Глава 14
Фредерика
Я не находила себе места. Сверля взглядом серую стену в своей комнате, я пыталась подавить волнение, что окутывало меня с головы до пят. Ничто не помогало успокоиться. Глаза то и дело скользили в сторону окна, но там было пусто. Не слышно было и привычного рёва Доджа, который оповещал о том, что АрДжей приехал.
Ничего.
И это убивало.
Обрести спокойствие в столь трудный момент было невозможно. Меряя шагами комнату, я пыталась успокоить себя, объясняя его отсутствие чрезмерной загруженностью. После смерти Виолетты Кларк и ребенка Капо, АрДжей погрузился в работу с головой, стараясь не давать себе лишней секунды на посторонние мысли. Я видела его раза два после той ночи в церкви – не более, и теперь меня снедало беспокойство и волнение, потому что страх вновь увидеть его погруженным в ту тьму, из которой мне удалось с трудом его вытянуть, был невообразимо масштабным.
Хлопнула дверь, отвлекая меня от нервозного посасывания кончика среднего пальца. Тина хмуро оглядела мое встревоженное лицо, только тяжело вздыхая.
- Тебе бы отдохнуть, - проворчала она недовольно, подходя ближе и надавливая на мои плечи, вынуждая сесть на кровать. – Когда ты в последний раз спала?
Я уже и не помнила, когда спала нормально в последний раз. Кошмар с бабушкой повторялся из раза в раз, заставляя меня испуганно подрываться на кровати, обхватывая себя руками. Было страшно, но еще страшнее было потерять в одночасье того, кто стал так дорог и близок, и я заталкивала все остальные мысли подальше, не желая заострять на них внимание.
Как же я раньше не осознавала, что и его я могу потерять в одно мгновение? Вероятность этого была просто колоссальной, учитывая род его деятельности и рисковую натуру.
- Я звонила ему несколько раз с телефона отца Алессандро, - прошептала я, садясь на кровать и вцепляясь в свои волосы. – Я скоро с ума сойду, Тина. Что-то случилось. Что-то определенно случилось.
Волнение опутывало своими мерзкими веревками, порождая в душе необъяснимый ужас. Судьба была самой жестокой злодейкой, которую только можно представить. Само мое существование было одной из ее суровых шуток над моей несчастной семьей, и теперь она была намерена поиздеваться надо мной куда изощреннее, испытывая и сводя с ума от страха отнять то единственное, что так воистину принадлежало мне.
Я отняла жизнь у матери. Я отняла у нее шанс на будущее. У меня было ее лицо, ее семья, ее прошлое, и она накрепко была связана с моим настоящим и будущим. Я всегда чувствовала себя воровкой, что отняла у нее абсолютно все, обокрав резко, стремительно и совершенно внезапно, и был лишь один элемент в моей проклятой жизни, что всецело и полностью принадлежал мне.
АрДжей.
- Я так больше не могу! – воскликнула я, вскакивая с места и направляясь к двери. Тина что-то кричала вслед, но я не слышала ее голоса. Выбежав из церкви, я быстрым шагом направилась к дороге, желая поймать такси. Ожидание убивало меня.
В зловещей холодной тишине, что стояла снаружи, прерываемая лишь завываниями ветра, серое красивое здание дома АрДжея выглядело мрачным, одиноким и пустым. Я подошла к воротам, неуверенно останавливаясь перед ними и топчась на месте. Ни его машины, ни машины Рикардо в их дворе не было. Я лишь заметила снующих в разные стороны телохранителей, что подобно коршунам следили за каждым опавшим листочком, и когда Альберто заметил уже меня, то я успела озябнуть и задрожать от холода.
- Госпожа Фредерика, - произнес он быстро, впуская меня внутрь. Монашеская роба не спасала от холода: ни того, что стоял снаружи, ни от того, что царил внутри. Я коротко кивнула в знак приветствия, чувствуя себя здесь чужой и лишней в этот момент. Казалось, не только этот дом, но и весь Чикаго застыл в моменте отчаяния, предвещая еще более страшные муки.
- АрДжей..., - я запнулась, заметив удивленный взгляд охранника. Столь фамильярное отношение к их боссу было непозволительным, и я мгновенно спохватилась. – Мистер Скудери здесь?
Альберто удивленно выгнул бровь, и угрюмая тень пролегла через все его лицо.
- Нет, - ответил он тихо, заставляя меня застыть на месте. Сердце испуганно забилось в груди. – Его нет уже два дня.
Я судорожно вздохнула, крепко сжимая руки в кулаки. Два дня.
- А где...?
Альберто фыркнул.
- Если бы я знал.
Слова охранника пробудили во мне первобытный ужас. Прикрыв дрожащей ладонью рот, чтобы не выдать охватившей меня паники, я попыталась устоять на ногах. Голова закружилась, усталость накатила в полной мере, напоминая меня о том, каким слабым было мое тело, не способное вынести соль мизерной нагрузки. Тошнота подкатила к горлу, и все тело стало ощущаться жутко тяжелым, придавливая меня к земле, и грозясь похоронить меня под собственной тяжестью.
- Фредерика?
В реальность меня вернул голос. Подняв голову, я наткнулась на не менее встревоженное, заплаканное лицо Марии, что куталась в свой джемпер. Она стремительно преодолела разделявшее нас расстояние, заключая меня в теплые объятия. Судорожно вздохнув, я обвила руками ее теплую спину, стараясь успокоиться.
- Ты вся холодная! – обеспокоенно забормотала она, ощупывая мое лицо, а потом касаясь шеи и рук. Меня начинала уже бить крупная дрожь, но я была рада встретить ее.
- Где АрДжей? – потребовала я ответа, вцепляясь ей в руки. – Он в порядке? Что слчилось? Что происходит? Где он?!
Мария испуганно дернулась, но не отошла от меня, продолжая стоять рядом. Ее взгляд неуверенно мазнул по охранникам, чтобы постепенно нас окружали. Обхватив меня за плечи, она потянула меня в сторону дома.
- Пойдем внутрь, - взмолилась она. – Тут слишком холодно.
Я не хотела и шага лишнего ступать до того момента, пока не узнаю ответов на все интересующие меня вопросы, но в голову пришла мысль, что я не имею право вести себя так. Горькая усмешка, полная отчаяния и боли, вырвалась из моего рта, удивляя Марию, но не удивляя меня. Какое право я имела врываться к ним в дом и требовать каких-либо ответов.
Мы были никем друг другу.
Не то знакомые, не то друзья, не то неизвестно кто. Знакомыми нас назвать было сложно в силу долгого взаимодействия, длиной в целые десять лет. Друзьями – тоже. Друзья не целуются, и не смотрят друг на друга так, что трепещет душа.
Мария завела меня внутрь, усадив на мягкий диван в их гостиной. Последние три года я часто бывала в этом доме. Махнув Синтии и попросив заварить чаю, она обхватила ладонями пои дрожащие пальцы, выглядя не менее взволнованной и испуганной, чем я. Бледная и, казалось, исхудавшая, она напугала меня столь резкими изменениями в своей внешности, которые произошли за какие-то несколько недель.
А, возможно, и за пару ночей.
- Они уехали в Нью-Йорк, - прошептала она затравленно.
Мои глаза широко распахнулись от осознания.
- Но ведь Нью-Йорк...
Мария коротко кивнула, опустив голову.
- Это вражеская территория. Вражеская территория, полная солдат, а их всего трое. Они могут не вернуться оттуда.
Я покачала головой, отгоняя непрошенные слезы, что лезли в глаза.
- Что вы такое говорите? – рассержено прошипела я, вырывая руки из ее хватки. – Что вообще происходит?
Она тяжело вздохнула, пряча лицо в ладонях. Складывалось впечатление, что она за одно мгновение постарела на несколько лет.
- Я не знаю, - надломлено ответила мне Мария. – Я понятия не имею, зачем они отправились в Нью-Йорк. У меня только есть сообщение Рикардо о том, что они в скором времени вернутся, но уже два дня прошло. Два дня, и у меня нет никаких сведений о том, где они и что с ними сейчас происходит. Мои мальчики! Мои мальчики!!
Тихие всхлипы звучали невообразимо громко в тишине комнаты. Я подсела ближе, обнимая ее за плечи, и она поспешила обнять меня следом, словно искала хоть кого-то, с кем могла разделить эту боль. Страхи, что завладели всем моим нутром в эту минуту, пожирали меня изнутри с неописуемо быстрой скоростью. Я, возможно, давно оставила свою семья, променяв отцовский взгляд на лицезрения креста в церкви, но я выросла в семье людей, вовлеченных в дела мафии, и я прекрасно знала, кому принадлежал Нью-Йорк.
Нью-Йорк принадлежал Фамилье, а Фамилья была вражеской мафиозной семье, которая не остановилась бы перед тем, чтобы уничтожить одних из своих самых опасных врагов.
- Почему они поехали туда одни?
Вопрос вырвался изо рта совершенно случайно. Мария покачала головой.
- Что-то случилось. Я понятия не имею, что сейчас происходит. Вокруг один хаос, они увеличили количество охраны, и дом сутки напролет охраняют их самые доверенные лица. Я и видела мальчиков всего ничего за последние несколько недель. Смерть той бедной девочки повлекла за собой череду пугающих событий. И ребенок... несчастный ребенок...
Шарлотту и Леонаса семья Скудери знала очень хорошо, чтобы разделить с ними эту боль. Что Мария, что ее сыновья – они оплакивала этого малыша не меньше его родителей и семьи, которая так внезапно лишилась возможности хоть раз взять его на руки.
И все это случилось в одно проклятое мгновение. Жизнь перевернулась вверх дном за один ничем непримечательный простой вечер, и обещала уже никогда не быть прежней.
- Что я буду делать? – всхлипнула Мария, утирая слезы дрожащими пальцами. – Что я буду делать, Фредерика? Что я буду делать, если с ними что-то случится? Мои мальчики... они самое дорогое, что у меня есть.
Ее реплика осталась без ответа, да и не нуждалась в нем. Она обняла меня, крепко сжимая руки на моих лопатках, пряча лицо в изгибе моей шеи. Я слышала гулкие удары ее сердца – испуганные и отчаянные. Мое собственное сердце жило отдельной от меня жизнью. Оно не переставало без устали бороться с моим глупым разумом, подкидывающим мне самые различные сценарии будущего, и почему-то в каждом таком сценарии я сидела одна посреди серой, одинокой пустоши, чувствуя себя разбитой и сломленной.
