Не кричать костям во сырой земле

Гражданская война захлестнула страну бессмысленной, жестокой болью. Лада чувствовала ее каждой клеточкой тела — как ужас прокатывался по сознаниям людей раскаленными чугунными шарами, как с чавканьем штыки входили в тело, как капала кровь со ступеней вниз, вниз, до самой земли. Убивали одни, убивали другие, все погрузилось в отчаянную кутерьму, а земля расходилась, как ткань на юбке соседки Лады, которая сидела на полу, рыдала, обхватив испачканные грязью колени, спотыкаясь, описывая внешность сотворившего это мужчины.

Потом Лада нашла его и сожгла, заперев в доме. И долго сидела на крыльце, слушая его крики.

Тогда она убивала для красных — не потому, что считала их правыми, а потому, что белые казались идиотами. Они не понимали, что происходит с их страной, не хотели понимать, цеплялись за иллюзию, как звонарь цеплялся за язык колокола церкви, которую на дня должны были взорвать.

Красные тоже не отличались умом, но зато в них была звериная жестокость, которой они выгрызали себе место — и эта злость резонировала с чем-то в душе Лады. Круши, делай больно, ломай — чтобы потом попытаться построить на развалинах что-то лучше.

Кто бы им сказал, что построенное все равно будет потихоньку вязнуть в неотмытой крови, как новорожденный Ленинград утопает в холодных водах Невы.

Она была хорошей убийцей — незаметной, жестокой, умеющей внушать людям то, что им было нужно услышать. Комиссарка, товарищ Удалова, хвалила ее, называла «Нашей заговоренной Ладой» — знала бы, что Лада правда заговоренная, да тем, в кого коммунисты не верят. Удалова была женой какой-то офицера, убитого в восемнадцатом, когда Германия, нарушив условия перемирия, сдвинула фронт, пропахав пулями клочья земли — но ничего не говорила ни про мир, ни про унижения, ни про то, правильно ли поступил СНК или нет. То ли не хотела, чтобы кто-то узнал ее позицию, то ли позиции у нее не было. Лада подозревала, что все же первое.

Пару месяцев Лада провела на фронте — бегала меж домов, где расположилась Красная армия, пару раз избила разных мужиков, потому что тем все равно было, кого насильничать — девчонок местных, сестричек ли милосердия, девушек из одного полка.

— А ты мужик, что ли? — однажды спросил ее задиристо какой-то паренек, кажется, младше ее самой. Он сидел, широко расставив ноги, на лавке, и что-то жрал. Лада дернулась, но не от страха, а от омерзения.

— Женщина.

— А где ж это видано, чтобы баб в армию брали? — смеялся парень. Его лицо задело пулей, и теперь у него шрам во всю щеку — длинный, уродливый, растягивающийся, когда он улыбался.

— А хамов? — спросила Лада. — У нас же равенство, забыл? Конституции так сказано.

— А ты ее читала, что ль?

— Конечно, — кивнула Лада.

— Ну вот и сидела бы дома, с мужем трахалась, книжки бы читала, — поддакнул парню мужик постарше — с рваными пучками рыжей бороды. Он сидел рядом и пил какую-то мутную жижу из стакана.

— А кто бы вам помогал тогда?

— А там помощи от баб не надобно, — расхохотался мужик, а парень согласно икнул.

Через неделю Лада перешагнула через них, лежащих в кустах после очередного выматывающего боя — им можно бы было помочь, даже без колдовства, и все зажило бы, с колдовством — вообще за пару дней. А она перешагнула и пошла дальше. Обойдутся.

В отряде она была лучшей снайперкой — убивала легко, быстро, с первого выстрела, могла ждать так долго, сколько было нужно, лежа на ледяной земле, а потом легко подскакивала и бежала вперед. Она не боялась и, кажется, тогда не чувствовала вообще ничего — ни страха, ни горечи, только ненависть ко всем, кто ее окружал.

— Тебе бы отдохнуть, — советовал голос.

— Потом отдохну.

— Ты правда веришь в то, что они смогут создать что-то стоящее?

— Не знаю, — отвечала Лада.

Она не верила, но очень хотела. Иначе не было бы смысла — вообще никакого в том, что творилось в последние годы. Иначе императоры умирали без смысла, иначе столько людей полегло ради цели, которой невозможно достичь.

