Глава 7
АрДжей
Физические нагрузки отлично отвлекали. Из-за них тело приятно ныло от боли, заставляя обращать внимание на что-то другое, кроме назойливых мыслей, упрямо лезущих в голову. Как правило, я частенько уходил в тренировки с головой, надеясь очистить разум, и этот случай не был исключением. Понятия не имея, сколько времени прошло, я продолжал упорно изводить себя и свое тело, ощущая, как сладкая боль разливается по мышцам из-за длительных физических упражнений. Подтягиваясь на одной руке, я чувствовал, как пот градом льется вниз по моему лице, а спина была подобно гребанному водопаду. Тем не менее, мой разум отчаянно возвращался к тому чертовому дню, к проклятой Фредерике, что забрала у меня всякий покой, сведя меня с ума.
В этот раз даже тренировки не могли отвлечь меня. Если бы только в день нашего знакомства я предполагал, что эта девушка станет моим наваждением, я бы прочь бежал от дома Энцо, не оглядываясь ни на мгновение.
Боли и так в моей жизни было предостаточно. Фредерика хоть и была той, что могла эту боль умолить, в последнее время она являлась причиной того, кто в моей груди не переставая ныло, из-за чего было невыносимо паршиво.
Мне хотелось забить себя до смерти собственными руками из-за глупого, такого жалкого поступка, который я совершил. Дело было даже не в девчонке, а в том, что я выставил себя в роли некоего помешанного, который до сих пор не мог ее забыть. Я бы не удивился, если бы узнал, что она так и думала. По иному интерпретировать мое сумасшествие было крайне сложно, и что самое ужасное – в этом была доля правды.
Анализируя собственные действия в тот злополучный день, я пришел к выводу, что понятия не имел, какого хрена со мной случилось. Хотя, смутные подозрения у меня все же имелись. Вид Фредерики в монашеской рясе в очередной раз привел меня в бешенство. Я глядел на эту девушку, и осознание того, что она никогда не будет принадлежать мне из-за некой глупой бредятины в ее голове, разбудила моего демона, которому было все равно на ее мнение и на ее желания. Я смотрел в мягкие, зеленые глаза Фредерики, искренне желая найти там сожаление о содеянном – об ее уходе в монастырь - но не нашел того, чего безумно хотел отыскать. Она не жалела ни о чем и ни о ком, кого оставила позади. Ее не тяготило абсолютно ничего: ни раненный брат, которому она не могла оказать должного внимания из-за монастыря, ни отец, чувства которого ее мало волновали.
Мне вспомнился Энцо, и я тяжело вздохнул, напрягаясь и принимаясь подтягиваться еще усерднее. Казалось, он поседел за все то время, как Сантино находился в больнице, и глядя в его посеревшее, безразличное лицо, складывалось впечатление, что он уже давно не тот, кем был когда-то. Странно было наблюдать в нем подобные изменения, а главное – горько.
Отрицать вклада Фредерики было невозможно, и что меня раздражало больше всего – ее абсолютно равнодушие. Она видела состояние своего отца, и я был абсолютно уверен в том, что ее это заботило, но она все еще ничего не предпринимала, искренне уповая ... на кого?
Бога, брата или провидение?
Я понятия не имел, и меня, в очередной раз, это безумно злило. Раздражал до безумия ее упрямый взгляд, а вызов, что читался в каждом ее жесте – выводил меня из себя. Она смотрела на меня снизу вверх, и этот оценивающий взгляд пробуждал во мне зверя. Приятно было, наконец, осознавать, что это мерзкое снисхождение, всегда плескающееся в ее глазах, исчезло, уступая место полному осознанию и принятию.
Она, в конце концов, увидела перед собой не мальчика, которого так упорно отталкивала, а мужчину, и, к моему огромному сожалению, этот мужчина ее пугал. Я видел это в глубине ее зеленых глаз, и чувствовал себя еще паршивее от осознания того, что мерзкая сущность отца проскальзывала наружу. Он все еще преследовал меня в кошмарах, и я до сих пор был вынужден наблюдать отголоски его существования во всем, что меня окружало: в собственной внешности, в страдающей матери, в молчаливом брате. Как бы я не пытался, я не знал, как его уничтожить, и Фредерика когда-то была единственным якорем, удерживающим меня от окончательной капитуляции перед этим кошмаром, и я безумно хотел вернуть это чувство.
Я желал того, что ощущал три года назад – простого успокоения, которое можно было найти только в ее присутствии.
От мыслей о Фредерике меня отвлекла бутылка воды, больно ударившаяся о затылок. Я резко выпустил поручень, приземляясь на ноги и потирая болезненно ноющий участок, оборачиваясь к двум спаррингующимся – уже нет – идиотам.
- Какого хрена ты вытворяешь? – прошипел я, глядя в ухмыляющееся лицо Леонаса.
Тот остановился, и Рикардо, воспользовавшись моментом, ударил его прямо в челюсть, заставляя блондинистую голову дернуться в сторону. Белобрысый не стушевался. Мгновенно отбил выпад в свою сторону и заехал Рику ногой прямо по грудной клетке, отбрасывая назад.
- Опять хандришь по своей монашке?
Я закатил глаза, показывая ему средний палец. Сорвав крышку, я приложился к бутылке, жадно отхлебывая живительной влаги. Оставшуюся воду я вылил на свое лицо, стараясь освежить свои заплывшие мысли.
Неожиданно я заметил, что Рик и Леонас остановились. Ехидно глядя на меня, они выглядели так, словно наблюдали за чертовым ток-шоу, в котором мне была отведена главная роль.
- Все в прошлом, - проговорил я, стараясь придать голову больше равнодушия. В душе все плясало от перевозбуждения, но я старался уверить их в этих словах, помимо этого, отчаянно желая и самому в них поверить.
Говорят, что любая ложь перестает ею быть, когда ты начинаешь в нее искренне верить. Я и правда искренне хотел верить, что Фредерика Бианчи осталась в прошлом. С того злополучного утра прошло немало времени, и я ненавидел возвращаться к тем воспоминаниям. Мне все еще было горько от мысли, что то, чего я хотел с таким неистовством, не могло мне принадлежать, но я больше не хотел и не мог делать женщину центром своего мира.
Теперь я был более, чем просто АрДжей. У меня были обязательства перед моим кланом, семьей и близкими. Я не мог ставить под риск все, что у меня было, только из-за глупой одержимости странным фантомным чувством, которое ярко горело в груди.
Хотелось верить, что однажды оно исчезнет.
- Что – в прошлом? – насмешливо поинтересовался Леонас, подхватывая бутылку воды с земли. Он отошел от Рика и привалился к каменной стене, позволяя своему телу несколько остыть.
Я фыркнул.
- Фредерика в прошлом.
Леонас выгнул бровь.
- Ты уверен?
Я вздохнул, вновь показывая ему средний палец. Подойдя ближе, я встал рядом с ним.
- Хватит пытаться лезть мне в душу, мудила. Раз сказал все в прошлом, значит в прошлом. Я не хренова пятиклассница, что не может вынести отказа своего воображаемого бойфренда.
Возникший прямо передо мной Рикардо усмехнулся.
- Ну, ты не далеко ушел от описанного образа.
Иногда они безумно раздражали.
- Закроем тему, - раздраженно кинул я, поворачивая голову и пристально глядя на Леонаса. Тот цокнул языком, но развел руками, принимая мои условия. – Что с Кларком?
Выражение его лица сделалось ехидным, и жутко злорадным. Он посмотрел на меня с яркой, лучезарной улыбкой, которую обычно демонстрировал окружающим.
Как правило, она не сулила ничего хорошего.
Леонас нарочито горестно вздохнул, откидывая прочь пустую бутылку воды, а потом отошел от стены, двигая плечами и разминая мышцы.
- Дело в шляпе. Я решил, что буду делать с Кларком.
Его слова заставили меня хищно ухмыльнуться. Приятное покалывание охватило кончики моих пальцев.
- Мы, наконец, убьем этого ублюдка?
Леонас посмотрел на меня с ехидной улыбкой, но я честно считал, что Кларк, чертов кусок дерьма не хуже моего ублюдочного отца, достоин ничего иного, кроме как смерти, и никто не смог бы переубедить меня в этом. Белобрысый, однако, хмыкнул, но отрицательно качнул головой, заставляя меня нахмуриться.
- Нет, все куда более драматично, хотя твой вариант, безусловно, один из самых привлекательных.
Я фыркнул.
- Тогда что нам мешает воплотить его в жизнь?
Он пожал плечами.
- Не уверен, что моя будущая жена оценит столь щедрый подарок. Хотя, каюсь, я уверен, она будет в восторге.
Мои брови взлетели вверх.
- Чего?
Леонас вздохнул, глядя на нас с Риком с улыбкой. Потом он хищно усмехнулся, разводя руками.
- Я женюсь на его дочери.
По выражению лица Рика было ясно, что он не в меньшем шоке, чем я, который пребывал в некоем вакууме, из которого наблюдал за нами со стороны. Я несколько раз прикрыл и открыл глаза, пытаясь понять всю суть сказанных белобрысым слов.
Леонас Кавалларо, самый свободолюбивый мужчина, которого я только знал, предпочитающий временные интрижки и отчаянно ненавидящий все, что, по его мнению, связано с каким-либо гнусным розовым романтиком, уверенно и вполне себе серьезно заявлял, что женится.