Он не мог так просто уйти из моей жизни.
Громко хлопнула дверь. Мария подскочила, как и я, но ее глаза широко распахнулись стоило святому отцу стремительным шагом, громким и твердым, войти в гостиную. Не беспокоясь ни о чем, Мария кинулась ему на шею, зарыдав и прижимаясь к нему.
- Не плачь! – твердо произнес он, утирая ее слезы. – Они скоро будут здесь.
Взгляд отца Алессандро коснулся моего лица. Хмурый, сосредоточенный и напряженный, в своем черном одеянии и ничего не выражающими глазами, он вздохнул, приветствуя меня. Я вдруг поняла, что не видела его со вчерашнего дня. Последняя наша встреча прошлым утром состоялась за завтраком, когда я увидела его стремительно покидающим церковь, и теперь и его внезапный уход стал понятным.
Мария несколько смущенно попыталась отстраниться, заметив мое пристальное внимание. Я стыдливо опустила глаза в пол, топчась на месте. Неизвестно губила меня. Святой отец не позволил женщине отстраниться. Он прижал ее крепче, поцеловав в щеку, и смахивая слезы с ее заплаканного лица. Не желая стеснять их своим присутствием, я поспешила оставить их наедине, направившись в одно единственное место, куда сейчас отчаянно желала попасть.
Ноги были будто деревянными, но они смогли донести меня до комнаты АрДжея. Я осторожно отворила дверь, впуская полоску света в помещение, где царила кромешная темнота. Шторы были плотно задвинуты, а вещи раскиданы по разным углам. Казалось, по комнате прошлась буря, и я даже догадывалась, что эта буря вырвалась изнутри АрДжея. Из-за кошмаров и постоянные параллелей он терял контроль над своими эмоциями, из-за чего пытался хоть как-то избавиться от них, и у него всегда было только два выхода: или крушить то, что попадалось под руки, или причинять боль себе.
Собирая осколки зеркала в ванной, я думала о том, что лучше бы он перевернул вверх дном всю комнату. Видеть следы крови было просто невыносимо.
***
АрДжей
Мы ехали в гробовой тишине. Рикардо мертвенной хваткой вцепился в руль машины. Хватка была настолько сильной, что костяшки его рук побелели. Хмурая складка на его лбу была отчетливой, что намекало на его полнейший внутренний раздрай. Я чувствовал себя таким же растоптанным. Несмотря на гребаную поездку в Нью-Йорк, несмотря на долгожданную встречу с теми, кто принимал участие в убийстве ублюдка, теперь, когда все осталось позади и убийца, истинный убийца Виолетты Кларк и малыша Майкла был наказан, я чувствовал себя опустошенным.
Разбитым, растоптанным и абсолютно опустошенным.
Альберто встретил нас с преданной улыбке на губах, едва ли не кинувшись обниматься. Я устало опустил голову, глядя в направлении дома. Он не создавал впечатления того, в котором живут люди. Погашенный свет наталкивал на мысли, что он пустует. Я очень надеялся, что мама не оставалось все эти дни одна в нем. Алессандро обещал позаботиться о ней в случае, если с нами что-то случится, но в этом не было необходимости.
Я недоуменно распахнул глаза, когда двери отворились, и мама выбежала из дома, кинувшись к нам с братом.
- Господи, благодарю тебя! – зарыдала она, обнимая нас поочередно. Я вздохнул, чувствуя себя вымотанным и обессиленным. Настолько, что даже не мог подобрать нужных слов, чтобы успокоить нашу мать. Она целовала нас и обнимала, пытаясь поделиться свои теплом.
- Все в порядке, - уверил я ее тихим голосом, стараясь вложить в него всю мягкость, на которую в этот миг был способен. – Правда, все в порядке, мама. Прости, что заставили тебя волноваться.
Она шмыгнула носом, коротко кивая.
- С вами все в порядке? Вы не ранены?
Рикардо покачал головой.
- Мы в порядке, - повторил он за мной. Его голос не выражал абсолютно никаких эмоций, и он был раздавлен не меньше моего. – Мы можем поговорить завтра, мама?
Я кивнул.
- Я не думаю, что кто-либо из нас сейчас способен нормально мыслить.
Ко всему прочему, собирался дождь. Первая капля коснулась моего лба, вторая – моей руки. Холод не остужал мысли, но он дарил хоть некоторое ощущение свежести. Я хмыкнул, глядя на брата и мать.
- Идите в дом, - взмолился я. – Я хочу побыть один.
Мне нужна была минута наедине с собой, чтобы вспомнить, что я все еще дышу.
Рик не стал перечить. Он стремительным шагом направился к двери, скрываясь внутри и даже не оборачиваясь. Я знал, что встреча с Джианной Скудери пробудила в нем нечто темное, связанное с отцом. После каждых гребанных воспоминаний – не самых приятных и не самых желанных, в которых неизменно фигурировал мерзостный Рокко Скудери, он запирался в своей комнате. Рику всегда требовалось время, чтобы собрать себя воедино после таких затмений в его жизни.
Мама выразила согласие коротким кивком. Она ласково погладила меня по щеке, робко улыбаясь. Я отметил ее бледность, отметил ужасные круги под глазами, что свидетельствовали о нелегком для нее времени. Выдавив из себя слабую улыбку, я подался ближе, обнимая ее. Мама охотно раскрыла объятия, поглаживая меня по голове, по жестким волосам, все о чем-то нашептывая, то ли пытаясь успокоить меня, то ли пытаясь успокоить себя. На самом деле, в эту секунду я мало что слышал и мало что понимал. Мне было достаточно ее тихого голова и запаха, который я с наслаждением вдыхал, убеждая себя, что я в очередной гребаный раз одержал победу над демоном, что жил внутри.
Мама пахла домом: мылом и кофе. И это означало, что я вернулся туда, куда думал, что прежним уже не вернусь.
- Иди к себе, - прошептала она, шмыгнув носом и улыбнувшись мне. Я кивнул, накидывая ей на плечи свое пальто, оставаясь в одной черной рубашке. Ветер пробился в каждую клеточку моего тела, заставляя шумно вздохнуть и задрожать от холода.
- Доброй ночи, мама, - она в ответ усмехнулась, коротко кивая. Лишь морщинка пролегла меж ее тонких, аккуратных бровей, словно намекая, что она хотела что-то сказать, но махнув рукой, она лишь указала мне в сторону дома.
Я был слишком уставшим, чтобы придавать этому много значения.
Путь до комнаты показался мне неимоверно сложным, долгим и крайне далеким. Преодолев лестницу на свинцовых ногах, я прошагал прямо по коридору, минуя комнаты мамы и Рика, оказываясь рядом со своей, но стоило мне вцепиться в ручку двери и отворить ее, как я напряженно замер, запуская руку за спину в поисках оружия.
В комнате кто-то был.
Пистолет казался мне жутко тяжелым в эту самую секунду, но я бесшумно вошел в комнату, натыкаясь на кромешный мрак. Глаза довольно быстро привыкли к темноте. Сверля несколько пораженным взглядом убранство помещения, которое, помнится, я разнес в гневе, я сделал еще шаг. Заскрипела проклятая половица, и на кровати кто-то зашевелился, заставляя меня поднять оружие и наставить его прямо ко лбу незваного и незнакомого мне гостя.
Глаза Фредерики недоуменно расширились.
Это заставило меня судорожно вздохнуть, отступая на шаг.
- Что ты здесь делаешь?
Оружие все еще было наставлено на нее, хотя я понятия не имел, почему не могу просто отпустить руку. Внутренний голос паршиво нашептывал на ухо, что это не то, чем пытается казаться. Была бы Фредерика плодом моего разбушевавшегося уставшего разума, пытающегося таким образом добить меня окончательно.
Поздравляю, возможно, у ублюдка-отца, наконец, получилось вывести меня из себя.
Тем не менее, мои ожидания и внутренние страхи не оправдались. Фредерика, настоящая ли она или же нет, двинулась с места, осторожно спуская ноги с кровати. Зашуршала ткань ее ненавистного мне монашеского наряда, который я искренне желал сжечь, предпочитая больше никогда в жизни его не видеть. Мне вдруг вспомнилась Фредерика из прошлого – в простом сарафане и с собранными в низкий хвост волосами. Как же я скучал по той Фредерике, и как же я хотел ее вернуть.
Нынешняя Фредерика сделала шаг навстречу, упираясь грудью прямо в дуло пистолета. У нее был заспанный и крайне уставший вид, заставивший мое сердце больно сжаться. Тяжело вздохнув, я качнул головой, стараясь убрать это мерзкое видение, что застыло перед глазами, потому что я не хотел в эту минуту видеть Фредерику. И не хотел, чтобы она видела такого меня.
Разбитого, опустошенного и понятия не имеющего, как дальше бороться с ублюдочным голосом отца, что вновь зазвенел в голове.
Бледные пальцы мелькнули во тьме ночи, опускаясь на холодное дуло пистолета. Она надавила на стальное покрытие, а потом, осторожно огладив его, преодолела расстояние до моей руки, осторожно и невесомо касаясь моего запястья. Шумно выдохнув, я спросил:
- Это ты?
Она мягко улыбнулась, кивая головой.
- Я ждала тебя.
Моя рука опустилась также стремительно, как и взметнулась в воздух. Фредерика врезалась в мою грудь, обвивая руки вокруг моих плеч. Объятие не было крепким, скорее – робким и осторожным. Ее пальцы мягко ощупывали мою спину, пытаясь обнаружить возможные ранения, но я покачал головой, останавливая ее.
- Я в порядке, - произнес я тихо.
Мои руки висели вдоль тела, безвольно болтаясь, и впервые за все время, что я ее знал, я не был согласен делить с ней этот отвратительнейший момент собственного одиночества. Оно было необходимо мне в эту минуту. Не получив ответа, Фредерика отстранилась, но я не увидел упрека или сожаления в ее взгляде.
- Я рада, что ты в порядке, - прошептала она тихо. Никто из нас не желал нарушать тишину, царившую в комнате, словно боясь, что тем самым затронет нечто темное, что обязательно даст о себе знать.
