

Я фыркнул, поиграв бровями.

- Благодари свою мать, дорогой!

Он вздохнул, возводя глаза к небу.

- Святая женщина! Я всегда знал, что моя невероятная натура была унаследована от нее!

Рик хмыкнул, выходя вперед.

- Так мы идем или нет?

Я усмехнулся, коротко кивая.

- Улыбаемся и машем, идиоты! Главное, чтобы Данте нас не заметил!

Мы осторожно двинулись в сторону выхода, твердым шагом наступая на дощатый пол. Теперь, когда мы сами стали правящей силой Наряда, никто не смел останавливать, никто не смел ставить под сомнение наше решение. В далеком прошлом сбегать с таким вечеров было особенно увлекательно. Леонас умел превратить любой побег в самый грандиозный спектакль на всем свете со льющимся шампанским, недовольным лицом его отца, обещающим самые жестокие наказания, но в эту самую секунду я отдал бы все на свете, чтобы хотя бы на несколько мгновений вернуться туда – во времена, когда долг имел для нас столь же важное значение, но мы все еще оставались простыми детьми – подростками, бунтарями, молодыми и полными желания жить на полную катушку.

- Я за рулем! – воскликнул Леонас, как и в детстве, стаскивая с себя остервенело пиджак, и закидывая его на заднее сидение.

Ухмылка озарила мое лицо.

- Я на переднем!

Рикардо раздосадовано застонал.

- Я опять на заднем сидении буду?

Мы с белобрысым рассмеялись.

- Такова участь малыша в нашем трио, дорогой! – ответил Леонас.

Мы запрыгнули в машину, спуская крышу и заводя мотор. Несколько охранников удивленно воззрились на нас, но было плевать. Я сорвал с шеи ненавистный галстук и скинул пиджак, закатывая рукава. Рик разлегся сзади, закинув ногу на ногу, и принялся есть неизвестно откуда ухвативший с собой пончик, завернутый в несколько салфеток, слизывая галзурь с пальцев. Леонас выкатил машину на полной скорости на главную дорогу, и мы понеслись вперед – свободные, не связанные никакими обетами и долгами, и я хохотал, как и Рик и Лео, включившие музыку на всю громкость и орущие слова, даже не удостаиваясь попадать в ноты. Иногда они просто мычали.

Ветер был прямо в лицо, остужая перенапряженный, уставший мозг. Казалось, все бремя долга и обязательства на время было скинуто с плеч, и я чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал уже очень давно.

В конце концов, для охлаждения мозга порой и правда надо было сделать это – послать все к дьяволу, и позволить себе не думать о назойливых мыслях хотя бы пару минут.

Так и случилось. В эти пару минут моя голова наконец отходнула от мыслей о Фредерике, о Селине Риччи, о необходимости женитьбы, о странном состоянии брата, и обо всем, о чем я только мог думать. В голове была столь приятная пустота, и только слова группы One Republic из песни «Counting Stars» могли стать единственным, о чем я хотел думать.

И чувствовал себя вновь молодым и свежим – полная противоположность тому уставшему, старому существу в груди.

Запрокинув голову, я сделал так, как велел Зак Филкинс – я перестал считать доллары и забивать голову работой, которой жил в последнее время.

Я позволил себе расслабиться – то, чего не мог позволить уже очень давно, и стал считать звезды.

***

Рассвет медленно-медленно знакомил нас с новым днем. Несколько пустых бутылок пива валялись по всему салону, и я схватился за очередную банку, вскрывая ее и прикладываясь к горлышку. Живительная влага потекла в рот. Мне не спалось. Прохладный утренний ветерок трепал волосы. Рик сзади дрых без задних ног. Я накрыл его своим пиджаком, возвращаясь на место и откидываясь на сидение. Расслабление – роскошь, которое я позволить себе не мог. Также как и любовь и время.

- Не спится? – отвлек меня тихий голос. Я удивленно повернулся, натыкаясь на Леонаса, который лениво приоткрыл один глаз. Усмехнувшись, я вскрыл еще одну банку, протягивая ему пиво. Он благодарно кивнул.