Ленину придется создать что-то достойное, иначе она за шкирку вытащит его из ада и заставит переделать.

— А чего хочешь ты? — спрашивал голос.

— Хочу на море, — отвечала Лада. Лечь, закрыть глаза — и почувствовать, как вода лижет босые ступни.

— Попросись бороться с Деникиным, тебя-то отпустят.

— Да там до моря еще идти и идти.

— Ну, как знаешь.

Голосу нравилось то, что Лада убивала, но он старался это не сильно показывать, потому что знал — она разозлится. Потому болтал, ехидничал, но не заставлял тонуть в этом сильнее. Знал, что Лада сама себя утопит — схватит за горло и прижмет к самому дну. И раздувался от самодовольства, закрывая собой все города, мимо которых они шли, накрывая их плотной аурой смерти.

Лада забывала, как плакать — даже когда ей было грустно, даже когда было так плохо, что хотелось закричать, что-нибудь сломать. Она не могла выдавить ни слезинки, а только долго сидела, глядя в пустоту.

Слушала, как по городу прокатывалась волна от очередной уничтоженной церкви, как кричали раненые, как пели поганые песни пьяные солдаты. Била, когда те пытались сделать больно женщинам. Обнимала плачущих девушек и советовала уезжать, пока есть время.

Лада боялась, что ей стало все равно.

А потом ее попросили вернуться под Москву — на зачистку последних белых отрядов. Лада тогда долго смотрела на один такой — смешные юные мальчишки, которые и жизни-то не знали, шугались каждого скрипа, бежали куда-то, кажется, даже не смотря на карту.

Убить их было легко — сначала двух, потом еще одного, потом командира и оставшихся.

— Последнего не трогай, — попросил голос.

Мальчишке было лет двадцать пять от силы — тонкий, взволнованный, одолеваемый огненным змием, влюбившийся в ведьму из одного села. Глупый. И красивый. Ладе было жалко его убивать, но приказ есть приказ, да и не прожил бы он долго, потому, что не слишком умным был.

— Почему? — спросила она.

— У него судьба другая, разве не видишь?

Лада не хотела видеть — она давно не смотрела на людей долго, боясь, что случайно увидит, как те умирают — совсем юные, готовые еще столько в жизни повидать.

— Какая у него судьба?

— Слугой тьмы стать.

— Ты к нему съехать хочешь, что ли? — удивилась Лада.

Голос рассмеялся.

— Мне не нужно этого делать, он сам свою тьму найдет, и она не будет так снисходительна к нему, как я к тебе.

— Получается, ты еще добрый?

— Разумеется.

— Замечательно. Напишу в книгу жалоб и предложений, что довольна обслуживанием.

— Ты не паясничай, — шею прострелило болью, но Лада постаралась не дергаться.

— Так что там с его судьбой?

— Не хочешь смотреть — не смотри, — разрешил голос. — Но убивать не смей, он еще нужен.

Лада развернулась и ушла и никогда больше не интересовалась, что случилось с тем мальчиком. Она убила достаточно людей, почему бы не пощадить одного?

Война закончилась, новое государство образовали, Ленин умер. Все-таки не смог закончить, но и Лада свою задачу не выполнила, так что она посчитала это честным обменом.

Тогда она познакомилась с Лидией — работницей комсомола, которая жила в ее доме этажом выше. У квартиры Лидии вечно толклись какие-то мальчишки и девчонки, спугнули кошку, которую Лада подкармливала, а сама Лидия начинала носиться по дому в шесть утра и жутко Ладу этим раздражала.

А еще у Лидии была дочь — маленькая, кудрявая, как барашек, хмурая Тонечка. Собственно, из-за Тонечки они и познакомились, потому что Ладу попросили за ней приглядеть.

— Я занята, — отчаянно ответила Лада.

— Да вы ж дома все время сидите, — хмыкнула Лидия. — Я же знаю.

— Откуда?

— У бабушек поспрашивала.

Ну конечно, вот они, главные врагини душевного спокойствия Лады.

— Я не умею играть с детьми.

— А Тонечка сама себя развлекать умеет, — кивнула Лидия. — Правда, солнце? — Тоня, которая пряталась за спиной матери, выглянула и хмуро кивнула.

Так Тоня и осталась у нее — сначала приходила на пару часов в день, потом начала забегать постоянно, таскать каких-то жуков, показывать игрушки и болтать-болтать-болтать без умолку. Не иначе как в маму пошла!

