Глава 4
Фредерика
Мою спину, казалось, осыпали поцелуями-прикосновениями тысячи порхающих бабочек. Прикосновения были легкими, совсем невесомыми, старающимися подарить любовь и ласку. Никто и никогда не касался меня подобным образом, и это было странно – ощущать такое в самый неподходящий момент.
Этой ночью в моей голове было пусто. Не было столь обыденных кошмаров, к которым я привыкла. В моей черепушке чувствовался легкий сквознячок – мысли лениво перетекали одна на другую. Никто меня не винил, никто не смотрел с сожалением. Было так хорошо, что хотелось остаться в этом мгновении навечно.
По спине прошлась волна мурашек, когда легкое, длинное прикосновение протянулось вдоль всего моего позвоночника, лаская каждую выпирающую косточку. Движение было нежным и ласковым. Оно дарило мне тысячи самых разных ощущений. Было невыносимо странно чувствовать все настолько явственно, словно я была обнажена.
Прикосновения дарили мне умиротворение. Казалось, я лежу на какой-то светлой поляне, продуваемой летним, теплым ветерком, что ласкает мое тело. Впервые за все восемнадцать лет я не чувствовала себя так, словно проживаю чужую жизнь. Не создавалось впечатления, что я наблюдаю за собой издалека, сожалея о том, чего я не делала.
Где-то вдалеке раздался гулкий бой часов. Я вскинула голову, пытаясь понять, где я нахожусь, но вокруг была лишь пустота. Мое тело будто было накрыто нежным шелковым одеялом, и эти бабочки ...
Эти бабочки сводили меня с ума.
Бой часов продолжался. Тихий, размеренный, но все более ускоряющийся. Мои ноги, руки, да и все тело касались чего-то нежного, мягкого. Озираясь по сторонам, я пыталась понять, куда идти, чтобы выбраться к свету из этого странного места, хоть уходить и не хотелось.
Передо мной внезапно возникла белоснежная стена, к которой я поспешила прикоснуться. Камень был теплый и гладкий. Приятная на ощупь поверхность дарила истинное наслаждение тому, кто касался ее. Именно отсюда шел звук часов, и с каждый боем курантов, подозрительно странное предчувствие надвигалось все ближе ко мне. Что-то подсказывало мне, что реальность, которая приближалась, грозилась уничтожить в пух и прах это мирное, тихое время. От этого становилось тоскливо, но я только прижалась к камню, вслушиваясь в громкий ритм.
Бой часов ускорялся...
Раз...
Два...
Три...
Я неожиданно распахнула глаза, глубоко вдыхая. Глаза защипало от резкого света, заставляя их заслезиться. Моя несчастная голова трещала по швам, готовая свалиться прочь с плеч, и я смутно припомнила, что из-за жуткой жажды выпила первое, что попалось под руку. Подобные вечеринки и прочее, чем маялась молодежь, меня никогда не привлекали именно из-за подобных последствий, но винить в случившемся было некого.
Только себя.
Что я, впрочем, и сделала, и это не было странно или как-то непривычно. Винить себя во всех грехах мира уже вошло в привычку. В конце концов, мы сами являлись теми, кто порождает эти невзгоды. Если бы не проклятый алкоголь, возможно моя голова имела бы шансы на то, чтобы мыслить здраво. И хоть несмотря на то, что она грозилась разлететься в щепки, мое тело чувствовало себя расслабленным и отдохнувшим.
Глухой звук часов продолжился. Я вздохнула, ощущая невесомых бабочек, как никогда явственно. Стоило особых трудов пошевелить головой и сфокусировать свой взгляд, но то, что я увидела, повергло меня в ужас.
Я прикасалась к чужой обнаженной груди, и звук, что слышался мне, не был звуком часов. Это было чье-то сердцебиение – спокойное и умиротворенное. Бабочки были пальцами, которые кружили по моей – опять же, обнаженной – спине, вырисовывая только известные им самим узоры. Перед моими глазами были только темные ленты татуировок – мелких, но многочисленных. Мне не хотелось поднимать глаза, и встречаться лицом к лицу со своим самым главным провалом.
Это было чертовым концом, и самым страшным кошмаром, который только мог поджидать меня наяву.
Я резко подскочила, отскакивая прочь на самый дальний конец кровати. Моя голова закружилась, заставляя мир перед взором поплыть. Чья-то невесомая рука, порхающая по моей спине, дернулась следом, желая удержать рядом, но я не позволил прикоснуться к себе. Мои лихорадочно блуждающие вокруг глаза пытались найти хоть что-то, за что можно было уцепиться и облегченно вздохнуть, но взгляд черных, словно ночь, омутов, заставил меня только судорожно вздохнуть, не веря своим глазам.
АрДжей сидел у изголовья кровати, глядя на меня спокойно, нежно и как-то даже виновато и взволнованно, хоть в его взгляде больше читалась любовь, нежели любая другая эмоция. Он смотрел на меня мягким, ласковым взглядом, и я только запоздало поняла, что полностью обнажена. Это заставило меня почувствовать просто мерзостный стыд. Все тело начало мелко подрагивать. Я судорожно схватилась за покрывало, стараясь натянуть его выше, но АрДжей внезапно протянул руку, словно желая прикоснуться ко мне.
- Не делай этого! – прошипела я сердито, отворачиваясь и чувствуя, как пылает не только мое лицо, да и все тело в целом.
Мозг лихорадочно и отчаянно пытался переварить случившееся, и проанализировать ситуацию, в которой я сейчас находилась, но мне в голову не приходило ни единой добротной мысли. Все они крутились вокруг моего обнаженного тела, вокруг обнаженного парня рядом со мной. Мы были обнажены, я только что лежала на его груди, и мы касались друг друга, проведя ночь в одной постели. Тут не следовало ничего додумывать. Мои безалаберность и безответственность додумали все за меня, и сейчас просто ставили перед фактом.
- Мы..., - мне потребовалось собрать воедино все свое самообладание, чтобы задать этот вопрос. Мой глупый, отчаянно цепляющийся за последнюю надежду мозг, отказывался верить. – Мы ... между нами что-то было?
АрДжей некоторое время смотрел мне прямо в глаза, внимательно наблюдая за каждым моим движением, а я ждала его ответа с замиранием сердца. Нечто внутри меня все еще верило, что это просто недоразумение, хотя врать себе у меня никогда не получалось. Мне бы легче жилось, если бы я все же имела подобный навык.
- Ответь мне! – взмолилась я, искренне надеясь на отрицательный ответ. К огромному моему удивлению, глаза навернулись на глаза, и выражение лица АрДжея стало болезненным и виноватым.
- Позволь мне все объяснить, - попросил он, протягивая мне руку, но я только отползла подальше.
- Просто ответь! – прошипела я. – Скажи, мы спали или нет?
Мои руки старались прикрыть обнаженную грудь, а покрывалом были накрыты бедра и ноги. Я ждала этого ответа, как приговора, но АрДжей молчал, и с каждой секундой его проклятого молчания все внутри меня умирало.
- Фредерика, - прошептал он виновато, опуская глаза и не глядя на меня.
Я судорожно вздохнула и всхлипнула, вцепившись одной рукой в свой рот. Господи Боже, как все обернулось подобным образом? Почему очередное дерьмо случилось именно со мной? Почему именно сейчас? Именно тогда, когда я должна была дать свои обеты. Мне оставалось совсем чуть-чуть, чтобы, наконец, приступить к своей главной миссии.
Осознание жестким молотом ударило по моему несчастному, пульсирующему черепу. Мы спали. Господи Боже, я спала с парнем, которому даже не было даже шестнадцати. Он был несовершеннолетним – ребенком, заигравшимся во взрослые игры, и я, к своему огромному стыду, позволила ему вовлечь в эту игру и себя.