- Не спится, - согласился я. Говорили мы тихо, чтобы не разбудить Рика. У него был крайне чуткий сон, и его болезненный вид в последнее время только намекал, что со сном у него явные проблемы. – Я чувствую себя таким уставшим. Словно на меня навалилась вся тяжесть мира.

Леонас хмыкнул, коротко кивая.

- Поверь, дружище, я понимаю тебя, как никто другой, - произнес он. Цокнув языком, Леонас приложился к горлышку, запыхтев и слизывая с уголка губ несколько капель. – Я всегда думал, почему мама по возвращению отца домой всегда старалась окружить его максимальной любовью и заботой. Теперь я понимаю. Жаль только, что атмосфера в моем доме холоднее, чем в гребаной Арктике.

Я обеспокоенно посмотрел на него, положив руку на плечо и сжимая.

- Все настолько плохо?

Он горько усмехнулся, качая головой.

- Я так паршиво себя чувствую. Я хочу ей помочь. Я должен. Это мой долг, моя обязанность, как ее мужа. Но все ... все так сложно. Еще и эта мерзкая докторша с ее глупыми советами...

Я вспомнил о словах Шарлотты.

- Почему ты не хочешь попробовать? – спросил я его. – Вы ведь ... может ребенок и правда поможет?

Он тяжело вздохнул, потирая переносицу.

- Я ... не хочу детей сейчас, - проговорил он тихо. – В прошлом месяце я пошел ей на поводу. Мы пытались ... несколько раз. Безрезультатно. Она начала мотаться к докторам, ходить по всяким гинекологам, пить некие таблетки, которые вредят ее нынешнему состоянию. С каждым днем ее здоровье все больше ухудшается, и ее начали вновь мучить кошмары. Она просыпается среди ночи с криками, а после принятия снотворных утром она напоминает мне овощ. Я не хочу пичкать ее подобной дрянью. Ты вообще видел ее? Я не узнаю в ней женщину, которую полюбил.

Леонас низко опустил голову, стараясь скрыть боль в глазах, но вскоре продолжил.

- Она ... торопится. Она не дает себе времени исцелиться, и тем самым причиняет боль себе. Она не хочет сейчас этого ребенка, и она это понимает, но также и понимает, что это необходимо, и мы в тупике. Гребанная насмешка судьбы!

Я усмехнулся, падая на свое сидение. Рик заворочался, но не проснулся. Некоторое время мы с Леонасом хранили молчание, чтобы ненароком не разбудить его, а потом я сказал:

- Я ... случилось кое-что неделю назад.

Леонас удивленно посмотрел на меня, выгнув бровь.

- Дай угадаю, это связано с Фредерикой?

Я коротко кивнул. Леонас навострил уши, приготовившись слушать, и я, превозмогая собственное поразительное смущение, опустив голову и уставившись на свои пальцы, проговорил:

- Я сам не знаю, почему так получилось. Выдался крайне тяжелый день, все эти тонкости с перевозкой наркотиков и прочее. Мне пришлось прижать Коллини, - Леонас кивнул, вспоминая тот день. – Ублюдок немало наговорил, что вывело меня из себя. Я вернулся домой в полном раздрае, с головы до пят перепачканный кровью, и искупавшись, выхожу – а там Фредерика у моего зеркала. Некий внутренний голос так и твердил мне уйти, но что-то так и толкало вперед. Я хотел заставить ее понять собственные чувства. Я ... касался. Во всяком случае, ничего не вышло. Она все еще чего-то боится, все еще боится чего-то настолько сильно, что выбирает и дальше жить в страхе, чем предпочесть меня. А я не могу так больше. Я ... не хочу, но не могу по-другому. Я обязан жениться, но я все еще люблю Фредерику. Когда-то она сказала, что я принял одержимость за любовь, и мне кажется, тем самым прокляла меня. Может, я и правда был слеп столько лет? Что со мной не так, черт подери?

