Не кричать костям во сырой земле

Два дня Алтая сидит в гостинице — даже на улицу не вылазит, только заставляет Полину вздыхать и переживать. Полина все бегает рядом, спрашивает, что случилось, таскает ей яблоки и чай — только Алтая и слов подобрать не может.

Как ей объяснишь, что случилось?

Поймет ли?

— Ты ведь тоже не коренная жительница, — спрашивает Алтая, а потом ей самой смешно от своих слов становится. Ну что же глупое «коренная жительница»? Разве применимо оно к Полине?

— Ты права, — кивает та. — Точнее, не до конца права. Я тут на свет появилась и тут многие годы жила, все же, как нас не называть, а духи везде одинаковые. Просто имена разные да отношение, — она улыбается мягко. — Но имя мне дали русское, была какая-то жена ссыльного, она меня заметила, меня назвала, так я и стала Полиной. А потом Кара ко мне пришла.

— А что за жена ссыльного? — настораживается Алтая.

— Не знаю, — качает головой Полина. — Пока я без имени была, ничего не запоминала, была духом обычным — по городу шаталась, людей убивала, по крышам бегала. Ни рук, ни ног у меня было, только жар внутри.

— И она больше никогда не показывалась тебе?

— Может, и показывалась, — пожимает плечами Полина. — Но как же я узнаю? Я же не помню, как она выглядела.

— А разве много у вас тут ссыльных было?

— Да с десяток.

— И все с женами?

Полина удивленно замолкает.

— Ты что-то нашла, да?

— Пока не знаю.

Полина залезает на стол и начинает болтать ногами — медные солнышки и камешки блестят на солнце, пуская по потолку зайчиков.

— Нет, на самом деле. Может, одна или две... Никогда не интересовалась, если честно. Мне до сих пор... сложно. Тебя вот я хорошо помню, потому что ты необычная и не совсем похожая на обычных людей, но других мне сложно запоминать. Увидела — и забыла почти сразу, людьми земля полнится, каждый год кто-то умирает, а их лица... Как будто за солнцем, бьющим в глаза. Не могу, понимаешь?

— Хорошо, — мягко кивает Алтая. Она и сама видит, как тяжело Полине даются разговоры о происходящем в городе — она может что-то знать и помнить, но не сопоставляет факты, не анализирует, но ее и можно понять: зачем ей это? Полина права: она не человек, а потому и человеческое ее интересовать не должно.

— Прости.

— Нет, нет, ничего.

Видимо, все же придется второй раз идти к Свете — Алтая так пока и не поняла, что та задумала, но, кажется, начала догадываться.

Конечно, нет никакой гарантии, что ее не выгонят снова, но Алтая начала скучать. Они уже очень давно не расставались больше, чем на день — каким бы тяжелым не было расследование, Алтая была уверена, что когда она придет домой, там ее будет ждать Света.

Что Света выслушает, поймет, поддержит. Посмеется на историей о том, как Родион упал в бочку с водой в какой-то деревушке, где они ловили русалку. Посочувствует Аленке, которой не удалось забрать домой найденную кошку.

Света всегда была самой крепкой ее опорой и самой важной гарантией, что что бы не не случилось, все будет хорошо. И они будут вместе.

И что теперь? Алтая сидит в гостинице на краю света и не понимает, что ей сделать, чтобы попросить Свету вернуться.

Поэтому она наконец-то выходит и направляется к дому Светы. Улицы снова пустынные — то ли все попрятались от жары, то ли просто не желали выходить. Может быть, их пугала Алтая — не часто, наверное, к ним приезжали гостьи.

Полина провожает ее из окошка, и Алтая чувствует на спине ее взгляд, но не оборачивается. Может быть, Полина рассказала ей не всю правду. Или, может быть, об этом ее попросила Кара, которая только знала больше, чем говорила.

Только это все неважно — сколько бы они не сказали, это бы не изменило ничего. Алтая увезет отсюда Свету, простит за все, позволит быть кем угодно — главное, чтобы они снова были вместе.

Квартира Светы встречает ее запахом яблочного пирога и каких-то горьких трав. Сама Света почти выбегает — широко улыбающаяся, в простом белом платье с широким вырезом, волосы распущены, в ушах звенят сережки.

— А я тебя ждала! — говорит радостно Света. Алтая вспоминает их последнюю встречу, злой блеск в глазах Светы, их поцелуй — и внутри прокатывается встревоженная теплая волна: радость, предвкушение, ужас.

Света прекрасна, как и всегда, и Алтае кажется, что она вот-вот заплачет, а потом просто попросит перестать ее мучить. Может быть, идея умереть от рук Светы не такая уж и плохая — в конце концов, Алтае больше не придется ни за кого переживать, она навсегда останется рядом. Может быть, Света даже порадуется — не просто же так она затеяла всю эту историю со свадьбой. Может быть, она правда больше не хотела видеть Алтаю — хотя и то, как она ответила на тот поцелуй, говорило об обратном.

— Зачем? — настороженно спрашивает Алтая.

— Мне было интересно, как быстро ты разберешься, — Света улыбается еще шире, потом берет Алтаю за руки и ведет в комнату. Там царит полнейший бардак: из всех шкафов выкинуты какие-то вещи, на дверце шкафа висит свадебное платье, на полу стоят цветы. Интересно, а вещей-то откуда столько? Не Сашины же они все?

