Глава 15. Уйти, чтобы вернуться
Кара находит Алтаю, едва та выходит от Светы.
— Души людей, соприкоснувшихся с загробным миром, уже черны, — говорит она. — Ты не сможешь просто так ее вернуть.
— Я знаю, — кивает Алтая.
Кара подходит ближе. Сейчас она не так сильно похожа на человека — глаза сверкают чем-то потусторонним, как будто камни в горной расщелине, головой она достает до козырька подъезда, железные сапоги стучат по асфальту.
— Хочешь увидеть мою гору? — спрашивает Кара.
В детстве Алтае читали сказки народов Сибири — бабушка была уверена, что раз ее внучка живет в такой большой стране, то должна знать культуру разных народов. Знать, уважать, понимать. И рассказывала ей многое: про верхний, средний и нижний миры, про великанов, про появление оленей в мире, про сотворение людей. Про то, как богатыри гонялись за владычицами загробного мира, а там, где умирали герои, вставали горы да острова. Они сидели в домике из простыней только с одним фонариком, и Алтае нравилось воображать, что за порогом — снега и ветра, и она тоже сможет пойти искать богинь и хозяев рек, когда вырастет.
А сейчас она стоит перед одной из таких хозяек и боится согласиться. Что будет, если у нее не получится? Что случится со Светой?
В сказках, которые ей читала бабушка, говорилось, что загробный мир для всех един, просто называется по-разному, но смогут ли они встретиться там? Или она потеряет Свету навсегда, если сейчас отступит?
А если не отступит, потеряет ли всех остальных?
— Для чего мне нужно идти в твою гору?
Кара усмехается.
— А ты таких вопросов не задавай, я редко кого к себе приглашаю, для всех это — честь великая.
— И многие ли приглашение пережили?
— Кто все правильно делал, те пережили, — легко отвечает Кара, а потом тянет Алтаю за собой за руку.
— Ты ведь знала, кто такая Света, — все же укоряет ее Алтая. — Но ничего не сказала.
— Не все знала. Но и не мое это дело. Полина — вот она всегда людям сочувствует, хоть и тяжело ей это дается, а мне все равно обычно. Умирайте — не умирайте. Новые придут.
— Тогда зачем помогаешь мне?
— А ты интересная, — Кара оборачивается и улыбается ей. — Давно таких не видела, еще с тех времен, как нас с моим владыкой с небес изгнали. Тогда сильные люди были, удивительные. Ты такая же.
— Я самая обычная, — хмуро возражает Алтая.
— Может быть, — кивает Кара. — Но мне интересно, справишься ли ты.
Все это время Алтае казалось, что гора от города далеко — опоясывает его, раскинувшись во все стороны, но до нее идти и идти надо, а Кара делает пару шагов — и уже на самой горе стоит. У нее ног травы под ветром качаются, макушкой она облаков касается, а внизу раскинулся город шитьем на ее рукавах — домики, тротуары, железная дорога.
— Так красиво, — шепчет Алтая. Как будто правда в сказке — и нет на километры вокруг больше ничего, только горы, небо без конца и без края, крыши, крохотные точки идущих по делам людей. Маленький Змеиногорск, свернувшийся под каменной горой.
— Знаю, — самодовольно соглашается Кара, а потом гора под ее ногами раскрывается: разламывается пополам со скрежетом, расползается в стороны, а к подножью только мелкие камушки катятся. Под горой дворец стоит: совсем как в сказках, хотя Алтая и думала, что даже в ее мире, полном колдуний и мертвецов, таких не сыскать. — Пойдем.
Они идут по маленьким тропкам в дворцу — высокому, выше любого здания, которое Алтая видела, шпили к самому небу тянутся, в окошках огоньки мелькают. Камни, которыми украшены стены, все блестят, прямо как глаза самой Кары, а вокруг — абсолютная тишина, лишь камешки хрустят под ногами.
— Ты в нем живешь? — спрашивает Алтая.