Я должна была это остановиться. Я была старше. Предполагалось, что я должна была быть более разумнее. Подростковая влюбленность, приправленная бурлящими гормонами, обошла меня стороной, поэтому я должна была действовать согласно законам морали и целомудрия, которых придерживалась сколько себя помню. Я должна была это остановить, но тут неожиданное воспоминание о чистейшем наслаждении, больно ударило по вискам, отправляя меня в круиз по события прошлой ночи. Мне вспомнились поцелуи, вспомнились нежные касания, а потом и твердое мужское естество, переполнявшее меня. И это чувствовалось странно, но так правильно. Мне этого хотелось. Это воспоминание о чистейшем наслаждении, затопившем меня прошлой ночью, убедило меня в том, что я сошла с ума.
Соскочив с постели, я подхватила свое откинутое к окну платье, стараясь натянуть его на себя. АрДжея встал следом, все еще держась на расстояние. У меня не было никаких сил смотреть ему в глаза. Я лишь хотела скорее скрыться ото всех и запереться в своей комнате. Голова трещала по швам, и мыслей было слишком много, чтобы ухватиться за одну единственную.
Парень не ожидал, что я так позорно сбегу. Я выскочила за дверь, а потом стремглав бросилась вниз к входной двери. Было раннее утро, и многие спали, раскинувшись на диванах. В доме стоял жуткий запах алкоголя и курева, и это только сильнее вывело меня из равновесия.
Я помчалась в сторону своего дома, но неожиданно кто-то дернул меня за руку, заставляя вскрикнуть. Уставившись на Арджея, я попыталась вырваться. Он натянул на себя штаны, а рубашка болталась на его плечах, готова вот-вот сорваться с нее. Он выглядел обескураженным, но раздраженным.
- Не беги от меня! – воскликнул он.
Я ничего не ответила, дернув руку в сторону, но держал АрДжей крепко. Все то, над чем я работала последние семь лет с тех пор, как впервые вошла в церковь – все рушилось прямо перед моими глазами.
- Успокойся! – велел АрДжей. – Почему ты так реагируешь?
Я, наконец, нашла в себе силы неверующе уставиться на него в ответ. Я была уверена, что причиной тому послужили его слова, выбившие почву из-под моих ног.
- Реагирую? – прошептала я, глядя на него с яростным прищуром. – А как мне еще реагировать?
Он тяжело вздохнул, качая головой.
- Тебе следует успокоиться, - проговорил он тихо. – Не случилось такого, из-за чего тебе следует так остро реагировать. Мы решим это.
Его слова больно ударили под дых. Я вырвала руку из его захвата и неожиданно оттолкнула его прочь. Мои ладони больно столкнулись с его стальной, обнаженной грудью, покрытой рисунками. Он отошел на шаг, но я знала, что это скорее было сделано для того, чтобы хоть как-то меня успокоить.
- Ты думаешь, что все так просто, да? – спросила я, горько усмехнувшись. Мне хотелось плакать, потому что я чувствовала себя мерзко. Я ведь обещала себе, что уйду в монастырь. Я обещала себе начать новую жизнь, вернув матери то, что у нее отняла. Я не хотел спать с мужчиной, не хотела чувствовать каково это – предаваться низменным плотским утехам, но именно это я и сделала. – Я прошу тебя, просто оставь меня одну. Мне стыдно, правда. За все случившееся. Это ... это не то, чего я хотела.
Выражение его лица стало жестким.
- Твои монашки вбили тебе в голову, что секс – это грязно, не так ли? Ты считаешь все случившееся ошибкой, Фредерика. Ты не права.
Я судорожно вздохнула.
- А разве это не было ошибкой? Это моя ошибка. Моя пьяная ошибка. Давай забудем об этом, прошу тебя. Я не хочу об этом говорить.
И это правда было так. Я напилась и позволила себе забыть обо всем на свете. Я не винила его ни в чем, потому что пьяные люди иногда сходят с ума. Мне лишь нужно было уединиться, и в очередной раз проклясть себя.
АрДжей покачал головой.
- Это не было ошибкой...
Я прикрыла глаза, опуская голову, не неожиданная, ужаснувшая мысль, ударила прямо в мозг, заставляя меня поднять голову и посмотреть на АрДжея подозрительно. Он выглядел куда лучше меня. По крайней мере, у него не было слабого и болезненного вида, и он не выглядел так, как выглядел в прошлый раз, когда явился ко мне.
Он не выглядел так, будто похмелье готово было придавить его к земле своим напором. Я подошла ближе, заставляя его судорожно сглотнуть и уставиться мне прямо в глаза.
- Ты ведь тоже был пьян, да? – спросила я шепотом. – Мы ведь сделали это, будучи под действием алкоголя, да? Так ведь? Ты тоже, как и я, не знал, что делаешь, да? Правда, ведь? Скажи мне, пожалуйста. Я права? Так ведь?
Скажи «да», умоляло мое обливающееся кровью сердце. Скажи «да».
Но АрДжей молчал, и его молчание с каждой секундой только уверяло меня в правдивости и подлинности моей догадки. Это заставило меня отступить от него на шаг, потому на второй, и уставиться на него с разочарованием. Слабый, истерический смешок вырвался из моей груди, заставляя меня запрокинуть голову к и уставиться на бескрайнее небо, кажущееся мне таким далеким и близким одновременно.
- Я не был пьян, - произнес этот мерзавец твердым голосом, глядя на меня уверенно.
Я покачала головой, пытаясь набрать в легкие побольше воздуха.
- Ты не был пьян, - повторила я. – Ты не был пьян, и не остановил это.
Это было фактом. Данностью, которую следовало принять.
- Нет.
Я вздохнула, запускаю руки в волосы.
- Ты был в здравом уме, и ты не остановил это. Ты не остановил меня.
Он хмыкнул.
- Если тебя опять гложет твое проклятое чувство стыда и вины, то отбрось их подальше. Я не ребенок и ты не совращала малолетнего, Фредерика!
Его слова на вечном повторе застряли в моей голове.
- Ты не был пьян, - опять сказала я. – Ты не был пьян, и ты позволил этому случиться!
Он судорожно вздохнул, пытаясь подойти ко мне, но я отшатнулась от его протянутой в мою сторону руки.
Я чувствовала себя ... преданной.
- Фредерика, я никогда не скрывал от тебя того, что я к тебе чувствую. Я всегда был предельно честен. Я не отпущу тебя в монастырь, и я сделаю все, чтобы воспрепятствовать твоему решению, каким бы подонком из-за этого я тебе не казался. Я люблю тебя. Ты – та женщина, которую я хочу видеть подле себя: светлая, добрая. Отпусти свое прошлое, и позволь мне сделать тебя счастливой.
Я люблю тебя. Эти слова заставили меня истерично расхохотаться. Вокруг было безлюдно, мы стояли посреди улицы недалеко от дома тети Нел, и я смеялась, грозясь сойти с ума. Эти три проклятых слова звучали так просто из его уст. Они вылетели совершенно легко, и были для него пустым звуком, потому что то, что я для себя определяла любовью, не подразумевало собой то, что сделал он по отношению ко мне.
- Любишь? – переспросила я, невесело усмехаясь и заставляя его настороженно посмотреть в ответ. Вероятно, я выглядела безумно. – Знаешь, это комично. Ты придумал себе некий образ, связал его со мной, и теперь ты выводишь меня этим из себя. Это не любовь, АрДжей. Это одержимость.
Он посмотрел на меня холодно, тяжело вздыхая, и каждое его движение и едйствие сквозило напряжением.
- Это любовь, - жестко настаивал он на своем.
Я развела руками.
- Светлая? Добрая? Что ты знаешь обо мне кроме того, что ты сам себе придумал? Ты знаешь о том, почему уйти в монастырь для меня так важно? Ты знаешь, что меня каждую ночь мучают кошмары? Знаешь, что я считаю себя обузой и убийцей? Знаешь каково это – чувствовать, что проживаешь чужую жизнь? Чувствовать себя воровкой? Это только верхушка айсберга, скрытого глубоко внутри меня, АрДжея. И ты бы никогда этого не узнал, если бы я сейчас сама тебе не сказала. И после этого ты пытаешься меня убедить в том, что любишь меня? Ты любишь не меня. Ты любишь свой идеальный образ, который ты себе сам создал. Это не любовь. Это одержимость, АрДжей.