Лидия тоже была шумной и общительной женщиной — что, в целом, Ладу устраивало, потому что сама она могла молчать и просто слушать болтовню собеседницы. Довольно быстро она узнала, что муж от Лидии ушел почти сразу после рождения дочери — не могли почти десять лет зачать ребенка, а хотел тот вообще мальчика, вот и решил, что дальше оно все ему не нужно; что Лидия работает в комсомоле, что Тоня боится темноты и бабочек, что любит зеленый цвет и когда мама заплетает косички.

— А что же вы ничего не рассказываете? — спрашивала Лидия, но Лада лишь качала головой. Воевала, сейчас вот живет на пособие, потом пойдет работать — куда возьмут, лишь бы не нужно было ничего сложного делать.

— А приходите к нам в комсомол? — предлагала Лидия.

— Я не очень хорошо лажу с людьми, — неловко улыбалась в ответ Лада.

— А это совершенно не обязательно! Можешь общаться только со мной.

С Лидией было легко — она светилась изнутри и освещала весь мир вокруг, щедро делясь своим счастьем со всеми людьми. Ладе казалось, что она — птичка, которую вытащили из мазута, взяли на руки, помогли почистить перышки.

Но она прекрасно знала, что голос делает с людьми, которые стали дороги Ладе — и не могла позволить Лидии тоже пострадать.

Она уехала из района еще через месяц, на прощание притащив Лидии две бутылки вина, а потом долго пьяно плакав у нее на коленях. Когда Лидия помогала ей дойти до двери, Лада вдруг застыла на месте, а потом крепко обняла ее и прошептала:

— Я обещаю, что с Тоней не случится ничего плохо. И с ее детьми тоже.

И Лада хранила свое общение — приглядывала и за Лидией, и за Тоней, и за дочкой Тони — Алтаей, хотя, конечно, с последней вечно выходило черти как, так сильно та любила влезать в проблемы.

С Алтаей они познакомились случайно — та дралась в переулке с каким-то пьяным мужиком, уже начинающим перекидываться в волка, а на помощь тому бежит второй. Лада даже сообразить не успела, как лично вступила в драку: не стала колдовать издали, не следила за тем, что будет дальше, а просто побежала помогать.

Потом они с Алтаей сидели на земле, смеялись, и Лада думала — как же сильно ее смех похож на смех Лидии.

— Пойдешь в мой отдел по борьбе с нечистью? — как-то спросила Алтая.

Лада неловко пожала плечами. С момента их знакомства прошло два месяца, до момента, когда Алтая узнает про сущность ее силы, оставалось примерно семь. Но Алтая не сомневалась, что Лада согласится.

Потому что Алтая тоже была такой — яркой, теплой, способной объять весь мир, без устали собирающей их всех, таких разных, сложных, вечно конфликтующующих, смеющейся громко-громко.

Впрочем, было в ней и что-то другое — более мрачное, более опасное. Будто свет их семьи расплескался раньше, закончился, и Алтае осталось лишь тусклое сияние да странная боль в душе.

Конечно, Лада пойдет.

Выросшая Тоня — теперь Антонина Васильевна — ее не узнала, и это Ладу радует. Она не хотела бы придумывать, как объяснить маленькой подружке из прошлого, почему не изменилась ни на день.

— Моя Алтая очень амбициозная, вся в бабушку, — говорила Тоня. — Та тоже была женщиной пробивной — всех строила, всего добивалась.

И Лада кивала, зная, что это правда так.

Она обещала себе: поработаю с ней месяц, а потом уволюсь. Потом говорила: хорошо, пусть полгода, а потом уйду.

Не могла Лада позволить себе быть с ними: с яркой, сильной, волевой Алтаей, с теплой, доброй, мягкой Аленкой, с ершистым и раздражающим, но смелым Родионом. С Кием — хрупким, прекрасным, нежным. Со Светой, жизнь которой сплетается все туже с остальными, ее любили, как любили Алтаю.

Лада же давно отжила свое, давно натворила столько, что сам дьявол в ужасе закрыл глаза. Разве она имеет право помогать им? Делать вид, что борется за справедливость?

Ее справедливость давно умерла, растоптанная ботинками Красной армии.

Но Лада все не ушла, а раз за разом продолжила цепляться за них, как будто они могли спасти ее душу.