— Я пока... — начинает Алтая, но замолкает. Что-то в голове тревожно крутится — понимание, что на самом деле случилось, осознание, но она упорно отказывается это принимать.

— Ты поняла, — качает головой Света, а потом усаживает ее на диван, сама залезает с ногами рядом, комкая платье, подсовывает ступни Алтае под ляжки, как часто они сидели тогда, еще в прошлой жизни по вечерам: Света легко мерзла и так грелась. — Просто боишься сказать.

Сейчас в ней нет ни капли той угрозы, что Алтая ощущала в прошлый раз — Света кажется искренне счастливой, взволнованной, чего-то ждущей.

— Ты была женой Саши еще тогда, в начале века, — начинает Алтая. — И ты та самая женщина, которая отомстила за его расстрел.

Света чуть щурится.

— Да, ты права.

— Но я не понимаю остального. Почему ты поехала в Москву? А почему вернулась? Чего ты добиваешься сейчас?

Света мягко улыбается.

— Ты просто спутала мне все планы, вот и не понимаешь.

— Тогда объясни.

Света берет ее за руку и гладит по тыльной стороне ладони, вызывая легкую волну щекотки.

— Таечка, ты бы знала, как сильно испортила все мои планы, — она вздыхает. — Я приехала в Москву, чтобы продолжить мстить — тем, кого считала виновными в гибели Саши. Тем, с кем он служил. Тем, кто на него донес. Опоздала я, конечно, немного — я не так давно сюда собралась, а они уже все постарели, не понимали даже, за что их смерть забирает. Насладились своей жизнью, отняв чужую.

— Но ты не закончила, — предполагает Алтая.

— Я даже не успела толком начать, — Света поднимает на ее взгляд, и Алтая видит, что у той в глазах стоят слезы. — Я устроилась в университет, начала потихоньку решать, что за кем пойдет, а потом... — она спотыкается и свободной рукой вытирает слезы. — А потом к нам пришла ты.

— Что это изменило? — мягко уточняет Алтая.

— Я не захотела больше никого убивать, — Света улыбается ей — отчаянно, горько. — Я подумала: разве я могу подвести тебя? Разве ты не расстроишься, узнав, что за твоей спиной я убивала тех, кого ты пытаешься защитить? Не сразу, конечно, за несколькими я все же пришла, а потом увидела, как ты плачешь на кухне, потому что не смогла поймать какого-то призрака, не зная, что я точно такая же убийца. — Она замолкает. — У меня тогда появилась ужасная мысль — а что, если Бог все же существует, и это он наказывает тебя за меня? Раз до меня он добраться не может, я же так давно отвернулась от него.

Алтая хрипло хмыкает.

— Именно Бог?

— Я сама сжигала иконы, но... — Света пожимает плечами. — В тот момент я была в отчаянии и думала лишь об этом. — Она больше не вытирает слезы, и те бегут широкими дорожками по ее щекам, постепенно окрашивая их в горько-красный. — И я решила перестать. Они не стоили того, чтобы отказываться от тебя.

— А Саша?

— Он умер много лет назад, и ему эта месть точно не была нужна.

— Но почему тогда ты решила уехать?

Света сжимает ее руку — больно, так, что до локтя Алтаи пробегает онемение.

— Это будет сложно понять.

Алтае хочется сказать — после всего, что случилось? После того, как я приехала сюда, за тобой? После того, как разобралась, что случилось? После того, как ты уже столько мне рассказала? Что же может быть такого сложного — если она уже заранее за все ее простила?

Но говорит она лишь:

— Тогда постарайся объяснить, — она еще помнит нож у своего горла. Она простила, но это не значит, что она не хочет услышать причины.

— Я решила, что больше не могу пользоваться твоей добротой. И что либо я должна все рассказать, либо уехать.

— И ты уехала.

— Я боялась, что ты не сможешь понять. Ты... столько сил тратила на свой отдел, бегала за ними как наседка за утятами, — Света чуть хмурится. — Меня это так злило, правда. Я не понимала, почему ты должна всем этим заниматься, почему они не могут сами?

— И ты...

— На самом деле, я не думала, что ты правда за мной поедешь, — признается она. — Предполагала, что ты захочешь понять, что случилось, но надеялась, что ты не сможешь узнать правду.

— И надеялась, что даже если узнаю, то буду достаточно зла на тебя, чтобы оставить тут.

Света кивает.

— Да.

— И это ты устроила те происшествия с лесом и с пропавшими девушками в доме.

— Не совсем я. Там проблемы старые, очень старые, — Света отводит взгляд куда-то в угол и молчит пару секунд. — Появились они давно, кому-то нужно было решить, но, да, я... Попросила их ускориться.

— Их — это тех, кто виноват в случившемся? — уточняет Алтая. — А нападение на сестру Аленки тоже ты устроила?

Света удивленно качает головой.

— Нет, не я. Это человек сделал, только люди способны на такую жестокость.

— Есть и жестокая нечисть.

— Да, — соглашается Света. — Но есть и не жестокая, а люди... — она спотыкается. — Мужчины. Мужчины жестоки всегда. Так что нет, это не я. Я просто надеялась, что ты будешь достаточно занята, чтобы помогать им, а потом увидишь, как они не справляются сами. Или справляются. Меня бы устроил любой расклад.

— Это не так, — чутко улавливает Алтая. — Ты ждала какого-то конкретного итога.

— Нет.

— Какого? — с нажимом повторяет Алтая.