Он подлетел ко мне, глядя на меня яростно сверху вниз.
- Я люблю тебя, Фредерика!
Я покачала головой, отталкивая его, но он не сдвинулся с места.
- Это не любовь. И знаешь почему? Потому что люби ты меня, ты бы меня остановил. Что я делала? Я соблазнила тебя? Я вешалась на тебя с поцелуями? Ты был адекватен, АрДжей, и ты все равно позволил этому зайти так далеко. Может, ты и не знал обо всем, о чем я сказала тебе сейчас, но ты знал, как мне важно мое решение уйти в монастырь. И ты без какого-либо зазрения совести потоптался по моим желаниям. Ты доказал всю фальшивость своих чувств, проявив такое неуважение к моим!
Мои слова его взбесили. Я видела его по лихорадочно вертящейся в разные стороны голове. Однако, я не чувствовала себя виноватой. Впервые в жизни я чувствовала такой гнев, что он готов был испепелить все вокруг.
- Мне плевать на твой монастырь, - выплюнул он яростно. – Ты не уйдешь туда! Ты не понимаешь, что ты делаешь! Даже, если ты сама не в силах задуматься о том, чем это для тебя обернется, чем это обернется для всех, кто тебя любит, я сделаю это за тебя! Монастырь – не выход!
Пожалуй, это был тупик, в котором я оказывалась много раз в жизни. Все вокруг считали, что знали, как мне следует жить. И этот ребенок тоже считал себя тем, кто имеет право мне указывать. Никто не считался с тем, чего хочу я. Они все твердили только о себе, но никто не задумывался о том, как их отношение отражается на мне.
Они говорили о любви? Это было чем угодно, но не любовью.
- Знаешь, - проговорила я хрипло, чувствуя, как слезы подступают к глазам, а истерика грозится вот-вот накрыть меня. – Может, я и не видела в тебе мужчину, но ты всегда казался мне хорошим парнем. Ты чем-то напоминал мне моего брата. Я терпеть не могла Кальвино, но к тебе я всегда относилась терпимо. Ты казался мне не похожим на всех других солдат, что я встречала ранее. Но теперь я с уверенностью могу сказать, что ты такой же. Ты ничем от других не отличаешься. Ты ставишь свои интересы превыше всего. Тебя не интересуют мотивы других. Твои амбициозность и целеустремленность похвальны, но мне обидно, потому что я тебе доверяла, АрДжей.
Выражение его лица стало виноватым, но из глубины его черных глаз не исчезло упрямство. Он подошел ближе, нависая надо мной подобной каменной стене. Еще год назад этот ребенок смотрел мне прямо в глаза, а теперь заставлял чувствовать себя насекомым, которое он собирался раздавить.
- Вопрос не в доверии, а в том, чтобы уберечь тебя от ошибки!
И в очередной раз абсолютно чужой мне человек, считал своим священным долгом вразумить меня.
- И каким образом ты уберег? – спросила я, злобно усмехнувшись. – Воспользовавшись моим состоянием? Тебе приятно было спать с абсолютно невменяемой девушкой?
Его глаза опасно загорелись. Он буквально подлетел ко мне, схватив за руку, и в этот раз, пусть и не намеренно, он причинял мне боль, потому что казалось, что мое запястье вот-вот хрустнет и сломается надвое. Однако, я продолжала молчать, упрямо глядя ему прямо в глаза, сверкая яростным взглядом, полным гнева, тоски и чертового разочарования.
Его во мне было больше всего, и было не направлено на АрДжея. Только на себя.
- На что ты намекаешь? – выплюнул он жестко, надвигаясь на меня. – Ты думаешь, что я тебя к чему-то принуждал? Это ты имеешь в виду?
Воспоминания, хоть и хаотичные, беснуясь в моей голове, все же говорили, что прошлой ночью никакого принуждения не было. В конце концов, моя грешная голова позволила себе подумать о том, каково это – целовать мужчину. Касаться его губы, тела, прижиматься к нему и ощущать его прикосновения. Каково это – позволять совершенно чужому тебе человеку видеть тебя такой, какой не видел никто. Лицо этого фантомного образа отныне было лицом АрДжея, и от того было настолько стыдно.
Вся грешность ситуации отходила на второй план по сравнению с гнетущим меня чувством разочарования в собственной персоне – я хотела. Правда хотела. Пусть даже и этого глупого ребенка, отчаянно мнившего себя взрослым.
Тем не менее, мне было больно. Желчь внутри, скопившаяся от всего навалившегося, просилась выйти наружу, и в самое неподходящее время она вылилась прямо на АрДжея.
Не вырывая руки из его хватки, я прошипела, глядя прямо в его лицо:
- Откуда мне знать? Я ведь была пьяна, АрДжей. Откуда мне знать, как все было?
Стоило только этим глупым словам вырваться из моего такого же глупого рта, как я мгновенно о них пожалела. У меня была странная привычка во всем всегда винить себя, и, как правило, во всем случившемся со мной, всегда оказывалась виновата я и никто другой. Этот раз не был исключением, но я совершила самую ужасную ошибку, возложив вину на кого-то другого.
- Я ...
Мне хотелось извиниться, но АрДжей заставил меня заткнуться одним взглядом, вынуждая меня предпринять попытку отшатнуться и испуганно сжаться. В эту самую секунду он выпускал некую ауру, от которой волосы на макушке вставали дыбом. За все время нашего знакомства, я никогда не видела его таким.
Он никогда не показывал мне свою темную сторону, но теперь решил это исправить.
Больно дернув меня к себе, заставляя меня еще сильнее сжаться в страхе, он усилил хватку. На мгновение мне показалось, что я слышу, как хрустит мое несчастное запястье. Его кадык заметно дернулся. Было страшно смотреть в его глаза, поэтому я опустила голову вниз.
- Я ни к чему тебя не принуждал! – процедил он сквозь зубы. Запястье начало жечь, из-за чего на глаза навернулись слезы. Я судорожно вздохнула, пытаясь вырвать руку из болезненного захвата, но он сжал пальцы сильнее, и слезы все же брызнули из моих глав, вынуждая меня ахнуть от неожиданно прострелившей запястье боли. – Ты сама захотела меня поцеловать. Ты сделала первый шаг. Если бы ты ко мне не прикоснулась, ничего бы не случилось. Я бы оставил тебя в покое!
Моя нижняя губа обиженно задрожала, и я боялась заговорить, не желая показывать ему всего своего отчаяния. Хриплый, дрожащий голос, наконец, сказал:
- Так почему не остановил? Ты мог запереть меня, чтобы я к тебе не лезла? Мог ведь? Ты мог меня вырубить. Ты знал, что я была не в себе, но ты предпочел сделать то, что посчитал нужным!
Он злобно усмехнулся.
- Да! Я сделал то, что посчитал нужным сделать, и как бы ты не пыталась выставить меня виноватым, у тебя это не получится! Ты хотела меня, я хотел тебя – мы оба в этом дерьме, Фредерика. И, знаешь, раз уж на то пошло, то я даже рад, что все так сложилась. Вини себя в чем угодно, как ты любишь делать, кори себя за вещи, которых ты не делала – плевать. Если это заставит тебя отказаться от монастыря, то я буду даже рад, если стану выглядеть в твоих глазах последним ублюдком. Но в монастырь ты не уйдешь, и это тот факт, с которым тебе придется смириться. Ты – не понимаешь, что ты творишь. Из нас двоих кто-то должен считаться голосом разума! Так будет лучше!
Он смотрел на меня злобно и упрямо, заставляя меня смотреть в ответ также. Ко всему прочему, прибавлялась еще и боль, сводящая с ума. Она не давала мне здрво оценивать его и собственные слова, и затмевала мой рассудок. Терпеть больше не было никаких сил. Я сжала зубы, стараясь сдержать всхлипывания, потому что было дико стыдно. Свободной рукой я впилась в хватку на своем запястье, царапая побледневшую руку АрДжея короткими ногтями.
- Мне больно!