Я посмотрел на брата.
- Ты тоже это слышал?
Тот кивнул. Он подошел к Леонасу, протягивая руку и самыми кончиками пальцев прикасаясь к его бледной щеке. Тот раздраженно откинул руку Рикардо прочь.
- Он не бредит, - тихо сказал брат. – Вроде жара тоже нет. Может, я слишком сильно ударил его, из-за чего кровь прилила к мозгу?
Леонас закатил глаза.
- У тебя все еще недостаточно сил, чтобы вырубить меня с одного удара, кретин, так что переставай нести чушь. Я адекватен, и не понимаю вашей реакции. Это должно было когда-нибудь случится, и опять же, наконец, случилось, но, что хорошо – на моих условиях. Отец настаивает на том, что связь с этим куском дерьма играет нам на руку, и я не могу пойти против его слова. Война с политиком сейчас не к месту. У нас нет на нее времени. Я женюсь на дочери Кларка, успокою этого истеричного подонка. Тем более, я не могу всю жизнь ходить холостым, а дочь Кларка не самый худший вариант.
В словах Леонаса была логика, но я все еще не мог представить этого мудака женатиком. Более того, я не мог представить себе женщину, которая вынесла бы его ужасный характер. Тем не менее, в эту самую секунду мне вдруг вспомнились две блондинки, сидящие подле жены Кларка, и я удивленно вскинул голову, глядя на Леонаса вопросительно.
- У него ведь их две, не так ли? На которой из его дочерей ты собрался жениться?
Выражение лица Леонаса стало хищным. Он вздохнул, растягивая насмешливо губы, и я внезапно вспомнил еще кое-что, чему мы стали свидетелями в тот день.
Рикардо озвучил мои мысли.
- Эта та дамочка с сигаретой?
Белобрысый улыбнулся.
- Ее зовут Шарлотта.
Я выпучил глаза. Дела и правда обстояли серьезнее некуда, раз Леонас запомнил даже имя. Обычно, он не помнил имен женщин, которые покидали его постель раньше, чем он отдохнет после секса.
- Дружище, ты настаиваешь на том, что это решит наши проблемы, но девчонка выглядит так, словно является олицетворением этого слова. Судя по тому, что мы видели – это ходячая катастрофа, Леонас. Она сведет тебя с ума, а потом сделает самое невинное лицо и начнет все отрицать, но в ее глазах не будет ни капли сожаления. Нам не нужны проблемы, но она выглядит так, словно создаст их нам.
Мои слова не возымели на Леонаса никакого эффекта. Я знала этого идиота с детства, и я также прекрасно был знаком с его рисковой натурой.
Рикардо, переводящий взгляд с меня на белобрысого, неожиданно предложил альтернативу.
- Почему ты не выбрал ее сестру?
Я щелкнул пальцами, словно мне на голову свалилось яблоко Ньютона.
- Вот именно. Я помню эту девчушку. Милая, тихая, слова без твоего разрешения не скажет. Почему ты тебе не подумать об этом? Я считаю, что если ты выберешь себе адекватного близнеца ненормальной дочери Кларка, то сохранишь себе рассудок, Леонас. Тебе и так хватает проблем с Братвой и Капитанами.
Леонас фыркнул, глядя на меня насмешливо.
- Но я не хочу ее сестру, - ответил он просто, словно объяснял мне, глупцу, элементарное, засовывая руки в карманы спортивных шорт. – Я хочу ее.
Что же, я ожидал подобного ответа. Оценив ситуацию еще раз, я понял одну вещь: девчонка была горяча, как огонь, как блондинистый ублюдок обожал игры с пламенем. Леонас в очередной раз доказал всю свою безбашенность, огорошив нас подобной новостью.
Я вздохнул, глядя в его лицо, но потом подошел ближе, кладя руку на обнаженное плечо.
- В таких случаях принято поздравлять, но я могу только пожалеть тебя, дружище. Жизнь обещает стать еще насыщенней!
Леонас расхохотался, откидывая мою руку и вставая в стойку.
- Хватит бесполезно трепать языком. Я приручу эту девчонку, так что у тебя нет необходимости беспокоиться за сохранность моей жизни. А теперь заткнись и давай устроим спарринг. Ты выглядишь, как тухлая рыбешка. Если позволю тебе и дальше впадать в уныние из-за твоей монашке, скоро ты превратишься в чертово розовое пони, пускающее слезу от малейшей банальной хрени...
Он заткнулся, стоило мне нанести первый удар.
И хоть мы хохотали, а я все же стал жертвой подсечки, подобное нисколько меня не смутило. Леонас был сильнейшим противником, которого только можно представить, и проиграть ему было не стыдно. В этом всецело была моя вина, и совсем чуточку – Фредерики. Я думал о сказанных блондином словах, и понимал, что подобное ждет однажды и меня.
Только вот я по-прежнему не мог представить подле себя никого, кроме Фредерики. Если и существовала на свете женщина, на которой я хотел бы жениться, то это была только она.
В конце концов, я ведь даже надел кольцо на ее палец. Удивительно, как круто поменялась моя жизнь с тех пор, как оно отошло к той, кому предназначалось.
***
Я как раз накидывал на плечи черную рубашку, когда в дверь робко постучали. Удивленно обернувшись, я подал голос, прекрасно зная, кто стоит за ней.
- Войдите.
Мама осторожно отворила дверь, несколько замешкавшись. Я мягко улыбнулся, подходя к ней, но все равно сохраняя достаточную дистанцию, чтобы не доставлять ей дискомфорта.
Она слабо улыбнулась мне, дрожащими пальцами заправляя волосы за ухо.
- Я не отвлекаю тебя?
Я покачал головой.
- Я всегда свободен для тебя, мама. Что-то случилось?
Она робко обвела пальцем мою одежду.
- Ты ведь собираешься куда-то? Я не займу много времени, правда.
Я тоскливо вздохнул, качая головой. Мне хотелось обнять ее, но я страшно боялся реакции на свои прикосновения. Она все еще видела во мне отца, и я даже смирился с тем, что никогда не смогу стать для своей матери нечто большим, нежели тенью того, кто причинил ей столько боли. Я готов был на что угодно, лишь бы не видеть слез и ужаса в ее глазах. Постепенно она восстанавливалась, и последнее, чего я желал – быть причиной внезапной рецессии, что могла настичь маму неожиданно и стремительно.
- В два у меня назначена встреча с Джованни. У меня еще есть целый час. Ты не отвлекаешь.
Она кивнула, опуская голову. Ее пальцы нервно подрагивали, сминая друг друга. Я с горечью отмечал подобные детали, думая о том, что выпотрошил бы отца за то, что он с ней сотворил, будь этот подонок и нелюдь жив.
- Скоро помолвка Анны, и я думала над подарком. Как насчет отдельных подарков для нее и ее жениха? Я видела отличный бриллиантовый набор, состоящий из сережек и колье. Но если у вас с Рикардо есть уже что на примете, то, конечно, это будет лучше.
Я улыбнулся, кивая.
- У нас нет никаких идей, мама. Если честно, мы так заняты, что совсем забыли об этом. Думаю, было бы отлично, займись ты этим вопросом.
Она облегченно вздохнула, словно считала, что ее инициатива будет отклонена.
- Тогда, мы могли бы на выходных съездить в торговый центр?
Я коротко кивнул.
- Конечно. Мы как раз сможем выбрать тебе наряд. Или ты уже нашла платье?
Она удивленно выпучила глаза, словно не ожидала подобных слов.
- Платье?
Я усмехнулся.
- Мы могли бы помочь с Риком.
Она слабо улыбнулась, пожимая плечами.
- Если вы только не заняты ...
Я покачал головой.
- Мы никогда не заняты для тебя, мама.
На мгновение в ее взгляде промелькнулась странная нежность, и она посмотрела на меня ласково, и совсем не так, как смотрела, сколько я себя помнил. Не было легкого опасения или какого-либо страха. Все в груди затрепетало, и будь я более эмоциональным, возможно, даже пустил бы слезу, но я мог только смотреть в ее маленькие, карие глаза, и думать о том, что сделаю все ради ее будущего, в котором не будет места отчаянию и боли.
- Я тогда пойду, - указала она сторону двери.
Я кивнул.
- Я предупрежу, прежде чем отправлюсь к Джованни.
Она качнула головой в знак согласия. Я обернулся, сталкиваясь с тумбой. Моя рука задела многочисленные газеты и книги, что валялись на деревянной поверхности, и я чертыхнулся, когда увесистая энциклопедия свалилась прямо на мою ногу.
Чего я уж точно не ожидал, так это нависшей надо мной тенью мамы, которая осторожно присела рядом, дрожащими пальцами подхватывая несколько журналов. Я удивленно наблюдал за ее движениями, боясь лишний раз вздохнуть, в страхе ненароком спугнуть ее неожиданный порыв. Обычно, она не задерживалась в моей комнате дольше, чем на три минуты. Это был лимит ее храбрости и стойкости, но сегодня она в очередной раз меня поразила.
- Я уберу, - поспешил сказать я, собирая бумаги, газеты и журналы. Она протянула мне старый школьный учебник Рикардо по астрономии, которым я на досуге зачитывался.
- Тебе такое нравится? – спросила она неуверенно, передавая книгу мне.
Я весело улыбнулся, коротко кивая.