«Что тебя останавливает?» раздалось у меня в голове. Голос был мне хорошо знаком. Я прикрыл глаза, стараясь прогнать чертов образ, что мгновенно всплыл перед глазами. Мне почудился его ублюдочный смешок.
«Почему ты бежишь от себя самого?»
Я покачал головой, смахивая ее руку со своего плеча. Фредерика недоуменно нахмурила брови.
- Уходи, - попросил я из последних сил.
Из зеркала напротив на меня смотрел отец. Его более молодая версия – я.
«Она в твоей власти. Почему ты даешь ей столько свободы? Женщины глупые и ни на что негодные существа. Каждая из них, и эта тоже – созданы, чтобы угождать тебе, раздвигать перед тобой ноги и рожать тебе детей, хотя некоторые и на то не способны. Просто заяви права на то, что и так принадлежит тебе. Ты мужчина или тряпка?!»
Мужчина или тряпка...
Я усмехнулся.
- Я – мужчина, - прошептал я, надсмехаясь над собственным отражением.
Пистолет с громким хлопком был водружен на деревянную поверхность комода. Фредерика удивленно выгнула бровь, наблюдая за каждым моим движением. Я же словно смотрел на себя со стороны: осторожно обхватив ее тонкую кисть своей огромной ладонью, я оттеснил ее к кровати, заставляя с каждой секундой ее глаза расширятся.
- АрДжей? – позвала она меня, словно не понимая, что происходит.
Я тоже не понимал.
Моя рука взметнулась вверх, обхватывая ее за шею и пробираясь в мягкие шелковистые волосы. Фредерика затаила дыхание, и складывалось впечатление, что я слышал гулкие удары ее сердца. Или, может, так стучало мое собственное?
В памяти всплыли воспоминания из церкви, вспомнился вкус ее нежных и сладких губ – далекий, из прошлого, и совсем новое воспоминание – куда более болезненное, чем могло показаться на первый взгляд. Я не хотел ее жалости, не хотел, чтобы она видела меня слабым, но ей удавалось мистическим образом появляться тогда, когда я был на грани безумия.
Ей удавалось остановить меня от бездумного прыжка в пропасть, где меня ждала тьма, и, возможно, это был подарок небес или же насмешка дьявола.
Палец легко очертил щеку, а потом коснулся нижней губы. Как бы я не пытался отыскать страх в глубине ее прекрасных зеленых глаз, я не мог обнаружить его. Разве не так должно было все быть? Я так часто видел страх в глазах окружающих меня людей, я так часто видел страх в собственных, когда смотрел в свое отражение.
Так почему Фредерика, глядя на меня, не боялась? В чем был ее секрет?
Кожу обожгло ее жарким дыханием. В эту самую секунду я отчетливо осознал свое самое непреодолимое желание в этот самый миг.
Я хотел поцеловать ее, и это либо убило бы меня этой ночью, либо вырвало бы из лап безумия.
Мой взгляд снова нашел собственное отражение в зеркале. Темная сторона моей души одерживала вверх, и она толкала меня на то, чего я никогда не делал без ее на то согласия – я касался ее. Однажды это сыграло со мной злую шутку, и сейчас я снова ступал на эту рыхлую почву, зная, что я не выйду оттуда таким, каким вошел.
Но я не мог остановиться. Не в эту секунду.
Именно поэтому, это должна была сделать она.
- Останови меня! – взмолился я, глядя на нее сверху вниз. Фредерика вздохнула, шумно сглотнув, ее сжатые в кулачки руки разжались, являя моему взору длинные бледные пальцы. Я хотел, чтобы она меня остановила. Я ждал этого. Фредерика была благородной девушкой, из хорошей семьи, добропорядочной и чистой.
Я никогда не хотел замарать ее своей тьмой. Она заслуживала лучшую часть меня, но сейчас я не мог ей этого дать. Я был не в силах этого сделать, потому давал ей то, что в данную секунду было мне подвластно.
Я давал ей уйти.
- Останови, - взмолился я. Другая рука тоже нашла ее теплое лицо, мои ладони обхватили ее щеки. Она должна была это сделать. Она должна была остановить.
Это было тем, что она делала всегда.
Но в этот раз Фредерика улыбнулась, и едва ли не всхлип вырвался из ее груди.
- Я не могу, - прошептала она, обжигая мои губы жарким дыханием, оповещающим, что мы непозволительно близко находимся. Я был в шаге от того, чтобы обжечься, но как глупый суицидальный мотылёк, все равно упрямо двигался к своей цели.
Дернув ее к себе, я обрушил свои губы на ее, заставляя ее вздохнуть и замычать. Что-то внутри удовлетворительно заурчало, и я словно наяву услышал отцовский хохот. Шум в ушах нарастал, руки одеревенели, касаясь ее лица, и я умирал, умирал, умирал, понимая, что она не простит мне этого.
Не в этот раз.
И это было доказательством того, что ублюдочный отец победил. Снова. Как и много лет назад.
***
Фредерика
Я не знала, как дышать. Я не знала, куда деть свои проклятые руки, которые в эту секунду казались мне лишними. Я не знала, как правильно встать, не знала, как правильно открыть рот, не знала, куда девать язык, что одеревенел от страха и смущения, что зародились в моей груди. Этот поцелуй был моим самым страшным грехопадением, потому что одновременно я хотела его до безумия, но в то же время понимала, что совершаю ошибку, о которой буду потом горько сожалеть.
Не следовало давать АрДжею какой-либо надежды, даже самой мизерной, до тех пор, пока я не разберусь с тем, что именно воспламеняется в моей груди, когда я нахожусь рядом с ним. Это и так было жестоко с моей стороны – держать его подле себя столько лет и не позволять ему зайти дальше тоскливых и влюбленных взглядов в свою сторону.
Однако, в этот раз остановиться перед искушением оказалось невозможно. Губы все еще помнили соленый вкус его поцелуя, который мы разделили в прошлый раз. Воспоминания о той роковой ночи преследовали меня и наяву, и во снах, чередуя моменты с кошмарами, которые не прекращались с тех пор, как в них вновь появился образ бабушки.
Дыхание в груди заканчивалось, но я чувствовала странную легкость в теле, робко, неуверенно и слабо посасывая его нижнюю губу. Господь Всемогущий, я никогда не целовалась, и понятия не имела, как это делается. Вероятно, в ту далекую ночь десять лет назад мы разделили не один поцелуй, но мое тело ничего не помнило. Оно желало ощутить все так, словно проходило через все происходящее, как в первый раз.
Упершись дрожащими руками ему в грудь и сминая в пальцах рубашку, я позволяла ему вести. АрДжей сводил меня с ума своими губами. Я не отталкивала его. Мне вообще казалось, что я не на что не способна в эту минуту, кроме как на слабые попытки уловить его ритм. Напор и страстность губ и языка АрДжея поражали. Легко направляя меня, он целовал сначала мою верхнюю губу, потом посасывал нижнюю, захватывая ее зубами, а потом его язык робко толкнулся в мой рот, сталкиваясь с моим, и уже через мгновение вся робость и неуверенность из его движений пропала, а я горела, и неизвестно, что стало бы со мной, если бы он вдруг совершенно внезапно не оттолкнул меня и не отшатнулся сам.
От неожиданности я качнулась на месте и шлепнулась о кровать, заваливаясь на спину. Мои глаза широко распахнулись, находя знакомые темные омуты во мраке ночи. Никто ничего не сказал, никто ничего не предпринял – было слышно лишь шумное дыхание, и неизвестно чье – мое или же его.
Прошло некоторое время, прежде чем АрДжей пришел в себя. Его челюсть напряглась, все лицо словно обтянуло кожей, он запрокинул голову вверх и прошипел сквозь зубы:
- Дьявол!
Дернувшись в сторону вваной с крепко сжатыми кулаками, он выглядел так, словно хотел уничтожить все, что только попадется под руку. Я подорвалась с места, вскакивая на ноги:
- Там больше нечего крушить! – воскликнула я, как показалось мне, слишком громко, но это возымело эффект, заставляя его пораженно остановиться. Мое сердце бешено стучало в груди, желая пробиться наружу, все мои мысли еще больше перепутались меж собой, являя из себя самую настоящую кашу, но я понимала, почему он так реагировал.
- Что? – прошептал он.
Я не сдвинулась с места, но взмолилась, глядя ему в глаза.
- Там больше нечего крушить, - повторила я. – Поэтому, пожалуйста, не калечь себя.
У АрДжея демонов, грызущих его изнутри, было ничуть не меньше, чем у меня. Даже, больше. В десятки, а может и во много-много раз больше, чем у меня, и что-то подсказывало, что очередную битву со своей темной стороной он проиграл.
И в этом проигрыше всецело была виновна я.
Ответом послужил громкий хлопок двери и абсолютная тишина. Спустя какое-то мгновение из ванной донесся шум воды. Я осталась стоять на одном месте, чувствуя себя самой глупой девушкой на всем свете. Пальцы осторожно коснулись губ, которые все еще, казалось, сохранили на себе вкус АрДжея – все, что удалось мне вырвать у него за эти несколько минут, показавшихся вечностью.
Судорожный вздох вырвался из моей груди, и словно окатил меня тазом холодной воды. Я вздрогнула, ощущая, как наливаются даром щеки, и все тело трепещет. Что-то в моей груди, что-то очень знакомое, столько постепенно и медленно разгорающееся, давало о себе знать, не позволяя ни на миг забыть. Что-то, чему я знала название, но не желала находить осознания.
Ни в своем разуме, ни в своем сердце.
Когда дверь ванной распахнулась, осторожно и тихо, словно АрДжей то ли боялся разбудить меня, то ли боялся узнать, что все ему привиделось, я сидела на его кровати, свесив с нее ноги, и сложив на коленях дрожащие руки. В кончиках пальцев неизменно покалывало. Из распахнутого мной окна дул холодный ветер, трепля мои волосы. Взгляды смущали, но я знала, что он смотрит. На мгновение прикрыв глаза, я велела себе немедленно посмотреть на него.
Голова взметнулась вверх.