Казалось, мои слова были подобны хлесткой оплеухе, потому что он внезапно отлетел от меня шагов на пять, ошалело глядя на мою покрасневшую руку, а потом и на свою. Пальцы его слегка онемели, как и мои, но он выглядел так, словно готов застрелиться. Тем не менее, в эту самую секунду мне было на него абсолютно плевать. На него самого, его чувства и его слова.
- Вы все меня раздражаете! – воскликнула я яростно. АрДжей уставился на меня недоуменно, потому что ранее не слышал, чтобы я повышала голоса. – Мне опротивело уже, что все думают, как будет лучше для меня. Для них самих. У меня, черт подери, уже в который раз отнимают право выбора. Ты не первый, и я уверена не последний. Ты тоже отнимаешь у меня право выбора. Разве твоя пресловутая любовь не предполагает понимание? Принятие? Если любишь – отпусти, так ведь говорят!
АрДжей смотрел на меня, широко раскрыв глаза, и от него так и веяло напряжением. Мне казалось, еще секунда – и он накинется на меня. Так и случилось, но в этот раз я отшатнулась подальше. Впрочем, он ко мне не прикоснулся. Стоило ему заметить страх в моих глазах, как выражение его лица стало болезненным и виноватым, хоть упрямым и несколько обиженным.
- Ты ведешь себя, как эгоистичная, лицемерная сука! – проговорил он, горько усмехнувшись и качая головой. – Ты – не так Фредерика, которую я знаю! Которую я люблю! Ты не можешь поступать так жестоко, оставляя своего отца, своего брата – всю свою семью только из-за каких-то глупых мыслей в твоей голове. Ты понятия не имеешь каково это – не иметь всего того, что у есть тебя!
В очередной гребанный раз, а я уже и не считала сколько раз за последние несколько минут все грешные грязные слова вырывались из моего рта, он доказал, что это не чертова любовь. По крайней мере, не в меня.
- Вот и славно! Видишь, - произнесла я, невесело ухмыльнувшись и ткнув в него пальцем. – Ты влюблен в некую другую «Фредерику». В мою самую светлую и добрую версию, которую ты сам для себя придумал, но ее не существует на самом деле. Настоящая Фредерика перед тобой. Она, как ты правильно заметил – эгоистичная и лицемерная сука! Найди себе ту, которую ты так отчаянно себе представляешь. Во всяком случае, это не я! Надеюсь теперь, столкнувшись лицом к лицу с такой жестокой реальностью, ты оставишь меня в покое. Как видишь, ни к чему хорошему тебя это не привело. Оставь меня уже в покое. Это единственное, чего я прошу!
Даже не взглянув на АрДжея напоследок, я резко обернулась, стремительным шагом направляясь куда глаза глядят. Я точно знала, что он смотрит. Не хотелось оборачиваться, не хотелось позволять себе лишней мысли. Я хотела побыстрее оказаться дома и просто запереться в своей комнате. У меня было дикое количество желаний в этот самый момент, но даже они не могли перекрыть странного паршивого чувства, что бесновалось внутри.
***
Вода отлично освежала, особенно – горячая. Она обжигала мою кожу, стекая вниз по телу и смывая с меня доказательства моего грехопадения. Монашество предполагало чистоту. Я хотела сделать все по правилам, но и тут меня ждал полный провал. Я никогда не позволяла себе лишних мыслей о том, что меня ждет с наступлением совершеннолетия, хоть порой в голову и лезли всякие назойливые мысли. Ни одна из них, даже самая откровенная, не могла предположить, что однажды я окажусь здесь – в тесной душевой кабинке в собственном доме, чувствуя себя так, словно предала не только себя, но и ту клятву, что дала себе в одиннадцать лет.
Все, на чем основывалась моя жизнь последние несколько лет – все рушилось. И разрушила все я сама.
Из запотевшего зеркала на меня смотрела я сама – мокрые каштановые волосы спадали на плечи, глаза были красными от слезы, а на теле – на теле были доказательства. Прямо под грудью виделся довольно заметный засос. И не один. Особенно много их было в области шеи и плеч, а также живота. Моя грудь несколько ныла, набухла и была крайне чувствительной. Не постеснявшись, я прикоснулась к себе внизу – ощущалось, несколько, странно, но не было ни боли, ни крови.
Несмотря ни на что, АрДжей повел себя достойно. Мое тело, ни единый сантиметр, которого не был травмирован, доказывал это, как ничто другое. Учитывая слухи о жестокости мужчин, распространенные в Наряде, это было удивительно, и это вызвало бы восхищение, если бы не вызывало столько стыда.
Я вздохнула поглубже, стараясь успокоиться. Противоречивые чувства в моей груди, вызванные его словами, заставляли чувствовать себя просто омерзительно. Он был прав, как никто другой – мои действия были эгоистичны и лицемерны. Они шли вразрез с тем, что должно было быть моей истинной целью – забота о семье, которая после моего рождения осталась без той, кто оберегал их душевное спокойствие. Я должна была остаться и дать им все то, что они потеряли со смертью мамы, но вместо этого я уходила.
Это было жестоко, эгоистично и лицемерно. Я любила своего отца. Я любила брата. Я хотела для них всего самого наилучшего, и если бы это было только в моих силах, я отдала бы им все, что только возможно, но у меня не было никаких сил больше бороться с этим мерзким внутренним голосом, что всякий раз обвинял меня в убийстве матери, стоило только папе тоскливо взглянуть на меня, а Санни бросить взгляд в сторону фотографии, висящей в гостиной.
Ничто не смогло бы вернуть им маму, и никакая моя забота не избавила бы их от мук. Было так много людей, которым требовалось спасение, и единственной, кому я и правда могла помочь, была я сама. Звучало все это крайне эгоистично, но все было так и никак иначе быть просто не могло. Следовало спасти хоть кого-то из этого продолжающегося сумасшествия.
Надо было действовать. Промедление и так стоило мне многого.
На самом деле, я должна была еще неделю назад переселиться в монастырь. Я все оттягивала из-за того, что хотела в последний раз попытаться заставить папу понять, но он намеренно меня игнорировал. Он не возвращался домой, он отказывался говорить и есть, ссылаясь на свою занятость. Он делал все, чтобы не пересекаться со мной лишний раз, и подобное его отношение, хоть и абсолютно оправданное, не могло не причинять боли. Сестра Августина с каждым днем становилась все более нетерпеливой, и я уже могла заметить ее некоторое раздражение моим промедлением, но я не могла уйти, не попрощавшись с папой.
В эту самую секунду, взглянув в зеркало, я поняла, что все же уйду, так и не сказав ему тех заветных слов, что хотела.
Тем лучше – я не знала, что сказать.
Я распахнула дубовые дверцы огромного шкафа. В детстве Сантино говорил мне, что через него можно попасть в Нарнию. Однажды я просидела там целый день, надеясь попасть в гости к волшебному льву и попросить его вернуть нам маму.
Шкаф так и не превратился в проход, а я заработала лихорадку и недели две провалялась в кровати.
В самом углу было то, что я искала. Вытащив монашескую рясу, я оглядела ее, рассматривая с разных сторон, а потом осторожно положила на кровать, ощущая дрожь в пальцах. Было странно осознавать, что после долгих раздумий и некоторых противоречий, я все же, наконец, решилась сделать это. Невидимая стена, разделяющая меня от финишной прямой, оповещающей о достижении ранее поставленной цели, наконец, исчезла.
Теперь была только я, мой долг и мое предназначение.
Скинув с себя белый, махровый халат, я в последний раз взглянула на свое тело. Худощавое телосложение, бледная кожа, да еще и эти засосы, что виднелись на каждом участке, который только бросался в глаза. Я поспешила хорошенько протереться полотенцем, натянула белье, и принялась расчесываться. Спустя некоторое время мои волосы были собраны в аккуратный низкий пучок, зафиксированный несколькими шпильками.
Облачиться в монашескую рясу было непросто. Это заняло у меня некоторое время, и почему-то каждая пуговица с трудом вдевалась в петлю, заставляя меня тяжело вздыхать. Плотная ткань сокрыла за собой все мои грехи – не только плотские, но, казалось, и душевные. Голова тоже была прикрыта. Белая ткань облепила мой лоб, скрывая волосы.