Света выдыхает и целует ее — отчаянно, мимолетно. Поцелуй выходит ужасно соленым, слезы Светы щекотно бегут по щекам Алтаи, и та едва подавляет в себе желание чихнуть.

— Это не тот итог, — шепчет она в губы Свете.

— Не проси меня рассказать об этом, пожалуйста.

— Почему?

— Потому что я хочу, чтобы ты осталась еще ненадолго.

Алтая отстраняется и смотрит в ее глаза — непривычно мрачные, будто на них наползли тучи. И дело не в освещении — глаза Светы и правда темные-темные, как перед грозой.

— Ты должна мне рассказать, — просит Алтая и берет ее за руки. — Я останусь, но только если ты расскажешь.

— И ты не ненавидишь меня за то, что я сделала с твоей командой? — удивляется Света.

Алтая прикусывает губу. Ненавидит ли она Свету? Совершенно точно нет — не смогла бы при всем желании, просто не умеет, потому что это же Света: та, которую она знает любой, та, которая любой знает ее саму.

Она знает, как Света боится высоты и как смешно поет себе что-то под нос, пока готовит. Знает, как Света пыталась научиться шить себе платья, но в итоге Кий как-то случайно уронил машинку, в той что-то сломалась, и они не пытались починить. Знает, как они однажды попали под дождь и бегали под ним, держась за руки, а потом лежали под одним одеялом, и кожа Светы была ледяной, а ее глаза — яркими и горячими. Знает, как к Свете иногда приходили ее студенты, вечно спотыкались за порожек, а потом объедали все любимое печенье Алтаи с вишневой начинкой. Знает, как они впервые поцеловались — спустя год после знакомства, в полной темноте, когда Света тихо легла на ее кровать, прижалась к ней близко-близко, перекинула руку через талию. И поцеловала. В губы, в шею, в плечи. А потом они долго лежали, ничего не говоря. Ничего и не нужно было говорить — они и так все знали.

Света знает, что Алтае было сложно принять их новые отношения. Не потому, что боялась, а потому, что не привыкла быть с кем-то, кроме себя самой. Не привыкла к новому человеку так рядом, не привыкла доверять, и еще многие месяцы спустя закрывалась, боясь, что кто-то поймет ее лучше, чем нужно. Света знает, что Алтая не любит ходить в поликлинику и признает, что пора лечиться, только если квартира сотрясается от кашля. Света знает, что Алтая часто злится на все подряд, а потом жалеет, что сначала поругалась, а потом начала думать. Света знает, как однажды летом они купили две бутылки водки и пошли гулять по городу — вообще, Света не очень одобряла то, что Алтая пьет, но в тот день почему-то согласилась, и они целовались в каждой подворотне — счастливые и пьяные, смеялись, прячась от каких-то дедулек, возвращающихся с игры в шахматы в парке, Света прижималась к Алтае и чихала от того, что ее кудри лезли ей в нос. Света знает, как однажды Алтая пришла к ней попросила зашить рану от чьих-то когтей — потому что не хотела пугать ребят из команды, — а потом вся квартира была в крови и бинтах. Они тогда не разговаривали целый день — а потом Света простила ее, но попросила больше никогда от нее такого не требовать.

Но сможет ли она простить Свету за то, что та была готова убить всю команду, лишь бы показать Алтае, что ты способны что-то делать сами? Неужели ее так сильно волновало, сколько Алтая вкладывает в отдел?

Неужели она так ненавидела их за то, что они заставляли Алтаю чем-то жертвовать ради них? Света, которая смеялась, когда ловила руками бабочек, а те щекотали ей ладони?

— Ты двоедушница, — понимает Алтая.

Света удивленно приподнимает брови.

— Я не думала, что ты поймешь, — признается она. — Хотя, наверное, я тебя недооценивала, ты же не просто так получила свою должность.

Наверное, это многое бы объяснило — то, как по-разному вела себя иногда Света, относилась к вещам, что думала и чувствовала.

Наверное, это объяснило бы, почему Света, которая так испугалась при виде крови Алтаи, потом сама же чуть ее не убила.

Только вот...

— Расскажи, как это случилось.

— Я не родилась такой, — говорит Света. — Правда.

— Как будто это может послужить оправданием.

— Ты права, — легко улыбается та. — Не может. Но такой я стала из-за Саши. Точнее, после того, как убила первого человека, убившего его. Я тогда жутко боялась крови. Я была... Как те юные девчонки, которых ты презираешь за то, что они слишком простые, счастливые и мечтательные. Я была такой же. Верила в любовь до самой смерти. В то, что муж всегда сможет меня защитить. А потом его убили. И я... Не знаю, что тогда на меня нашло — я пошла и застрелила офицера. И долго сидела у его тела, плакала, — Света отводит взгляд куда-то к стене. Тот уставший и пустой, даже уже не темный — почти прозрачный, как хрустальный гроб, который качается на цепях между столбов. — А ночью пришла она. Другая я — злая, жестокая, она бы точно не стала плакать над телом того, кого убила. Она приходила все чаще — сначала в моем теле, потом научилась превращаться в птичек и зверей. Остальных убила она. И она же, точнее, я... Мы решили поехать в Москву. Но ты не думай, что я хочу свалить всю вину на нее, мы ведь одно целое, просто... Разделились. Но смерть приносили одними руками.

— Я понимаю, — кивает Алтая.