Чувства накатили волной, придавливая к земле. Вспомнился тот злополучный день, лихорадочные блестящие глаза Фредерики и ее возбужденное тело. Она хотела меня, я знал это абсолютно точно, но она вновь колебалась, и в очередной гребанный раз ее что-то останавливало. В тот день это так меня разозлило. Я понимал, что устал вымаливать любовь у женщины, которая не готова мне ее предоставить.

Возможно, именно в этом крылась причина моего стремительного побега – обида, боль и внутренний коллапс.

- Не говори глупостей! – усмехнулся Леонас, потрепав меня по волосам. – Все с тобой в порядке. Это просто доказывает, что ты лучший человек, дружище. Ты ... я всегда это знал. С самой нашей первой встречи!

Я ухмыльнулся, посмотрев на него с улыбкой.

- Навряд ли ты собственное имя знал в нашу первую встречу, мудила!

Тот усмехнулся.

- Как бы не так, но это не меняет сути дела. Я благодарен твоей монахине за то, что она позволила тебе доказать самому себе, что ты такой, каким пытался видеть себя всю жизнь. Любовь к этой девушке тебя исцелила, и удивительно, но ты пытался стать лучшей версией себя не столько для нее, сколько для себя – чтобы доказать, что ты намного лучше своего ублюдочного отца, - голос Леонаса был мягок и тих – совсем как в детстве, когда он успокаивал меня после побоев отца, обещая скорую расправу над этим ублюдком. Будучи совсем крохотным, Леонас поклялся, что однажды убьет его, отомстив за то, что он смел с нами делать. Этот парень всегда умел находить правильные слова.

Это и было тем, что делало его особенным.

- Я не хочу жениться, - прошептал я беспомощно, пряча лицо в руках. Солнечные лучи начинали освещать наши лица. Леонас хлопнул меня по плечу, поглаживая его.

- Я бы сказал тебе не делать этого, будь ты другим человеком. Но ты АрДжей, ты мой брат, добрая половина моего сердца, и я знаю тебя всю жизнь, чтобы понимать, что ты сделаешь это, как бы ты этого не хотел. Ты очень ответственный, дружище. Ты всегда таким был. В отличие от меня, - усмехнулся он. – Я понимаю твою боль ... я ... сам любил ... люблю ... и я знаю каково это, когда твое сердце рвут на куски, даже если они сами того не ведают. Порой ... порой надо отпустить, чтобы стало легче дышать.

Я сглотнул, чувствуя, как сердце сжимается от боли.

- Я не знаю, как это сделать.

Он горько усмехнулся, отпивая пива.

- Это ... этому следует учиться. Я ... я пытаюсь. Я пытаюсь отпустить малыша, чтобы позволить себе вновь задышать полной грудью. Мне так больно. Я ведь не смог его защитить. Никого из них. Ни его, ни Шарлотту. И в итоге мы там, где мы находимся. И мне больно. Больно не меньше, чем больно ей, однако, если мы хотим двигаться вперед, надо отпустить, превозмогая боль. Определенным мечтам не суждено воплотиться в жизнь, АрДжей. Фредерика позволила тебе стать лучшей версией себя, но она ... ты должен отпустить ее, чтобы двигаться дальше. Ты стал лучшим человеком, которого можно представить, но порой мне кажется, что несмотря на все развитие, на весь путь, что ты проделал, ты по собственной воли решил запереть себя в теле четырнадцатилетнего мальчика, ослеплённого осознанием, что не все потеряно. Но прошло тринадцать лет, и ты из всех смертельных битв вышел победителем, а она не хочет вступать в битву за тебя. В самую смертоносную битву – с самой собой. Поэтому ... поэтому ты должен отпустить, чтобы двигаться дальше. Ты должен освободить того мальчика, влюбленного и ослепленного, чтобы он увидел, каким прекрасным стал мир, который он построил. Ты справишься, дружище. Я в этом даже не сомневаюсь.

Слова Леонаса заставили меня усмехнуться. Одинокая слезинка скатилась вниз по щеке, и я правда вспомнил себя – того четырнадцатилетнего мальчика, которого мучили кошмары, который ненавидел себя и так любил окружающий его мир, что готов был принести себя в жертву во имя его блага. Я вспомнил девушку, так неожиданно ворвавшуюся в его жизнь, подобно урагану, что смел все на своем пути. Для этой девушки я хотел стать лучшей версией себя – самым лучшим мужчиной, которого можно только представить.