- Многим не нравятся школьные учебники, но я люблю подобное. Я перечитывал эту книгу несколько раз. У Рикардо были низкие оценки, и мне приходилось объяснять ему темы повторно, чтобы он не получал двоек на тестах. Мне нравиться баловаться подобным, когда выдается свободная минутка. Черпание новых знаний успокаивает.
Она моргнула, словно пыталась переварить весь поток слов, что я на нее вылил. Вероятно, это выглядело глупо. Иногда я говорил слишком много, при этом быстро, из-за чего меня многие не понимали, и также не поспевали за ходом моим мыслей.
- Это...хорошо. Я ... я не знала об этом. О...твоих увлечениях.
Я невесело усмехнулся, стопкой складывая опрокинутые вещи на деревянную поверхность тумбочки. Ее слова болью отозвались в груди.
- Тебе не стоит извиняться, мама. Тут не за что извиняться. Не бери в голову, - весело махнул я рукой, стараясь задавить мерзкую тоску. – Зачастую, я чертовски занят, так что я редко занимаюсь подобным. Ты не упустила ничего важного, поверь мне.
Она робко кивнула.
- Что это? – спросила она внезапно, когда я сложил все книги, поднимаясь на ноги. Удивленно опустив голову, я уставился на крестик в руках мамы. Она держала его крепко, словно он был хрустальным, и не менее шокировано смотрела на меня.
Я не знал, что мне сказать, потому что вдруг понял, что сказать нечего. Мне все еще не хватало смелости собрать воедино все свое дерьмо и вернуть Фредерике то, что ей принадлежало. Эта вещица, вероятно, значила для нее очень много, раз в ее глазах было столько боли, когда я сорвал его с ее шеи. Но в тот момент в моей груди пылал неистовый эгоистичный огонь, желающий забрать у нее хоть что-то, что останется у меня навеки.
В итоге, я только жалел о содеянном. Крестик не стал неким спасением, как я представлял его себе. Наоборот, он причинял мне только боль, являясь живым напоминанием того, что Фредерика где угодно, но не рядом со мной.
Мысли вернули меня в реальность. Мама все еще сидела на коленях, глядя на меня снизу вверх, а я не знал куда себя деть от неловкости. Глупо хихикнув, я почесал затылок, стараясь выглядеть непринужденно.
- Да так, - махнул я рукой. – Безделушка. Увидел у одной старухи. Решил купить. Ничего важного.
Было заметно, что мама моим словам не поверила. Услышь я собственный дрожащий голос, тоже не поверил бы в собственные слова, однако, мама ничего не сказала против. Она лишь протянула мне золотой крестик, и я принял его из ее рук, чувствуя странную дрожь в руках и трепет в груди.
Я поспешил отвернуться, потому что мама смотрела на меня пристально и внимательно, словно хотела найти ответ на незаданный вопрос, витающий между нами. Тем не менее, ей не доставало достаточно твердости, чтобы спросить меня прямо о том, что ее интересовало, и впервые в жизни я этому порадовался. Вопрос повис в воздухе, напряженно вибрируя и раздражая, но что я мог сказать собственной матери? Что я безумно влюблен в девушку, которой эта подвеска принадлежит? Или что она монахиня, которая терпеть меня не может?
Пожалуй, лучшим вариантом было просто промолчать. Что я, в свою очередь, и сделал, забирая крестик из маленьких маминых рук, и закидывая его в нагрудный карман рубашки.
Ближе к сердцу.
Почему-то, так было спокойнее.
***
Фредерика
Все очень просто. Ты или приходишь, или нет. На этом вопрос закрыт. Выбор за тобой, и не пытайся дурачить меня, стараясь усидеть на двух стульях. Я больше не намерен бегать за тобой. Решать тебе – быть со своей семьей или нет.
Папа редко бывал настолько категоричен, и он довольно легко отходил от любых обид, если таковые имелись, чем в детстве мы с братом порой бессовестно пользовались, но в этот раз я знала, что он серьезен, как никогда. Нутром чуя, что отец не простит мне отсутствия на важном семейном ужине, я стояла перед дверью в кабинет священника, где по словам Тины, одной из монахинь, с которой мы были приблизительно одного возраста и за три года сумели найти общий язык, находилась сестра Сузанна, без чьего дозволения запрещалось покидать церковь.
Примерно представляя себе ее реакцию, я горестно вздохнула, думая о том, что нахожусь меж двух огней. С одной стороны, напирал папа, требуя от меня постоянного присутствия в его жизни. Я прекрасно знала своего отца, чтобы понимать – делалось это специально, чтобы проучить меня. С другой стороны, мне приходилось противостоять сестре Сузанне, которую крайне раздражала моя чрезмерно свободная, по ее мнению, жизнь. Я слишком часто уходила, слишком часто проводила время с семьей, слишком часто ставила свою прошлую жизнь выше той, что была у меня сейчас, хотя, несомненно, надо было действовать в интересах настоящего. Однако, не так просто было вычеркнуть из жизни всю семью.
Даже, если я захотела бы это сделать, папа никогда не позволил бы мне это.
Так, собственно, моя крайне монашеская жизнь удивляла абсолютно всех, включая меня саму. Церковь напоминала, скорее, некий лагерь, где я жила уже третий год, ночуя на постоянной основе, но все время пропадая. Не обязанность, а больше хобби.
Великолепная вакханалия. Возмущала она абсолютно всех, кроме моего отца, но после того, как он довольно красноречиво упомянул о том, что имеет оружие, которым вполне себе искусно владеет, сестра Сузанна предпочла не лезть в наши семейные отношения.
Еще немного потоптавшись на месте, я вздохнула поглубже, все же набираясь сил и храбрости для простого стука. Звук эхом разнесся по пустынному коридору, разрубая безжалостно приятную слуху тишину.
Из-за двери донесся елейные голос:
- Войдите!
Я схватилась за ручку, настежь распахивая дверь и решительно входя внутрь. Сестра Сузанна что-то обсуждала со святым отцом Юстинианом, но стоило им заметить меня в дверном проеме, как они прервали разговор, вопросительно, и несколько даже недовольно глядя в мою сторону. Стало неловко из-за прерванной беседы, но оставалось только склонить голову и прикусить губу.
- Сестра Донателла? Что-то случилось?
Голос сестры Сузанны был полон строгости и недовольства, что она и демонстрировала любыми известными ей способами. Это и нахмуренные брови, и отстукивающие ритм пальцы, и сжатые в плотную линию губы.
Нервно сминая пальцы, я шагнула ближе к столу, чувствуя себя крайне нелепо.
- Простите, что отвлекла вас, - проговорила я искренне. Мне и правда не хотелось доставлять им каких-либо неудобств. – Можете ли вы уделить мне минутку, сестра?
Она нахмурилась еще больше, начиная напоминать злого, голодного коршуна, готового вот-вот накинуться на меня.
- Это что-то важное?
Для нее – нет. Для меня – да.
- Пожалуй, да.
Она хмыкнула.
- Говорите же, сестра. Мы немного заняты.
Я выразительно взглянула на нее, намекая на некоторое уединение и умоляя выйти буквально на мгновение. Святой отец был странным, и казался таким не только мне, но и Тине. Мужчина средних лет с седеющий и лысеющей головой, маленькими глазами и блестящим лицом. Обернувшись, я наткнулась на его пристальный взгляд, устремленный куда-то мне в грудь. Недоуменно наклонив голову, я попыталась понять, что именно его так привлекло.
- У меня что-то на одежде? – спросила я на автомате, в очередной раз забывая, с кем говорю.
Он улыбнулся, обнажая ровный ряд белоснежных зубов.
- Пуговица расстегнулась.
Я потрогала ворот своей монашеской рясы. Все было закрыто. Нахмурив брови, я посмотрела на него удивленно, но предпочла промолчать. Ходили слухи, что у него проблемы со зрением.
Решив не обращать внимание на его странное поведение, я сосредоточила свое внимание на сестре Сузанне. Больше не видя никаких причин для промедления, я проговорила:
- Мне необходимо уйти.
Ее брови взлетели вверх.
- Снова?
Я стыдливо опустила голову, робко кивая.
- Мне жаль, что так получилось, но это необходимо. Это правда важно.
Женщина фыркнула.
- Что может быть важнее вашего долга? Вашего предназначения? Вашего истинного пути?
Я вздохнула. Ответ: моя семья, так и повис на языке.
- Это ... это связано с моим отцом, - произнесла я поспешно. Как правило, всякое упоминание папы делало женщину более сговорчивой. – Это не займет много времени, сестра. Я вернусь к восьми вечера.
Она сердито поджала губы.
- Вы, кажется, до сих пор не понимаете, сестра, где вы находитесь, - сказала она несколько насмешливо, словно пыталась преподать мне урок. Ее слова были абсолютной истиной, но что я могла поделать? Отказаться от папы и Санни было выше моих сил. Когда-то я пообещала им, что церковь не отнимет у них меня. Я не могла нарушить данного слова, как бы сложно мне не было держать его.
- Я понимаю.
Сестра Сузанна покачала головой.
- Знаете ли вы, в чем заключается ваше истинное предназначение? Принимая обеты, вы отказывались от своей семьи. Таковы законы, которые не под силу изменить ни вам, ни кому-либо другому, хоть вы и ни во что их не ставите. Вы нарушили абсолютно все заветы, которые только мне известны.