— Сейчас редко, Полине здесь сложно находиться, тут же солнца нет, поэтому я прихожу ненадолго и в город возвращаюсь.
— Почему она так важна?
— А почему так важна Света? — Кара улыбается ей, и в этой улыбке Алтая видит что-то опасное, сильное, жестокое.
Впрочем, ответа Кара не ждет — просто ускоряет шаг, легко спрыгивает с тропки вниз. Здесь она кажется совсем другой — Алтая и раньше понимала всю ее силу, всю древность, но здесь, среди камней, руды, золота, Кара выглядит как сама хозяйка смерти с картинках в книгах, которые ей в детстве читала бабушка. Вечная, прекрасная, забирающая себе людские души по праву.
Не человек, не человек, не человек — отчетливо звенит в голове Алтаи, но уходить уже поздно. Да и не может она уйти.
— Ты мне что-то хотела показать? — спрашивает она.
Кара улыбается ей.
— Отдать.
Она протягивает руку и отрывается от стены дворца один из камешков — небольшой, черный, переливающийся на слабом свету, идущем откуда-то сверху.
— Что это?
— То, что поможет тебе забрать Свету. Подари его ей — и привяжешь ее душу к себе. У нее от души мало что осталось, так, осколки да грязь, но ты можешь собрать их и заставить уехать с собой.
— Я не хочу заставлять, — качает головой Алтая.
— А иначе никак. Разве ты думала, что сможешь просто попросить ее уехать с собой? Она, может, и согласится, но это место ее не отпустит.
— Ее не отпустишь ты, — понимает Алтая. — Камень-то твой, а значит, она все равно к тебе вернется рано или поздно.
— Конечно. Она сильная колдунья, мне такие нужны, — соглашается Кара. — Раньше она слабее была, в ней кипело такое горючее отчаяние, но сейчас все иначе, с ней что-то случилось в Москве, она светиться начала, сильнее стала, такую я больше никогда не отпущу.
— Неужели тебе недостаточно того, что у тебя есть?
— Мне никогда не будет достаточно.
В детстве бабушка говорила Алтае, что горы и леса — самые безжалостные на свете, что они вечны, а потому торопиться им некуда, пошел человек — умер от холода ночью на опушке, косточки его лес прибрал, залез человек на вершину да и сорвался — косточки его ветер по каждой горной тропке раскидал. Ненасытны они, потому что знают: все вокруг им принадлежит и их станет, когда люди ослабнут и не смогут бороться дальше.
— А Полина сможет тебя простить за такое?
— Она не узнает, — Кара пожимает плечами. — Мало ли, сколько людей в моих горах погибают.
— Но нас со Светой она знает.
— Она не человек и никогда не запоминала вас достаточно хорошо.
Алтая делает шаг к Каре, чтобы попробовать попросить еще раз, как вдруг слышит звон браслетов Полины.
Так бежит по тем же дорожкам, что они сами шли несколько минут назад — совсем крошечная в этом громадном месте, будто чуть потухшая, бледная, только колокольчики на руках и ногах продолжают звенеть.
— Уходи! — просит Кара. — Тебе же здесь плохо будет!
— Только если ты Алтаю отпустишь, — Полина подбегает ближе, встает совсем близко к Каре: тоненькая, испуганная, даже, кажется, не уверенная, что поступила правильно.
— Она не важна.
— Важна! Света дала мне имя, я не могу позволить ей умереть, — качает головой Полина.
— Что? Она? — Кара, кажется, правда искренне удивляется. И даже пугается.
— Если она умрет, то и я пропаду, — кивает Полина. — Ты этого хочешь?
— Нет.
— Почему они так тебе нужны? Разве ты не можешь отпустить кого-то хоть раз? — шепчет Полина. — Я ведь знала, сколько людей ты погубила в своих горах, на дорогах нашего города, ты думала, что я не понимаю, но я понимала. Понимала и разрешала, но почему ты не можешь отступиться хоть раз?
— Света была бы чудесной хозяйкой реки. Или железной дороги, — отвечает Кара. — У нас мало таких сильных шаманок осталось.