Я посмотрела на свое отражение, и улыбнулась.
Подняв с прикроватной тумбочки Библию, я прижала ее к груди, вытаскивая фотографию. Все было именно так, как и должно было быть. Нас с матерью во многом отличал цвет волос. У нее они были светлее, чем у меня. Мы с Санни унаследовали цвет волос папы. С монашеским убранством на голове этот нюанс пропадал.
С зеркала, казалось, взирала молодая версия мамы.
- Я верну тебе то, что я у тебя забрала! – прошептала я.
Каждый шаг по направлению к входной двери дался мне неимоверно сложно. Слезы катились вниз по моим щекам, и я утирала их тыльной стороной ладони, подобно ребенку, другой, свободной рукой, крепко прижимая Библию к груди. Прежде чем уйти, я приготовила папе поесть, убралась и создала видимость того, что я никуда не ухожу – лишь вышла за хлебом. Было невероятно трудно смотреть на мир слезящимися глазами. Было горестно осознавать, что я больше не вернусь в этот дом. Мне понадобилось немало времени, чтобы принять его, но я, наконец, нашла в себе силы сделать это...
В этот раз решение было окончательным. Греховная связь с АрДжеем, что был младше меня на три года – совсем ребенком, ему даже не было шестнадцати – только убеждали меня в том, что больше медлить нельзя. С каждым днем риск поддаться соблазну возрастал с бешеной скоростью, поражая меня тем самым. С каждым днем появлялось все больше вещей, о которых я начинала задумываться, и эти мысли грозились меня поглотить.
Эти мысли сбивали с пути: мысли о поцелуях, о мужчинах, о будущем, о семье. Каково это было – смотреть в глаза людей и не видеть там жалости, не видеть мастерски скрытого упрека, и не додумывать чертово «если»?
Мне так хотелось узнать. Мне просто хотелось узнать, каково это – жить, не задавая себе вопроса, начинающегося с этого проклятого «если».
Однажды я хотела спросить у себя: «Если бы я не родилась, а мама осталась бы жива, как бы сложилась наша жизнь»?
Я хотела задать себе этот вопрос, и я хотела найти на него ответ. Это было единственным, чего я жаждала больше всего на свете.
Я осторожно прикрыла за собой дверь. В лицо ткнулись ветки лимонного дерева, подаренного мне АрДжеем. Оно уже вымахало до гигантских размеров. Я любила за ним ухаживать. В конце концов, это дерево было живым. Я не могла позволить ему умереть.
Поглубже вздохнув, я сорвала один лимон, и покрутив его в руках, положила в карман. Медленным шагом преодолевая каждую ступеньку от крыльца, я чувствовала, как сердце обливается кровью, и нечто вопит мне остаться. Тем не менее, я не обернулась. Следовало уходить. Следовало уже найти в себе силы сделать то, что я должна была сделать.
Таково было мое предназначение. Таков был мой путь.
Я, отнявшая жизнь у женщины, что была любимой женой и матерью, не имела права наслаждаться подобными дарами жизни. Я должна была посвятить всю свою жизнь тому, чтобы воспевать в своей памяти образ никогда не виданной мной мамы, которую я лишила всего.
Это было моим долгом.
Стоило мне отойти подальше от дома, как раздался звук мотора, и я стремительно обернулась, глядя, как из-за угла выплывает машина папы. Замерев на месте, я не знала, что делать. Вскоре его черный Mercedes остановился у дома, и он буквально выпрыгнул из него, глядя на меня испуганно и ошалело. Нас разделяло несколько шагов, но он их не преодолевал, как и я. Он только смотрел на меня, на мою внешность, на мое одеяние, и с каждым прожитым мгновением на его лице отражалась обида, непонимание, раздражение, а главное – горе.
Было больно его оставлять. В глубине души я понимала, что для папы это станет ударом. Уходила дочь, из-за которой умерла его жена, и с моей стороны это могло расцениваться, как предательство, но я больше не могла смотреть в его глаза на протяжении каждого дня и гадать думает ли он о том, как бы все сложилась, если бы в роковой день посреди осени восемнадцать лет назад умерла бы я, не мама.
Мы ничего друг другу не сказали, да и говорить было нечего. По крайней мере, мне уж точно. Папа выглядел разбитым, но его выражение лица стало жестким и суровым. Он посмотрел на меня внимательно, пристально, опасно прищурив глаза, хмуря при этом брови. Я посмотрела на него с тоскливой улыбкой, стараясь выглядеть, как можно более ласково. Папа был достоин всего самого наилучшего в мире, а я лишила его счастья и любви всей его жизни, просто появившись на свет.
Порой мне казалось, что в глубине души он на самом деле меня ненавидел, особенно после того, как я сказала ему, что собираюсь уйти в монастырь.
Не знаю сколько мы стояли, сверля друг друга упрямыми взглядами, но папа первым отвел глаза, судорожно и тяжело вздыхая, сжимая руки в кулаки. Он обернулся в сторону дома и пошагал в сторону двери, даже не бросив на меня прощального взгляда. Было больно наблюдать за его вытянутой, подобно струне, напряженной спине, но я только шмыгнула носом, набирая в грудь побольше воздуха.
Возможно, однажды он сможет меня понять. Однажды он проснется и поймет, что я сделала это ради всеобщего благополучия. Причинять боль своим родным одним только существования – невероятная пытка. Возможно, другие так не думали, но жить с этим чувством всю жизнь было трудно и невыносимо.
Больше не позволив себе ни о чем думать, я обернулась и пошла прямо по дороге. Мой путь только начинался.
***
АрДжей
На ее запястье виделись следы мои мерзостных пальцев, а в ее глазах читался страх. Это было самым ужасным зрелищем, что мне доводилось видеть в жизни. Я никогда не ощущал подобного ужаса. Он был сравним с тем, что я чувствовал, глядя на себя в зеркало, вспоминая отца, а также его безжалостные побои и издевательства.
И сегодня эта сущность – омерзительная, отвратительная – дала о себе знать.
Ублюдочный голос внутри мерзостно торжествующе хохотал. Я отошел подальше с сердины дороги и приложился лбом о холодный камень, стараясь успокоиться. Я даже прикрыл уши, пытаясь заткнуть хихиканье отца, шепчущего мне о том, что бежать некуда. Он все уверял, что мне не сбежать от него. От своей сущности.
Мне было страшно.
Я не хотел быть таким, как он. Я не хотел причинять боль ни в чем не повинным женщинам. Наверное, я раз тысячу пожалел о своем низком поступке, увидев боль и разочарование в глазах Фредерики, но я не хотел причинять ей боль.
Я не хотел.
Но теперь я мог только вспоминать ее сгорбленную спинку, руки, обхватившие собственные плечи и ее шатающуюся походку. Я причинил боль единственной девушке, которая не вызывала у меня желания застрелиться. Несмотря на все мои попытки бежать от того, кем я был, я не смог убежать далеко, даже, если гнался за ее светлым образом.
В итоге, я все равно зашел в тупик.
На самом деле, мне хотелось плакать. А еще, возможно, убивать. Руки чесались отправить кого-нибудь на тот свет.
Мое сердце было разбито вдребезги, и сделала это женщина, которую я, несмотря на все ее мерзостные обвинения, продолжал любить, что бы она там не говорила. Одержимость? Пусть так. Я не умел любить по-другому. Я вообще любить не умел. То странное чувство, что я испытывал к Фредерике, сжирало изнутри мое истинное «я», превращая его в некое ванильное желе, с гребанными оттенками розового. И она еще смела что-то говорить?
Ее голова, забитая сущей хренью, окончательно сошла с ума.
Она хотела в монастырь? Пусть катится к чертям, а то и дальше. Я был выше того, чтобы гоняться за женщиной, что ни в грош не ставила ни меня, ни то, насколько искренним я с ней был. Может ее обвинения и не были безосновательны, но и она ничего не знала обо мне, чтобы судить, как о пятилетнем ребенке, не разбирающимся ни в себе, ни в своих чувствах.