АрДжей нависал надо мной подобно хмурой грозной горе. По пояс обнаженный, сводящий с ума своих греховным видом. Что пытались сказать мне небеса, испытывая столь жестоким способом? Что они пытались донести? Чего именно хотел от меня Господь, сводя меня в жизни с этим мужчиной? Хотел ли он, чтобы я поддалась чувствам, или проверял, насколько сильна моя вера?
Накапливалось слишком много вопросов, на которое не получалось дать однозначного ответа.
Против воли, но взгляд зацепился за каплю воды, что стремительно потекла вниз по его рельефной груди. Рот наполнился слюной, глаза расширились, а сердцебиение, и без того пугающее своей интенсивностью, стало чаще. АрДжей зачесал мокрые волосы назад, закинул полотенце на плечо, и лишь хилая резинка на домашних штанах удерживала меня от того, чтобы не сойти с ума.
Он молчал, как и я, и также нагло смотрел на меня, как я на него, ощупывая взглядом каждым дюйм моей кожи. От его взглядов все внутри плавилось, но я пыталась стойко держаться. Некоторое время спустя он вздохнул, отворачиваясь, и тихо поинтересовался:
- Останешься тут до утра? Ночь на дворе.
Кивок вышел скорее машинальным, чем осознанным. Навряд ли я вообще могла в эту минуту нормально размышлять о чем-либо.
- Надо закрыть окно, - произнесла я тихо, вставая с места. – Ты можешь простыть.
АрДжей фыркнул.
- Вот будет умора, если я откинусь от простуды. Курам на смех.
Я нахмурилась.
- Не говори о смерти, - попросила я тихо. Я не желала связывать это страшное слово с АрДжеем. Почему-то мне это казалось таким неправильным и таким ужасающим. Все тревожащие меня до его прихода мысли вернулись, и я не успела вовремя прикусить свой длинный язык, как у меня вырвалось: - Я ... я так волновалась. Я думала, что с тобой что-то случилось. Нью-Йорк – это вражеская территория.
АрДжей удивленно выгнул бровь, но ничего не ответил, только хмыкнув. Он выглядел куда более спокойным и умиротворенным, чем в ту секунду, когда появился перед моим взором, напряженный и опасный. Я его не боялась, но он боялся сам себя, и я не знала, как ему помочь. Я не знала, как заставить его принять то, кем он был.
- Все уже прошлом, - ответил он, равнодушно пожав плечами. Я кивнула, не желая развивать больную для него тему, и подойдя к окну, затворила ставни, задергивая шторы. Свет все еще оставался потушенным, и теперь даже лунный диск не освещал пространство вокруг, но я чувствовала АрДжея. Со вздохом откинувшись на спину, он разлегся в позе морской звезды поперек кровати, бездумно глядя в потолок.
Я осторожно села на краешек кровати, боясь потревожить его в этот момент. Он выглядел крайне задумчивым.
- Я видел Джианну, - проговорил он громко спустя долгие минуты молчания, напугав меня своим неожиданным восклицанием. Я недоуменно нахмурила брови, глядя на него. Его взгляд все еще был устремлен в потолок. На меня он не смотрел.
- Джианна?
Он коротко кивнул.
- Моя сводная сестра, - пояснил он мгновением позже, заставляя меня внимательно вслушиваться в каждое его слово. – Это они отправили ублюдка на тот свет.
Я затаила дыхание, вслушиваясь в его слова. АрДжей не особо любил говорить о своем прошлом. Он его стыдился. Он его словно ... боялся.
- Вот как...
Он хмыкнул.
- Я очень долго пытался держаться. Я не имел права расслабляться, пока Леонас, Шарлотта и Рик были в Нью-Йорке. Но увидев Джианну, я вспомнил отца. Эта встреча, одновременно, обрадовала меня, потому что я в очередной раз убедился, что этот подонок мертв. Его тело гниет в земле, а сам он исчез, словно его никогда и не существовало. А потом я вспомнил и другое. Вспомнил бессонные ночи, полные страха вновь услышать материнские крики. Я страшно боялся того, что он причинит Рику боль. Глядя на нее, я будто вновь переживал все то, через что эта гниль заставила меня пройти. Для меня эта тварь все еще жива. Она живет где-то в глубине меня, и не дает мне покоя. Я вечный узник этого ублюдка. Я никогда не смогу избавиться от него. По крайней мере до того дня, пока не встречу Фабиано.
Голос АрДжея становился все тише и тише, но имя незнакомого мне человека он произнес четко, громко и благоговейно.
- Фабиано? Кто такой Фабиано?
АрДжей усмехнулся, закинув руки под голову. Он успокаивался. Это было видно по его движениям, по легкой ленце, что проглядывалась в его жестах.
- Единственный сын моего ублюдка-отца от его первого брака. Мой сводный старший брат, который и убил отца. Я не знаю всех подробностей, но мой ненормальный папашка выбросил его, когда родился я. Посчитал его бракованным. Слабым. Его нашел Римо Фальконе, капо Каморры, и дал ему то, чего не смог дать отец – признания. А потом Фабиано убил его. Это достойно восхищения. Я так рад, что его убил именно он. Ничего в жизни не разочаровывало отца больше его детей. Сначала они, а потом и мы с Риком. Я бы все отдал, чтобы быть там в тот миг, когда эта тварь осознавала, что скоро умрет. Я бы все отдал за то, чтобы взглянуть в тот миг в его глаза.
С каждым новым словом голос АрДжея дрожал все громче. Я протянула руку, неуверенно застыв на полпути к его лицу, но он прикрыл глаза, словно давая мне разрешение коснуться себя. Не ведая того, что делаю и почему, я просто прикоснулась к его волосам – все еще влажным, но мягким и легким, пропуская черные пряди сквозь пальцы.
- Ты хочешь его встретить?
АрДжей слабо улыбнулся, прикрывая глаза.
- С тех пор, как отец выкинул его, как сломанную игрушку, мы стали врагами. Он – представитель одной мафиозной семьи, а я – другой. Каморра – наши злейшие враги. В Наряде их ненавидят в сто крат больше, чем Фамилью. Многие ублюдочные Капитаны считают, что Римо Фальконе раздавил Данте, оставшись при своем. Он и моего отца-подонка получил, и женщину свою забрал с детьми. Эти твари всегда шептались. Незадолго до становления Леонаса Капо, этот шепот начинал превращаться в гул, и грозился перерасти в крик. Понятия не имею, какое чудо света должно случиться, чтобы я столкнулся с Фабиано, и не умер.
Судорожный вздох вырвался из моей груди.
- Почему ты обязательно должен умирать?
Он прыснул.
- Это будет делом секунды – или он пустит пулю в лоб мне, или я должен буду пустить пулю в лоб ему. Учитывая то, какую благодарность и благоговение я чувствую к этому человеку, я никогда не смогу направить на него пистолет, не говоря уже о том, чтобы убить его. Так что, исход один – умру я.
Я покачал головой, шлепнув его по лбу.
- Мне не нравятся разговоры о смерти, - недовольно произнесла я, отворачиваясь. Он тяжело вздохнул, приоткрыв глаза.
- Смерть – мой верный друг, Фредерика. Мы уже дано ходим рука об руку. Мне не страшно умереть. Порой я даже хотел этого. Давно. Единственное, чего я воистину боюсь – умереть и встретить на том свете ублюдка. Я не выдержу, если он даже там найдет меня.
Слова АрДжея были пропитаны болью. Болью, страхом, ненавистью к собственной персоне. Я взглянула в зеркало, отмечая его красоту. Мне вспомнился белокожий мальчишка, заставляя улыбку расцвести на моем лице. Сейчас передо мной лежал мужчина – бледнолицый, широкоплечий, статный и невероятно притягательный, да настолько, что ради него хотелось пойти против всех обетов, чтобы хоть раз ощутить, воистину ощутить, каково это – быть женщиной.
- Я могу задать тебе вопрос, который задавала несколько лет назад?
АрДжей удивленно выгнул бровь. Набравшись смелости, я спросила:
- Расскажи мне о том, почему ты так ненавидишь свое отражение.
За мгновение в глазах АрДжея отразилась многочисленная гамма чувств: страх, непонимание, нежелание, волнение, тревога и стыд. Он отвернулся, не желая смотреть на меня, но я аккуратно обхватила пальцами его подбородок, вынуждая взглянуть на меня.
- Чего ты стыдишься?
Он фыркнул.
- Ты знаешь чего, - произнес он, вновь отворачиваясь. Я вздохнула.
- Знаю, - ответила я. – Знаю, оттого и не понимаю, почему ты так упорно молчишь. Я думала... я думала, мы стали друзьями.
Это слово показалось мне таким неправильным для описания всего того, что я чувствовала к нему. Что он чувствовал ко мне. Что происходило между нами.
- Я уже говорил тебе, - усмехнулся он, поворачиваясь и заглядывая не прямо в душу своими черными бездонными глазами. – Я тебе не друг.
Я пожала плечами.
- Расскажи мне, - попросила я. – Я прошу тебя. Тебе не надо стыдиться меня. Тебе не надо стыдиться себя. Ты невероятный.
Мгновение он смотрел на меня, прикотрыв рот, а потом шумный, судорожный вздох вырвался из его груди, и я даже могла покляться, что он покраснел. И я покраснела. Губы начало покалывать от воспоминаний о поцелуе, но пока что каждый из нас делал вид, что его не было. Ни поцелуя, что произошел некоторое время назад, ни поцелуя, который произошел в церкви.
Я и не догадывалась, как мы хороши в игнорировании наших ошибок.
Да и ошибка, ли?
- АрДжей, - позвала я его. По нему было видно, что я ожидала ответа на свой вопрос. Я не торопила, но напоминала, что я здесь, и вздохнув, он вдруг весь сложно сжался, складывая руки на подтянутом рельефном животе. На мгновение мои мысли поплыли в ином русле – взгляд зацепился за тонкую полоску темных волос, скрывающихся за резинкой штанов.
Я готова была провалиться сквозь землю от стыда за свое тело и за свои мысли.
- Я ..., - тихо сказал АрДжея, моментально приковывая к себе внимание. – Я очень на него похож.
Я затаила дыхание, вслушиваясь в каждое его слово. АрДжей усмехнулся.
- Я ... я видел его фотографии, на которых он молод. Мы ... мы и правда похожи. И нет ничего более ненавистного для меня, чем осознание данного факта.