— Она хотела, чтобы ты была уничтожена гибелью остальной части команды, — объясняет Света. — Я хотела, чтобы ты просто увидела, что они могут разобраться и без тебя. И мы решили... Найти середину.

Алтая могла бы сейчас подскочить, начать ругаться, злиться, пытаться что-то доказать, и она ищет в себе хоть какой-то намек на эти чувства, но находит только печаль — громадную, неизбывную, подобную ледяному озеру в пещере.

Не видать ничьих следов вкруг того пустого места.

И сердце Алтаи сейчас пустынно — и невозможно подобрать никаких слов.

— А зачем нужно было просить Сашу приехать за тобой в Москву?

Света неловко улыбается.

— На самом деле, все началось с того, что моя вторая душа воскресила его. Точнее, конечно, воскресить до конца не получилось, он просто должно лежал в ванне из крови в этой квартире, можешь сходить проверить, она до сих пор вся грязная, никак не оттирается, — и Света досадливо закусывает губу. — Сначала из отчаяния, потом — из желания... Я не очень понимаю это чувство, но она хотела отомстить и ему за то, что позволил сослать его сюда, не попытался побороться за свое имя. Но я не могла вернуться просто так, мне нужно было, чтобы меня забрали, понимаешь? Кто-то, связанный со смертью, чтобы я получила возможность стать частью мира, от которого так давно бежала.

— Ты хотела умереть, — не спрашивает, а утверждает Алтая.

— Я устала, Тай, — признается Света. — Я столько всего сотворила и столько всего испортила. Мне пора... Заканчивать.

— Ты не можешь просто так уйти.

— И что ты сделаешь? — она почти истерически широко улыбается. — Вернешь меня в Москву и отправишь под суд? Ты не сможешь.

— Я верну тебя в Москву, — соглашается Алтая. — Просто верну. Еще не все потеряно, ты можешь вернуться.

— И ты никому не скажешь, что я такое?

— Кто, — поправляет она. — Ты человек, а не «что».

— Уже очень давно я тварь, которой не место на земле.

— Чушь.

— Так не скажешь? — удивляется Света.

— Не скажу, — и Алтая прекрасно знает, что Света начнет возражать дальше, но не может не ответить.

— Но ты не должна, это ведь твоя работа. Или ты внезапно передумала, и для тебя появилась вещь, которая будет важнее нее?

Алтая не знает, говорит ли по-прежнему с той Светой, которая встречала ее всего полчаса назад счастливая и взволнованная — что-то в ней появляется острое и нервное, то ли личное, то ли от той, другой, или это правда просто вторая ее часть души.

Но есть ли хоть какая-нибудь разница?

— Если это ради тебя, я готова, — говорит Алтая уверенно.

Света поджимает колени к груди и ничего сначала не отвечает. Когда Алтае начинает казаться, что и не ответит, вдруг говорит:

— Если бы ты сказала эти слова раньше, может быть, что-то еще и можно было изменить.

— А почему сейчас нет?

— Потому что я уже тут, — она обводит руками комнату. — Саша уже меня забрал, я уже скорее мертва, чем близка к живым. Ты не сможешь просто вернуть меня.

— Или ты просто не хочешь уезжать, — сурово возражает Алтая.

— Может быть.

— Поехали со мной.

— Я не могу с тобой уехать! — Света вскакивает с дивана и начинает шагать из стороны в сторону по комнате. — Не сейчас. Уходи. Пожалуйста, уходи. Хочешь, несись к Кию и спасай его, может быть, если ты поедешь сейчас, ты еще успеешь.

Алтая тоже встает.

— Если это значит, что я не смогу вернуть тебя, то нет.

— Я никогда тебе не принадлежала! — Света взмахивает зло руками, и стекла вылетают из рамы с оглушительным треском. Где-то на улице начинает выть машина. Света бросает на нее нервный, загнанный взгляд. — Не поранилась? — беспомощно спрашивает она, и Алтая хочет рассмеяться от абсурдности ситуации.

Но сначала она должна подобрать нужные слова.

— Что мне нужно сделать, чтобы ты вернулась со мной?

Света качает головой, и по ее лицу вновь начинают течь слезы, мешаются с кровью от мелких ранок на щеках.

— Это невозможно.

— Ты просто не знаешь.

Несколько минут проходят в полнейшей тишине — по комнате гуляет ветер, катает по полу обрывки бумажек, из рамы выпадает последний осколок стекла, снова начинает реветь машина.

— Я не знаю, — соглашается Света.

— А вторая... Она знает?

— Нет.

Алтая вздыхает. Хорошо. Это магическая проблема — уж с ними-то она знает, как разбираться.

— Сколько ты еще можешь подождать?

— Пару дней, думаю, — Света пожимает плечами. — А потом мне нужно будет уйти. Насовсем.

— Дождись меня, хорошо? — просит Алтая. — Я обязательно вернусь за тобой, я обещаю.

— Ты не найдешь способ забрать меня.

— Не каркай, — Алтая озорно щелкает ее по носу, а затем вытирает большими пальцами ее слезы. — И не плачь. Я заберу тебя и мы вместе вернемся домой, а потом поедем спасать Кия.

— К тому времени он точно умрет.

— Значит, сходим с ним попрощаться, — кивает Алтая и закусывает щеку с обратной стороны, чтобы не заплакать самой.

Когда она выходит из комнаты, то видит, что у шкафа в темном углу стоит гроб — прямо на рост Светы, старенький, с прогнившими досками.

В том гробу твоя невеста.