— Почему ты такая взволнованная? — спросила ее как-то Алтая. Они сидели на крыше дома Алтаи и пили какой-то ужасно противный на вкус коньяк, который Алтае презентовал Барсук за успешное раскрытие дела. Других не взяли: они занимались другим делом, а потому, как рассудила Алтая, давно сама пребывающая в каком-то душевном раздрае, не заслужили.

— Тебе кажется, — ответила Лада и обняла себя за колени.

— Ты можешь водить за нос их, но не меня.

Глаза Алтаи пьяно блестели, но говорила она уверенно, не спотыкаясь. В себе Лада так сильно не была уверена — слова зацеплялись друг за друга краями букв и терялись где-то в горле.

— Я всегда такая.

Алтая рассмеялась.

— Это я тоже знаю. Как знаю и то, что есть конкретная причина.

— Ее нет, — Лада уткнулась лбом в колени.

— Ты хочешь уйти, верно?

— Почему ты так решила?

— Потому, что ты ни с кем не сближаешься, разговариваешь только со мной в основном.

— И?

— И то, что ты просто боишься, что привяжешься к ним.

— Алтай, не надо, хорошо? — она положила голову ей на плечо. — И так тошно.

— Ты можешь оставаться, сколько захочешь.

Алтая уже знала, что Лада ведьма, как знала и то, чем она занималась почти всю свою жизнь — но почему-то не гнала взашей подальше. Лада была уверена, что так и будет — не могла Алтая так легко простить, так легко принять.

— А если узнают остальные?

Алтая вздохнула.

— Не знаю. Но я не дам тебя обидеть или выгнать.

Лада сама уйдет, если будет нужно — Алтая это тоже чувствовала, но ничего не говорила.

Тоня стала следовательницей, и Алтая последовала ее примеру: Лада помнит, как Алтая, еще совсем маленькая девчонка с непослушными кудрями, носилась по двору с криками, что тоже будет защищать людей, как это делала мама. Как же так вышло, что в итоге Алтая защищает тварей, которых едва земля носит, нечисть?

Это неправильно, но Лада пока не могла найти в себе силы уйти.

— А какой моя бабушка была в молодости? — вдруг спросила Алтая.

Великолепной.

— Очень сильной, — ответила Лада. — И смелой. И ты такая же.

— Мне кажется, мне еще долго до того, чтобы стать похожей на нее, — Алтая невесело рассмеялась. — Даже из вас пока нормальную команду сделать не могу, что уж об остальном говорить?

Первое время команда из них была никудышная — Родион цапался со всеми, Аленка расстраивалась, замыкалась в себе, Кий отмалчивался и считал себя балластом, а Лада.. Лада просто была, и уже только одним этим все портила. Она не Кий, в котором от нечисти пока совсем чуть-чуть, который, может, и не умрет никогда окончательно, если Алтая будет достаточно крепко держать его в мире живых, но Лада вся состоит из криков убитых, и кровь в ее теле у них украдена.

Голова стала совсем тяжелой, Лада вздохнула и уткнулась лбом в колени. Алтая положила руку ей на спину и мягко погладила, но кажется, она тоже исчерпала слова.

Если бы у Лады хватило духу, она бы спросила — не жалеет ли Алтая, что вообще согласилась ее позвать. Но пока что Лада слишком боялась услышать ответ.

К ним на крышу забралась Света — и Алтая моментально преобразилась. Лада не знала, в каких они отношениях — но Света просто всегда шла приложением к Алтае: если Алтая куда-то их всех звала, с ней приходит Света, если они всей командой ездили летом на пару дней на море, потому что Тоня договорилась, то Света ехала с ними, если Лада приходила в гости к Ладе, то Светиных вещей на всех полках оказывалось все больше. Но это не было дело Лады — и никогда не будет ее делом.

— Вы еще не расходитесь? — спросила Света и подошла ближе к ним. Она удивительно легко держалась на крыше — та была чуть покатой, но Света шла уверенно, стояла прямо: волосы рассыпались по плечам, и свет с лестницы охватывал их огнем, будто она — святая с нимбом на иконах Собора Василия Блаженного, платье чуть колыхалось от ветра, но не путалось в ногах. В голову пришла глупая, неуместная ассоциация — если за воинами приходили такие же валькирии, то можно понять, почему они так легко сходили в загробный мир.