Возможно, я и много хрени совершил, но я не мог позволять ей так топтаться по себе и своей гордости. Она не имела права обесценивать то, что я к ней чувствовал, но она сделала именно это. И в очередной раз доказала, что я, блядь, создан для чего угодно, но не для любви. Сущность отца, заточенная глубоко внутри меня, грозилась однажды вырваться наружу, и сегодня, когда это случилось, я понял, насколько омерзительно и гадко это ощущается.
Если катализатором подобного дерьма являлась Фредерика, следовало гнать ее подальше. Хотя, гнать и не нужно было. Она сама умчалась прочь, даже не взглянув на меня на прощанье, а то, что это было именно оно, я знал, и был уверен на все сто, гребанных, процентов.
Телефон в кармане завибрировал. Я устало вздохнул, прикладываясь затылком о холодный камень и игнорируя назойливые названивания. Не хотелось сейчас ничего делать. Я хотел только похоронить свое разбитое сердце, а потом залечить чертовы раны алкоголем.
Так ли ощущало себя сердце всяких мудаков, которых отшили? Мерзко, воистину.
Я потихоньку успокаивался, стараясь сосредоточиться на всех плюсах, потому что не хотел позволять себе хандрить из-за этого. Солдат Наряда не имеет право на то чертов скулеж, подобно побитой собаке. Я усвоил этот урок, захлебываясь в собственной крови, когда отец избил меня. Теперь, как некстати, вспоминалось все дерьмо из прошлого, словно с уходом Фредерики рухнула стена, защищающая меня от всего, что было связано с отцом и чертовыми воспоминаниями, самыми хреновыми, которые только можно представить.
Телефон продолжал звенеть, и когда терпеть его мерзкую вибрацию стало невыносимо, я вытащил его из кармана, едва ли не швыряя прочь, но на дисплее высветилось имя Рикардо. Я нажал на экран, принимая вызов, и не успел и слова вставить, как в ухо завопил брат:
- Где тебя носит, черт подери? АрДжей, немедленно приезжай домой, или я убью этого ублюдка!
Я вскочил с места, моментально напрягаясь.
- Что случилось?
Рик судорожно вздохнул.
- Быстрее приезжай домой. Давай вышвырнем этого ублюдка раз и навсегда отсюда. Он перешел все границы.
Без каких-либо дальнейших объяснений, Рик вырубил трубку. Я даже моргнуть не успел, не говоря уже о том, чтобы понять хоть что-либо. Чутье вопило немедленно отправляться домой, что я и сделал, и еще до того, как я оказался у нашей входной двери, я понял, что мне, несмотря на мое жуткое нежелание делать это, придется разбираться с очередным гребанным дерьмом.
Уже вторым за одно только утро. Самое мерзкое утро за последние несколько лет жизни.
Машина дяди Клаудио, припаркованная во дворе, уже должна была заставить меня насторожиться, но я не придал этому особого значения, а может даже и не заметил. Ворвавшись в дом, я уставился на забившуюся в угол дивана маму, которая до крови кромсала свои несчастные ногти. Ее тело дрожало, и она пыталась прикрыть руками уши, потому что от криков, разносящихся по дому, ее подбрасывало на месте. Элоиз не приближалась к ней, выглядя испуганной, и такой же дезориентированной. Притаившись у двери, она будто ждала разрешения сбежать.
Тем не менее, самым зрелищным было то, что ублюдок Клаудио сжимал горло Рику, прижимая его к камину. Лицо этого подонка было в крови, как и лицо моего брата. Мое появление не разрядило обстановку – наоборот, все ухудшилось. Я подлетел к дяде, и оттолкнул его от брата, нависая на его распластавшейся тушей. Из-за моего резкого удара он не рассчитал силы, потерял равновесие и шлепнулся задницей на дощатый пол, глядя на меня с яростью и ненавистью.
- Как ты посмел прикоснуться к моему брату? – гневно процедил я сквозь зубы, ногой ударяя его в грудь, а потом и надавливая на нее, придавив ублюдка тем самым к земле. Он выхватил пистолет, но Рик сунул мне в руки мой, и я быстрее направил дуло ему прямо меж глаз, заставляя несколько успокоиться.
Несмотря на это, Клаудио все еще пытался вырваться.
- Не двигайся! – прошипел я, заряжая пистолет. – Я выпотрошу твои чертовы мозги, если посмеешь шевельнуться!
Он яростно брыкнул ногами, но несколько угомонился, лишь ненавистно глядя мне в глаза, а потом выплюнув кровь, скопившуюся во рту из-за сломанного носа. Рикардо знатно постарался. Я сам учил брата ставить удар.
- Какого хрена он здесь делает, и что, черт вас подери, здесь произошло? – потребовал я у Рикардо, когда тот подошел ближе.
Брат выглядел бледным, злым и невероятным взбешенным. Редко его можно было увидеть в подобном состоянии. Прежде чем ответить, Рикардо посмотрел назад, и только в эту самую секунду я вспомнил, что мама все еще здесь.
Было больно наблюдать за ее выпученными в ужасе глазами. Она смотрела на меня словно на самого дьявола, вырвавшегося из глубин ада, и, разумеется, у этого дьявола было мое лицо, а точнее – лицо отца. Вероятно, она думала, что сейчас я накинусь на нее. Во всяком случае, именно в такой позе она застыла – прикрывая голову рукой и дрожа.
Рикардо положил руку мне на плечо, призывая несколько успокоиться. Я предпочел разобраться с этим немного позже, решив уделить внимание ублюдку-дядюшке. Что-то подсказывало мне, что в нынешнем мамином состоянии был виноват не только я и моя гребанная внешность, но и он.
- Зачем ты пришел? – спросил я у него прямо. Не так давно этот ублюдок был поставлен перед фактом, что он нежеланный гость в нашем дома.
Дядя не ответил, но за него это сделал Рикардо.
- Он нашел маме мужа. Это Галло, и ублюдки уже даже успели договориться. Он пришел сюда, просто поставив маму перед фактом, что в следующем месяце она выйдет замуж за этого старого, вонючего ублюдка!
Все потемнело перед глазами. Я чувствовал, как в моей груди начинает разгораться адское пламя, грозящееся испепелить все вокруг. Переведя на дядю злобный, полный презрения и ненависти взгляд, я спросил тихим, вкрадчивым голосом:
- О чем говорит Рикардо, дядя?
Я убрал ногу и позволил ему встать на ноги. Он посмотрел на нас с братом злобно, еле сдерживая рвущуюся из него ярость.
- Меня не интересует ваше мнение, чертовы щенки! Я – старший в этой семье, и мое решение будет законом! Ваша мать – моя сестра, и после смерти отца я взял на себя ответственность за нее!
Его слова были пропитаны презрением. Он посмотрел на маму, мерзко и угрожающе прищурив глаза, и гаркнул:
- Мария! – моя несчастная мать подпрыгнула на месте, прикрывая голову сильнее и заплакала. Рикардо дернулся в сторону дяди, но я преградил ему путь. – Вели своим ублюдкам немедленно проваливать вон, пока я их не убил. Ты, чертова дура, так и не научила их проявлять должное уважение. Из тебя вышла никудышная дочь, такая же никудышная жена, а теперь еще и мать!
Вид плачущей матери окончательно сорвался мне все тормоза. Я передал Рикардо пистолет, и в следующую секунду мой крепкий кулак врезался дяде прямо в его отвратительное, уродливое лицо. Послышался характерный хруст, и я с дьявольской улыбке наблюдал за тем, как кровь хлынула из его дважды разбитого носа.
- Позаботься о маме! – велел я Рику, надвигаясь на этого ублюдка.
Его голова дернулась от второго удара. Он ожидал его, и хотел предотвратить, но я был моложе, я был ловчее, и я был сильнее. У него не было шансов одержать победу в этом бою, как бы он не пытался этого сделать. Я не хотел тратить на эту свинью патроны, и прикасаться к нему я тоже не хотел, тем не менее, в эту самую секунду моя жажда крови достигла своего апогея, и я с хищным оскалом бросился на него.