***

Когда Лада приходит в себя, что-то давит на нее со всех сторон — прижимает руки к телу, опускается на грудь, заставляя дыхание вырываться тяжелыми короткими очередями. В нос забивается кирпичная крошка, Лада несколько раз пытается вырваться, но в итоге снова падает в пустоту.

С Варварой Лада познакомилась, когда та наставила на нее пистолет. Это был восемьдесят третий год, Собор Спаса на Крови уже начали строить, реформы, призванные запинать под ковер то, что создал Александр Второй, уже шли полным ходом. Варвара работала в охранном отделении и на Ладу вышла, когда искала тех, кто сочувствовал народовольцам.

Лада попыталась сказать, что она никому не сочувствует, Варвара выстрелила в нее два раза в упор, и Лада еще пару минут размышляла, стоит ли пытаться прикинуться мертвой, или ей все же интереснее, как отреагирует Варвара.

Тогда она еще не очень хорошо научилась управлять силами — голос постоянно потешался над ней, бурчал, давал совершенно бесполезные советы, но Ладе искренне было интересно только одно: а умрет ли теперь она?

Кровь залила белый воротничок на только недавно купленном платье, Лада неуверенно покачнулась, но удержалась на ногах, а потом увидела ужас в глазах еще тогда незнакомой девушки: высокой, с короткими волосами, смешно топорщащимися из-под фуражки жандарма, в мужской, очевидно не на ее плечо шитой, одежде. Но перед ней стояла определенно девушка, и, наверное, это было так больно — перематывать грудь.

— Что ты такое? — прошептала девушка.

— А ты почему служишь в отделении? — поинтересовалась Лада, опираясь на стену дома. Раны жгло и неприятно покалывало, но, кажется, умирать она все же не собиралась, и это радовало.

— Потому что это мой долг... — начала девушка и даже набрала в грудь побольше воздуха, чтобы выдать что-то очевидно очень драматичное.

— Ты же девушка.

И та сразу замолкла.

— Нет, — с отчаянием попыталась возразить она.

— Да. Наверняка в отделении работают слепые дураки, но я-то не слепая.

— Я стреляла в тебя, — напомнила девушка. — Почему ты не умерла?

Лада пожала плечами.

— Сегодня не твой день. Меня, кстати, Ладой зовут, а тебя?

Девушку звали Варварой, ей было двадцать пять, она была дочерью какого-то офицера, убитого в последней русско-турецкой войне.

— Я сначала думала, что мы справимся, — объяснила Варвара, когда они сидели прямо на мостовой у того же дома, где она только недавно стреляла в Ладу. — У нас был старший брат, и мы с мамой думали, что он сможет помочь, — и пожала плечами. — Но он проиграл все состояние, попытался жениться на дочери одного нашего знакомого дворянина, а едва сыграли свадьбу — выкрал все ее приданое, хотел отыграться, не смог и застрелился. Мама, как узнала, пришла в ужас, хотела сама повеситься, все кричала, что это позор, а потом ее забрали в лечебницу для душевнобольных.

— Разве это было обязательно? — хмурилась Лада.

— Нет, — покачала головой Варвара. — Но это видели ее подруги, те рассказали мужьям, а они решили, что мама опасна для общества. Я хочу забрать ее оттуда, но для этого мне нужно построить карьеру. Потом скажу, что я дальний родственник, заберу ее и Наташу.

Наташей звали жену брата Варвары — та отзывалась о ней как об очень доброй и смелой девушке, не заслужившей всего случившегося. Это Варвара успела рассказать пару минут назад, когда тревожно пыталась предложить Ладе дойти до ее квартиры и перевязать раны.

— Я предупреждала ее, но разве бы ее Наташу послушали? Ее отец хотел породниться с нашей семьей, это сейчас у нас все плохо, но раньше нашу семью уважали, — Варвара успехается.

— А что у тебя за семья?

— Нарышкины.

Лада только кивнула.

— Тебе правда не больно?

— Больше нет.

— А раньше было? — Варвара так страдальчески нахмурилась, что Лада не удержалась от улыбки. — И вообще, правда, как ты выжила?

— У меня под платьем специальный твердый корсет, — начала Лада, а потом вспомнила, что для той, на ком надет корсет, из нее вытекло слишком много крови. Варвара почувствовала эту заминку, но почему-то ничего не спросила, просто согласно кивнула. — Ты продолжишь за мной охотиться?

— Скажу, что убила тебя, и ты упала в реку. Искать-то тебя они точно не полезут.

— А почему передумала?

Варвара закусила губу.

— Даже Иисуса не пытались убить дважды.

И пока Лада ошарашенно смотрела ей вслед, Варвара уже ушла.

Эта мысль напугала Ладу и разозлила. Потому что она казалась странной, такой чужой у девушки, которая переоделась мужчиной, чтобы защитить то, что осталось от семьи, потому что Лада не понимала, как ее можно было сравнить с Христом.

Начинало постепенно рассветать — солнце позолотило купола собора, пробежалось по сонной реке. Где-то на другом берегу пел «Боже, царя храни» пьянчужка.

Лада сама пришла к Варваре пару недель спустя. Потопталась у отделения, подождала, пока все покинут его вечером — на нее уже начали подозрительно коситься, как наконец-то появилась Варвара: идущая уверенно, расправив плечи, впрочем, от глаза Лады не скрылась и ее усталость.

— Хочешь, я помогу тебе? — предложила Лада.