— Найдешь новую, может быть, чуть позже, — Полина подходит к Каре еще ближе и берет ее за руки.
— Такие холодные, — шепчет Кара, гладя ее ладони. — Тебе нужно уходить.
— Только вместе с Алтаей.
— Я не могу, — качает головой Кара, и из глаз ее катятся каменные слезы. — И Света все равно не уедет, нет такого средства, способного ее вернуть по-настоящему.
— Я найду, — уверенно говорит Алтая. — Даже если ты не знаешь, я смогу.
Полина делает еще шаг к Каре и обнимает ее.
— Отпусти их, — шепчет она. — Пожалуйста. Хоть один раз. Ради меня. Хорошо?
А Кара все стоит — руки к телу прижала, глаза закрыла, будто сама стала одним из валунов, которыми ее царство полнится. Только каменные слезы продолжают катиться, напоминая, что она слышит Полину.
Стоит Алтае моргнуть — и она оказывается снова снаружи. Ни горы, ни дворца под ней, ни Кары.
Ни Полины.
Справа магазин продуктов с отвалившейся буквой «Д», справа — ларек, где, скорее всего, если хорошо попросить, могут продать водку. И, возможно, газеты. На пороге магазина стоит удивленная Света.
На ней все то же платье, какое было в последнюю их встречу, волосы заколоты в высокий хвост, открывающий шею, уши, сережки в форме птичек, которые Алтая подарила ей на год со знакомства.
И Алтая почему-то очень ясно чувствует — перед ней сейчас та, другая. Та, которая убила столько людей и угрожала ей самой. Это ощущается во всем — в другом наклоне головы, в улыбке одной стороной губ, даже, скорее, усмешке, в том, как она прищуривается чуть внимательно, а потом неловко улыбается — так, как всегда улыбалась Света. И спрашивает:
— Это Кара, да? Она очень любит подобные фокусы.
— А мне не понравилось, — признается Алтая, и Света смеется: нервно, чуточку зло. Они ведь такие разные — как Алтая могла не замечать? Или, может, она всегда и так знала, просто решила, что нет нужды их разделять?
В руке у Алтаи по-прежнему лежит черный камень, но его она бросает на землю и несколько раз наступает пяткой, пока не слышит хруст.
— Что это? — спрашивает Света.
— Я могла привязать твою душу, — рассеянно отвечает Алтая. — Кара ведь всегда знала, кто ты, но притворялась, что не понимает.
— Не осуждай ее, у нее были свои причины, — качает головой Света. — Она ведь столько вложила в меня, даже помогла тогда, когда я совершила первые мести и не представляла, как управлять с силой. Они ведь иначе понимают мир, и Кара, и Полина, и другие, для них все это... Просто попытка что-то изменить в своей жизни, что-то придумать, что-то... Не знаю даже, как сказать.
— Я понимаю.
— Едва ли, — качает головой Света. — Но это и хорошо.
— Теперь я не знаю, что мне еще нужно сделать, чтобы вернуть тебя.
— Тебе не нужно меня возвращать, я всегда была только с тобой, — Света улыбается. — Знаешь, я попросила Сашу вернуться в могилу. Сегодня вечером я должна буду наконец-то закопать его тело. Он достаточно настрадался.
— Тогда ты останешься совсем одна.
— Ты совсем не слушаешь, — смеется Света. — Я не буду одна.
Несколько минут Алтая молчит, а потом вдруг осторожно спрашивает:
— А если я уеду? Ты сможешь поехать за мной? Кара ведь отпустила тебя.
— Прямо насовсем? — удивляется Света.
— Полина смогла ее уговорить.
— Тогда это может сработать, — она неуверенно пожимает плечами. — Но тебе придется уехать одной, иначе не сработает. И я... я не знаю, приеду ли к тебе. И ты никогда об этом не узнаешь.
— Если будет хоть один шанс, что ты вернешься, я буду ждать, — кивает Алтая.