Алтая обернулась на Ладу.

— Пойдем?

— Вы идите, а я еще посижу, — видя протест на лице Алтаи, Лада покачала головой. — Не переживай, со мной ничего не случится.

Алтая бросила на нее еще один виноватый взгляд, а потом все же отвернулась к Свете. Та взяла ее за руки и потянула на себя, помогая встать. Алтая неуклюже переступила с ноги на ногу, чуть не споткнулась, но Света подхватила ее за локти и прижала к себе.

Они стояли так всего пару секунд — держась друг за друга, Алтая — повиснув на плечах Светы, Света — крепко обнимая ее за талию, и смотрели, смотрели друг на друга, а потом Алтая пьяно засмеялась и уткнулась лбом Свете в плечо.

Алтая — сплошное пятно мрака: черные брюки, черная рубашка, черные, такие же кудрявые, как и в детстве, волосы, и Света: в своем длинном белом платье, почти как невеста, почти как призрак.

— Пойдем домой, — тихо сказала Света, так, что Лада едва расслышала.

— Тебе бы тоже пора домой, — едко напомнил голос за плечом.

— Еще немного, — ответила ему Лада, едва Света и Алтая пропали за дверью на лестницу.

— Ты тоже ждешь, пока тебя кто-то заберет? — ехидно уточнил голос.

Нет, Лада уже давно никого не ждал.

Разве что смерть, но та и так висела за ее плечом уже столько лет, а с собой не забрала.

***

С Родионом они не разговаривают весь следующий день: ни пока опрашивают родителей Василисы, ни пока ходят по общежитию Яны. Наверное, всех, кто стал этому свидетелей, такой расклад очень веселит, потому что между ними стоит непроницаемая тишина: Родион ничего у нее не спрашивает, она ничего не требует у Родиона. Даже однажды доходит до: «Передайте, пожалуйста, вот этому...», хотя Родион сидит напротив.

Вечером лед трогается. Они тогда спускаются в метро, и Лада спотыкается, чуть не было не скатываясь вниз по эскалатору. Родион подхватывает ее и прижимает к себе. Так они и едут: Лада — прислонившись к нему спиной, Родион — приобнимая ее за плечи. Исключительно с ненавистью, разумеется.

— Как ты? — осторожно спрашивает Родион.

Ничего себе? Его что, собаки покусали? И давно он такой добрый?

— Ты заболел, что ли? — искренне удивляется Лада.

— Почему?

— А давно тебе не все равно, как у меня дела?

— С тех пор, как мы начали работать вместе над делом!

А, нет, все нормально, он до сих пор бесится.

— А ты не привыкай, — но он Родиона Лада не отстраняется, потому что спина правда до сих пор болит, и целый день беганья по городу ей лучше не сделали.

— Ты не пошла в тот дом? — решает перевести нить разговора Родион.

Лада качает головой. Не будет же она говорить, что бессмертие бессмертием, а всю эту ночь она пролежала на скамейке у своего дома, периодически сплевывая на асфальт кровь? Кости до сих пор горели огнем — будто их засунули в печь для закалки. Она могла бы прийти к Аленке, попроситься поспать с ней, лечь рядом поверх одеяла, послушать, как та спокойно дышит во сне — но только вот нечестно это по отношению к ней после всего, что Лада натворила за последние дни. Потому и заслужила только скамейку и дворовую кошку, которая под утро пришла полежать рядом.

— Когда пойдешь?

— Не твое дело.

— Лад.

К счастью, метро дает ей несколько минут передышки — оно скрипит так, что Лада не слышит даже своего голоса, поэтому Родиону приходится подождать, пока они не выйдут на улицу обратно.

— Итак, что у нас есть, — Лада грохается на первую попавшуюся скамейку, тянется, ойкает, трет шею и теперь уже садится прямо. Как когда-то учила мама — чтобы все женихи восхищались. — Диана уверена, что Яну украло существо в доме, но при этом ничего больше она не знает. Бывший парень Яны говорит, что они вместе гуляли рядом с этим домом, но ничего необычного там не заметили. С Василисой вообще глухо — никто даже не в курсе, ходила ли она когда-нибудь к заброшкам.

— Все так, — кивает Родион. — Думаешь то, что в доме, просто заметило их издалека?

— Либо оно не обязательно всегда находится в доме.