Я коротко кивнула, поддакивая и соглашаясь с любым ее словом. Я не отрицала их правдивости. Женщина была права, хоть это и была горькая правда.
- Я выполнила все свои обязанности, которые должна была сделать сегодня. Я также помолилась перед выходом. Сейчас четыре часа дня, и я обещаю, что это не займет более пяти часов. И я также обещаю, что впредь я не буду так халатно относиться к своим обетам. Мне жаль.
Сестра Сузанна хмыкнула.
- Главное занятие любой монахини – молитвы! Наш долг – это служение Богу, но вы занимаетесь абсолютно другими вещами. Вы больше не принадлежите своей семье. Церковь – вот ваш дом. Вы надсмехаетесь над всевозможными правилами, и делаете это не в первый раз. В прошлом месяце вы отсутствовали почти каждый день. Разве вам самой не стыдно? Если вы не справляетесь с возложенной на вас благодатью, то вам следует уйти. Подобное бремя не каждый в силах вынести, и вы точно не относитесь к числу тех сильных, твердых в своих намерениях людей, который знают, на что они идут и зачем.
Я прикусила губу, судорожно вздыхая. Мне было нечего сказать. Какими бы жестокими не были ее слова, они были абсолютно правдивыми, и нещадно били меня, подобно розгам. Тем не менее, некоторое чувство собственной никчемности исчезло, стоило мне три года назад переступить порог монастыря в качестве той, кто обязан был служить высшему благу. Впервые в жизни мне казалось, что я приношу людям счастье, а не вызываю у них жалость или не высказываемую ими тоску. Помогая старушкам в их исповедях, направляя детей и выполняя мелкие просьбы других сестер, я не чувствовала преследующих меня взглядом жалости. Было легче сделать глубокий вдох и насладиться свежим воздухом, переполняющим грудь. Это не унимало тоски по отцу и брату, но это помогало не сломаться.
Я смотрела на алтарь и думала о том, искупила ли я этот грех? Мое решение всем причинило боль, но, по крайней мере, папа больше не так часто провожал взглядом, полным отчаяния, мамину фотографию, расположенную в прихожей нашего дома.
По крайней мере, в те редкие встречи, что мне удавалось выкроить, Эстер говорила о том, что у него куда больше забот, чем бесполезная хандра, на которую у него нет времени.
- Я категорически против! – процедила сестра Сузанна сквозь зубы. – Вы не можете так плевать на правила, которые я устанавливаю. Я – мать настоятельница монастыря, расположенного в этой церкви, и я настаиваю на том, чтобы вы вернулись к себе. Обдумайте свое поведение, как следует, сестра Донателла. Я тоже была в вашем положении, и поверьте, как бы сложен не был выбор, я сделала его! Ради высшего брала я оставила своих детей и мужа, и я не пожалела! Я живу ради веры, и крайне прискорбно видеть, что та, кто тоже должен, не делает этого! Неужели ваша семья важнее для вас вашего долга? Вы больше не Фредерика. Теперь вы – сестра Донателла.
Пожалуй, надо было искренне поблагодарить Бога, что мне достался неизвестно кому принадлежащий спокойный нрав, потому что будь я хоть чуточку похожа на брата или на отца, то, уверена, вступила бы с этой женщиной в жаркий спор. Дело было даже не в ее словах, а в ее взглядах, которыми она и сейчас награждала. Я выглядела так же, как и она: в той же одежде, в той же цветовой гамме, но почему-то с первого дня, как она сменила на посту сестру Августину, с которой они терпеть друг друга не могли, она невзлюбила меня.
Никаких причин для подобного я не видела, и даже не предполагало. Эта женщина просто была странной.
Неожиданно, в разговор вмешался отец Юстиниан.
- Не будьте столь категоричны, сестра Сузанна, - проговорил он мягко. Его голос напоминал чем-то тягучий мед – приторно-сладкий, больше на любителя. Он пригладил пухлой ручкой со сверкнувшим на безымянном пальце золотым кольцом те скудные остатки волос на своей голове, и вновь посмотрел на меня.
Вновь странно.
Я опять опустила голову, приглаживая свое одеяние и пытаясь понять, что не так в моей внешности, раз он так пристально за мной наблюдает. Его кадык дернулся, и он нервно как-то хихикнул, заметив мой внимательный взгляд.
- Не так-то просто отказаться от всего, чем жил на протяжении долгих лет, - произнес он елейным, мелодичным голоском. Тина относилась к нему крайне настороженно, но я не видела в нем ничего необычного за исключением странного взгляда, на котором не хотелось заострять внимание.
Эстер сказала бы, что взгляд – заинтересованный, но разве подобное могло происходить в церкви? Все присутствующие давали обеты безбрачия, а прелюбодеяние было высшим грехом, который только можно представить.
Я смела эту глупую мысль подальше.
- Разрешите мне это в последний раз, сестра, - взмолилась я, глядя на монахиню. Она задрала подбородок к верху и, показательно хмыкнув, отвернулась, словно оставалась категорична. Священник взглянул на нее недовольно, а потом снова посмотрел на меня, сверкая ласковой, мягкой улыбочкой.
Внезапно он поднялся с места, ленивыми, грациозными шагами вставая между мной и сестрой Сузанной. Та благоговейно смотрела на него снизу вверх, едва ли не закатывая глаза. Она почитала его больше остальных, что оставалось для меня очередной загадкой, на которую я даже не хотела знать ответа. По словам Тины, в церкви было не менее интересно, чем в знаменитой Санта-Барбаре, только все это было для меня за гранью понимания.
Это ведь церковь. Разве главным его предназначением было не приносить покой и свет людям? Это было то, зачем я пришла и то, для чего я жила сейчас. Остальные страсти, якобы происходящие в четырех стенах этого сооружения, меня мало волновали.
- Я думаю, от несколько часов вашего отсутствия мир не сдвинется с места, - хохотнул он, заставляя меня улыбнуться. Я судорожно вздохнула, искренне надеясь на его поддержку. Сестра Сузанна не смогла бы отказать ему, если бы он настоял. – Вы можете навестить своего отца, дорогая. Разве странно, что столь светлое, прелестное и доброе создание, подобно вам, тоскует по дому? Я надеюсь, что мы сможем стать для вас новым домом когда-нибудь, но до того дня я лично сделаю все, чтобы вы чувствовали себя здесь комфортно.
Я радостно улыбнулась, глядя в ласковое лицо священника. Все же глупые подозрения Тины были напрасными и абсолютно безосновательными. Святой отец Юстиниан был хорошим человеком, а главное – олицетворением всего, что от него ожидалось: сострадание, милосердие, доброта, великодушие.
- Я вернусь к назначенному времени, - заверила я его, хватая за пухлую ручку и благодарно сжимая ее. Его лицо стало странно возбужденным и радостным, он поспешил схватить меня за другую руку, но я одернула ее мгновенно, понимая, что переступила черту. Взгляд сестры Сузанны сделался яростным, но я только коротко кивнула им на прощанье, несколько нелепо поклонившись, и буквально выбежала за дверь, чувствуя легкость на груди от того, что мне удалось получить разрешение на визит домой.
Надо было поторапливаться. Я был почти на все сто процентов уверена, что для ужина не было ничего готово.
***
Издали, еще до того, как я подошла к дому, на скамейке виделся силуэт, и не сложно было догадаться, кому он принадлежал. Я стремительным шагом преодолела расстояние, разделявшее нас, и встала перед задумавшейся над чем-то Эстер, которая даже не заметила моего присутствия, будучи глубоко погруженной в собственные мысли.
Я положила руку на ее плечо, слегка сжимая его. Она вздрогнула, но моментально пришла в себя, глядя на меня удивленно.
- Привет, Фред! – прошептала она, подрываясь с места и обвивая руками мою шею. Мне пришлось отойти на шаг назад из-за навалившегося тела, но я сомкнула руки на ее спине, радуясь нашей встрече. Мне безумно не хватало наших разговоров, особенно, с учетом того, что мне не разрешалось иметь мобильника.
Тем не менее, Эстер быстро нашла нашей проблеме решение – раз в неделю, а то и больше, она посещала церковь, и мы просто сидели в саду, разговаривая временами о полнейшем бреде. Как бы я не бежала от своей обыденной жизни, я не могла также легко сбежать от людей, которые наполняли ее смыслом. Эстер была одним из таких людей.
Она была моей лучшей подругой и моей кузиной, и нас связывало больше, чем родство и общее детство.
- Монахиня-монстр все же отпустила тебя?
Я закатила глаза, легко шлепая ее по плечу.
- Не называй ее так, - попросила я, глядя несколько укоризненно. – Сестра Сузанна – благочестивая, смиренная женщина, и пример для подражания. Она права в каждом своем слове. Из меня даже монахиня вышла никудышная.
Эстер фыркнула, закидывая руку мне на плечо. Однако, от меня не укрылась ее некоторая подавленность и напряженность, затаившаяся в ее действиях и жестах.
- Эта старуха завидует. Все посетители вашей церкви ходят туда ради тебя. Я даже слышала слова одной дамочки, что утверждала, будто у тебя целебные прикосновения. Более того, ты – горячая и сексапильная. Не каждая монахиня этим может похвастаться.
Я вспыхнула.
- Это не самые лучшие эпитеты для монахини, Эстер.
Она выгнула бровь.
- Светлая, смиренная, покорная... Мне продолжать это занудство?