— Она тебя убить пыталась, между прочим, — ехидно напомнил голос, но его Лада проигнорировала.

— Чем? — удивилась Варвара.

— Тебе же нужно больше заслуг, чтобы тебя повысили.

— И что, ты сдашь своих? — и в ее взгляде проскользнуло что-то недовольное, осуждающее.

Лада поморщилась.

— Во-первых, они не мои. Но нет, никого я сдавать не буду. Ты же, уже, наверное, заметила, что я не обычный человек, верно?

— Сложно было не заметить, — проворчала Варвара.

— Ты веришь в Бога?

— А кто нет?

Лада не верила, но решила не сообщать этого Варваре.

— Я могу помочь тебе разобраться со сложными делами. Но проще будет, если я просто отведу взгляд, и ты заберешь свою мать из лечебницы.

— Сделаешь что?

— Никто не заметит, что ты зашла внутрь, а потом вышла.

— Звучит... — начала Варвара.

— Не очень хорошо, знаю.

— Не нужно.

Лада посмотрела на нее удивленно.

— Почему?

— Я хочу добиться всего этого сама, понимаешь? Даже если это будет сложно.

Тогда Лада подумала: как же глупо. Если есть более простой путь, то почему бы не попробовать его? Если кто-то предлагает помощь, то почему бы ее не принять? Варвара стояла перед ней — тонкая в болезненную худобу, с широкими скулами — это бы не было заметно, не обстриги она волосы, — огромными темными глазами. Совсем рядом шумел город — люди заходили в богатый ресторан, который сверкал огнями, стучали женские каблуки, шуршали мужские перчатки. Интересно, сколько из посетителей сегодня — потомственные дворяне? А сколько — новые богачи, разжившиеся на заводах?

Ладе казалось, что от последних даже пахнет как-то по-особенному: терпкой железной кислинкой и гарью, впрочем, скорее всего, ей правда казалось.

— Почему ты выбрала именно охранное отделение?

— Потому что я не хочу, чтобы был убит еще один царь. Или его семья, — ответила Варвара. Наверное, она правда верила в то, что говорила. Но только разве она могла спасти его?

Александра Второго защищало столько людей — но в конце все равно остался только он и смерть.

С Ладой теперь тоже всегда была эта смерть, висела на ее плече, подобно цепи, которой приковывают заключенных в темнице. «При первом твоем вопле я всадил его себе в тело; при втором он пронзил бы мне сердце» [*].

[*] Цитата из романа В.Гюго «Собор Парижской Богоматери».

— А Наташа с тобой согласна?

Варвара удивленно покачала головой.

— Я не знаю.

Они встретились в следующий раз почти через полтора года — тогда был канун Рождества, Лада сидела на лестнице у приюта для детей и смотрела, как те бегают вокруг снеговика, сплеленного из грязного мокрого снега — только недавно прошли дожди, — и пытаются нацепить ему на голову чью-то шапку.

Голова в тот день ужасно болела, и каждый крик детей делал только хуже, но Лада не уходила, потому что обещала работнице приюта помочь и последить за ними. Голос смеялся у нее над ухом, говорил, что одним хорошим делом она никому не поможет, а у Лады сердце замирало каждый раз, когда какой-то ребенок падал или начинал драться.

Как вообще можно работать в приюте, зная, что отвечаешь за столько жизней, существующих совершенно хаотично и непредсказуемо? Она бы так не смогла.

Варвара вышла на крыльцо приюта, когда одна девочка ударила лопаткой мальчика, подошедшего к ней. Лопатка была одна на весь приют, и за обладание ей шла нешуточная война — девочка удерживала ее дольше всех, усиливая желание остальных отобрать.

— Здравствуй, — тихо сказала Лада. — Не ожидала тебя здесь встретить.

— У них муку кто-то с кухни ворует, попросили посмотреть.

— Недобитые народовольцы? — усмехнулась Лада.

— Я перешла в корпус жандармов, — Варвара села рядом с ней. Волосы у нее немного отросли, и она закалывала их в коротенький хвост на затылке, да и сама Варвара, кажется, чуточку поправилась и перестала быть похожей на скелет так сильно. — Но тут просто по дружбе помогаю.

— Давно?

— Месяца четыре назад. Наташа очень просила. Ей кажется, это безопаснее. Она боится, что меня тоже подорвут.

— Все может быть, — пожала плечами Лада. — Но, думаю, точно не таинственный похититель муки.

— Точно не он, — улыбнулась Варвара.

Несколько минут они так и сидели — на лестнице, занесенной снегом. Варвара дергала нитки из своих перчаток, Лада стряхивала с юбки снежинки. Где-то вдалеке звонили колокола — нежно, призывно, и весь воздух от этого казался хрустальным и хрупким, наступи — и раскрошится, ударь — разлетится осколками, как от выбитой хулиганом витрины.

— Это домовой, — сказала Лада. — Твой похититель. Скажи им, чтобы блюдечко ему в подвале ставили, молоко там, хлеб, не думаю, что он будет привередничать.

— Домовые тоже существуют?

— И упыри, и русалки, и лешие, — кивнула Лада и мягко улыбнулась. Варвара поджала ноги к груди и вздохнула.

— Иногда мне кажется, что было бы очень интересно — попытаться разобраться во всем этом.

— А почему ты не хочешь?

— Потому что если ты веришь в колдовство, то должна быть кто-то, кто в него не верит.

Лада удивленно приподняла брови.