В детстве бабушка говорила ей, что есть одно главное правило путешествия в загробный мир — отпустить.
— У всего есть свои условия, все работает так, как заведено, — говорила бабушка, — чем сильнее ты хочешь что-то получить, тем активнее мир сопротивляется.
— Тогда бороться совсем не нужно? — удивлялась Алтая.
— Конечно нужно! Но всегда нужно понимать, с чем. Когда приходишь в мир мертвых, ты борешься только сама с собой, со своими желаниями, со своей болью. А потому, чтобы что-то получить в этом мире, нужно что-то отдать. Отпустить. Чтобы мир мертвых тебе что-то отдал, нужно сначала согласиться что-то потерять.
Бабушка рассказывала много сказок о героях, идущих в мир мертвых, проливающих там кровь, видящих духов, которым давно не мила была жизнь в вечной тьме, пытающихся вернуть тех, кого они любили и неизменно снова теряющих.
— Что ты бы выбрала? — спрашивала бабушка. — Если бы была между возможностью быть счастливой всегда, но отказаться от чего-то ненадолго, либо ты могла получить все счастье мира на мгновение, но потом потерять все?
— Конечно, быть счастливой всегда! — и Алтая широко улыбалась.
— Даже если бы ты не знала, сколько будет длиться период лишений?
— Но потом-то все будет хорошо, верно?
— Не быть тебе греческой героиней, — смеялась бабушка, а Алтая не понимала, почему она смеется.
Она делает шаг к Свете и целует ее в последний раз — нежно, мягко, всего на пару секунд, а потом отходит и вытирает слезы со щек.
— Я буду ждать тебя, — обещает она. — Сколько нужно.
Потому что это все еще Света — любая из них. Жестокая, мягкая, внимательная, такая умная и сильная. Всегда только Света — и Алтая знает, что будет любить ее любой.
А Света ничего не говорит, только стоит на пороге, и свет от козырька падает на ее лицо так, что глаза кажутся совсем темными.
— И тебя, и твою вторую душу, — добавляет Алтая, а потом уходит.
***
Первое, что делает Лада — кидает в мужчину осколком кирпича. Тот даже не уворачивается — не морщится, не начинает возмущаться. А зря, потому что это точно должно было быть больно.
— Кто вы? — спрашивает Лада, приподнимаясь на руках. Все кости болят, будто их выкрутили наизнанку, голова кружится. Из-за воспоминаний, нахлынувших в голову, мысли путаются.
— У меня нет имени.
— Не верю.
— У твоего голоса тоже нет имени, но от него ты его и не требуешь, — смеется мужчина. Он не выглядит совсем старым — может быть, лет сорок или пятьдесят. Только глаза будто совсем уставшие — и от этого почему-то особенно пугающие. Лада ожидала встретить в этом доме кого угодно, но точно не священника.
Тем более, без имени.
Тем более, знающего про голос.
— Вы и про голос знаете.
— А вы тут много ходили, я давно вас заприметил, да и сложно не заметить — столько боли от тебе приносит.
— Моя боль вас волновать не должна.
— Какая гордая, — улыбается мужчина.
— Вы священник? Или просто прикидываетесь? — Лада уже поняла, что сам тот ничего не расскажет, а значит, ответы придется требовать.
— Был им когда-то.
— А сейчас девушек убиваете?
Мужчин пожимает плечами.
— Значит, верили они недостаточно, раз сила их прибрала.
Если бы Лада была уверена, что ему будет больно, она бы сейчас ударила его кулаком по лицу, но, как показала практика, но физическую боль ему все равно, поэтому стоит поберечь силы.
Лада все же садится, стараясь не начать шипеть от боли, прислоняется спиной к стене, подтягивает колени к груди.
— Как вы здесь оказались? — задает она следующий вопрос.
— Я здесь умер.
— Это я понимаю! — Лада всплескивает руками. — Но почему вы сейчас здесь, а не в раю?
— Потому что я не своей смертью умер, и меня не похоронили, — кажется, ему нравится ее раздражать неполными ответами, поэтому Ладе приходится сделать глубокий вздох и запастись терпением.
