Не кричать костям во сырой земле

Тогда ж над старою могилой
С блестящей тростью золотой
В обличье всей нечистой силы
Возник никто и никакой...
Король и Шут

Лада устраивает скандал, как только появляется на пороге. Выглядит она совершенно ужасно: взъерошенная, чумазая, глаза какие-то безумные, юбка порвана, но дверь пинает так, что та чуть не ломается, когда прилетает о стену — и Родион просто радуется, что не ему по носу.

— Ты совсем дурак? — спрашивает она с порога.

— В чем конкретно? — решает уточнить Родион сразу. С тем, что он дурак, конечно, соглашаться не собирается, но понять, что именно выбесило Ладу сегодня, надо.

Если бы Родион мог, он бы сейчас порадовался — тому, что Лада все же вернулась. И что он со своими проблемами ее не угробил — потому что переживания переживаниями, а Алтая, когда узнает, что они натворили в ее отсутствие, головы им поотрукчивает. Потому что не профессионально. Потому что выбирая между первой любовью и работой нужно выбирать работу — за это ему платят, а за любовь он пока только огребает от жизни.

Но радоваться он не может, потому что ужас от потери Олега до сих пор выворачивает наизнанку и скребется где-то в горле.

Поэтому он решает просто послушать, на что конкретно Лада собирается ругаться.

— Ты прогнал этого своего, — Лада взмахивает рукой. — Ручного черта.

— Кого?

— Который за тобой последние несколько лет таскался.

— Так ты знала? — если бы в гневе можно было захлебнуться, Родион был бы уже мертв. Обида поднимается в душе — ядовитая, злая, разъедает легкие, так, что заканчивается дыхание, он взмахивает рукой, думая, что мог бы ударить Ладу, но та ее перехватывает и сжимает со своей силы.

— Прекращай истерить.

— Истерят только женщины, — зло хмыкает Родион.

— А мужики только гордо помирают, когда не могут справиться с эмоциями? Твоего Олега давно в живых нет, а все, что ты помнишь о нем хорошего — воспоминания о последних годах, когда на его месте был другой.

Родион пытается вырвать руку, но безуспешно — Лада сжимает только крепче.

— И что, предлагаешь простить?

Лада хмыкает и пожимает плечами.

— Предлагаю посмотреть правде в лицо — если бы твой Олег жив был, ты бы сам давно взвыл от того, каким моральным уродом тот был.

— Как ты смеешь! — злиться на Ладу очень трудно: она как черная дыра, засасывает в себя все эмоции и чувства. Она может злиться, может кричать, может возмущаться, но только в результате, когда ты сидишь в комнате, где еще висит звон стекол от хлопнувшей двери, ты чувствуешь, будто внутри тебя кто-то выгрыз дырку — забрал все чувства, которые ты выплеснул, и осталась лишь усталость.

Вот и сейчас — он злится, но понимает, что Лада все равно победит. Она всегда побеждает, даже если уходит после ссоры ни с чем. Потому что Лада умеет быть тишиной, а Родион умеет только все рушить.

— А что, детские воспоминания так дороги? — Лада зло щурится. — А чертенок твой к ним какое отношение имеет? Храни и береги их, раз так хочется, но он тут при чем?

— Он забрал чужое имя и лицо.

— Ты уже столько лет работаешь, но так и не понял, что нечисть не умеет делать по-человечески? — удивляется Лада.

— Понял, но почему должен принимать?

— Потому что ты живешь среди них, а значит, должен научиться, — улыбается Лада. — Все просто: они что-то тебе, ты что-то им.

— Он ничего мне не дал.

— Он дал тебе несколько счастливых лет, когда ты наконец-то почувствовал себя нужным. И смог построить нормальную жизнь. Ты можешь беситься, но ты знаешь, что с настоящим Олегом этого бы не получилось.

— Он был настоящим, этого достаточно, — возражает Родион и чувствует, как зажатая рука начинает неметь.