Но было и еще кое-что, так яростно и упорно всегда трепыхающееся в груди. Любовь к Фредерики заставила меня пройти пусть искупления – все, что наложено было на меня отцом, все то, что тенью пролегала через всю мою жизнь – я смог доказать, в первую очередь себе, что я – не он.

Никогда им не был.

Никогда им не буду.

Где-то вдалеке мелькнул силуэт крохотного мальчика в простой детской футболке и шортах. За ним гнался мальчик повыше с громким заливистым смехом и светлыми волосами, в которых плескалось солнце. Луч его в эту секунду озарил все мое лицо, и легкая, совсем робкая улыбка появилась на губах. Тот мальчик не был монстром.

И сейчас, взглянув на меня ясными черными глазами, такими знакомыми, моими собственными, обнимая за шею другого мальчика, он улыбался, намекая, что гордится мной.

В эту секунду мной было принято окончательное решение. Я обязан был отпустить прошлое. Я обязан был остановиться в этой погоне за некой непостижимой целью, в которой я не позволял себе расслабляться. Больше не существовало никого монстра. Странная тенью за спиной мальчика постепенно исчезала, и уже через некоторое время ничего не было, словно никогда за ним не гналось собственное ненавистное отражение.

Впервые за двадцать семь лет своей жизни я ощутил себя воистину свободным. Цепи, что держали меня, исчезли, как и образ отца, сгинувшей в небытие. Теперь был только я. Больше никто. И я гордился тем, кем я стал благодаря этим усилиям.

Я освободился.

Пришло время идти дальше.

***

Фредерика

Ночью в церкви было особенно прекрасно – в частности, в главном молельном зале, в котором было тихо и спокойно. Я сидела на втором ряду длинных деревянных скамеек с замысловатым узором. Это было идеей отца Алессандро украсить их – одна из немногочисленных идей, внезапно посетивших его голову. Пламя свечей освещало темное помещение, и помимо летней жары, было еще более тепло. Кутаясь в свою ночнушку, сшитую мне Тиной в стиле средневековых нарядов – о подобных ее навыках стало известно совсем недавно – я чувствовала себя уютно и защищенно в том тихом мирке, в котором с эту секунду проживала.

Однако, водоворот мыслей не позволял мне уснуть, хоть мне и отчаянно хотелось забыться беспробудным сном. Сердце гулко билось, и мне не оставалось ничего другого, кроме как прислушаться к нему. Легкая, мягкая, робкая улыбка расцветала на лице при мысли об АрДжее. Неделя бессонных ночей с его именем на губах, с мечтами о нем ...

Я чувствовала, что больше не могу сопротивляться тем чувствам, которые обуревали меня. Эта битва была обречена на провал с самого начала – с того самого солнечного дня тринадцать лет назад, когда он столь бесцеремонно ворвался в мою жизнь.

Кончики пальцев мелко дрожали. Мысль постепенно сформировывалась в моей голове, приобретая вполне различимые очертания. Анализ всей моей недолгой, скучной и серой жизни дался мне крайне тяжело, начиная с тех самых болезненных воспоминания из детства, где неизменно фигурировала бабушка, до нынешних времен, и результат напрашивался сам – время утекало из моих рук подобно песку, что сыпался сквозь щели, и я все больше и больше задавалась вопросом – а следует ли мне и дальше тратить его на то, что приносит мне боль вместо столь желанного успокоения и прощения?

Прикрыв глаза, я сложила руки перед собой и взмолилась, как делала очень часто. В молитве я просила Господа простить мне столь неумышленный грех. Пламя свечей мерно догорало. В голове проносились мысли о маме, о папе, о Санни, обо всех годах, которые я пропустила, заключив себя в этот кокон ненависти и сожаления. Мой отец старел, мой брат стал совсем другим человеком, я пропустила рождение собственного племянника, совсем отдалилась от любимой кузины. Если бы кто-то задал мне вопрос, что я успела сделать за эти тринадцать лет, я был ответила честно, как бы жестоко и больно это не звучало – ничего.