Я знала о Рокко Скудери от АрДжея, и слышала некоторые факты о других. Почти все они были связаны единой нитью – он был монстром в человеческом обличии. Но в эту минуту я могла думать только о том, что греховно-прекрасный АрДжей с его бездонными глазами, красивым прямым носом, пухлыми губами, бледной кожей и невероятно привлекательной спиной никак не мог быть похож на человека, чья душа была чернее мрака, потому что его сердце было наполнено светом и добром. Он не ввергал окружающий его мир во тьму. Он спасал его.
- Я так не думаю, - прошептала я.
Он добро фыркнул, осторожно, совсем чуть-чуть, придвинувшись ближе, да так, что его голова стала касаться моих коленей. Забравшись с ногами на кровать, я настолько сильно хотела запустить руку в его волосы, маняще призывающие ко мне, но в последнюю минуту некое сопротивление внутри одержало вверх над моими грешными мыслями. Я поспешила скрестить руки в замок.
- Ты никогда его не видела, - парировал АрДжея, отвечая на мою реплику.
Я хмыкнула.
- Я понимаю, о чем ты говоришь, - произнесла я спустя мгновение. АрДжей полностью повернулся в мою сторону, глядя на меня снизу вверх. Осознание факта схожести и мне причиняло боль – такую же невыносимую, как и ему. – Я тоже на нее похожа.
Он недоуменно выгнул бровь, заставляя меня пояснить.
- Я похожа на свою маму, - произнесла я, опуская голову и сминая пальцы. – Это сложно, и я понимаю это. Я понимаю тебя, как никто другой. Тяжело жить с тем, что люди видят в тебе того, кем ты не являешься. Того, сравнения с кем причиняют тебе боль.
АрДжей внимательно смотрел на меня, поражая глубиной взгляда, который заглядывал прямо в душу. Его рука вдруг осторожно приподнялась, и в следующую секунду обхватила мою щеку. Я сглотнула, ощущая, как сердце сделало внеочередной кульбит, а все мои органы сплелись в тугой узел.
- Порой я думаю, что решение всех наших проблем находится на поверхности, - шепнул он. – Просто мы с тобой глупые, чтобы понять это. И я честно временами ненавижу твое упрямство. Я ненавижу то, какой порядочной и правильной ты являешься. Чистая и светлая. Словно ангел. Наши с тобой жизни сложились бы куда легче, будь ты хоть каплю похожа на тех девушек, которые всю жизнь окружали меня. Тебя бы не заботило ничего, кроме твоего собственного счастья, и я бы сделал все, что дать тебе его. Я бы сделал все, чтобы сделать тебя счастливой, Фредерика.
Я усмехнулась, прикасаясь к его руке, что дарила мне тепло. Кончики моих пальцев коснулись его сильной ладони, и капля, крупная капля, скатилась из моих глаз после его слов.
- Ты бы никогда не полюбил меня в таком случае, - проговорила я хриплым, слабым голосом. – Потому что это была бы не я.
Мои слова заставили его улыбнуться. Он легко смахнул слезу с моей щеки, влюбленно глядя на меня.
- Как думаешь, если бы в твоей груди вспыхнула бы любовь, такая же сильная, как и та, что горит в моей груди, она смогла бы побороть твое чувство вины?
Я горько усмехнулась, тяжело вздыхая и пожимая плечами. В этом и состояла вся дилемма моей жизни в самый настоящий период: я не знала.
И это пугало. Больше не было однозначного «нет».
Было что-то еще, но говорить об этом я не хотела. Я не была готова говорить об этом.
Немногим позже, когда рассвет забрезжил за окном, будя первыми лучами солнца, я нашла себя все также сидящей на кровати АрДжея, привалившейся к высокой, обитой тканью, спинке. Сам он умостился на моих бедрах, обхватив мою талию длинными руками, посапывая мне в живот. Объятия было таким крепким, что не было шанса уйти.
И я задала себе самый нелепый вопрос: а хочу ли я уходить?
Ответ меня напугал.
***
АрДжей
Протирать задницы на стульях на мерзостных собраниях Капитанов было воистину самым нелепым занятием в тот период, когда нам всем дружно необходимо было напиться и наведаться к психиатру. Но я не мог так просто наплевать на подобную деятельность, потому что Капитаны, мерзкие толстосумы, имели свойство забывать о том, кто они и кому подчиняются, если над ними не стоял кто-либо, кто неустанно напоминал им об этом. Леонас был занят. Шарлотту медленно восстанавливалась, ей снились кошмары, фантомные боли преследовали ее днями и ночами напролет, и он посвятил всего себя ей.
А потому я обязан был сделать так, чтобы дело, которому он посвятил вс. Свою жизнь, не оставалось без присмотра. К этому же, это было моей работой. Это был мой долг.
Рик сидел по правую от меня руку, лениво хрустя пальцами, низко опустив голову. Он не вслушивался в разговор, и клал на то, как обстоят дела Тенесси. Его всегда интересовала лишь цель, которую перед ним ставили. Мишень, которую он должен был пробить. К тому моменту, когда собрание подошло к концу, на его коленях было огромное количество опилок, а на столе валялись разломанные надвое карандаши.
Что он, что я – все желали крови от количества той ненависти в груди к этому подлому, жестокому миру, что так несправедливо и жестоко забирала лучших из людей.
- Я чувствую себя паршиво, - процедил я сквозь зубы, когда мы вышли на террасу, и я вытащил из карманы сигареты, закуривая. Рик отхватил себе одну, и мы судорожно выдохнули клубящийся дым изо рта, наслаждаясь холодным, весенним воздухом. Он хоть немного, но охлаждал перенапрягшуюся голову.
- А я себя чувствую просто дерьмово, - усмехнулся Рик, затягивая. Его взгляд был устремлен вдаль. – Я хочу им помочь. Я хочу, но не знаю как.
Я хмыкнул. Я прекрасно знал, о ком он говорил.
- Я чувствую себя никчемным, братик, - произнес я тихо, думая о том, как размозжить голову кому-нибудь, чтобы выпустить весь тот гнев, что скопился в моей груди. Убивать тех ублюдков-насильников было слишком мягким наказанием. Эти твари заслуживали медленно сгорать от боли, час за часом, секунда за секундой.
Смерть должна была стать неосуществимой мечтой, о которой только можно грезить.
И Максимо-ублюдочного-Кларка тоже надо было мучить. Мучить до скончания времен, передавая его сгнившее тело от поколения к поколению, чтобы он даже после смерти помнил о том, что покоя ему не видать. Ни в этом мире, ни в другом.
- Леонас столько сделал для них, - произнес брат. – Я все думал, что, когда придет время, мы сможем отплатить ему этот долг, но вот время пришло, а мы бессильны. Они потоплены в своем океане боли, и мы ничего не можем сделать. Абсолютно ничего.
Слова Рика причиняли адскую боль, сжирающую меня изнутри. Леонас был мне роднее любого родного человека, и видеть его сломленным было настолько паршиво, настолько душераздирающе, что я чувствовал себя самым никчемным человеком на всем белом свете. Я глядел на парня, облаченного во все черное, и вспоминал светлого блондинистого мальчика, который с детства заменял мне отца. Он заменял мне все, что подразумевают под собой слова поддержка и опора. Он первым встал на мою сторону, когда никто другой не хотел видеть проблему, что стояла перед ними. Он дал мне цель, и он дал мне понимание того, что я больше, нежели тень своего ублюдочного отца.
И когда пришла моя очередь спасать его из бездны, я мог только стоять у обрыва и рыдать, ударяясь о камни, потому что не знал, как вытащить его оттуда.
- Как он может пренебрегать своими обязанностями? Своим долгом? – прошипел чей-то недовольный голос совсем рядом. Я застыл, как и Рик, превращаясь в каменную статую, и навострив уши. – Он потерял былую хватку из-за этой своей шлюхи. Эта сучка даже ребенка нормально выносить не смогла. И чего теперь устраивать из-за этого вселенский траур? Или он забыл, как пользоваться своим членом? Пусть заделает ей еще одного ребенка, или если нет желания самому трахать это бракованное тело, то пусть избавится от нее, и женится на нормальной девушке. Я изначально знал, что эта дура погубит нас.
Кто-то рядом фыркнул.
- Носится с ней, как с фарфоровой куклой. Она лишь никчемная женщина. Не более. Абсолютно бесполезная. Она не смогла стать ему достойной женой. Ребенка тоже не родила. Это карма, дружище. Сам Господь против, чтобы в жилах наследника клана и следующего Капо текла кровь грязных чужаков. Он слишком многое позволил своей шлюхе. И дела ей доверил, и свободу дал, а она то единственное, для чего она истинно была предназначена, не смогла выполнить. Он превращается в слабака. Такого же, каким стал его отец.
Сигарета была докурена. Окурки мы с Риком прижали носками ботинок, а потом он вздохнул и двинулся в ту сторону, откуда доносились голоса. Не успели мы зайти за поворот, как я схватил ублюдка Руджеро, а это был именно один из ублюдочных Капитанов, за челюсть, впечатывая его лицом в спину. Его спутник, грузный толстяк Амато, кинулся прочь, побелев от ужаса.
Рик направился следом.
- Тащи его в подвал, - велел я ему, получив в ответ короткий кивок. – Смотрю, ты совсем разучился правильно выбирать слова, ублюдок. Не волнуйся. Я отличный учитель. Я научу тебя следить за тем, что вылетает из твоего вонючего паршивого рта!
Подвал встретил нас холодной тишиной. Я втолкал Руджеро внутрь, лицо которого напоминало живое месиво. Вколачивая свой кулак в его омерзительную физиономию, я вспоминал рыдающую Чаки, и бил сильнее. За каждую ее слезу, за каждую унцию боли, что она испытала, потеряв сестру и ребенка в одночасье.
- Та шлюха, о которой ты говорил, - прошипел я, схватив щипцы и срывая с себя рубашку, оставаясь по пояс нагим. – Жена твоего Капо. Ты не имеешь права даже упоминать ее в своих разговорах, ублюдок. Ты не имеешь права даже думать о ней!
С особой ненавистью вырывая ему зубы один за другим, я с наслаждением вслушивался в его крики, купаясь в крови, что заливала мои руки. Демоны в такие моменты ликовал.