— Чертенок тоже настоящий, — Лада пожимает плечами. — Подумай об этом на досуге.

И наконец-то его отпускает.

— Все, закончила? — зло бросает Родион, растирая запястье.

— С идиотами спорить только время тратить.

— Ты расскажешь, что ты там видела?

— Все нормально будет. Я разобралась, — Лада проходит в комнату и садится на стул, закидывает ногу на ногу.

Вечно у них вот так, разгон от хора до хардкора — только что Лада ругалась на него, злилась, в ушах до сих пор будто бы фантомно звенит, а сейчас вся сжалась, закрыла лицо руками.

Остается только сесть на пол рядом с ней и попытаться заглянуть в глаза.

— А подробности будут?

— Нет, — качает головой Лада. — Не будет. Там дух священника жил, умерший в начале века. Мы договорились, что он уйдет.

— Ты ему что-то пообещала, да? — понимает Родион.

— Не твое дело.

— Мое, мне же отчет потом писать.

Лада слабо хмыкает.

— Скажи, что я вежливо попросила.

— Ты так не умеешь.

Лада пинает его ногой.

— А откуда ты вообще про Олега узнал, кстати? — спрашивает вдруг она.

— Мы тебя хотели найти и пошли к Катерине. Она сказала за тебя особо не переживать. Вы знакомы, что ли?

Лада кивает.

— Да, общались немного. Все ведьмы так или иначе друг друга знают.

— На шабаши вместе летаете? — Родион насмешливо щурится. Лада пинает его еще раз.

— Нет. Мы просто... чувствуем. Даже если не знакомы лично, то все равно знаем, что где-то в городе есть другие женщины, которые всегда поймут и поддержат.

— Но если город маленький, там может и не жить других ведьм.

— Нет, но женщины всегда будут, — Лада едва заметно улыбается. — Совсем не обязательно колдовать, чтобы ощущать эту связь.

— Звучит сложно.

— Ты не сможешь этого понять.

Родион решает не спорить, мало ли — сейчас Лада снова взбесится и побьет его прямо тем стулом, на котором сейчас сидит.

— Ты бы сходил, нашел своего чертенка.

— А он правда черт? — удивляется Родион.

— Не знаю. Так, какой-то старый сгусток души, про который давно все забыли, даже он сам, а потом вот, прицепился к тебе.

— Тогда почему ты его так зовет?

— Хочется, — Лада пожимает плечами.

— А ты куда пойдешь тогда?

— Пока посижу тут. Или к Аленке схожу. Подожду Алтаю.

— Она может вернуться не скоро, — напоминает Родион.

— Думаю, уже скоро.

— И как ты это поняла?

— Так связь же, — Лада улыбается чуть шире и стучит пальцем по виску. А потом встает, идет на кухню и начинает чем-то там греметь.

— Только попробуй доесть последнее печенье из банки, — грозит Родион перед тем, как выйти.

— Уже ем! — откликается Лада, когда он закрывает дверь.

Наверное, глупо он поступил. Стоило остаться с ней и вытрясти подробности похода в тот дом — все же выглядела Лада правда уставшей и измученной, явно там приключилось что-то очень нехорошее, и он был обязан — обязан — выяснить детали. Но что-то ему подсказывало, что Лада не хотела говорить. И как бы он ни старался, больше, чем она уже сообщила, Лада не скажет. Потому что она была чертовой упрямицей — и могла молчать до победного.

К лже-Олегу идти тоже не стоило — потому что Родион сбежал после их последней встречи, потому что наговорил столько всего, потому что до сих пор представлял, как мучительно больно тому будет пропадать после похорон тела — рассеиваться, распадаться на частицы и косточки, сгорать. Он не знал, как именно это произойдет, но знал, что будет больно.

Но ведь это все еще был Олег — и Родион не мог позволить, чтобы тому было больно.

Возможно, Лада все-таки плюнула ему в стакан когда-то давно, и теперь он подчиняется ее воле. Такую вероятность нельзя исключать, но все же Родиону хочется верить, что он идет на все это по своему выбору.