Именно так я себя чувствовала – глупой, невероятно глупой женщиной, проживающий третий десяток лет, и до сих пор не знающей, чего она хочет в жизни.

В далеком детстве самым желанным для меня было получить долгожданное прощение – неизвестно даже от кого. То фантомное чувство в груди преследовало меня с малых лет, и теперь, когда мне исполнилось тридцать, я могла с уверенность сказать, что оно все еще не исчезло, и я предполагала, что никогда не исчезнет, навсегда оставаясь частью моей жизни. С этой болью не надо было бороться – с ней надо было смириться, и попытаться жить дальше, а не пытаться искоренить ее. Жаль, что данная, казалось бы, простая истина дошла до меня слишком поздно.

Тридцать. Для девушки из Наряда это не просто возраста. Это приговор.

- Сестра Донателла?

Я подпрыгнула, резко оборачиваясь. Отец Алессандро стоял сзади, сонными глазами глядя на меня. Прикрыв ладонью зевок, он почесал щеку, глядя на меня недоуменно и удивленно.

- Почему вы не спите? – поинтересовалась я, посмотрев на него.

Он потянулся, разминая спину и плечи. В своей старческой пижамке смотрелся он крайне комично, но он был невероятно хорошо сложен и очень привлекателен для своего возраста. Немногие мужчины могли похвастаться таким телосложением, и порой я чувствовала себя крайне неловко, стоило мне остаться в их с Марией компании, когда они обсуждали дела фонда. Они обменилась настолько влюбленными и страстными взглядами, что я чувствовала, будто сгорю заживо от стыда.

- Встречный вопрос, - хмыкнул он. Вздохнув, он ввалился на скамейку, смотря на меня все таким же недоуменным взглядом, и усмехнувшись, я уставилась вперед, не зная, что ему ответить.

- Не спится, - пожала я плечами.

Он лениво улыбнулся, сложив руки на коленях.

- Мне тоже не спится, - отметил он несколько мгновений спустя. Взгляд его сделался задумчивым. Я промолчала, не зная, что сказать. Внутри словно насмерть бились две силы. Я все еще не была уверена относительно своего будущего, но осознание того, что я проживаю жизнь впустую, не развиваясь и не двигаясь вперед, так и застыв на одном месте в теле маленькой, испуганной девушки, меня пугало.

Я не хотела так жить. Я не хотела просыпаться посреди ночи от кошмаров. Я не хотела, чтобы мое наказание длилось вечность. Что-то подсказывало мне, что даже после смерти вину за смерть мамы будет преследовать меня, и если так, то что мешало мне хотя бы сейчас насладиться всем, что я имею.

Когда-то АрДжей обещал сделать меня счастливой. Может, следовало тогда прыгнуть в эту пропасть, доверившись ему?

- Когда мне было шесть, - произнесла я, невесело усмехнувшись, неизвестно даже к кому обращаясь – к себе или же отцу Алессандро. Он, тем не менее, навострил уши, внимательно ко мне прислушиваясь. – Моя бабушка впервые привела меня в церковь. Мой отец неверующий человек, и не особо поощрял такие вещи, так что это было сделано в тайне. Она взяла с меня слово ничего не говорить ему. В церкви ... в церкви было очень красиво. И тихо. Одна из хористок пела настолько изумительно, что бабушка расплакалась, и назвала ее именем моей мамы. Я тогда подбежала к ней, долго обнимала, думая, что это моя мама. Но как эта девушка могла быть моей мама? Моя мать к тому моменту уже шесть лет, как была мертва.

Горькая усмешка украсила мои губы. Обернувшись, я заметила, как отец Алессандро смиренно ждет продолжения моего рассказа. Что-то подталкивало меня открыться ему – сделать то, чего я не позволяла себе никогда и ни с кем. Однако, святой отец стал довольно родным человеком, и после выяснившейся жестокой правды о его жизни, я посмотрела на него другими глазами. Что-то заставляло меня чувствовать, что никто не сможет понять меня так, как он, потому что мы оба знали всю цену боли, которая настигала человека в результате сожаления.