Но Лада не очень верит в эту версию — слишком уж тугое ощущение ужаса крутилось там. Такое на пустом месте не возникает.

— Я звонил утром Аленке, она обещала прийти к нам, а потом мы вернемся к тому дому еще раз.

Эти слова приводят Ладу в ужас.

— Нет! — говорит она так громко, что стекла у дома рядом начинают дрожать. Люди оглядываются, но, кажется, не понимают, что это из-за ее голоса. Да, конечно, просто ветер подул, ничего необычного.

— Почему? — искренне удивляется Родион.

— Чтобы и она тоже пострадала?

— Она такая же следовательница, как мы.

— Ты прекрасно знаешь, что нет! — Лада сжимает руки в кулаки, и по запястьям начинает бежать кровь.

Родион качает головой.

— Лад, я не хочу спорить еще раз, правда.

— Мы не пойдём в тот дом вместе, — отрезает Лада. Родион осторожно тянется к ней и берет ее руки в свои, а затем разжимает их.

— Хорошо, походим еще раз по соседним? — предлагает он, обводя пальцем лунки от ногтей. Лада едва сдерживается, чтобы не вырвать руку, но в итоге просто кивает.

С одной стороны, Родион прав, и Аленка — такая же милицейская, она должна быть тут, решать проблемы, раз рядом пока нет Кия и Алтаи, но также Лада знает и другое. Аленка может пострадать, ей могут сделать больно.

Ладе уже никто и никогда больно не сделает, Родион переживет, но Аленка... Она этого не заслужила.

Они сидят, не шевелясь, минут десять. Родион все еще держит ее руки, Москва суетится вокруг них — толпы людей вбегают и выбегают из метро, машины гудят и проносятся мимо по шоссе. Лада пусто смотрит в одну точку и даже не сразу понимает, что Родион ее зовет.

Оказывается, Аленка уже пришла — стоит рядом, мягко улыбается, волосы заколоты в высокий хвост, на кофте милый значок с цветком.

— Куда идем? — легко спрашивает она. У Аленки на скуле — новый синяк. Лада поднимается, касается осторожно ее щеки.

— Что случилось?

— Да ничего, — неловко отзывается Аленка. — Подралась с одним мудаком, который жену бил.

И снова улыбается — тепло и ласково, так, что у Лады внутри все начинает ныть.

— Мы идем еще раз разговаривать с местными жильцами, — объясняет Родион. Он наконец-то отпускает руку Лады и включает профессионализм.

— А Олега не возьмете?

— Он сегодня... занят, — отвечает Родион. Лада цепляется за эту странную паузу, но напоминает себе, что обещала не лезть. Пусть разбираются сами, не маленькие уже.

— И в сам дом вы идти не хотите?

— Лада говорит, что это может быть опасно.

Аленка смотрит на нее и прищуривается.

— И давно тебя это беспокоит?

С тем пор как ты рыдала у меня на руках — хочет ответить Лада, но только это будет не вся правда, потому что беспокоить ее это начало гораздо раньше.

— Сейчас — да.

Аленка хмурится, но кивает.

— Хорошо.

Они и так уже сильно опаздывают — обе девушки пропали давно, и, хотя Лада с самого начала не рассчитывала найти их живыми, пора ускоряться. Поэтому идут они туда сразу, под вечер — Аленка добавляет, что так шансов даже больше, потому что люди вернутся с работы.

— Да там особо не к кому возвращаться, — мрачно отзывается Родион.

И ведь накаркал же — двери им в итоге почти никто не открывает. Даже уже знакомых бабку и женщину из квартиры застать не получается. Пару раз дверь захлопывают прямо у них перед носом.

Нормально поговорить соглашается только один мужик — старый, крепкий, с вечно пьяным лицом и загаженной квартирой, в которой Аленка отказывается даже лишний шаг сделать. Лада же наступает на пробегающего мимо таракана и проходит глубже.

— Заброшки, говорите? — уточняет мужик.

— Вам не известны странные случаи, которые там происходили? — кивает Родион, параллельно критически осматривая табуретку — решая, стоит ли рисковать и садиться на нее.

— Дак всем известны, — хмыкает мужик. — Еще в моей молодости оттуда по самоубивце вытаскивали.

— А откуда вы знаете, что они сами?

Мужик пожимает плечами.

— Может и не сами, они ж, — он начинает хохотать, — уже мертвые, говорить-то не могут.