Потому что будет обидно, если он решит спасти мертвую мерзость по требованию кого-то другого, а не по своему решению, что ей стоит дать еще шанс. Или ему самому нужно дать второй шанс — учитывая, что первый он проебал. Дважды — когда умер Олег, и когда он решил, что прогнать чертенка будет хорошей, правильной идеей.

Где его искать, Родион не знает — он всегда был рядом, когда это было правда нужно, и Родион привык, что искать Олега не нужно. Если так подумать, то чертенок правда старался быть идеальным — приходил, когда было нужно, исчезал, когда Родиону было не до него, так старался быть похожим на настоящего Олега, но в итоге оказался совершенно другим.

Родион садится на перевернутые трубы во дворе и зовет его по имени:

— Олег?

Ответом ему становится лишь ветер.

— Олег? — повторяет Родион.

И отвечает ему лишь шелест травы.

— Олег?

Испуганная чьим-то приближением кошка убегает в кусты, а рядом с ним садится лже-Олег. Чуть более уставший, чем обычно. Чуть более не человеческий — глаза у него серые, похожие на вечернее небо после дождя, от глаз расходятся черные трещинки, будто в венах у него теперь течет черная кровь.

— Ты меня звал, — говорит Олег. Не спрашивает — просто утверждает.

— Да.

— Зачем?

— Ты сказал, если мы сожжем тело, то ты не исчезнешь? — уточняет Родион.

— Скорее всего.

Хорошо.

Тогда все может быть хорошо.

Родион несколько секунд лижет языком скол на зубе, давая себе время обдумать решение еще раз.

— Тогда... Ты можешь остаться, — на лицо Олега появляется улыбка, и Родион продолжает, — Я не хочу тебя видеть. Можешь идти куда угодно.

Лада наверняка настучит ему за это по голове, но иначе сам Родион тоже не может. Вероятно, однажды он передумает. Или не передумает.

— Это милосердие палача, да? — усмехается Олег. Может быть.

Малодушное, жестокое милосердие — потому что убить того, кто последние несколько лет делал его счастливым, так сложно. Ведь Лада права — будь это настоящий Олег, Родион давно бы взвыл. Как бы сильно Олег не был важен, с ним всегда было очень тяжело. А последние годы... Да, нужно было понять сразу, потому что стало легко.

Но ведь было столько хорошего — столько счастливых дней, столько уверенности в том, что и дальше все тоже наладится. Столько уверенности, что вот теперь-то Олег его понимает. Было бы совсем жестоко убить того, кто так ради Родиона старался.

Но и видеть он его не сможет.

Не сейчас.

Возможно, никогда.

Или через много лет.

— Чего ты хотел, когда притворялся Олегом? — спрашивает Родион.

— Я же уже говорил... — удивленно начинает Олег.

— Не может быть, чтобы только пожить его жизнью.

— Не его, — возражает Олег. — А просто человеческой.

— А почему тогда выбрал именно Олега?

— Потому что он был так счастлив, когда общался с тобой, — отвечает Олег, и, наверное, если бы сердца могли биться как стекло, весь город был бы сейчас усыпан осколками.

Оно, это существо, ведь тоже... Не виновато. Хотя, конечно, Родион так не считает. Лада говорила, что у них, у мертвецов, другая логика, они иначе понимают мир, а потому глупо ожидать от них человеческих решений и чувств.

Это существо хотело человеческой жизни. Олег тоже хотел жить, хотя жил так, будто давно решил умереть.

Родион хочет, чтобы не пришлось принимать сейчас выбор — потому что, что бы он не решил, придется признать, что это существо, этот Олег, тоже стал для него важен.

— Я могу сделать еще кое-что? — спрашивает Родион.

— Что угодно, — кивает Олег.