Выбивать из него всю дурь было просто восхитительно. Мои руки окрашивались в красные от его мерзостной, ублюдочной крови, а я наслаждался каждым своим ударом, собирая эту кровь по капелькам. Первое время дядя Клаудио еще как-то пытался вырваться, а потом он просто сдался, ну или потерял сознание. Я не мог точно сказать, потому что перед взором стояла лишь его ухмыляющееся лицо. Возможно, он потерял сознание, а, возможно, и нет. Второе – он подтвердил это, пошевелившись и болезненно заскулив, когда Рикардо буквально оттащил меня, вцепившись мне в плечи.
- Успокойся! – кричал он. – Ты пугаешь маму! Ты пугаешь маму!
Его слова несколько отрезвили. Я позволил Рику оттащить себя в сторону, и бросил мимолетный взгляд на маму. Она спрятала голову меж бедер, двигаясь на одном месте из стороны в сторону подобно юле. Я жутко перепугался, боясь того, что она могла сойти с ума.
- Мама..., - прошептал я, но она не услышала, только сильнее закрылась от меня, от нас, и от всего мира.
Ненависть ко всему живому только усилилась. Дядя Клаудио пошевелился, приподнялся на локтях, стараясь выплюнуть кровь, которой захлебывался, но я пнул его в живот, заставляясь вновь повалиться на спину. Рикардо помог мне подняться на ноги, и мы возвысились над ним, глядя ненавистно и злобно.
Ничто не смогло бы заставить меня отпустить от своего. Я примостил ногу на шее этого ублюдка, перекрывая ему дыхание. Он закашлялся, задыхаясь, но я только придавил сильнее. Брат не вмешивался. Рикардо никогда не оспаривал моих решений или действий, прекрасно понимая, что моему демону временами требуется выгул.
Сейчас было именно то самое время.
- Я бы убил тебя здесь и сейчас, но ты должен быть благодарен, что наша мать здесь, а наносить ей еще одну психологическую травму я не намерен. Ты и твой ублюдочный папаша и так знатно постарались, чтобы сделать все для этого. Да и к тому же, такая легкая смерть – благословление для тебя, а я не дарую спасение. Я дарую только смерть. Сейчас ты вылетишь из нашего дома, но запомнишь одну вещь – в один прекрасный день я убью тебя, ублюдок, и ничто меня не остановит. Больше не смей приближаться к моей матери, к моему брату и к моему дому. Увижу тебя – заставлю выблевать все твои грязные внутренности. Наша мать – не товар, которым ты имеешь право распоряжаться по собственному усмотрению. Может, ты и решил, что после смерти ее ублюдка-мужа имеешь полное право контролировать ее жизнь, но я тебя растрою – у нее два взрослых сына, и мы не будем терпеть подобное неуважение в отношении нее. Возвращайся в свою конуру и выдавай за стариков своих дочерей, а можешь и подсунуть свою жену, раз так неймется подлизаться к Галло, но к моей матери больше не смей даже подходить. Я разорву тебя на части голыми руками, если увижу тебя вновь рядом с ней.
Отойдя от него подальше, я перевел взгляд на маму. Она все еще, казалось, билась в клетке своего горя, и я яростно взглянул на перепуганную до смерти Элоиз, холодно приказывая:
- Уведи маму наверх!
Девушка поспешила сделать то, как ей велели. Она подошла к маме, и прошептала ей что-то на ухо, но та никак не отреагировала, заставляя мое сердце обливаться кровью. Ей было страшно здесь. Ей было страшно со мной, и от осознания того, что я внушал собственной матери подобный страх, мне хотелось блевать.
Сегодня две самые важные женщины в моей жизни смотрели на меня так, словно внутри меня жил монстр, вот-вот готовящийся появиться на свет. Возможно, они и были правы, но этот факт только причинял боль, а не притуплял его.
На душе было мерзко.
Я обратился к брату.
- Скажи охранникам вышвырнуть его из дома, и Дорме, чтобы она выбросила ковер. Не желаю чувствовать запах его грязной крови!
Рикардо коротко кивнул, и исчез за дверью гостиной. Я даже не бросил на дядю очередного взгляда. Хотелось скрыться за дверьми собственной спальни и вновь позволить себе окунуться в пучины этого мерзостного отчаяния. Я за считанные секунды преодолел все расстояние от гостиной до своей комнаты, буквально вспорхнув по лестнице, и лишь когда за мной заперлась дверь ванной, я позволил себе закричать и ударить кулаком по зеркалу. В побитые ладони больно вонзились осколки, но я ничего не почувствовал. Мою душу снедала боль, и я хотел, чтобы она вырвалась уже из меня. Я хотел освободиться, но такое не случалось легко и просто.
Мне приходилось проходить через все круги ада, чтобы закончить эти мучения и заткнуть чертов голос хоть на мгновение.
Я раскрыл дверцы шкафчика, надеясь найти что спиртное. Леонас всегда оставлял в моей ванной свои заначки, думая, что я не знаю, где он их от меня прячет. Тем не менее, алкоголя я так и не нашел. Все вокруг было другим. Я удивленно обернулся, недоумевая, а потом, заметив знакомые стены, я понял, что оказался не в той комнате.
Ванная в спальне Рика была чуть меньше, но оттенок был таким же темным. В порыве гнева я ворвался туда, куда глаза глядели, и даже не заметил разницы. Выходя вон, я думал о том, что следует заменить ему зеркало, но, неожиданно, мой взгляд привлек маленький флакон, что был так мне знаком. Я довольно удачно встал, глядя на него из-за угла. Прячущийся за шампунями и геля, он бы не привлек внимание, если бы не сложившиеся обстоятельства.
Я уставился на него во все глаза, дрожащими пальцами подцепляя и поднося ближе, разглядывая знакомые буквы. Высыпав на ладонь все содержимое, я с ужасом понял, что добрая половина уже была употреблена. Я прекрасно знал, что это за таблетки, и я терпеть их не мог. Отец пичкал ими мать, а потом насиловал ее, чтобы она не плакала и не вопила. Чертовы транквилизаторы действовали на нее, подобно наркотикам.
Это было снотворное – сильнодействующее, с наркотическими препаратами в составе, впрочем, как и любое лекарство.
И теперь почему-то эта мерзость была в ванной Рика.
- Рикардо! – завопил я яростно, выходя из его ванной и хлопая дверью. – Рикардо, немедленно иди сюда!
Мой яростный крик пронесся по дому подобно волне. Я не думал о том, перепугается ли мама, не думал о том, как выгляжу со стороны. Мое сердце бешено билось, и пока мой чертов глупый брат не вошел в комнату, глядя на меня недоуменно, я пытался успокоиться.
Но стоило ему появиться и с этим невинным лицом уставиться на меня, я злобно оскалился, и схватил его за шиворот.
Рикардо вскрикнул.
- Какого хрена ты вытворяешь? – прошипел он.
Я ткнул флаконом прямо ему в лицо.
- Что это? – потребовал я ответа. Глаза Рикардо испуганно выпучились. Он постарался вырваться, но я только встряхнул его, тяжело дыша. – Рикардо, я задал тебе вопрос!
Он судорожно вздохнул, опуская голову.
- Я все могу объяснить.
Я покачал головой.
- Мне не нужна твоя пустая болтовня и на ходу придуманные оправдания. Говори – откуда это у тебя, и какого черта тут не хватает больше половины таблеток. После смерти ублюдка, я избавился от тех, что хранились в маминой аптечке!
Я слишком часто видел эти таблетки, чтобы не знал, как они выглядят. Я прекрасно знал упаковку, я прекрасно знал, кто их производил. Отец заставлял маму принимать их горстями, и ночами, не засыпая от ее криков и плача, вслушиваясь в ее мольбы, я не мог сомкнуть глаз от ужаса и страха, что мама может умереть от передозировки.