В такие моменты мы были единым целым.
- Как ты посмел вообще такое выкинуть? Ты, ублюдок, забыл, кто дал тебе все, что ты имеешь, – процедил Рик, присаживаясь рядом с Амато, с которого успел сдернуть одежду. Кровь заливалась тому в глотку, из-за чего он хрипел и кашлял ею, забрызгиваю свое никчемное тело, но Рик только усмехнулся. – Я выпотрошу тебя, не оставив ни единого целого кусочка, которое можно было бы захоронить. Такая тварь, как ты, этого не заслуживает!
Схватив Амато за подбородок, он сжал ему щеки, вынуждая высунуть язык. Пальцы Рика мгновенно схватились за жалкий отросток, дергая его на себя, и в следующий миг брат взмахнул ножом, отрезая мерзкую плоть и заставляя Амато завопить. Руджеро в моих руках забился в ужасе, но мгновенно замолк, стоило мне перевести на него взгляд.
- Не смотри на него, - велел я ему елейным голоском, усмехаясь и доставая скальпель. – Я заживо сдеру с тебя кожу. Видеть не могу твое омерзительное лицо, ублюдок!
С каждым его воплем, с каждым гребанным криком я чувствовал бьющееся фонтаном в груди наслаждение. Ненависть, хлеставшая через край, вываливалась из меня прямо наружу, выплескиваясь на Руджеро, боль которого постепенно достигала своего апогея. Ни единый мускул не дрогнул на моем лице при виде его молящего о пощаде лица. Милости просить следовало у Бога. Я же не отчитывался о своих поступках даже дьяволу.
Такие твари должны были умереть, и, если кто-то посмел бы сказать мне, что убивать солдат за оскорбление женщины – глупо, я готовился убить и его. Это было моим кредо.
***
Фредерика
Папа приехал за два дня до самого знаменательного, по его мнению, дня в году. Я ненавидела свое день рождение, и не следовало вдаваться никогда в подробности, почему. Этот день не был особенным для меня. Не был днем, которого я с самого раннего детства с нетерпением ждала. Я не любила получать подарки, поздравления. Я считала это оскорбительным, учитывая, что день моего рождения был проклятым днем.
День моего рождения был днем смерти мамы.
- Я постараюсь вернуться завтра, - проговорил папа, обнимая меня. Он хмурил брови, как делал это почти всегда, стоило его планам быть перечеркнутыми. Я закатила глаза.
- Нет никакого смысла спешить, папа, - заверила я его. – Я не праздную этот день, ты же знаешь.
Он вздохнул, но коротко кивнул.
- Я уже давно смирился с тем, что ты отвергаешь все мои попытки сделать твою жизнь ярче. Но даже, если ты и не празднуешь этот день, я все равно обязан быть в городе. У меня есть долг, который я не могу так просто нарушить.
Я взглянула на него пристально. Мне прекрасно было известно, о каком именно долге он говорит. В годовщину смерти мамы, папа всегда посещал кладбище, принося ей обожаемые ромашки. На многочисленных фотографиях, что были аккуратно сложены в металлическую коробку, которую он хранил в самом нижнем шкафу в своем кабинете, она всегда держала в руках ромашки. Она любила чай из ромашки, предпочитала цветочный орнамент в одежде, вплетала цветы в волосы, и, казалось, была такой же легкой и воздушной, какими являются эти цветы.
Я отдала бы все на свете за то, чтобы хоть раз увидеть ее вживую, но это было злой насмешкой судьбы: человек, больше всего на свете желающий увидеть ее, и являлся тем, кто отнял у нее жизнь.
- Я могу это сделать, - произнесла я тихо, заметив, как папа поправляет свои волосы, глядя в боковое зеркало.
Он недоуменно уставился на меня.
- О чем это ты?
Топчась на одном месте, я пыталась унять бешеное сердцебиение, и страх, что сковывал меня с головы до пят. Я не была там уже очень давно. С того самого дня, как бабушка оставила меня на кладбище одну.
- Я могу это сделать. Я могу посетить ее могилу. Ты будешь занят, так что, позволь мне помочь, - попросила я. Дыхание сбилось, пальцы запотели, голова начала кружиться, а тошнота – подкатывать к горлу. – Позволь мне это сделать, папа. Я думаю... я думаю, я должна. Я думаю, что готова.
Мысли об этом посещали меня на протяжении последних нескольких лет, но я не могла найти в себе достаточной уверенности в том, чтобы сделать это. Страх был и сейчас, но вместе с тем в душе теплилась некоторая надежда на то, что я смогу достойно это вынести. В конце концов, женщина, похороненная в Центральном кладбище Чикаго, не была мне чужой.
Она была моей матерью, что отдала жизнь, рожая меня, и это было мизерной благодарностью – навещать ее могилу хотя бы раз в год.
Папа пристально глядел мне в глаза – такие же зеленые, как и у меня. Некоторое время он молчал, пытаясь найти в моем взгляде то, что позволило бы ему сказать мне «нет», но он не нашел того, чего с таким упорством пытался отыскать. Нахмурив брови, он потер переносицу, тяжело вздыхая.
- Я не думаю, что это хорошая идея, - произнес он тихо.
Я коротко кивнула.
- Я не знаю, как все будет. Во всяком случае, я уже не маленький ребенок. Я смогу с этим справиться. Знаешь ли, я очень часто вижу мертвецов, папа. Тина от скуки порой даже считает морщины на лице усопшего. Я справлюсь. Во всяком случае, я никогда не узнаю, если не попытаюсь. Разве не этому ты учил меня?
Он горько усмехнулся, качая головой.
- Это урок, о котором я очень сожалел, Фредди. Ты восприняла его слишком близко к сердцу.
Я хмыкнула, разводя руками.
- Я твоя дочь, папа. Твоя кровь!
Она усмехнулся, погладив меня по голове.
- Я люблю тебя, ты ведь знаешь об этом?
Я коротко кивнула.
- И я люблю тебя, пап. Береги себя, и не забывай фотографировать. Хочу увидеть твои фотографии в дороге.
Он фыркнул.
- Я еду работать, а не отдыхать!
Мне оставалось только закатить глаза.
- У тебя на уме одна только работа, папа! Меня это совершенно не устраивает! Порой ты забываешь поесть, не говоря уже об отдыхе!
Папа улыбнулся, оставив мою реплику без ответа, и забрался в машину. Посмотрев на меня ласковым взглядом, он вздохнул, словно пытаясь не думать о чем-то. У меня оставалась ровно минута, чтобы спросить еще кое-что, хотя в этом вопросе я была уверена, что он категорически мне откажет. Тем не менее, он делал это из года в год. Он делал это ради мамы.
Я тоже могла сделать это ради нее. Воровка, укравшая у него все на свете, должна была сделать хотя бы это. Элементарная благодарность, не говоря уже обо всем остальном.
Машина взревела. Опомнившись, я схватилась за опущенное стекло. Папа недоуменно взглянул на меня, и я спросила на одном дыхании:
- Что насчет другой части? – он выгнул бровь, не понимая, о чем речь. Я сглотнула, стараясь успокоить испуганно забившееся сердце. – Я бы хотела навестить бабушку.
Эти слова дались мне неимоверно тяжело, но и казалось, что, сказав их, я скинула с плеч огромный груз.
Папа отключил мотор машины и вцепился в руль обоими руками, сверля дорогу перед собой напряженным взглядом. На меня он не смотрел.
- Папа, - позвала я, ожидая его ответа.
Ответ последовал незамедлительно.
- Нет!
Я сглотнула, коротко кивая головой. Что же, я ожидала этого. Он даже выскочил из машины.
- Я думаю, это будет правильным, - проговорила я спустя какое-то время. Папа покачал головой.
- Ты не будешь этого делать!
Я вздохнула, стараясь успокоиться. Я должна была рано или поздно сделать это. Я должна была перевернуть эту страницу, чтобы понять, чего я хочу теперь, находя на перепутье. В моем сердце бушевало пламя, готовое вот-вот сжечь меня дотла, но чувство вины все еще грузом висело надо мной, грозясь задавить меня своей тяжестью. Много лет прошло, и я была уверена, что справлюсь с этим.
Я должна была справиться, чтобы ответить на вопросы, которые терзали меня с тех самых пор, как я отпустила руку АрДжея в то утро, когда покидала его дом.
Я должна была сделать это хотя бы ради тех слов, что услышала той ночью от него. Ради справедливости. Ради него. Ради себя.
Ради нас.
- Папа, - предприняла я еще одну попытку.
Выражение его лица стало раздраженным.
- Я не буду повторяться дважды, Фредерика. Ты не будешь навещать эту старуху.
Я нахмурилась.
- Она моя бабушка!
Он фыркнул.
- Эта старуха виновна во всем, что сейчас с нами происходит. Что происходит с тобой. Если бы не она, я бы не потерял единственную дочь. Возможно, у тебя уже была бы семья. Муж, дети. Все, чего пожелает твоя добрая душа, а не четыре стены и одиночество, что никак не сможет скрасить твои последние дни.
Я тяжело вздохнула, опуская голову. Сердито нахмурив брови, я обратилась к нему.
- Не ты ли каждый год посещаешь больницу в день смерти мамы?
Папа вспыхнул.
- Я делаю это в память о ней! Я бы избавился от этой мерзкой старухи в тот же день, как она оставила тебя на кладбище одну, только вот я слишком сильно любил твою мать, чтобы так жестоко обойтись с ней, хотя она заслуживает в сто крат больше того, что имеет. Но я пощадил ее ради мамы! Только ради Донателлы, в память о том, как она любила ее. Иначе, будь я проклят, я бы не задумываясь избавился от того, что приносило тебе столько страданий.
Я хмыкнула.
- Я тоже хочу сделать это в память о маме. И я уже не маленькая девочка, папа. Я не боюсь ее. Тем более, я слышала твой последний разговор с Санни. Я знаю, что ее здоровье улучшаются.
Папа жестко усмехнулся.
- Они накачивают ее транквилизаторами, из-за чего она начинает напоминать овощь или же слишком буйную старуху. Во всяком случае, я не хочу об этом говорить. Ты не поедешь туда, тем более одна. Точка.