И Родион подходит ближе к нему и целует — так, как мечтал когда-то давно, когда Олег, еще совсем мальчишка, смеялся, сидя на асфальте с разбитой губой. И не так давно, когда Олег — уже другой, но все еще Олег — лежал утром на диване, запрокинув голову, и щурился от утреннего солнца. И всегда знал, что не сможет — потому что Олег бы не понял. Никогда бы не понял.

И этот Олег понимает и отвечает на поцелуй, а потом обнимает.

— Ты никогда не позволишь мне вернуться? — тихо спрашивает он.

— Я не знаю.

— Куда мне идти?

— Куда хочешь, — отвечает Родион. — Ты не обязан пытаться притворяться кем-то. Вернешься, когда поймешь, кем являешься ты сам.

И когда Родион сможет принять, что Лада была права, и не все мертвые твари по-настоящему твари.

— Мне правда жаль твоих родителей, — вдруг тихо говорит Олег. — Если ты захочешь, мы можем найти тех, кто это сделал. И сотворить что угодно.

Что угодно.

Вот, значит, как.

— Ты же вроде был главным энтузиастом идеи, что не вся нечисть плохая? — хмыкает Родион.

— Но и не вся хорошая, — Олег неловко отступает чуть дальше. — Строго говоря, мы и не плохие, и не хорошие. Потому что мы не люди. И... Не понимаем, какими мерками вы измеряете поступки.

— Значит, ты не понимаешь, почему я отомстил тому, кто убил Олега?

— Потому что он сделал ему больно. И тебе. Но, — Олег пожимает плечами. — Месть — очень сложная идея. И скорбь. Я знаю, что расстроил тебя, притворившись Олегом, но не понимаю, почему это такая проблема, — он видит, как Родион хмурится, и панически взмахивает руками, — но я научусь! Честно!

И Родион весело хмыкает.

Вот ведь дурак.

— Какое имя тебе нравится? Ты можешь выбрать любое.

— Я не могу выбрать сам, — качает головой Олег.

— Придется. Я буду ждать, — и Родион все же улыбается. — Когда ты поймешь, кто ты такой и сможешь сказать другое имя, ты сможешь вернуться.

И помочь отомстить тем, кто убил его родителей — но этого вслух Родион не говорит. а то еще Алтая со своей сверхъестественной чуйкой услышит и отпинает.

***

Приходит в себя Кий от того, что кто-то стучит ему по лбу. Когда он открывает глаза. то видит перед собой юношу — худенького, бледного, испуганного. Совершенно точно призрака — потому что сквозь него просвечивают и ветви деревьев, и солнце, которое моментально начинает резать глаза.

— Что... — начинает Кий, но ему закрывают рот рукой.

— Тише, — просит юноша. — Иначе хозяин вас услышит.

Это он про Демьяна, что ли?

— И что... — снова пробует Кий, и на этот раз юноша испуганно бьет его по губам.

— Он очень хорошо слышит, тише, пожалуйста.

— Но...

— Меня не слышно, я же призрак, — объясняет юноша.

— Да прекращай ты вокруг него бегать, не царевна, переживет, — рядом с Кием присаживается Ритмир и склоняет голову, рассматривая его внимательнее. — Как будто Демьян и так не знает, что он в лесу пока. Но к Маринке он не сунется.

— Все равно! — не унимается юноша.

— Мить, — устало просит Ритмир, и юноша все же затихает.

Только Кий понимает, что лежит он на поляне у дома Марины. В дом она, видимо, его занести не позволила — а могла бы! — но хорошо, что хоть на поляну пустила.

— А что случилось-то? — решает узнать он.

— Ты чем-то Демьяна жутко разозлил, — хмыкает Ратмир. — Представляю, конечно, примерно, чем, но ты все равно дурак. Надо было бежать, пока отпускали.

— А был момент, когда он хотел меня отпустить? — удивляется Кий. — Мне показалось, что он с самого начала был настроен меня сожрать.

— Не стоило вообще приходить, — тревожно сообщает Митя.

— А ты кто вообще такой?