К счастью, смерть обошла ее стороной, а вот передозировка нет. Эти мерзостные таблетки могли убить ее, и, если бы не вовремя вызванная нами с Риком скорая после того, как отец изнасиловал ее и в очередной раз свалил куда-то, она могла бы быть уже мертва.
Однажды эта гадость едва ли не отняла у меня мать. Теперь я узнавал, что мой родной младший брат так легкомысленно относился к своей жизни.
- Ты забыл, что случилось с мамой? – спросил я жестко. – Ты забыл, что она чуть не умерла?
Рикардо вздохнул.
- Все не так...
Я оттолкнул его прочь.
- Все так. И ты, идиот, скрывал от меня подобную хрень. Какого черта с тобой происходит? Почему?! Почему ты мне ничего не говоришь???! Почему????!
Рикардо откинул мою руку, что готова была вновь вцепиться в его шиворот.
- Угомонись, - прошипел он раздраженно, запуская руку в волосы. – Никто не умер. Все живы. Это просто таблетки.
Я яростно кинул флаконом в него, попадая ему прямо меж глаз. Рикардо не шелохнулся. Стыдливо опустив глаза в пол, он не смел взглянуть на меня.
Его болезненный, разбитый вид, окончательно меня убил. Я всхлипнул, пытаясь сдержать мерзостные слезы и чувствуя себя просто отвратно. Как выяснялось, с моим братом творилась какая-то хрень, и я не видел того, что творилось прямо под моим носом. Я был слеп. С чертовой влюбленностью в Фредерику, я забыл о своем браке.
Из-за этой суки и того, чего она определенно не заслуживала, я забыл о том, что мой несчастный брат тоже был заложником своего прошлого.
- Что с тобой, Рикардо? – спросил я, взмолившись, подходя к нему, и положив руку на его голову. – Что с тобой такое, брат? Ты ведь знаешь, что делают эти таблетки. Зачем они тебе понадобились, Рикардо?
Рикардо стыдливо отвел взгляд. Некоторое время он молчал, но потом вдруг заговорил. Голос у него был дрожащим и хриплым. Он сильно сжал челюсть, а глаза его покраснели, словно он с трудом держался, чтобы не разреветься.
- Не ты один пытаешься жить дальше, - проговорил он тихо и тоскливо. – Все мы... все мы пытаемся. По своему, но пытаемся.
Из-за его слов у меня все похолодело внутри. Я прижал ладонь ко рту, чувствуя, что сейчас готов буду устроить чертову истерику.
- Что? – потребовал я. – Что тебя гложет?
Он несколько тоскливо усмехнулся.
- Все, - ответил он, разводя руками в стороны. – Он снится мне в кошмарах. До сих пор снится мне в кошмарах, АрДжей. Я не могу спать без эти таблеток! Этот чертов дом – как клетка! Мы заточены в нем навечно, и навечно будет заложниками этого подонка. Сначала живого, а теперь – мертвого!
Он отошел подальше, привалившись к стене и замолчал. Других слов и не требовалось. И этих было вполне достаточно. Я и без них понимал, что Рикардо, черт возьми, переживает то же дерьмо, что и я. Я наивно полагал, что ограждаю его от всего ужаса, но я забыл, что брат, как и я, терпел все побои, все издевательства. Не только я был свидетелем того, что происходило в четырех стенах этого проклятого дома, и для него, для его ранимой души, все оказалось куда сложнее, чем для меня.
Рикардо был прав. Этот дом навсегда останется пропитанным нашей кровью и нашими слезами. Этот чертов дом пах отчаянием. По ночам мне в нем все еще продолжали слышаться крики мамы и брата, а потом и свои, пусть и царила мертвенная, гробовая тишина.
Я посмотрел на Рикардо.
- Выведи маму из дома, - проговорил я, направляясь к двери. Он посмотрел на меня недоуменно. – Маму и весь персонал.
Рикардо тоже был сыном этого ублюдка, но это была только наша с отцом война, и я должна был начать ее. Я поклялся себе, что уничтожу все, связанное с ним и так глупо продолжал жить в доме, в котором он все это сотворил с нами. Послышался топот ног, но я направился в гараж. Не обращая внимание на вытянутые лица охранников, я выхватил огромную канистру бензина и пошел обратно в дом.
Альберто, один из наших телохранителей, попытался преградить мне путь.
- Что ты собрался делать? – спросил он ошалело, глядя на меня с опаской.
Я хищно усмехнулся, растягивая губы в дьявольской улыбке.
- Выведи всех из дома! – велел я ему, обходя стороной. – И не смей вмешиваться!
Когда я вернулся в дом, то в нем уже было пусто. Я тяжело дышал, оглядывая знакомые, и такие ненавистные стены. Все в этом доме напоминало мне об отце: о его побоях, о насилии над матерью, об издевательствах над братом. Рокко Скудери жил в каждом кирпичике этого проклятого места и подивился тому, насколько тупым я все же был.
Следовало сделать это раньше. Много-много лет назад, сразу после того, как этого ублюдка отправили прямиком в ад.
Запах бензина резал нюх, заставляя голову кружиться, но я облил им все комнаты: свою спальню, Рика, гостевую, в которой мама обосновалась много лет назад, их проклятую спальню – особенно, чертову кровать. Каждую комнату, некоторые из которых ранее принадлежали его дочерям и сыну – все. После того, как с одной канистрой было покончено, я взревел и Альберто принес еще. Я хотел сжечь к чертям все – каждое воспоминание – я намеревался это сделать.
Прогнав Альберто, я встал посреди холла, вытащив зажигалку и глядя на яркое пламя, сосредоточенное в моих руках. Подняв голову, я увидел перед собой отца – тот смотрел на меня яростно и злобно, но я только улыбнулся ему и кинул зажигалку. Пламя мгновенно охватило весь дом, а я вальяжной походкой вышел на крыльцо, наблюдая за своим шедевром. Все замершие в саду глядели на меня, как на больного, за исключением мамы и брата.
Они выглядели максимально пораженными.
Я подошел к ним ближе, глядя на маму и Рика сверху вниз. Повернувшись и сосредоточившись на заплаканном лице мамы, я жестко произнес, указывая на дом:
- Этот ублюдок мертв, мама. Дом, в котором он тебя насиловал, в котором он тебя бил – сожжен! Больше никто на свете не причинит тебе боль! Никто не посмеет! Я убью любого, мама! Я защищу тебя! Я защищу вас! Мы будем жить! Мы излечимся, и мы вытравим эту падаль из всех своих воспоминаний! Мы заживем счастливой жизнью, чтобы этот ублюдок видел все и понимал, что больше не имеет над нами власти. Он – наше прошлое. Я не позволю больше этому прошлому властвовать над нами. Я вас защищу. Я сделаю все ради вас!
Я прижал маму и Рика к себе, ощущая, как моментально моя футболка пропитывается кровью. Руки мамы повисли по ее бокам, и она не прикоснулась ко мне. Оставалось только судорожно вздохнуть. Рик обвил мои плечи, и мы наблюдали за тем, как ярко горит наш дом.
Я никогда бы не подумал, что это зрелище принесет мне столько удовлетворения, но я был счастлив, как никогда.
На мгновение мне померещился образ отца, но в этот раз я не отвел взгляда. Я не пустился бежать, не стал страшиться чего-либо. Взглянув на такое знакомое лицо, я хищно оскалился и проговорил:
- Сдохни!
И образ исчез.
Он все еще был глубоко во мне, я знал. Но прижимая маму и Рика к груди, я думал лишь о том, что мне плевать. Я должен был сделать их счастливыми.
Я должен был бороться с отцом в одиночку. Прикрываться образом Фредерики и пользоваться им, чтобы несколько успокоить свое больное воображение, не вышло, и обернулось полнейшим провалом, но теперь я намеревался биться не на жизнь, а на смерть.
Мама и Рик заслуживали счастья, и я должен был сделать все, чтобы образ отца перестал их преследовать. Они должна были освободиться от него.
Дом был лишь первым шагом на этом долгом и тернистом пути, но глядя на полыхающее здание я знал, что пойду до самого конца, несмотря на то, чего мне это будет стоить.