Я закатила глаза.
Мы направились в сторону дома, и я с некоторой грустью коснулась веток лимонного дерева, подаренного когда-то АрДжеем. Оно все еще стояло на крыльце, прямо у двери. Осторожно сорвав несколько плодов, я перехватила их руками, отрывая осторожно дверь. Эстер за спиной насмешливо фыркнула.
Я мгновенно обернулась, глядя на нее недоуменно.
- Что-то не так?
Она цокнула языком.
- Ты видела его?
Я нахмурилась.
- Кого?
Она указала на дерево.
- Того, кто является большим фанатом лимонов. Таким же, как и ты.
Мои щеки покраснели, и хоть это было ложью, но я покачала головой. Эстер выгнула бровь, намекая, что не верит ни единому моему слову.
- Видела, не так ли?
Я вновь покачала головой, стараясь делать вид, что занята чем угодно, но не ее глупыми вопросами. Войдя внутрь, я разулась и пошла сразу на кухню.
- С чего бы нам видеться? Все в прошлом. Эта страница книги давно была перевернута. Не вижу смысла в подобном.
Кузина усмехнулась, наливая себе в стакан сока и присаживаясь за кухонный стол. Я сорвала с головы апостольник, позволяя волосам каскадом скатиться по плечу. Взглянув на кухонную тумбу, я улыбнулась: папа замариновал курицу, словно прекрасно зная, что я так или иначе приду.
- Даже, если ты не видела его, это будет с моей стороны самым настоящим богохульством, если я не скажу: ты, черт подери, Фред, могла отхватить такой куш!
Я закатила глаза, доставая необходимые продукты для соуса из холодильника.
- Причем здесь вообще это?
Эстер прыснула.
- По нему сохнет каждая девушка Наряда. Богатый, красивый, влиятельный. Знаешь, если бы не твои монашеские заморочки, ты могла бы выйти за него замуж! Дядя стал бы самым удачливым мужчиной на свете: сноха – дочь Капо, зять – Консильери!
Я вспыхнула, кидая в нее картофельной кожурой.
- Не говори ерунды! – взмолилась я. – Во-первых, он младше. Во-вторых, в этом нет никакого смысла. Я – монахиня. Вот что имеет истинное значение.
Кузина горестно вздохнула.
- Опять шарманку свою завела.
Я усмехнулась, кивая.
- Давай не говорить о том, что входит в разряд фантастики и абсолютно меня не интересует, - попросила я. – Лучше расскажи: что тебя волнует? Ты сама не своя. И не пытайся врать, Эс. Я знаю тебя с детства. Врать у тебя ужасно получается.
Несмотря на то, что я искренне хотела поддержать свою кузину, мысли упорно возвращались к тому, кто наглым образом сорвал с моей шеи драгоценность, оставшуюся от матери. Без крестика я чувствовала себя странно голой, но у меня складывалось такое впечатление, что дышать становилось легче. В сознании то и дело всплывал образ молодого, красивого парня. Отрицать его красоту и привлекательность было глупо и бесполезно. Это не отменяло того факта, что он воистину был неотразим. Тем не менее, это не волновало меня так, как должно было бы волновать по мнению Эстер. Больше интересовала холодность в его взгляде, мастерски маскируемая, но от того не менее болезненная. Мне сложно было держать себя в руках в его присутствии, потому что всякий раз мне вспоминалось то утро, которое не желало забываться. АрДжей был проклятием, преследовавшим меня не хуже чувства вины. Он уже не был тем мальчиком, что носился за мной, выводя из себя.
Опасный, холодный мужчина, в которого он перевоплотился, пугал меня и заставлял чувствовать себя крайне некомфортно.
Я должна была вернуть крестик и навсегда вычеркнуть его из своей жизни. Он в очередной раз все усложнял.
От назойливых мыслей отвлек горестный вздох Эстер. Я отложила нож подальше и повернулась, с беспокойством наблюдая за тем, как она опустила голову на скрещенные руки.
- Что-то стряслось?
Она шмыгнула носом, напугав меня тем самым до чертиков.
- Папа решил выдать меня за Армано.
Я поперхнулась воздухом, который вдохнула и выронила из рук салфетку.
- Тот самый Армано, который Эрни?
Она вздохнула, коротко кивая.
- Именно он. Подумать только, - проговорила она, невесело усмехаясь и запуская руку в волосы. - Это странно. Мы ведь были друзьями вечность. Папа и сеньор Гиди уже все решили. Меня просто поставили перед фактом.
Я вздохнула, присаживаясь рядом, и не зная, что сказать?
- Это ... плохо?
Эстер фыркнула, пожимая плечами.
- Я не знаю, - призналась она честно. – Мы ведь жили всегда по соседству и были друзьями с самих пеленок. Я знаю о каждой детали, происходящей в его жизни. И, то есть, это странно, что мне придется выйти замуж за человек, который мне в подробностях рассказывал о своем первом сексе. И это странно, что мне придется выйти за того, кому я рассказывала абсолютно о каждом парне, с которым когда-либо позволяла себе что-то большее простых обжиманий и держаний за руки. Черт, Фред, он мне прокладки покупал, и видел меня в полнейшем дерьме после выпускного. Я не могу представить его голым, и себя тоже голой не могу представить. А нас двоих голых, тем более занимающихся сексом ... Боже, если я покаюсь в вашей церкви, мне станет легче?
Я не знала, что делать – радоваться за нее или пожалеть. Тем не менее, чувство удовлетворения затопило мои внутренности. Армано был хорошим парнем, хоть и со своими странностями. Они дружили, и я знала обо всех сложных аспектах френдзоны из рассказов той же Эстер, и я даже могла представить себе ее неловкость.
Сжав крепко ее руку, я посмотрела ей прямо в глаза, наблюдая восхитительный румянец на ее щеках.
- Мы вчера виделись, - сказала она спустя какое-то время, глядя куда угодно, но не на меня. Ее пальцы подрагивали, заставляя меня улыбаться. Она выглядела такой милой, когда смущалась. Нечасто можно было увидеть эту сторону циничной и саркастичной Эстер. – Они приходили со своей семьей на ужин, и нас оставили наедине на пять минут. Ну там... поговорить, познакомиться. Зачем знакомиться, если мы и так знаем друг друга всю жизнь? Это было максимально нелепо и неловко. Он краснел и мялся, как девственница перед первым сексом.
Я пожала плечами, глядя на нее с мягкой улыбкой.
- По крайней мере, Армано тот, кого ты знаешь. Ты доверяешь этому человеку. Ты бы предпочла выйти за того, кого впервые видишь в жизни?
Эстер фыркнула.
- Проблема как раз-таки в том, что я знаю его слишком хорошо, Фред! Это – чертов бабник с несносным характером и просто самый занудный тип, которого я только встречала в жизни.
Я хмыкнула.
- И он твой лучший друг!
Она с горестным вздохом положила голову на стол.
- Мне неловко! – завыла она, вздыхая попеременно. – Господи Боже, почему папа не мог выбрать кого-то другого? Почему Армано? Почему именно он? Мне всегда нравилась наша дружба! Он отличный парень, но я не видела и сомневаюсь, что когда-либо увижу в нем мужчину. И он тоже, я уверена, скорее увидит во мне динозавра, чем женщину.
Я качнула головой.
- А вдруг все обернется лучше, чем ты себе представляешь? – предположила я, положив руку ей на плечо. – Армано уважает тебя. Он будет относится к тебе достойно, никогда не посмеет обидеть.
Казалось, ничто не могло утешить Эстер.
- Я ведь всегда хотела любви! Как в тех чертовых ромкомах 2000-х. Тебе повезло. Хоть какой-то плюс от твоего монашества – всегда можешь привести это в качестве аргумента против. Может, мне тоже уйти в монастырь?
Я выпучила глаза, качая головой.
- Ни в коем случае, Эс.
Она усмехнулась, глядя на меня с шальной улыбкой.
- А что? Будем вместе досаждать твоей старухе Сузанне. Вот она попляшет!
Я шлепнула ее по плечу.
- Тетя Нэл проклянет меня.
Эстер закатила глаза.
- Твоя тетя Нэл в восторге от выбора своего мужа. Только и может, что расхваливать Армано, будто я не знаю, что это за фрукт на самом деле. Зачем вообще выходить замуж? Может, я хочу стать кошатницей? Почему брак так важен?
Я усмехнулась, потрепав ее по голове. Эстер продолжала бурчать, но я не знала, что ответить или как ее приободрить. Брак никогда не был чем-то, что я рассматривала, как возможный сценарий своего будущего. Я никогда не могла представить себе мужчину, с которым стояла бы у алтаря. Я не могла представить себе детей, что могли унаследовать мою внешность.
Все эти фантазии рано или поздно ударялись о стену в виде церкви в моем подсознании, и в этом нелегкой битве последний вариант всегда одерживал победу.
***
За столом застыла гробовая тишина, а Армано, несчастный Армано, которого притащили силой, что было видно по его красному, подобно помидору, лицу, сидел тихо, да так, как никогда прежде, чем немного пугал. Тетя Нэл специально усадила их с Эстер рядом, и они максимально старались отдалиться друг от друга, попеременно краснея и бледнея.
В комнате витала аура неловкости, и она была настолько плотной и осязаемой, что ее легко можно было пощупать пальцами.
Наконец, Армано подал голос, глядя на нетронутую еду Эстер.