— Не твое дело, — Марина выходит из дома и садится на перила. Чем-то жутко недовольная — но ее Кий может понять. Кому будет приятно, если у ее дома будет толкаться толпа мужиков.

— Она меня спасла, — тихо поясняет Митя. — Точнее, не прямо спасла, а...

— Он мотался неприкаянный у порога леса несколько лет, а я его пустить решила, — объясняет Марина, уставшая слушать его бормотание. — Нехорошо умер, какой-то ведьме дорогу перешел. Или ее черту.

— Я тебя здесь раньше не видел, — понимает Кий.

— Я в городе был. А потом, как узнал... — Митя бросает испуганный взгляд на Ратмира. — Решил вернуться.

— Думает, что может помочь, — фыркает Марина и спрыгивает с перил на землю, подходит ближе.

— А я и могу! — с вызовом отвечает ей Митя.

— Он в прошлый раз Славы испугался, Ратмир еще месяц уговаривал его в лес вернуться, — сплетничает Марина, подходит ближе к Кию, наклоняется так, что ее волосы начинают щекотать его щеки. — А вот ты так и не сбежал, хотя я столько раз просила. Но ты же самый умный, самый сильный.

— Вам все равно помощь нужна, — отвечает ей Кий.

— Нужна, но я и без тебя разберусь.

— Как-то пока не получается.

— Потому что Демьян дурак, — Марина закатывает глаза. — Никак свою жизнь отпустить не может, девчонкам тем умереть не дает, вот и гниют они все четверо заживо, а вместе с ними и лес. Отпустил бы, принял свою сущность наконец-то, позволил костям утонуть на дне озера — легче бы стало.

— Так сказала бы ему об этом, — огрызается Кий.

— А я и сказала, — Марина скидывает с плеч платье, Митя окает и отворачивается, а Кий окидывает испуганным взглядом длинные полосы шрамов у нее на спине и руках. — Вот такой у него ответ был.

Кий открывает рот, чтобы что-то сказать, а потом закрывает. И снова открывает. И закрывает. Марина, видя шок на его лице, смеется.

— Ты бы не пугала его так, — советует Ратмир.

— Пусть уж сразу поймет, с кем он на самом деле связался, — хмыкает Марина, пока натягивает платье обратно. — Думай, что дальше делать будешь.

Она бросает взгляд куда-то в сторону леса, где среди деревьев стоит Слава — та взмахивает рукой в неловком приветствии.

— Она не боится? — удивляется Кий.

— Демьяна? — уточняет Марина. — А в этом нет смысла, они же все в этом лесу умерли, как бы Демка не бесился, он ничего им не сделает, потому что они все — кости этого леса, его суть. Покалечит их — сделает больно себе.

Слава подходит ближе к ним, а потом вдруг срывается на бег и врезается в Марину, обнимает ее крепко, заходится в плаче.

— Дема там... — начинает она, уткнувшись Марине в плечо. — Столько деревьев повалил, все теперь в пнях, ветках и щепках.

— Дурак, — отвечает Марина и обнимает ее в ответ, целует в висок, вздыхает.

Делает больно лесу — делает больно себе. Что же демьян чувствовал, когда крушил деревья?

Кий встает с земли, перебарывает легкое головокружение.

— А если я соглашусь остаться? Он успокоится?

— У тебя память три секунды? — удивляется Марина, продолжая гладить Славу по волосам. — Нужно, чтобы он сам принял, сам смирился. Ты тут как мертвому припарка.

— Тогда я могу с ним еще раз поговорить.

— Ты хочешь, чтобы он вторую часть леса скосил? Сиди пока тут, подождешь, пока он успокоится, а потом Митя тебя из леса выведет своими тропами, — качает головой Марина. Слава отстраняется от нее и бросает на Кия недовольный взгляд.

— Раньше надо было разговаривать.

Тоже правда.

Слава и Марина возвращаются в дом, Ратмир, потоптавшись, уходит за ними. Кию сначала кажется, и пропал и Митя, потому дергается, когда тот садится рядом с ним на траву.