— Вас кто-то убил?
— Меня заставили умереть. Пообещали, что не будут убивать других, если я умру сам.
— Ну так шли бы умирать в церковь и там дьячков пугали, — хмыкает Лада.
— Злая девочка, — кивает каким-то своим мыслям мужчина.
— Какая есть. Ну так что? Зачем вы других людей убиваете?
Мужчина щурится.
— А мне обидно, что я умер ради их спасения, а они живут и не верят.
— Вы себя Христом считаете, что ли? — так искренне удивляется Лада, что мужчина начинает смеяться.
— Ну что вы, конечно нет. Но я же тоже могу хотеть, чтобы моя смерть имела смысл?
— В рай бы вы точно не попали, даже если бы по всем правилам умерли, — решает Лада. — Знаете, в чем дело? Мне нужно, чтобы вы ушли. Перестали девушек убивать. Это выполнимо?
Даже если нет — у нее не будет права уйти. Придется разобраться, как бы его прогнать, но хорошо бы, если бы он сам подсказку дал.
Мужчина задумывается.
— Выполнимо, почему и нет.
— Что нужно сделать?
— Умрешь вместе со мной? — спрашивает он и вдруг улыбается — ласково и понимающе, так, будто давно все про Ладу понял и просто проверял ее, хотел узнать, что она решит, что скажет. Эта улыбка острой иглой втыкается в самое сердце — так улыбались священники в годы, когда Лада похоронила сначала мать, потом Варвару.
А дальше им стало не до улыбок.
— Я не хочу, — возражает Лада и прикусывает язык до крови. Во-первых, а кому это важно? Если этим она сможет избавить город от смертей, то значит, она обязана согласиться. Чтобы Алтая знала, что не просто так ей доверилась. Чтобы сама Лада знала, что она еще что-то может сделать в этой жизни хорошее. Во-вторых, а почему не хочет? Как будто ей осталось, за что держаться.
— Ты можешь подумать, — соглашается мужчина. — Не обязательно соглашаться прямо сейчас.
— Ты же ему не поверила? — голос звучит даже удивленно. — Дорогая моя, неужели ты думаешь, что он сказал тебе правду? Что тебе нужно будет умереть, чтобы он ушел? Что он правда готов это сделать? Ты же не была глупой, почему сейчас вдруг согласилась?
Но ему Лада отвечать не хочет. Кажется, мужчина тоже слышит этот голос, потому что начинает говорить только тогда, когда завершается ругань, но тоже ничего не говорит.
— Мой приход разорили, — отвечает мужчина. — Пообещали не трогать, если я от веры отрекусь, но я не мог. А потому мне разрешили умереть в обмен на обещание.
— И они его сдержали?
— Не знаю. Я на всю жизнь к этому месту привязан. И на смерть тоже, — он неловко усмехается.
— Тогда как вы девушек ловили?
— Они сами приходили. Те, у кого на душе не спокойно было, те, кому больно было, те, кто хотел отдохнуть от всего. Я с ними говорил, даже говорил, что они вернуться домой могут. Но никто не возвращался.
— Потому что они не могли вернуться, — хмыкает Лада. — Тут же все насквозь из смерти состоит, подышишь — и мир уже не мил будет.
— Кто духом силен — тот может вернуться.
— Никто не сможет, — отрезает Лада. — Глупости вы говорите.
— Как знаешь, — решает не спорить мужчина. — Но ты тоже можешь уйти.
— И я уйду, — кивает Лада. — Я тут умирать не намерена.
Но она все думает о словах мужчины — те, кому было больно. Те, кто хотел спокойствия. Он говорил с ними, как сейчас говорит с ней. А потом они умирали. Или, может быть, он говорил уже с их призраками.
Но сама Лада пока точно жива — потому что мертвые кости так сильно болеть не могут.
— Я родилась, когда правил Александр Второй, — тихо говорит она мужчине.