Я фыркнула.
- Восклицательный знак!
Он закатил глаза.
- Ты должна мне пообещать, что не будешь делать этого, - потребовал он. – Я никуда не поеду, если не буду в этом уверен.
Внутри все похолодело.
- Папа...
- Фредерика, пообещай мне! Это не то, в чем я могу пойти на уступку. Сумасшествие этой старухи стоило мне моего ребенка. Я не позволю тебе с ней встречаться. Я не могу дождаться ее смерти, чтобы освободиться от нее. Чтобы мы все освободились.
Его слова звучали злыми и болезненными, но он настаивал на своем, и что-то нашептывало мне прислушаться к нему. Однако, другая моя сторона призывала к тому, чтобы взглянуть страхам в лицо. Только так я могла понять, что именно я чувствую теперь относительно смерти мамы – правда ли я обвиняю себя, или я смогла себя простить? Простили ли меня другие?
Простила ли меня бабушка за то, что я отобрала у нее единственного и любимого ребенка, оставив одну в этом бренном, жестоком мире?
- Фредерика ...
Я тяжело вздохнула, опуская голову.
- Хорошо, - сказала я ему, глядя себе в ноги и носком туфли пытаясь вырыть камешек из рыхлой земли. Мои руки были скрещены за спиной, как и пальцы – привычка из далекого детства, когда мне так или иначе приходилось врать папе.
- Посмотри мне в глаза, - потребовал папа, скрестив руки на груди.
Оставалось лишь закатить глаза и сделать то, как он велит.
- Доволен? – пропыхтела я сердито, хмуря брови и сжимая губы в тонкую линию. Папа хмыкнул.
- Более чем, дорогая, - произнес он с улыбкой, хоть она и мало касалась его глаз. Поцеловав меня в лоб на прощанье, он вдруг сунул мне в руку коробку.
Я удивленно взглянула на нее.
- Что это такое?
Он неуверенно почесал затылок, отводя взгляд.
- Я подумал... я подумал... может ты хотела бы... она его очень любила. Она любила это платье.
Я застыла на месте с коробкой в руках. Дрожащими пальцами вцепившись в крышку, я осторожно приподняла ее и ахнула. Глаза защипало, пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не разрыдаться от того, какие сильные эмоции это у меня вызвало.
- Папа...
Он усмехнулся.
- Подарки не дарят до праздника, но я тут кое-что привез тебе. Я думаю, оно подойдет тебе, Фредди. Ты знаешь, что я раздал все мамины вещи бездомным, потому что она бы не одобрила, если бы я оплакивал ее до конца жизни, используя это, но платье ... это платье... она была в нем в тот день, когда мы познакомились. Она хранила его, надеясь, что однажды, если у нас будет дочка, то она сможет отдать его ей.
Платье было шелковистым, желтого цвета, переливающееся и такое прекрасное, что от него невозможно было оторвать взгляд. Взглянув на папу мокрыми глазами, я прошептала:
- Я не могу носить платья. Ты же знаешь.
Он усмехнулся, коротко кивая.
- Знаю, милая, как бы больно мне от этого не было. Я просто ... просто надеюсь, что однажды найдется человек, для которого ты захочешь его примерить. Пусть даже и на короткое мгновение.
Его слова заставили мои щеки запылать алым румянцем, и мне сразу вспомнилось красивое, благородное лицо АрДжея. Я вдруг подумала о том, как бы он отреагировал, если бы я примерила его. Понравилось бы ему? Находит ли он меня все еще привлекательной, даже в двадцать семь, когда его окружают молодые и красивые девушки, куда более высокого статуса, чем стареющая монахиня?
И все же, мысли подобного рода казались мне крайне лицемерными, учитывая, что я не имела права думать о таким вещах. Я не имела права давать АрДжею надежду, если не готова была давать ее. Если я вообще не была готова.
Но при одном взгляде на него все внутри меня умирало и возрождалось в одночасье. Я думала о нем сутки напролет. Я засыпала мыслями о том, чем он занят, и о чем он думает. Он занимал каждый дюйм моего разума, и страшно было подумать о том, успел ли он уже монополизировать мое сердце или нет?
- Я люблю тебя, папа.
Он улыбнулся, целуя меня в лоб.
- И я люблю тебя, моя дорогая!
Глядя, как его машина скрывается за поворотом, я думала о том, что нарушу свое слово. Мне следовало вырваться из этого капкана, и никто не смог бы сделать это, кроме меня.
Мне надо было увидеть бабушку, чтобы понять, ради чего я живу и жила последние десять лет.
***
Утром двенадцатого апреля я взяла в руки аккуратный, красивый букет из ромашек – цветы были куплены в цветочном магазине, но собрала я его сама, вспоминая дни, когда делала открытки для мамы, чтобы подарить на праздники в честь матерей, но дарить было некому. Они все еще лежали в старой музыкальной шкатулке дома, навсегда сохраняя в себе мою тоску и слезы, что пачкали бумагу, пока я писала свои пожелания.
Кладбище находилось в часе езды от церкви, а пешком это заняло бы еще больше времени, так что я решила доехать на метро. Высадившись на ближайшее станции, я покрепче перехватила руками букет, направляясь туда, где в последний раз была много-много лет назад. Пасмурное небо хмурилось все сильнее и сильнее, грозился полить дождь. У меня складывалось такое впечатление, словно даже погода разделяет мое угрюмое настроение.
Кладбище встретило меня тишиной. Это место все еще было таким же зловещим, каким я его помнила. Слыша, как быстро и испуганно бьется сердце, я все же пошла вперед, проклиная себя за трусость. Нельзя было всю жизнь жить в футляре. Надо было что-то делать.
Ради нас.
Серая, тусклая атмосфера, влажность и мрачность – все эти факторы склоняли к тому, чтобы поскорее уйти. Я двигалась в абсолютно точном направлении, прекрасно зная и это место, и тропинку, что вела к маминой могиле. Холодные каменные плиты молча взирали на меня, заброшенные и не ухоженные. Забытые лица, забытые люди.
Мамину же могилу легко было найти. Это место помнили все. Санни всякий раз посещал кладбище, стоило ему приехать в город. Папа следил за всеми нюансами. Тетя Нэл. И даже Эстер, которая теперь жила в другом городе, готовясь вот-вот родить ребенка, приходила сюда куда чаще, чем я.
Родная дочь Донателлы Бианчи была здесь лишь несколько раз.
На холодном серой плите были красивым шрифтом выведены основные факты: кто покоится, когда умер. Я остановилась в нескольких шагах от могилы, не в силах заставить свои одеревеневшие ноги двигаться дальше. Они отказывались слушать меня. Вспомнился холод того дня, вспомнились слезы и рыдания, и никто, никто меня не успокоил. Никто не освободил меня от мучений.
Никто не остановил меня от того, чтобы ненавидеть себя. Все началось здесь.
Осторожно подойдя к плите, я вздохнула полной грудью, вчитываясь в знакомое имя. Что-то внутри затрепетало – не то стыд, не то страх, а может и вообще что-то другое.
- Мама, - вырвался изо рта задушенный шепот, прорезая холодную, мертвенную тишину внутри. Комично. Мертвецы окружали меня с четырех сторон.
Положив цветы на плиту, я присела на корточки, оглаживая мрамор ладонью. Глаза расширились от удивления.
Плита была теплой.
- Здравствуй, мама, - прошептала я, глотая слезы, что поступили к глазам. – Прости, что я так давно не приходила. Прости.
Слова застряли где-то в горле, хотя, засыпая прошлой ночью, я репетировала то, что я скажу, когда приду сюда. Тем не менее, все выветрилось из головы, и осталась только я, тишина и холод – больше ничего. Сплошное одиночество.
- Я пришла ... пришла, чтобы увидеть тебя, - произнесла я тихо, смахивая слезы. Монашеская роба спасала от пронизывающего ветра. – Мне уже двадцать семь. Сегодня двадцать восемь.
Этот ненавистный день был просто невыносим. Я ненавидела его всеми фибрами души, из-за чего даже трудно было подобрать слова, чтобы выразить это. Лишь пожав плечами, я сказала:
- Я ... так много хотела сказать, но сейчас не могу. Будто язык проглотила.
Нелепость ситуации и моего глупого молчания воистину поражала.
- Мне жаль, - прошептала я. Погладив теплую плиту и поражаясь этому феномену, я, глубоко вздохнув, на одном дыхании выпалила: - Мне жаль, что все так получилось. Я очень скучала по тебе все эти годы. Мне безумно тебя не хватало. До сих пор не хватает. Не было и дня в моей жизни, чтобы я не думала о тебе, мама. Мне так тебя не хватало. Мне так не хватало разговоров с матерью. Твоих советов. Никто не смог мне дать материнскую любовь. Никто не смог стать тебе заменой, мама. И мне так жаль. Так жаль, что я стала причиной твоего столь раннего ухода. У тебя впереди была целая жизнь, которая стояла у тебя перед глазами, а потом в одно мгновение все оборвалось, и все из-за меня. Мне жаль. Мне очень жаль. Правда, жаль.
Слезы вывались из глаз, потому что сдерживаться больше не было никаких сил. Я всхлипывала, хрипы пугали, и оседая на колени, я чувствовала, что стоять нечто тяжелое, что все эти года было на моих плечах, ослабевает, тем самым и преуменьшая давление и нагрузку.
- Знаешь, я всю жизнь винила себя в твоей смерти, - прохрипела я, прикладываясь лбом к теплой плите. – Всю жизнь люди смотрели на меня с жалостью. Они все шептались о том, какая я несчастная, как мне не повезло. Я не могла так больше жить, и я сбежала мама. А потом пришел он, и преследовал меня до тех пор, пока не свел с ума. Я на перепутье, мама. Я не знаю, где я. И я не знаю, что делать. Мне страшно. Мне страшно, и грустно, и больно от того, что тебя нет рядом, чтобы я могла обнять тебя и попросить твоего совета. Я одна, и никого вокруг, чтобы сказать мне, что мне нужно делать. В каком направлении двигаться дальше. И стоит ли вообще двигаться дальше.