— Ты почему не ушел?

— Потому что ты можешь сделать какую-нибудь глупость, — Митя улыбается. — Я же вижу по твоему лицу.

— Глупостью было приходить сюда.

— Правда? И ты бы передумал, если бы знал, что все закончится именно так?

Наверное, нет. Потому что Кий должен был попытаться вернуть пропавшую девочку, потому что должен был доказать Алтае, что он способен сам разбираться с проблемами, потому что бежать от смерти можно сколько угодно — только она все равно нагонит.

Он ведь знал, не мог не знать, что мертв. Потому что каждый день был последним вздохом, потому что внутри всегда что-то болело и тянуло туда, где будет еще больнее. Потому что он знал, что держит его в мире живых любовь матери и Алтая.

Но рано или поздно нужно уходить — он и так задержался на этом свете дольше, чем ему было отпущено. А лес — он всегда был рядом, всегда ждал, когда Кий нагуляется, когда отпустит жизнь. Такую красивую, яркую, чудесную, полную дружбы Алтаи, шуток Аленки, ворчания Родиона, советов Лады. Такую ценную.

И рано или поздно лес бы все равно его позвал — такой же прекрасный, такой же удивительный. Может быть, и о том, что Демьян был хозяином этого леса, Кий догадывался давно, просто не хотел признавать. Потому что дурная это привычка — бежать от правды?

А правда в том, что он так же мертв, как и все вокруг него.

— Знаешь, — тихо говорит Митя. — Когда я только умер, я долго не хотел этого признавать. Там, в жизни, у меня была возлюбленная, удивительная, сильная девушка, я все искал ее на улицах города и думал — если в мире есть она, способная на все, то разве я не способен остаться ради нее? Я думал — неужели я не смогу вытерпеть все это? Неужели не смогу доказать, что умер слишком рано, а потому имею право на жизнь?

— А что случилось потом? — спросил Кий.

— Она меня так и не увидела. Я даже не смог пойти за ней, когда однажды увидел у завода, где умер, — Митя подтягивает колени к груди. — Это значит, что она давно отпустила. А может, и не любила никогда по-настоящему сильно. А может, это она меня и убила — Марина потом объяснила, что она была ведьмой, к которой прицепилось что-то злое. Я все думал, что это злое меня и убило. Ну, мало ли, вдруг нечистая сила делиться не захотела, только Марина сказала, что все это злое — сама душа ведьмы, ее личная боль, то, что она чувствует, но не может себе позволить испытать по-настоящему, а потому оно начинает болеть все сильнее. И пока она сама не отпустит, то и не сама отдохнуть не сможет.

Отдохнуть — значит, умереть. так понимает Кий.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Тебе тоже нужно отпустить.

— Я не колдун, — смеется Кий. А жаль. Может быть, умей он ворожить, он бы смог помочь этому месту.

— Не только у ведьмы и колдунов есть боль. У меня она тоже была. И мешала покинуть завод. А потом за мной пришел Ратмир — кажется, там тогда в городе у вампиров какие-то проблемы были, он с другим из них поругался. Марина назвала их всех дураками, но сказала, что раз лес Ратмира принял, то и гнать она его не будет.

Интересно, а то, что Митя постоянно отвлекается от нити повествования — это персонально его проблема или всех призраков?

Митя, кажется, замечает, как Кий закатывает глаза, и неловко улыбается.

— Прости, я знаю, что меня сложно слушать. Ратмир тоже постоянно из-за этого бесится. Просто мне... сложно думать о событиях в той последовательности, в которой они происходили.

— Это со всеми мертвыми так?

— Не думаю, — качает головой Митя. — Обычно только с призраками. Потому что нас в этом мире почти ничего не держит, и нам сложнее его запоминать. Так вот, Ратмир тогда объяснил мне, что нужно отпустить.