- Та хористка воспроизвела на меня огромное впечатление. Как и церковь. На вопрос зачем люди сюда приходят, бабушка ответила, что искупать грехи. Она ... мне кажется, у нее уже тогда случались припадки, просто никто не знал об этом. И она сказала мне, что я тоже должна молиться. Приходить в церковь и молить Господа о прощении, потому что я грешница. Убийца. Своим рождением я убила свою мать.

Сдерживать слезы больше не представлялось возможным. Я всхлипнула, быстро утирая нос и мокрые щеки руками, но капли продолжали выкатываться из глаз, безжалостно грозясь потопить меня в этом море соли. Отец Алессандро помешкал, но потом осторожно положил руку мне на голову, и погладил, вздыхая. Он все еще продолжал молчать, словно знал, что было еще что-то, неумолимо беспокоящее меня.

И он был прав.

- Я ... я тогда решила, что непременно сделаю это, - прошептала я, всхлипывая и глотая слезы. – Решила, что непременно искуплю этот грех. Я очень хотела, чтобы бабушка простила меня. Мне казалось, что все вокруг тоже винят меня. Папа, мой брат, бабушка. Все, кто знали ее. Все, кто любили. Я чувствовала себя так ужасно, осознавая, что, возможно, проживаю жизнь другого человека. Это ... это ощущалось, как воровство. Меня все чаще посещали мысли о том, что мама нашла бы этой жизни куда лучшее применение. Она была невероятной, хоть я и не знала ее. Весь мой мир, построенный на чувстве вины, на ненависти к собственной персоне, на непрекращающихся упреках к самой себе, и вечное самобичевание – я больше не могла так жить. В церкви мне было хорошо. Здесь ... здесь я чувствовала себя в безопасности. Вдали от сожалеющих и обвиняющих взглядов даже дышать становилось легче, поэтому это не стало неожиданностью для меня, когда я решила посвятить свою жизнь служению Господу. Это решение ... его тоже все осуждали. Никто меня не поддержал, но ... но я почему-то чувствовала себя такой довольной. Все в моей жизни с самого начало предопределялось другими – то ли врачи решили спасти именно меня, то ли еще что, то ли это был мамин выбор, то ли его сделал папа – не знаю, но мое решение казалось мне правильным, потому что я сделала его сама. И теперь, оглядываясь назад, я понимаю, как ошиблась. Потому что и это решение было продиктовано чувствами другого человека. И теперь я не знаю, что делать. Я ... у меня абсолютно никаких мыслей. Я не понимаю, чего я хочу от жизни, зачем я живу и вообще ... нужна ли мне эта жизнь.

Отец Алессандро молчал. Пока я глотала набегавшие слезы, шмыгая носом, он размышлял о чем-то, задумчвио нахмурив брови. Спустя некоторое время, он, однако, подал признаки жизни. Повернулся ко мне, посмотрев мягко и ласково в мои обескураженные глаза, и поинтересовался:

- Я думаю ... думаю, ты все-таки знаешь, чего именно хочет твое сердце, - усмехнулся он, погладив меня по голове. – Это написано на твоем лице. Уже очень и очень давно.

Я замерла, затаив дыхание. Сердце забылось с нечеловеческой скоростью, пугая такой стремительностью, но уголки губ поползли вверх, и смешок вырвался из груди. Меня затрясло, и отец Алессандро прижал меня к себе, успокаивающе покачиваясь туда-сюда. Он меня не пугал. В эту секунду, истерика от счастья, смешанная со слезами, вырывалась из меня подобно буре, и я прижалась к нему крепче, обвив руками его спину.

- Вы оказались совсем не таким, каким я вас себе представляла, когда мы только познакомились.

Отец Алессандро усмехнулся.

- Я оказался еще лучше?

Я прыснула.

- Я ... я боюсь, - честно призналась я, выдохнув эти слова ему в грудь. – Я боюсь...