***
Мокрые дорожки от слезы стягивали кожу. Мое сердце бешено колотилось в груди, автобус двигался крайне медленно, и я молилась, чтобы он двигался еще медленнее, потому что надвигался кошмар и мой самый ужасающий страх, лицом к лицу, с которым я хотела встретиться. Я хотела переступить через ту себя, что застряла в сознании маленькой девочки, оставленной на кладбище и обвиненной в убийстве собственной матери.
Я хотела сказать бабушке, что я делаю все, что в моих силах, чтобы искупить свою вину.
Психиатрическая больница имени Святого Павла находилась на окраине города. Это заняло некоторое время, чтобы добраться до пункта назначения, но в этот раз не было никакой спешки. Наоборот. Момент оттягивался настолько, насколько это было возможно. Серое минималистическое здание, пугающее своей мрачностью, убедило меня в том, что не следовало сюда бежать.
Отсюда следовало уносить ноги. Но мои тащили меня лишь вперед.
Люди в белых халатах косились на меня подозрительно. Крепко сжимая в руках маленькую сумочку, я двигалась вперед на негнущихся ногах, стараясь успокоиться и взять себя в руки. Это было моим собственным решением – взвешенным и обдуманным. Это был тот этап жизни, который заставил меня закрыться в себе, и если была возможность выбраться из кошмара, что из раза в раз повторялся, то вот он выход, и действовать или нет, оставалось решать только мне.
Белые стены пугали. На ресепшене сидела женщина средних лет, что-то активно печатая. Заметив мое приближение, она скептично оглядела меня с головы до пят, отрываясь от своей работы. Я приветливо улыбнулась, хотя это больше походило на нервную усмешку.
- Добрый день, - поприветствовала я ее. – Меня зовут Фредерика Бианчи. Я дочь Энцо Бианчи. У него сегодня была назначена встреча с пациенткой. Он не сможет подойти, поэтому вместо него пришла я.
Женщина хмыкнула, цокнув языком.
- Ждите здесь, - произнесла она спустя несколько секунд, пока сканировала меня своим хмурым взглядом.
Сидя в окружении невыносимо белых стен, с четырёх сторон окруженная серостью и безликостью, вдыхая терпкий запах медикаментов, я грозилась сойти с ума от страха, напряжения и еще целого шквала эмоций, которым даже нельзя было дать названия. Вгрызаясь в ногти, я старалась успокоиться, но и это было бесполезным занятием. Когда женщина вернулась с двумя докторами, которые равнодушно поприветствовала меня, пришло время идти.
Длинный серый коридор показался мне дорогой в Ад.
***
Стоило ей зайти, как я застыла. Она исхудала до безобразия – одна кожа и кости, кости, кости. Ужасно выпирающие, пугая взор. Седые волосы были стянуты в тугой жгут. Бабушка удивленно застыла, несколько расфокусированным взглядом смотря прямо на меня. Я приподнялась с места, вцепляясь в подол своего монашеского платья, чувствуя, как безбожно бледнею от страха.
Я ее боялась.
Я ее жутко боялась.
Но привычно оскала и ненавистной улыбки не последовало. Бабушка вдруг улыбнулась. Медсестра, что помогала ей идти, отпустила ее, когда та отмахнулась от руки и трости. Белоснежная сорочка свободно развевалась на ветру при каждом ее шаге. Я испуганно и напряженно следила за каждым ее действием, думая о том, смогу ли я сбежать.
Два доктора, застывших у двери, уверяли, что да.
- Я ...
Не успела я и слова добавить, как замолчала, стоило костлявым, худым, морщинистым пальцам потянуться к моему лицу. Первым желанием было отшатнуться, пугливо прикрывшись. Но взгляд бабушки был полон любви, полон тоски и той безразмерной боли, что всегда присутствовала там с тех самых пор, как не стало ее любимой дочери. На многочисленных детских касетах можно было видеть, как она счастлива подле своего ребенка. Как она счастлива видеть ее счастливой.
А потом ее ребенка безжалостно у нее отобрали – неожиданно и внезапно, оторвав сердце, что билось ради нее.
- Донателла? – прошептала она, коснувшись моего лица кончиками пальцев. Они были холодными. По морщинистому лицу катились слезы, заставляя ее всхлипывать, но неверяще ощупывать мое лицо. Ужас снова сковал меня с головы до пят, как и тогда, на кладбище, когда я будучи ребенком, все пыталась дозваться до нее и просила прощение.
- Я ...
Сказать было нечего. Что я хотела сказать ей, когда шла сюда? Что мне жаль? Что я пытаюсь искупить этот грех? Что я пытаюсь вымолить прощение у Бога за то, что отняла у нее дочь? Я не знала.
Ничего не знала.
- Донателла, - шептала бабушка, все еще благоговейно ощупывая мое лицо. Она вдруг резко подалась вперед, обнимая меня и прижимая к груди. Я застыла, не зная, куда деть себя и свои руки, застигнутая врасплох, шокированная и все равно испуганная. Бабушка видела перед собой не Фредерику.
Она видела маму.
И одному Господу известно, как она отреагирует, если узнает, что это я.
- Донателла, - всхлипнула она мне в ухо, заливая слезами плечами и шею. – Моя доченька. Девочка моя. Я так скучала по тебе. Я так по тебе скучала. Я каждый день молилась Господу, чтобы увидеть тебя, моя Донателла.
Она шептала слова, чередуя их с поцелуями в щеки, лоб, руки, прижимаясь ко мне. Внутри все покрывалось корочкой льда. Что-то глубоко изнутри вопило бежать, но я застыла на ровном месте, не в силах двинуться.
- Моя Донателла, - прошептала бабушка с улыбкой. – И дня не прошло после твоей смерти, чтобы я не думала о тебе. Я знала, что этот мерзавец соврал, сказав, что ты умерла. Я знала, что однажды ты придешь за мной. Что ты жива, доченька моя. Он поместил в тебя то исчадье ада, которое и погубило тебя, но я не верю, не верю, не верю. Мой ангел. Ты нашла меня, мой ангел. Моя красавица.
Слезы катились вниз по моим щекам, и она стирала их, выглядя такой ласковой и нежной, какой я не видела ее никогда за все те годы, что она была рядом. Но вдруг ее руки замерли на уровне моих глаз. Она умолкла, подозрительно прищурившись, а потом ее пальцы начали надавливать на мои виски причиняя боль. Я отшатнулась, пытаясь уберечь себя.
- Я знаю эти глаза, - прошептала она, и ее голос мгновенно изменился. Она сжала руки в кулаки, глядя на меня с бешеной ненавистью, пугая и заставляя испуганно схватиться за спинку стула. – Ах ты дрянь!
Она налетела совершенно неожиданно, едва ли не сбивая с меня ног. Пылая ненавистью, она пыталась накинуться на меня, протгивая руки к горлу – чтобы задушить. Медсестра и доктора схватили ее пытаясь скрутить.
- Исчадье Ада! Мерзкая тварь! Убийца! Убийца! Ты сделала со всеми нами это! Ты уничтожила нас! Ты убила нас! Донателлу! Меня! Всех нас! Будь проклята! Будь проклята!
Ее вывели, всадив ей успокоительное, но даже оседая на пол и прикрывая роот ладонью от ужаса всего происходящего, я думала о том, что моя наивность в итоге и привела к этой фатальной ошибке, от которой так пытался уберечь меня папа.
Бабушка и правда помутилась рассудком.
Виной тому была я.
***
Я не помнила своего возвращения в церковь. Все перед глазами плыло, голова кружилась просто невыносимо, из-за чего весь мир перед глазами ходил ходуном. Все казалось мне таким лишним, все казалось таким ненужным. Я хотела закрыться от всего мира в своей маленькой комнате и молить Господа о том, чтобы он избавил меня от всех этих угрызений совести, от мыслей, что сжирали меня изнутри.
Я сходила с ума. Возможно, генетика взяла свое, и скоро я составлю бабушке компанию, не позволяя ей одной нести это тяжелое бремя.
У церкви стояла машина. Я невидящим взглядом шла вперед, искренне не желая видеть того, кто вышел из нее мне навстречу. На лице АрДжея сияла улыбка. Он что-то держал в руках, и стоило ему заметить мое приближение, как он выкрикнул мое имя, направившись к мою сторону. Я остановилась на месте, глубоко дыша, стараясь помнить, что мне нужно дышать, чтобы жить.
Дышать.
Дышать.
Дышать не получалось.
Остановившись в двух шагах от меня, АрДжей встревожено осмотрел меня с головы до пят.
- Фредерика? Что-то случилось?
Я опустила голову, сжимая руки в кулаки.
- Уходи! – велела я ему. Я не хотела видеть его в эту секунду. Только не его. Он склонял чашу весов моей добродетели в свою сторону. Я пришла к эту церковь за прощением, а он бессовестно отвлекал меня от поиска моего предназначения.
Он заставлял меня думать о другом.
О постороннем.
О себе.
- Фредерика!
Я оттолкнула протянутую руку.
- Уходи! – взмолилась я, глядя на него со слезами на глаза. Черные бездонные омуты АрДжея расширились, он сделал шаг ко мне, протягивая руку вновь, но я вся сжалась, всхлипнув. – Пожалуйста, оставь меня сейчас одну. Я хочу ... хочу побыть одна. Уходи. Уходи, прошу тебя!
Я хотела прогнать его, но мое глупое сердце не позволило мне этого сделать. Огибая его со стороны, я побежала в церковь, с грохотом прикрывая врата, и стоило мне оказаться у алтаря, как я упала на колени, позволяя себе зарыдать.
Зря я это сделала. Зря я пошла туда. Мое сердце только начинало находить покой, а разум очищался от ненависти к собственной персоне, постепенно уступая место миыслям об АрДжее, но теперь внутри была только пустота. Пустота и ничего более.
Церковь не стала для меня спасением. В эту самую секунду я поняла, что она никогда ею не была.
Она была тюрьмой, в которой я отбывала свое наказание. Я убила свою мать. Я свела свою бабушку с ума.
Так и нашел меня отец Алессандро – захлебывающуюся в слезах и бьющуюся в истерике. Он что-то шептал мне на ухо, обнимая и прижимая к себе, и я цеплялась за него, отчаянно стараясь выплыть из самого глубоко озера, наполненного моими слезами, но я не слышала его. Было больно. За собственную ненависть. За чужую.
А еще за то, что все было так сложно.