— А если ты отпустил, то почему до сих пор здесь? — Кий прикусывает себе язык, когда понимает, что прозвучало слишком грубо. Но Митя, даже если и замечает, то виду не подает, и снова мягко улыбается.

— Потому что я нашел другие причины оставаться тут. У меня есть Марина. Ратмир. Девочки-вампирки, они очень милые, правда! Но я уже не смогу вас познакомить, — расстраивается Митя. — Потому что, если ты решишь остаться, то покинуть лес уже не сможешь. Правила такие.

— Я понимаю, — кивает Кий.

— Прости.

Кий фыркает.

— За что? Не ты же меня утопил, когда я был ребенком. И вообще, вы как-то все ужасно переволновались, а все ведь хорошо. Сейчас сбегаю к Демьяну, все решу, и как заживем! — и улыбается. Выходит кривовато, но главное, чтобы Митя поверил.

Тот, даже если не верит, вида не показывает, а лишь улыбается в ответ и неловко сцепляет руки в замок.

— Хорошо, что ты хоть призраком не стал, — говорит он. — Это очень неудобно. Ратмир постоянно ворчит, что меня даже коснуться нельзя. Ни обнять, ни подзатыльник дать, — пародирует он низкий голос Ратмира, и Кий хмыкает.

— Зато мне Марина может их сколько угодно надавать.

Митя кивает.

— Так что ты... — неловко заканчивает он. — Не переживай сильно. И постарайся отпустить. Без этого ничего не получится.

— А сейчас я разве не отпустил?

— Ты злишься, — качает головой Митя. — На себя, наверное. Или на Демьяна. А нельзя злиться. Потому что поздно уже.

— Вы там идете? — на пороге появляется Ратмир и окидывает их недовольным взглядом. — Маринка вас заждалась уже.

Митя поднимается, бросает на Кия последний взгляд, а потом растворяется в воздухе — только легкий ветерок касается его щеки. Через секунду Кий видит, как Митя появляется рядом с Ратмиром: почти совсем прозрачный, с мягкой, чуть взволнованной улыбкой, такой одновременно лишенный жизни и такой живой рядом с высоким, смуглым Ратмиром, который чуть наигранно хмурится, говорит ему что-то, потом улыбается в ответ и пропускает Митю в дом первого.

— А ты чего там сидишь? — спрашивает Ратмир.

— Я позже приду.

Тот лишь пожимает плечами — полезная особенность всех жителей леса: на самом деле им немного все равно, что будет делать Кий. А к чему переживать, если они все давно мертвы? Хуже уже не будет.

Может, именно поэтому мертвецы так любят леса, окраины городов и заброшенные дома — в них почти ничего не происходит, ничего не меняется. Вечная смерть и вечная не-жизнь там, где прибавляется лишь сорняков по углам до годовых колец на деревьях.

Едва Ратмир скрывается в доме, как Кий поднимается на ноги, чуть шипит из-за боли в вывернутой лодыжке — ударился, пока падал в какую-то яму.

Он еще помнит, как дойти до поляны, где он видел кости Демьяна — а потому направляется он сразу к ним. В этот раз лес больше не выглядит таким приветливым и светлым: из земли деревья подняли свои корни, сомкнули ветви над головой, так, что солнце почти не видно, сцепились кронами, встали близко друг к другу — так, что едва-едва можно пройти.

Кий перелезает через коряги, скатывается вниз со склонов, хватается за стволы деревьев и падает, когда все же оказывается не в силах удержаться на ногах. Руки начинает саднить, едва зажившие после прошлого забега по лесу царапины снова начинает кровоточить.

Едва он доходит до поляны, как падает на колени и утыкается в них лбом. Болят руки, ноги, даже спина, которой он ударился, когда падал, пару раз. Но если он отступит сейчас, то потеряет шанс сделать все правильно. Хотя, наверное, Демьян с ним не согласится.

Кости приходится выкатывать прямо руками, и, наверное, пару месяцев назад Кий бы побоялся, что занесет себе какую-нибудь инфекцию, но сейчас волноваться уже поздно.