Он напрягся.

- Чего ты боишься?

Отстранившись и вытерев мокрые щеки, я пожала плечами.

- А если ... а если уже очень поздно?

Услышав мои слова, святой отец улыбнулся, откинувшись на спину. Он взглянул на алтарь, освещаемый пламенем множества свеч. Его собственное лицо в свете этого огня казалось довольным, и он произнес:

- Фредерика, в твоей жизни есть несколько людей, жизнь которых крутится исключительно вокруг тебя. И поверь, для них твое возвращение никогда не будет поздним. Церковь должна была стать твоим искуплением, но на тебе нет никакой вины, из-за чего ты добровольно заключила себя в тюрьму. Учение призывает жить совестно. Помни об этом. Ты должна жить так, чтобы не жалеть о своей жизни. Возможно, ты никогда не сможешь избавиться от этого сожаления в своей груди, но есть так много других чувств, которыми ты можешь залатать эту рану. Твоя мать стала жертвой жестоких жизненных обстоятельств, от которых никто не застрахован, и ты, считая себя в ответе за это, совершила самую большую глупость. Ведь мы все – дети Божьи. Он решает, когда пришло время рождаться или умирать. Это было его решением, но никак не твоей виной, и ты должна лишь смириться. Ты не должна искупать свой несуществующий грех. Может, лучшим решением было бы прожить насыщенную и яркую жизнь? Она ... что-то подсказывает мне, что она гордилась бы тобой в таком случае, Фредерика.

Я всхлипнула, окончательно убедившись в том, что эта длинная дорога, полная ненависти и чувства собственной никчемности, давным-давно показавшаяся мне бесконечной, наконец заканчивается. Впереди мелькала развилка, и только от меня зависело, как дальше сложится моя жизнь – пойду ли я дальше, продолжая захлебываться в этом водовороте боли, или сверну с этого пути на встречу своему счастью.

Еще некоторое время мы с отцом Алессандро сидели в зале, наслаждаясь тишиной и покоем. Я чувствовала такую благодарность по отношению к этому человеку. Казалось, я всю свою жизнь прожила во тьме, чтобы однажды просто пойти на свет в конце тоннеля и услышать эти слова, которые перевернули все мое мировоззрение вверх дном. Вся концепция жизни, по которой я жила, изначально была ошибочной. Как бы все сложилось, если бы я с самого начала выбрала другой путь? Искупление то же греха не путем бесконечных молитв, которые не помогали никому, даже мне, а попытка сделать окружающих меня людей счастливыми? Папу, Санни, тетю Нэл, Эстер ...

И АрДжея...

Пожалуй, теперь он занимал особое место в груди – то самое, на которое претендовал с самого начала.

Чуть позже я вернулась к себе в комнату, переполненная эйфорией, нацеленная на то, чтобы тщательно изучить процесс сложения обетов. Следовало обсудить данный вопрос с отцом Алессандро, и рассказать об этом папе. Отчего-то все внутри трепетало от волнения, и некоторого страха, что осудят, что не поймут. Но я не позволила себе думать о подобном. Не сейчас, когда уверенность в завтрашнем дне была максимальной.

Сон не шел, как бы я не пыталась провалиться хотя бы в легкую дрему. Все внутри дрожало, сердце билось от предвкушения. Тина на соседней кровати болезненно застонала, и я обеспокоенно приподнялась на локтях, глядя на нее. Завернувшись плотнее в одеяло, она отвернулась к стене. Многочисленные таблетки от мигрени, которыми она пичкала свой организм в последнее время, пугали меня. Она отказывалась прислушиваться к чьему-либо мнению, говоря, что это просто от перенапряжения. Все чаще болея, она выглядела крайне болезненно, но ее упрямство поражало до невозможности, ведь в моменты, когда другие пытались дозваться до нее, она начинала кричать и отчаянно настаивать на своем.

Несколько минут спустя все стихло. Мое беспокойство немного сбавило обороты, и мозг вновь был заполнен мыслями о грядущем будущем. Оно казалось мне туманным, но одно в нем оставалось неизменным – он ждал меня в конце этого пути. И сложив руки в молитве, я поклялась, что сделаю все, что в моих силах, чтобы сделать его счастливым.