- Чего не ешь? – спросил он тихо, но из-за тишины его реплика привлекла внимание абсолютно каждого. Папа и Санни хмыкнули, пытаясь подавить улыбку, а Эстер покраснела еще сильнее, заставляя меня улыбнуться. Армано прочистил горло, схватившись за стакан воды и залпом его в себя опрокидывая.
- Впервые за последние несколько лет за этим столом так легко и весело, - проговорил папа, глядя с улыбкой на Санни, и на Эстер. – Скоро в нашей семье будет пополнение.
Армано поперхнулся, принимаясь кашлять так, словно готовился вот-вот выблевать свои внутренности. Эстер закатила глаза и заехала рукой ему по спине, заставляя его еще и дернуться. Я хихикнула.
- Ты меня чуть не угробила, - прошипел парень, поднимая голову.
Кузина хмыкнула.
- Тебе не нужна чья-то помощь, чтобы оказаться на том свете, балда.
Тетя Нэл, сидящая между Санни и Армано хихикнула.
- Ты должен беречь себя, дорогой. Кто женится на нашей Эстер, если не ты? Навряд ли кто-то другой ее вынесет!
Папа и тетя засмеялись, чокаясь своими бокалами, а Эстер вспыхнула, недовольно глядя на мать.
- Очень смешно.
Армано прыснул.
- Вообще-то, тебе и правда несказанно повезло. Я ведь такой крутой, крошка!
Он даже подмигнул ей, стараясь как-то успокоить. Эстер ехидно выгнула бровь.
- Да неужели? Ты прямо мечта любой свекрови! Мама скоро лопнет от счастья.
За столом вновь пронеслась волна смеха.
- Когда вы планируете свадьбу? – спросил папа. Эстер вжала голову в плечи, стараясь слиться с ковром, а Армано неловко почесал затылок, но приосанился и посерьезнел.
- Я планирую жениться на Эстер следующим летом!
Эстер едва ли не завыла.
- Как же ужасно это звучит! – сказала она плаксивым голосом, заставляя меня прыснуть.
Папа хмыкнул, но кивнул словам парня.
- Это хорошо. Я бы хотел с удовольствием насладиться вашими свадьбами. Этим летом мы женим Санни, а следующим – вас. Пожалуй, лучше и не придумаешь.
Не смотря на радость в папиных словах и действиях, его взгляд мазнул по мне, и в нем, скорее было больше горечи, нежели счастья. Несомненно, он был рад за брата и за племянницу, но он тайком глядел в мою сторону, думая, что я не замечаю. И как бы я старалась не отнекиваться от этих горестных, тоскливых взглядов, мне некуда было сбежать.
***
Мы с Санни медленно шли по аллейке, наслаждаясь тихим уханьем совы где-то неподалеку. Он насвистывал некую песенку себе под нос, а я была слишком погружена в свои мысли, чтобы гадать о том, какой именно мотивчик он исполнял. Мои мысли были заняты папой, и его подавленным видом, и как бы я не пыталась заставить себя думать о другом, я не могла забыть его грустных глаз, полных боли и некоего смирения.
Папа сдался, что было видно по его поседевшим волосам. Он тосковал по мне, и лучшее, что я могла бы сделать – вернуться, но церковь не была некой игрушкой, с которой я могла поиграться, а потом как ни в чем не бывало закинуть под кровать.
Мои обеты не были для меня пустым звуком.
Неожиданно Санни заговорил.
- Ты ведь будешь на моей помолвке, не так ли?
Я взглянула на него снизу вверх, глядя несколько виновато.
- Ты же знаешь, как это проблематично, Санни, - взмолилась я, искренне надеясь на его понимание, но он только покачал головой.
- Я не каждый день женюсь, принцесса, и этот день, несомненно, важен для меня. Я хочу, чтобы ты была рядом. Ты обещала, что монашество не изменит того, что ты – моя сестра, Фред. Это является единственной причиной, почему я отношусь ко всему происходящему в нашей жизни более терпимо, в отличие от папы, хотя я терпеть не могу монашек и все, что с ними связано. Все эти бредни отняли у нас тебя.
Я горестно вздохнула, останавливаясь и глядя в его лицо, озаряемое светом луны.
- Ты ведь понимаешь, что это был мой выбор, Санни? – спросила я. – Это было то, что мне необходимо.
Брат невесело усмехнулся, засунув руки в карманы спортивных штанов. Мы остановились недалеко от церкви, застыв друг напротив друга.
- Ты делаешь ошибку, Фред, - мягко произнес Сантино. – Папа страдает, и ему нужен не я, а его маленькая принцесса. Ты достойна самой лучшей жизни, моя крохотная сестрица. Чего угодно, но не того, чтобы жить в четырех стенах этой молельни, выслушивая чужое нытье, и обвиняя себя в том, чего ты не совершала. Ты – самое светлое, что было в наших жизнях.
Я горько усмехнулась, облизывая пересохшие губы и ощущая дрожь в пальцах.
- Могу я задать один вопрос?
Санни удивленно посмотрел на меня, но кивнул. Его взгляд стал серьезным.
- Что ты подумал обо мне первое, когда узнал, что мама умерла, рожая меня? Неужели ты, одиннадцатилетний ребенок, даже мысли не допустил, что ненавидишь то маленькое существо, что отняло у тебя мать?
Сантино напрягся, глядя на меня напряженно. Я сглотнула вязкую слюну, образовавшуюся во рту. Брат судорожно вздохнул, взъерошив волосы, но потом положил руки мне на плечи, привлекая к себе.
- Мы с папой привезли маму в больницу, когда у нее начались схватки, - проговорил он с грустной улыбкой на лице. – Ей было больно, но она выглядела такой решительной. Она так тебя хотела, Фред. Она всегда мечтала о дочке. В старом альбоме есть мои детские фотографии, где я облачен в девчачьи наряды. Ее завезли в родильное отделение, а потом раздался твой первый крик, и мы с папой начали вопить от радости. После вышел доктор и сказал, что мама умерла. Моей первой мыслью было – она ведь не увидела тебя. Она так тебя хотела, но не увидела. Мы все так тебя ждали, что ни у кого и мыслей не было обвинять тебя, Фред.
Я судорожно вздохнула, смахивая слезы с глаз. Брат перехватил мои руки, осторожно стирая мокрый слез с моих щек.
- Да, она умерла, Фред, - сказал он горько. – Она умерла, и это было неожиданно, и, несомненно, ужасно больно. Невыносимо. Я не мог поверить в то, что ее больше нет. Однако, такое случается в жизни, и очень часто. Ее смерть была внезапной, и абсолютно шокирующей, и она пошатнула всех нас, особенно, папу. Тем не менее, таких случаев в жизни много, и никто от подобного не застрахован. Знаешь, ее смерть, безусловно, сломила бы нас, если бы не было тебя. Мы с папой были заняты твоим воспитанием настолько, что не было времени на траур. Смерть мамы – это самая большая трагедия нашей семьи, но в ней нет твоей вины, Фред. Мама безумно тебя любила, и она умерла. Умерла, Фреда. Ее не убивали, и уж точно ты не была той, кто отнял у нее жизнь.
Его слова заставили меня разрыдаться. Я подобно ребенку размазывала по щекам соленую власть, чувствуя себя паршиво от того, насколько запутанной казалась мне моя собственная шанс.
- Знаешь, - проговорила я сипло, глотая слезы и стараясь не впадать в истерику. – Бабушка как-то сказала, что мама и папа не планировали еще одного ребенка. Беременность мной была неожиданной. И с того дня я думаю: что случилось бы, если бы все шло своим чередом? Без неожиданной беременности, отнявшей у мамы жизнь.
Глаза Санни опасно загорелись, и он покачал головой, стараясь совладать с яростью, что бурлила и лилась из него ручьями. Я поспешила обнять его, пытаясь успокоить.
- Ненавижу эту старуху, - прошипел он.
Я невесело усмехнулась.
- Ее можно понять, - сказала я горько. – Мама была ее единственным ребенком, которого она растила одна, и я отняла у нее любимую дочь.
Санни покачал головой.
- Это не отменяет того факта, что она – сумасшедшая. И заметь, это не мои слова, а диагнозы врачей. Тебе никогда не следовало принимать эти слова близко к сердцу, Фред. Она просто поехавшая старуха, которую папа засунул в психушку. Знали бы мы раньше о том, что она тебя терроризировала, мы бы ее раньше сдали в дурку, где ей самое место.
Я судорожно вздохнула, чувствуя, как сжимается от боли сердце.
- Она обезумела от горя, в которое мое рождение ее ввергло. Она не была сумасшедшей всегда, Санни.
Он усмехнулся.
- Уж поверь, у нее были все задатки для этого. Я знаю ее дольше тебя, и в детстве она была жутко невыносимой. Терпеть не могла папу, считая, что мама могла найти себе кого-нибудь достойней простого телохранителя и солдата. Поехавшая старуха. Даже говорить о ней не хочу. Она всю жизнь нам испортила, Фред. Вот уж кто точно виновен во всем дерьме, что с нами случилось.
Мне не хотелось думать об этом, но механизм уже был запущен. Воспоминания о бабушке были мной затолканы в самую глубину моей души, и я старалась лишний раз не позволять себе даже вспоминать ее имя, не говоря уже о том, чтобы прокручивать в голове воспоминания, связанные с нею.