Он распихивает кости по карманам и поднимается, пытаясь вспомнить, в какой стороне озеро. Или почувствовать — потому что такая боль не может остаться незамеченной.

Интересно, а Демьян до сих пор не появился, потому что сидит в каком-нибудь своем злодейском углу и дуется, или потому что ему интересно, как Кий будет позориться, пытаясь пробраться по всем корягам и ямам к озеру, дальше?

Боль в сердце отзывается и тянет его вперед. В этот раз идти уже легче, потому что Кий потихоньку привыкает. Хотя сложно, конечно, смириться с тем, что в любой момент тебе может прилететь ветвью по лбу.

Значит, все-таки Демьян дуется.

Озеро тоже кажется темнее из-за обступивших его ветвей. Почти совсем черное, холодное, неприветливое. Совсем не такое, каким оно было, когда Демьян впервые его сюда привел.

Кий садится у самого краешка и раскладывает кости на земле. Интересно, их можно просто утопить? Или лучше сжечь? А они вообще сгорят вот так быстро?

— Оставь, — Демьян подходит к нему со спины и встает рядом.

— Не могу.

— Ты лезешь туда, куда не стоило.

— Ну, раз уж я тут, то нужно разобраться.

Демьян хватает его за руки и дергает на себя — так, что Кию приходится подняться, если он, конечно, не хочет, что к вывихнутой ноге добавились сломанные запястья.

— Ты должен был просто умереть.

— К сожалению, я просто не умею, — усмехается Кий. — а ты ведь тоже дурак, знаешь? Зачем-то мне своем настоящее имя еще при знакомстве сказал. Неужели тебя история с теми колдуньями ничему не научила?

— Что ты...

— Мне тут недавно одну очень умную вещь сказали, — начинает Кий. — Что нужно научиться отпускать. А ты надулся, как мышь на крупу, и уже кучу лет весь лес своей обидой мучаешь, вот и тебе плохо, и бабкам этим в деревне, и всем в лесу.

— А ты тут чем поможешь? — прищуривается Демьян.

— А все просто, — в целом, даже сжигать не обязательно ведь эти кости. Кий наступает на них — здоровой ногой, из-за чего приходится опереться на Демьяна, но должен же он приносить пользу, а не только ныть, — и те с хрустом сначала ломаются, а когда Кий наступает второй раз, крошатся. В третий раз он смахивает их в воду.

Откуда пришло — туда и уйдет.

Демьян крепче сжимает его руки, так, что становится почти больно, и хмурится.

— Ты зачем...

— Первый шаг — принять, что ты умер. И что лес выбрал тебя, пусть и никчемного балбеса, но все же, видимо, полезного никчемного балбеса, своим хозяином, — начинает Кий и улыбается.

— Замолчи, — кроны за спиной Демьяна начинают угрожающе шевелиться, но на данном этапе Кию уже все равно — что он еще там не видел?

— Второй шаг — отпустить, — и Кий целует его еще раз — кожа у Демьяна совсем ледяная, но ничего, с этим можно смириться.

— Прекрати, — просит Демьян еще раз.

— Третий — позволить умереть другому, — и Кий делает шаг назад.

И снова тонет.

Все довольно просто — если Демьяна убили и заставили стать хозяином леса, то закончить все можно, умерев добровольно.

Город будет расти, наступать на леса окраинами, полотном дорог и шумом, все больше людей покинет деревни, но это будет не так важно, потому что лес останется. Маленький, но ведь им и не нужен большой, верно? Сильный, громкий. Живой.

Может быть, Демьяну понадобится больше времени, может быть, они смогут прийти к равновесию не сразу. Но они смогут пройти этот путь вместе.

Демьян помирится с Мариной, Ратмир перестанет жить так далеко от остальных, в озере появится больше мавок.

И Кий хочет это увидеть.

Если для этого нужно отдать свою душу лесу — так тому и быть.