Пришла моя очередь.

От переизбытка эмоций пришлось встать. Постепенно рассвет рассекал ночную темноту, начиная новый день. Откинув одеяло подальше, я встала, направившись к шкафу, что стоял в углу комнату. Тихо и осторожно отворив дверцы, чтобы не разбудить Тину, я с гулко бьющимся сердце присела на корточки и вытащила коробку. Пальцы дрожали, пока я приподнимала крышку, но внутри было все такое же желтое изумительное платье.

Оно принадлежало маме, а теперь – мне.

Скинув с себя ночнушку, я подрагивающими руками натянула на себя ткань, которая отлично села. Я с горечью подумала, что маме как раз было тридцать, когда родилась я. Откинув волосы за шею, лишь заправив несколько прядей за ухо, я на дрожащих, одеревеневших ногах подошла к зеркалу, замирая. Слезы выкатились из глаз, а неуверенная улыбка, украсившая мои губы, напомнила мне о тех временах, когда жизнь казалась мне такой же легкой, какой казалась в эту минуту.

Передо мной уже была не семнадцатилетняя девчонка с угловатым телом. Бедра несколько раздались вширь, на лице появились морщинки, хоть и не особо заметные. Не было и юношеской легкости в этом теле. С некоторым сожалением я понимала, что пропустила лучшие годы своей жизни, облачившись в черное.

Находил ли он меня все такой же привлекательной, как прежде?

Неожиданный кашель заставил меня подпрыгнуть на месте. Тина заворочалась на постели, но кашель не прекращался. Надрывный, болезненный, он пугал меня своим неким предзнаменованием. На нее никто не мог оказать влияния – она даже с отцом Алессандро переругалась, требуя не вмешиваться в ее жизнь, но это не могло больше так продолжаться. С ней что-то было не так.

- Тина! – обеспокоенно позвала я ее, делая шаг в сторону кровати. Она резко взмахнула рукой, останавливая меня.

- Не подходи!

Я вздохнула.

- Тина, я вызываю скорую! Это не может так продолжаться! С тобой ... с тобой точно что-то не так!

Ее резкие перепады настроения, постепенная пугающая худоба, мрачность, головные боли, частая тошнота – это определенно не указывало на характеристики здорового человека.

Хрип Тины остановил меня.

- Не звони никуда! – прошипела она. – Не лезь не в свое дело!

Фыркнув, она встала с постели, на дрожащих ногах направившись в ванную. Заперевшись там, она велела ложиться спать и не забивать себе этим голову, но я упрямо встала за дверью, продолжая настороженно прислушиваться к гнетущей тишине, повисшей в комнате. Некоторое время все было спокойно, пока Тина снова не начала кашлять. Надрывный, хриплый, он не прекращался, пробуждая во мне некий доисторический страх, и я забарабанила в дверь, трубя открыть.

- Тина! Мартина, немедленно открой дверь!

Она не открывала.

Меня постепенно охватывала панику. Дергая ручку двери, наваливаясь на нее, я пыталась хоть как-то помочь делу, но ничего не выходило. От страха дрожали руки. Я продолжала звать, пытаясь звучать мягко и ласково, умоляя ее открыть дверь, но ответом была тишина, и когда Тина по ту сторону перестала подавать хоть какие-либо признаки жизни, мне ничего не оставалось, кроме как кинуться к сестре Августине и другим монахиням, крича о помощи.

И когда отец Алессандро выбил дверь, так и не дождавшись ответа, я поняла, почему эта тишина затянулась так надолго.

Тина лежала без сознания на полу ванной, пугая бледностью мертвеца, а ее тело били мелкие судороги.

Солист группы One Republic

«Said no more counting dollars, we'll we counting stars – Хватит сидеть и считать деньги, мы будем считать звезды! » - слова из песни «Counting stars» группы One Republic. Рекомендуется к прослушиванию для того, чтобы проникнуться чувствами героев в эту самую минуту.