Наша бабушка по материнской линии, Джия Солоццо, была вдовой Капитана, нашего деда, который умер, когда маме еще не было и года в ходе некой перестрелки, где его застрелили пулей в лоб. Бабушка тяжело переживала его смерть, но держалась ради дочери, на которую возлагала огромные надежды. Мама слыла настоящей красавицей, и они жили в относительном достатке, когда к ней сватался Младший Босс какого-то города. Мама предпочла папу, простого солдата без огромного состояния и виллы где-нибудь на Лазурном берегу, что бабушка категорически не одобряла. Тем не менее, она слишком любила свою дочь, чтобы отречься от нее.
А потом любимая дочь умерла, и она сошла с ума, не в силах вынести горечи от потери очередного любимого человека.
Впервые бабушка обвинила меня в смерти мамы в день моих шестых именин, вырвав из рук подаренный папой подарок. На тему маминой смерти было наложено табу в нашей семье, и до того дня я считала, что она умерла от болезни. Так папа и Санни говорили, пока бабушка не назвала меня выродком дьявола, обвинив меня в том, что я была послана уничтожить все, что у нее оставалось. Джия Солоццо назвала меня маленькой мерзавкой, смеющий праздновать день рождение в день смерти матери.
С тех пор я не праздновала свои дни рождения. Никогда.
Во второй раз бабушка обвинила меня в смерти мамы, когда мне было девять. Все случилось из-за рисунка для школьного конкурса, на котором я нарисовала себя и маму. Бабушка разорвала бумагу на мелкие-мелкие кусочки, а один кусочек даже попыталась засунуть мне в рот, веля подавиться рисунком, на котором я изображала того, кого убила. По ее словам, я не имела на это права.
Третий раз был последним, и самым жестоким наказанием, когда-либо выпадающим на мою участь. Бабушка отвела меня на кладбище и оставила меня там до самого вечера, приказывая осознать всю вину и покаяться. По ее словам, я была грешницей, и мне не было прощения в этом мире. Следовало молиться, чтобы заслужить прощение хотя бы в следующей. Папа нашел меня, зареванную и бьющуюся в истерике, и тогда я рассказала ему о том, что бабушка регулярно обвиняла меня в смерти мамы, вынуждая испытывать чувство вины. Именно из-за него я не говорила папе ничего о том, что происходило, когда мы с бабушкой оставались одни.
Возможно, в моем стремлении стать монахиней было заложено не столько желание искупить вину за смерть мамы, сколько искупить грех за сошедшую с ума от горя бабушку. С тех самых пор я не видела ее.
- Ты ведь сейчас о ней думаешь, не правда ли?
Голос брата прозвучал резко, словно гром средь ясного неба. Я вздохнула, возвращаясь реальность. По щекам текли горячие слезы.
Мне не хотелось об этом говорить. Я ненавидела вспоминать о прошлом. Особенно, об этом самом болезненном моменте.
- Мне пора, - проговорила я, махнув рукой в сторону церкви. – Я и так задержалась на два часа. Сестра Сузанна точно будет в восторге.
Сантино хмыкнул, но его лицо все также оставалось напряженным и взволнованным. Он обхватил мои щеки руками, поднимая голову и заставляя взглянуть в его глаза.
- Помолвка через неделю, Фред. И ты моя единственная сестра. У нас не такая большая семья, Фред, и ты не можешь оставить меня одного в такой день. Мне очень важно, чтобы ты была рядом в такой важный миг для меня. Я прошу, Фред. Пожалуйста.
Я вздохнула, опуская голову, но коротко кивая, и заставляя его несколько успокоиться. Он восторженно закричал, подхватывая меня на руки и принимаясь кружиться, как он обычно делал, когда я была младше. Это заставило меня крепче обхватить его за шею и захохотать. Следовало начать придумывать способ, как уйти из монастыря.
Помолвка моего брата была важным событием, а еще она позволяла мне встретить кое-кого, у кого находилась важная для меня вещица.
***
АрДжей
Фредерика стояла рядом с Энцо в своей черной монашеской робе, со странным убранством на голове, из-под которого не выбивалась ни единая прядь ее мягких, шелковистых волос. Я стоял чуть поодаль в компании Леонаса. Беа утащила Рикардо танцевать, и они кружились в центре зала, привлекая к себе даже больше внимания, чем будущие молодожены, застывшие рядом со своими родителями.
- Хватит пялиться, - ехидно кинул мне Леонас, заставляя вздрогнуть. Схватив с подноса пронесшегося рядом официанта бокал шампанского, я опрокинул его в себя, залпом выпивая.
- Я не пялюсь.
Белобрысый выгнул бровь.
- Тогда, у тебя в заднице, получается, чешется, раз ты дергаешься в разные стороны, подобно ненормальному?
Мне отчаянно хотелось показать ему средний палец.
- Завались! – прошипел я.
Другая моя рука пребывала в кармане, где я изо всех сил сжимал крестик, принадлежащий ей. Следовало вернуть его хозяйке и отпустить это чертового наваждение, но что-то останавливало меня. Крестик казался мне последней нитью, связывающей меня с Фредерикой. Мне надо было эту нить оборвать, но легче было сделать это в воображении, чем воплотить наяву.
Стараясь сосредоточить свое внимание на чем-то другом, я нашел взглядом маму, которая была среди других женщин. На фоне остальных она выглядела зажатой и крайне неуверенной. У меня вспыхнуло в груди от негодования. Моя мать была одной из самых красивых женщин в зале, и она была матерью будущего Консильери. Она должна была держать голову высоко, как и полагается даме ее статуса, но она все еще была не Марией Скудери – матерью Консильери и сильнейшего силовика Наряда. Она оставалась Марией Скудери – жертвой насилия со стороны своего ублюдочного мужа.
- АрДжей! – прошипел Леонас, и я, наконец, отвлекся, глядя на нее. У блондина странно дергался глаз, и прежде, чем я понял в чем суть происходящего, меня окликнул тихий, но твердый, знакомый до боли голос любимой женщины.
Я даже глаза прикрыл от наслаждения. Ее голос был подобен самой прекрасной музыки, которую только можно вообразить.
- Здравствуй.
Я стремительно обернулся, сталкиваясь с ее обиженным взглядом. Точно также она смотрела на меня в тот день в больнице, и я в очередной раз проклял себя за глупость, которую совершил. Мне хотелось причинить ей боль, заставить прочувствовать все, что она заставила прочувствовать меня.
Сейчас тоже хотелось. Несмотря на пылающую в груди любовь, я чувствовал столь же сильную обиду.
Я все еще помнил мерзкие слова. Я все еще помнил обвинение, безжалостно кинутое мне прямо в лицо. Я хотел причинить ей боль, но еще больше я хотел видеть хоть некоторое сожаление в глубине ее прекрасных зеленых глаз.
Но его не было.
- Какая встреча, - произнес я ехидно, стараясь совладать собой. – Не ожидал тебя здесь встретить.
Она оставила мою реплику без комментария.
- Мы можем поговорить? Я не отниму у тебя много времени.
Я насмешливо выгнул бровь.
- Я занят.
Она скептично оглядела меня, вальяжно попивающего шампанское.
- Это буквально на пару минут.
Я развел руками.
- Я же сказал, что занят.
Ее глаза блеснули недовольством. Леонас выглядел так, словно сейчас взорвется от смеха.
Фредерика коротко кивнула, ничего не ответив, но я вдруг заметил, как она застыла напротив в самой напряженной позе, яростно сжав маленькие кулачки. Я был зависим от образа этой женщины, и я хотел ее. Безумно хотел.
Было ли это и правда одержимостью?
Больше ничего не сказав, Фредерика резко развернулась на каблучках своих натертых черных туфелек, уносясь прочь. Я смотрел ей вслед, думая о том, что выгляжу как дурак с биполярным расстройством. В один миг у меня глаза загораются от счастья, а в другой – внутри все взрывается от раздражения.
Я вырвал из рук Леонаса его бокал шампанского, опрокинул его в себя, и натолкнувшись на его насмешливый взгляд, понесся за этой проклятой девчонкой, потому что, опять же, не мог терпеть ее насупленного вида, причиной которому был я сам.
***
Фредерика
Хотелось вцепиться в него и выцарапать его наглые, дерзкие глаза. Где таился этот демон столько лет, раз я ни разу не сталкивалась с ним в прошлом? АрДжея словно подменили, и он открывался мне абсолютно с другой стороны, которая раздражала до безумия.
Гнев был пороком, и нельзя было позволять ему овладеть моим сознанием. Я постаралась успокоиться, делая глубокие вдохи и выдохи. На террасе было безлюдно и прохладно, так что я позволила себе на мгновение опустить всякие формальности и просто выпустить все, что копилось внутри уже долгое время.
Тем не менее, я не долго была одна. Очень скоро за спиной послышались чьи-то шаги, и я стремительно обернувшись, наткнулась на вальяжно подпирающего увитую лозой стену АрДжея, который лениво откинулся на холодную каменную поверхность распахнув несколько пуговиц рубашки, из-за чего легко можно было разглядеть его грудь. Галстук свободно повисал на его шее.
Он выглядел, как живое воплощение греха.
- Ты ведь занят! – кинула я сердито.
Он выгнул бровь, вдыхая табачный дым. Меж его длинными бледными пальцами была зажата на половину выкуренная сигарета.