— Зачем?

— Чтобы те, кто верить не хочет, мог знать, что они не одни такие, — беспомощно улыбнулась Варвара. — Наташа такая же, как ты, кстати. Тоже молоко домовому оставляет, просит по вечерам аккуратнее быть, какие-то заговоры читает. Не знаю, помогает ли, но если ей хочется, то почему нет?

— Ты познакомишь нас?

Варвара кивнула.

— Хорошо. Я ей говорила однажды про тебя, кстати. Сказала, что ты тоже просила меня работу сменить, что я выстрелила в тебя дважды, а ты не умерла, а потом еще и сидела и смеялась прямо на мостовой.

Один из мальчиков на полном ходу врезался в снеговика, пытаясь убежать от девочки с лопаткой, и тот развалился. Мальчик начал реветь, девочка, испугавшись этих слез, тоже. Лада вскочила, побежала их успокаивать.

Она обнимала их — и мальчика, и девочку, и других детей, потянувшихся к ласке, только те не переставали плакать, кажется, начинали даже сильнее, испугавшись ее касаний, и Лада сама начала бояться — ну почему же они не перестанут плакать? Неужели им так страшно?

Неужели они боятся ее?

Подошла Варвара — строгая, с идеально ровной спиной, позолоченные пуговицы блестели на солнце, — и дети потянулись к ней, и перестали плакать.

— Видишь? — тихо спросила Варвара, гладя девочку по головке. — Должен быть кто-то, кто не верит.

Когда Лада услышала эти слова в первый раз, она не поняла, но теперь, кажется, все встало на свои места. Воздух, пронизанный смехом и звоном колоколов, все же разбился и теперь умирал у ног Лады, и на снег из ее носа капала кровь.

Спустя пару дней Лада приехала в квартиру Наташи — та жила в мансарде в высоком и очень узком доме, похожим на какого-то червяка. Лестница скрипела, от каждого шага поднимались клубы пыли, но сама комната оказалась очень аккуратной и красивой. Было видно, что Наташа любила это место и пыталась сделать его уютным: кремовые занавески были аккуратно перехвачены лентами, кровать застелена таким же кремовым покрывалом, на столе лежала салфетка, стулья были задвинуты. Мебель она, кажется, привезла еще из своего дома, потому что выглядела та качественно и крепко.

Насколько Лада знала, Варвара жила где-то в другом месте, но она не сказала, в каком, а Ладе показалось невежливым спрашивать.

Она стояла у двери и все думала — эти девушки такие же, как я. Они тоже были из старинных дворянских семей, они тоже росли среди балов, дорогих платьев и служанок. И вот, где мы теперь. Мертвая, брошенная в крохотной мансарде, вынужденная переодеваться мужчиной.

— Варвара говорила, что вы приедете, — мягко улыбнулась Наташа. В ней еще ощущалось идеальное воспитание наследницы — если сама Лада сбросила его, впервые придя на собрание заговорщиков, Варвара растеряла за месяцы службы, то Наташа по-прежнему казалась принцессой: мягкой, изящной, хорошей. Даже волосы она по-прежнему завивала, хотя Лада и представить не могла, как это, должно быть, было сложно в ее-то условиях.

— Лада, — представилась она. — Просто по имени. А вы Наталья Николаевна, верно?

Варвара всегда звала ее просто Наташей, но Ладе показалось невежливо обращаться просто так — будто бы та заслуживала большего. Возможно, прекрасного дома, где каждый бы был готов исполнить ее волю. Но, как бы Варвара не хотела верить в богов и чертей, эти самые боги распорядились иначе.

— Все так, — Наташа кивнула и выдвинула из-за стола стулья. — Варя сказала, что вы колдунья.

— Она права.

— Я не буду просить доказать, не думаю, что кто-то обладает достаточным безрассудством, чтобы пытаться получить с этого выгоду. Гришка [*], правда, захочет, но и получит потом то, что ему причиталось, — Наташа неуловимо усмехается, и в этот момент с нее слетает вся мягкость и кротость. Лада отчетливо увидела, как черты лица Наташи заостряются, взгляд становится злее.

Конечно, Лада и без этого знала, что Наташа просто не могла быть мягкой и наивной девушкой — иначе просто не выжила бы в таких условиях, — но одно дело догадываться, а другое — видеть, как остро меняется человек за пару мгновений.

[*] Намек на Григория Распутина, который выдавал себя за колдуна и целителя, тем самым сумел приблизиться к царской семье и начал влиять на политику. Впоследствии был жестоко убит.

— Вы же что-то сделали с Варварой, заставив ее отказаться от старого места?

Наташа откинулась на спинку стула и пожала плечами.

— Немного. Потом я решила, что это нечестно по отношению к ней. Если вы думаете, что я хорошая колдунья — это не так. Я кое-что умею, но это не... практические навыки.

— Будущее, правильно?

— Да, оно часто мне снится. Это очень неудобно, учишься относиться с цинизмом ко всему, потому что знаешь, что ни один из обещающих тебе что-то эти обещания не сдержит.

— Варвара тоже?

— Я пока не знаю, — и Наташа мечтательно улыбнулась. — Поэтому мне и интересно, что будет дальше. Вы знаете, что Варя последние недели две ищет убийцу? Пять человек: какой-то академик, его жена, трое гостей. Всех по одному, день за днем. Я пыталась посмотреть, что там такое, но пока не могу.

— Она мне не говорила.