— Так давно, — мягко улыбается он, словно приглашая продолжить рассказ.
— Я все жила и жила, ждала, когда же что-то изменится, хотела верить, что все, что я делала, было не напрасно. Было для чего-то.
— И дождалась?
— Не знаю, — Лада щупает зубами язык и морщится, едва находит ранку. — Сначала я просто хотела узнать, что будет после убийства Александра. Потом — что будет в начале нового века. Потом я хотела узнать, достаточно ли крови пролито, чтобы получилась новая страна. Сейчас я... Не знаю, чего ждала все это время. Все вокруг меня изменилось, одна я осталась прежней.
— Ты думаешь, что сама осталась такой, какой была больше ста лет назад?
— Я не помню, какой я была, — отвечает Лада. — Сначала я чувствовала злость, потом отчаяние, потом надежду, но сейчас, кажется, я вообще уже ничего не чувствую. Так вообще бывает? Чтобы человек ничего не чувствовал? Или я не человек, поэтому мне и все равно?
— Бедная девочка, — шепчет мужчина.
— Мне не нужно сочувствие.
— Я восхищаюсь твоей силой, — он качает головой. — Но мне очень жаль, что сейчас тебе плохо.
— Я сама в этом виновата.
— Виноват тут только тот, кто таскается за тобой и больно тебе делает.
Лада чувствует, как что-то вцепляется ей в плечо — остро, кровожадно, с предупреждением.
— Я сама это выбрала.
— Никто не может выбрать сам, чтобы ему причиняли муки.
Лада обнимает себя за колени — от этого движения плечо начинает болеть только сильнее, но хуже и так быть не может, поэтому она не обращает внимания.
— Глупости несет, — объясняет голос.
— Если я останусь здесь, он пропадет? — спрашивает Лада.
— Конечно.
В голове сразу возникает так много образов: вот мать кричит, что убили царя, и лада впервые слышит его голос, вот умирает Митя, и Лада знает, что голос в этом виноват, вот Лада сама убивает людей, а голос ведет ее дальше, вперед, причинять боль другим. Голос стихал только рядом с Аленкой — то ли боялся, то ли знал, у них все равно ничего бы не вышло, а потому даже не пытался ей навредить. И кровь, кровь, кровь везде — на руках, в голове, вытекает из тел убитых. И кости, которые хрустят под ногами.
Если голос исчезнет, то Лада готова на все.
Она ведь уже давно даже не думала, что сможет от него избавиться — ведь она не умирает, а значит, пока жива она, жив и голос: ее наказание, ее вина, ее личный ужас и личная боль. Но если она останется тут, если согласится пожертвовать собой ради спасения других — может быть, тогда он наконец-то от нее отстанет?
— Тогда я согласна. Но, — прерывает мужчину Лада. — Сначала мне нужно вернуться и закончить некоторые дела.
— Я буду ждать тебя здесь, — кивает он.
— А вы можете... — Лада неловко хмурится. — Обнять меня? Пожалуйста.
И мужчина ей кивает. Его руки совсем холодные, но Ладу это не волнует. Он же мертв, а все мертвецы холодны. Она вот тоже — хотя пока и мертвая не до конца. Лед ко льду, смерть к смерти — а ведь ее слишком давно не обнимали вот так: как будто отец обнимает дочь. Она и не помнила своего отца, не хотела помнить. Ее обнимала Аленка, обнимал Родион, но это было совсем другим, чем-то нежным и сокровенным, а сечас Лада чувствует только одно — будто она наконец-то пришла туда, куда нужно. И больше не должна бояться.
Голос не убьет этого мужчину, ничего ему не сделает. И ничего не сделает ей, потому что она давно знает всего его трюки, научилась с ними справляться.
— Я вернусь, — обещает Лада.
— Я знаю, — кивает мужчина.
Он крестит ее, и из-за этого у Лады начинает жечь где-то у лба, но она не начинает спорить: пусть делает, что хочет. Она не верила и верить не будет, но если эта вера сможет ее спасти, то пусть.