- Ты же хотела поговорить, - напомнил он. – Я прямо перед тобой.
Я постаралась взять себя в руки, коротко кивая. Не хотелось с ним спорить. За последний месяц мы ссорились чаще, чем за два года, что был знакомы в прошлом.
- Мой крестик, - проговорила я, сразу переходя к делу. – Верни мне его, пожалуйста. Он очень важен для меня.
Арджей хмыкнул.
- Я похож на крестную фею? Исполняю желания, стоит только озвучить их?
Я тяжело вздохнула, чувствуя себя в тупике.
- Пожалуйста, давай не будем спорить и просто мирно разойдемся.
АрДжей коротко кивнул, махнув рукой в сторону огромных французских дверей.
- Иди, - проговорил он.
Я прикрыла глаза, чувствуя нарастающее в груди раздражения.
Гнев – порок, напомнила я себе.
- Пожалуйста, верни мне крестик.
Наконец, АрДжей соизволил сосредоточить все свое внимание на мне, а не тлеющей сигарете. Он откинул окурок прочь, и направился в мою сторону, засунув руки в карманы. Я отошла назад, упираясь задницей в каменную балку и чувствуя бешено колотящееся сердце. Спустя какое-то время он навис надо мной, и мой нос едва ли не уткнулся ему прямо в обнаженную грудь.
- Могу я кое-что спросить?
Его вопрос удивил меня. Я недоуменно посмотрела на него, подняв голову.
- Что?
Он насмешливо выгнул губы.
- Ты ведь монахиня, и раз уж на то пошло, обязана выслушивать чужие покаяние. Так вот, я хочу.
Я все еще недоуменно смотрела на него.
- Чего хочешь?
Он улыбнулся – хищно и дьявольски.
- Покаяться хочу, - объяснил он. – На этой неделе я убил троих. Одного я прибил руками и ногами к дереву в лесу, где водятся дикие волчары. Другого я вырвал каждый зуб, а третьему разрубил член на мелкие колбаски.
Мои глаза готовы были вывалиться из орбит. Я оттолкнула его, уткнувшись руками в обнаженную грудь, и едва ли не обожглась. Настолько горячим он был.
А еще у него гулко билось сердце. Совсем, как у меня.
- Ты с ума сошел? – воскликнула я. – Что ты вытворяешь? Зачем ты рассказываешь мне все это?
От его слов даже замутило.
АрДжей как ни в чем не бывало пожал плечами.
- Разве это не твоя обязанность – выслушивать о чужих проблемах? Чем я хуже вонючих, потных ублюдков, приходящих в вашу церковь покачаться о том, что они трахнули молоденьких целок?
Мои щеки вспыхнули, и я попыталась отойти в сторону, но он не позволил, мгновенно перекрыв мне путь своим огромным телом.
- Ты не ответила на мой вопрос.
Я посмотрела ему в глаза, стараясь вложить во взгляд все недовольство.
- Тут не на что отвечать. Я не хочу продолжать этот разговор. Верни мой крестик, и закончим на этом.
Он цокнул языком.
- Я решаю, когда заканчивать, а когда – нет.
Я вздохнула.
- У тебя что, раздвоение личности? – прошипела я раздраженно, ткнув пальцем ему в грудь. – Что с тобой не так? В тебя будто демон вселился!
Он ехидно ухмыльнулся, выгнув бровь.
- Демон вселился? Как насчет того, чтобы изгнать его? Я, ты, кровать или любая другая горизонтальная или вертикальная поверхность. Уверяю тебя, я исцелюсь за мгновение ока!
Его слова, прямые и похабные, абсолютно бесстыдные, выбили из меня весь воздух. Я судорожно вздохнула, стараясь взять себя в руки, но внутри у меня все переворачивалось от заискивающего взгляда этого демона, нависшего надо мной.
- Ты никогда не был таким, - прошептала я горько, вспоминая мило улыбающегося мальчика, что смотрел на меня влюбленными глазами.
- О, Фредди, я всегда таким был, - пропел он елейным голоском, неожиданно схватив меня за талию и припечатав к своей груди. Я прикрыла глаза, стараясь успокоиться и придумать пути отступления.
Мои отчаянные попытки вырваться не дали никаких результатов.
- За что ты так со мной? – спросила я с усмешкой. – Я ведь изначально была предельно честна с тобой. Я не давала тебе никакой надежды. Ты сам понастроил в голове розовых замков и сам же оказался погребен под ними. В этом нет моей вины, так почему даже ты обвиняешь меня в чем-то?
АрДжей пропустил мои слова мимо ушей. Он только закатил глаза, глядя на меня раздраженно.
- Опять запела про хренову вину и прочую бурду. Не порти мне настроение своим бредом, Фредерика.
Я усмехнулась.
- Ты сам портишь себе настроение. Сам придумал, сам обиделся. Я четко и ясно изложила тебе свою просьбу – верни крестик, который так нагло и бессовестно забрал у меня. Ты поступил, как настоящий мерзавец.
Моя реплика заставила его прыснуть.
- Мерзавец? Ты и такие слова знаешь? А разве тебе разрешено их говорить?
Я вспыхнула, отталкивая его.
- Отпусти! – воскликнула я.
Он покачал головой.
- Гнев – один из семи смертных грехов, моя любимая грешница. Не забудь и про него сегодня помолиться. Ты нагрешила. Тебе уготована прямая дорога в ад. Могу составить компанию. Я там частый гость. Однажды стану править там. Уже приготовил себе трон.
И глупцу стало бы ясно, что ничего толкового я от него не добьюсь. Вложив все силы, имевшиеся в моем хилом теле, в руки, я оттолкнула его, глядя на него яростно.
- Ты вернешь мой крестик или нет?
Он прочистил горло и почесал затылок, а потом пожал плечами.
- У меня его нет.
Я недоуменно уставилась на него.
- Ты его забрал! Ты буквально содрал его с моей шеи.
АрДжей пожал плечами.
- Я выбросил его. Почему некая безделушка должна иметь значение для меня?
Все внутри похолодело. Я ощутила, как затряслись пальцы, и ведомая чистой злобой, залепила ему яростную пощечину. Голова АрДжея дернулась в сторону. Его кадык дернулся, но он вновь повернул свою голову ко мне, глядя на меня ехидно.
- Потому что эта безделушка имела значение для меня! – прошипела я с горечью.
Он выгнул бровь.
- Повторюсь, Фредерика: причем здесь я? Мне не нужно твое барахло. Я избавился от тебя в то утро, когда ты обвинила меня в чертовом принуждении. Не понимаю, чего ты от меня ждешь. Ты думаешь я все еще одержим тобой? Ты мне абсолютно безразлична.
Его слова заставили меня злобно усмехнуться. Мне хотелось причинить ему боль сродни той, что сейчас пылала в груди.
Этот крестик принадлежал маме. Эта вещица доставалась мне в память о ней, и этот ублюдок даже не придал значения тому, что держал в своих руках.
- Твои действия говорят об обратном, - прошипела я ему в лицо.
Не хотелось больше видеть его перед собой. Я оттолкнула его в сторону, двинувшись к французским дверям, но он неожиданно дернул меня за руку, останавливая.
- Скажи мне одну вещь: хоть раз, один единственный раз за все три года, что ты провела в этом чертовом монастыре, ты пожалела о содеянном? Хоть раз ты думала о том, что случилось бы, не прими ты этого глупого решения?
Я вырвала руку из его захвата, слишком взбудораженная, чтобы думать о том, как легко он мне это позволил.
- Ты ведь ожидаешь услышать положительный ответ, да? Ты думаешь, что сейчас я начну ныть о том, как я скучаю. Как мне жаль. Как мне плохо. Но я тебя разочарую – ни разу. Ни о тебе, ни о чем-либо другом я не жалела. Ты все такой же ребенок, каким был три года назад. И мой крестик ты сорвал из-за своей ребяческой обиды, желая кому-то что-то доказать. Только вот кому? Мне? Что ты пытался тем самым мне доказать? Или самому себе? Мой мир никогда не крутился и не будет крутиться вокруг тебя. Более того, тебе нет в нем места. Теперь так подавно. Оставь меня в покое. Ради всего святого, просто оставь меня уже в покое. Хватило и того, что ты избавился от подвески, принадлежащей моей матери, идиот. Премного благодарна за твое внимание. Можешь оказывать его кому-нибудь другому?
Выражение его лица на мгновение изменилось, и что-то вспыхнуло в глазах. Я отвернулась, не желая больше смотреть на него. Мне хотелось залепить ему еще одну пощечину от бурлящей внутри обиды. Направившись к французским дверям, я была остановлена его тенью, нависшей надо мной.
- Последний вопрос, Фред, - проговорил он. В этот раз в его голосе не чувствовалось насмешки или ехидства. Он был серьезен. От толпы гостей нас отделяла практически прозрачная штора. – Если я сравняю твою церковь с землей, это оставит тебя?
Вопрос шокировал, но еще больше – взгляд, на который я наткнулась в отражении стекла. Ему не нужен был ответ. Он все еще намерен был заставить меня пожалеть о том, что я предпочла ему монастырь.
Пожалуй, такое в жизни мафиози, вероятно, случалось впервые. Ему предпочитали не другого мужчину. Вместо него я выбирала одиночество.
Оставив его вопрос без ответа, я дернула штору в сторону, уходя прочь. Куда угодно, главное – подальше от него.