— Можете попробовать ей помочь?

— Вы правда боитесь, что с ней что-то случится?

Наташа разгладила на коленях платье, прикусывает губу.

— Я просто не хочу, чтобы это что-то случилось. Но не боюсь, — а потом без перехода спросила, — Вы знаете других ведьм?

— Нет.

— Поищите, мне кажется, вам будет интересно, — Наташа мягко ей улыбнулась и снова стала похожей на принцессу из сказки.

***

Впервые Лада встретилась с другими ведьмами где-то под Рязанью, в самом-самом конце девятнадцатого века, когда в воздухе уже клубилось что-то тревожное и злое, но пока не расплескалось во все стороны.

Их было двое, они жили в доме на окраине деревеньки — тогда сердце ее тогда куда-то звало, тянуло вперед, заставило покинуть Санкт-Петербург и поехать: в экипаже, на лошади верхом, на телеге. Звали их Дарина и Таня, это были две уже немолодые женщины с красивой сединой в волосах.

— Ты можешь остаться, — предложила Дарина. Она вела себя так, будто была матерью Лады, хотя, конечно, ничуть на нее не походила. У Дарины были мягкие морщинки у глаз от частой улыбки, шрам от ножа на правой щеке и длинные черные волосы, на которые постоянно наступала живущая там же кошка Тряпочка.

Дарина была очень доброй — такой, какой никогда не была мать Лады.

Ее подруга казалась не такой приветливой, но Лада могла ее понять — явилась из ниоткуда какая-то девка, несущая за собой злую силу, вот, Дарина ее остаться приглашает.

Таня так и сказала ей однажды ночью — села к ней на кровать, положила свою тяжелую руку Ладе на грудь, прислушалась к тому, как часто и отчаянно бьется Ладино сердце.

— Что-то плохое ты сделала, — сказала Таня. — Или сделаешь, уже не знаю. Ты сестра моя, как и любая ведьма, но больно уж в тебе боли много, такую за сотню веков не испить, не иссушить.

— Разве не все ведьмы такие? — удивилась Лада.

— Ты правда в это веришь?

Разумеется, Лада не верила. Она видела Дарину — мягкую, внимательную, чуткую, — и понимала, что у той в душе точно нет такого смятения, просящего бурю, как у нее. Да и Таня, хотя и казалась суровой — ее даже местные мужики боялись, звали с собой на охоту, — и сильной — какой красивой она была, когда крепкими руками поднимала на коромысле тяжелые ведра с водой, — но тоже казалась похожей на стоячее озеро, которому уже ничего не было нужно, которое уже все поняло.

А Лада чувствовала себя рекой в ливень — изрешеченной пулями по железу, бегущей по камням, выплескивающейся на землю, ревущей и кричащей.

— Я уеду, — пообещала Лада.

— Мы будем ждать тебя, если однажды ты поймешь, что делает тебе больно, — пообещала Таня.

Потом она встречала много колдуний — старых и совсем юных, мягких, жестоких, всех совершенно прекрасных. И всех таких далеких.

Лада не понимала, что же в них есть такого, чего нет в ней, и тяготилась ощущением одиночества, потому что не знала, что ей нужно такого сделать, чтобы почувствовать наконец-то: она дома.

Когда она только приехала в Москву, Катерина нашла ее почти сразу. Притащила целый пакет какого-то ужасно вкусного печенья, наливку и грушу, улыбнулась с порога, а потом, увидев удивленное выражение лица Лады, и рассмеялась.

— Как будто призрака увидела.

— С моей жизнью это не то, чтобы совсем неожиданный вариант.

— И часто они к тебе приходят? — чутко поинтересовалась Катерина.

— Иногда, — Лада пожала плечами. — Им же тоже хочется с кем-то поболтать.

Катерина была той еще болтушкой: за час рассказала Ладе все сплетни о жизни нечисти в Москве, то, как она сама стала ведьмой — мать научила еще в детстве, с домовым показала, как общаться, как чертей из дома прогонять.

— Или приманивать, — и подмигнула Ладе заговорщически. — Среди них тоже разные есть. Глупые и смешные — смотришь на них, только хохотать и хочется, а есть красивые, что жуть.

— Не хочу никого приманивать, — отказалась Лада.

— Это ты зря, — расстроилась Катерина.

Кажется, она не знала про голос — как не знала почему-то ни одна из ведьм, впрочем, вполне может быть, что они знали, просто не хотели упоминать. Так, от греха подальше.

— А сколько тебе лет? — поинтересовалась вдруг Лада.

— Ох, ну в целом примерно шестьдесят, — выглядит та максимум на сорок — а то и на тридцать, столько в ней счастья, тепла, любви к жизни. Лада прикинула в голове — тогда родилась она примерно в начало правления Александра Третьего.

— Хорошо, — кивнула она. Это знание ей, в сущности, ничего не дало — но отчего-то хотелось понимать, помнит ли Катерина те события, которые ножом проехались по душе самой Лады.

Интересно, что Наташа имела в виду тогда, когда просила поискать других колдуний? Что Лада должна была от них узнать?

Что Наташа видела в своих снах?

— Я могу остаться в Москве? — спросила Лада, и Катерина удивленно хмыкнула.

— Думала, ты уже не спросишь — только дорог исходила, столько ботинок стоптала, а осесть решила здесь? Ну оставайся, раз хочешь.

С полки спрыгнула фарфоровая кошечка и улеглась на коленях Лады.