— А хоронили их где? — спрашивает Лада.

— Ну, кого опознавали, тех семья забирала, кого нет, — мужик пожимает плечами. — Прям там и хоронили. Или сжигали.

— А милиция тела не забирала?

— А им-то они на кой нужны? Ели местные жители не узнавали — то и ладно, мы ж и милицию-то не звали, все свои, чего их-то приплетать.

Лада переглядывается с Аленкой.

— И никто не волновался, что у вас тут люди умирают? — продолжает Родион.

— А кому волноваться-то? Тут место гиблое, все на костях стоит, при царях, мне дед говорил, тут детей закапывали некрещеных, потом вот дома строить начали, а местность нехорошая, тяжело строить было, сколько мужик еще полегло, а теперь вот...

— А бывало так, что люди не на той заброшке умирали? — решает уточнить Лада.

— Бывало, конечно. Они ж везде мрут, где больше, где меньше, но тут везде смерти много. Я ж говорил всем раньше, что валить надобно, да только куда? — мужик разводит руками, задевает бутылку на столе, и та с громким звоном летит вниз.

Пока Аленка и Родион продолжают расспрашивать мужика, Лада отступает в тень и позволяет мраку облепить себя со всех сторон.

— Некрасиво вот так сбегать, — хмыкает ей на ухо голос.

— Они и без меня разберутся.

— А если пойдут тебя искать?

— Родион не позволит Аленке пострадать, он никуда ее не поведет.

— Правда? — искренне изумляется голос. — Что-то я не заметил в нем такого альтруизма.

— Он лучше, чем хочет казаться, — кривится Лада. — Это, конечно, не отменяет того, что он мудак, но иногда умеет вести себя нормально.

А потом Лада бесшумно покидает квартиру.

Лестницы обрастают тенями, голоса за дверями становятся громче, свет резче и острее — прорезает копящуюся у ног Лады тьму, но не способен ее разогнать.

— Ты же слышала мужика — у них тут везде умирают, может, ваш дом тут и не при чем, — напоминает голос.

— Или он просто так сильно влияет на все, что умирают даже те люди, которые просто проходили мимо, как наши пропавшие девушки.

Лада быстро выходит на улицу, оглядывается на светлый подъезд и направляется во тьму. Сейчас, когда вокруг нее вихрями клубятся тени, каждый шаг пугает — будто она уже идет по костям всех умерших, по их пролитой крови, и та оглушительно чавкает под ногами.

Конечно, это только иллюзия, конечно, на самом деле это просто земля, да только разве Ладе от этого легче?

Ветер треплет ее волосы, а спина до сих пор болит. Не стоило вчера так сильно ругаться Родионом — и что на нее вообще нашло?

Она никогда не злилась, никогда не чувствовала такие сильные эмоции — а тут вот как получилось.

Едва она подходит ближе к дому, тот начинает скрипеть — будто рад ее видеть, шуршать листвой по бетону — будто приглашает ее внутрь себя.

Она снова делает первый шаг на лестницу, снова чувствует, как чужая, злая тьма забирается ей под юбку, карабкается по рукам, хватает за горло. Только теперь она не остановится.

Первый этаж — проходит совсем легко.

Второй этаж — только вчера переломанные кости начинают болеть и выворачиваться.

Третий этаж — она падает на колени, царапает руки в кровь, но поднимается.

Четвертый, пятый, шестой — она задыхается, когда тьма хватает ее за горло крепче.

Седьмой — у нее начинают идти слезы.

Восьмой — она долго, бесконечно долго сидит на полу, неспособная найти в себе силы подняться. Может быть, не нужно ей этого всего? Почему она так впряглась за незнакомых ей мертвых девчонок? Ведь даже Алтаи, которая могла бы ее осудить, в городе сейчас нет.

Лада могла бы уйти. Бросить и Родиона, и Аленку. Уехать так далеко, что никто бы в жизни не смог найти.

А потом снова жить одной — не переживая, что кто-то может сделать ей больно.

Встает на ноги она из чистого упрямства, просто, чтобы доказать этой тьме — она способна дойти до конца, никто никогда ее не остановит. Она уже прошла такой длинный путь, неужели остановится сейчас?

На девятом этаже она оставляет огромную лужу крови, натекшую из носа.

На крышу она входит, держа спину идеально ровно — как перед танцем на императорском балу.