Глава 6. Обернись
Влюблялась Лада всего однажды. Это было самое начало двадцатого века — война с Японией уже началась, революция пока не случилась. Тогда весь воздух был пропитан ожиданием перемен — как в марте ждешь тепло и таящий снег, так Лада ждала, что же произойдет дальше. Петербург бурлил и шумел, но пока осторожно, фасуя гомон по квартирам. Она тогда работала в прачечной — а одновременно связисткой. Ей не хотелось лезть вперед: насмотрелась всякого, во все щели уже впихнулась, пусть теперь другие пробуют.
Она чувствовала, что устала — не как человек, а как... Она не знала, кто. Устала просыпаться, устала чего-то ждать, устала переживать. Если бы кто-то попытался расстрелять ее — она бы позволила, хотя и бросила бы вдогонку парочку проклятий.
Что они правда работают, Лада узнала лет семь назад.
Что просто так она не умрет, узнает еще через одиннадцать.
Его звали Митя, и он работал на заводе, мимо которого она каждый день ходила из прачечной. Митя был сыном крестьян, отказавшихся от земли и приехавших в город искать счастье. Удивительно, но им повезло — обычно всех новых город сжирал, натужно скрипя шестернями механизмов, но в этот раз пожалел: и на работу быстро устроились, и хорошую квартиру сняли. И младшая сестра Мити замуж вышла — он даже Ладу на празднование звал.
Митя был высоким, худощавым от бесконечной работы и недоедания, но статным и красивым, будто завод его не сломал, как ломал многих. Его волосы непослушно вились и сверкали ржавым золотом на солнце.
Познакомились они случайно — Митя врезался в нее, пытаясь забежать под крышу, когда внезапно начался дождь. Лада поделилась с ним половинкой зонтика и проводила до дома — и все слушала про его семью, про рассказы матушки Мити о деревне, про то, как им живется в городе.
Рядом с Митей было спокойно — он был умным, но не слишком въедивым, никогда не спрашивал у нее о том, о чем она не хотела говорить, целовал, носил на руках, и даже голос не особо сильно на него ворчал. А голос ворчал на всех — потому что считал, что вправе требовать, чтобы Лада была только его.
Лада знала, что не сможет быть с ним до конца — максимум лет десять, а потом он поймет, что она не стареет. И ей придется уйти — как она ушла из родного дома, подстроив утопление. Но тогда ей было хорошо — и она впервые за долгое время думала, что хочет узнать, что с этим миром будет дальше. Что ей интересно, что она волнуется.
Что ей правда важно, смогут ли они.
А потом голос решил, что она была счастлива слишком долго. Они никогда не говорили об этом, но Лада знала — это он убил Митю.
Тот умер в декабре, за месяц до начала революции: какие-то тросы не выдержали, и на Митю упал станок. Лада не плакала, даже не говорила ничего, только в тот день впервые пошла в церковь и просидела до полуночи, а потом вышла на подгибающихся ногах и упала в сугроб.
Лада пролежала там до утра — чувствовала, как снег забирается в ботинки, мочит подол платья, холодит руки и шею. Голос тогда был совсем слабый — его тоже вымотал этот день под ликом Бога, в запахе свечей и шепоте чужих молитв.
— Он сделал бы тебя слабой, — шептал голос.
— Я и так слабая, — откликалась Лада. — Я уже не хочу ничего. Я не знаю, что мне делать дальше.
— Узнаешь. Найдешь, — обещал голос, но она ему уже не верила.
Лада повернулась, утыкаясь лицом в сугроб. Щеки закололо от холода.
— Зачем я тебе вообще нужна? — тихо спросила она. — Почему ты тогда пришел ко мне?
— Потому что ты отчаялась. Не верила, что у вас все получится, — голос глухо рассмеялся. — Но ты же так и не увидела, что произойдет дальше, почему ты считаешь, что у тебя есть право умереть?
Голос говорил все верно — у нее такого права не было.
— Но Митю за что?
— Чтобы ты не отвлекалась.
***
Она и не отвлекается.
Лада просыпается от того, что падает с кровати — Родион пытался перелезть через нее, но в итоге не рассчитал, и они вместе полетели на пол.
— Черт! — ругается Родион.
— Сам черт, — отзывается Лада.
Только проснувшийся Родион очень смешной — весь взъерошенный, со следом от подушки на лице, еще пока сонный. Лада улыбается ему и закусывает губу — а то мало ли, что решит.
— И вам доброе утро, — отзывается заглянувший в комнату Олег.
— А сколько сейчас времени? — Лада выбирается из одеяла, прицельно пинает Родиона в коленку и бежит на кухню, пока тот не успел дать сдачи.
— Почти восемь.
— Нормально, — кивает Родион, — успеваем.
— Куда ты там успеваешь? — подозрительно интересуется Лада.
— Общаться с родителями жертвы, — Родион трясет перед ее носом книжечкой, — потому что, в отличие от некоторых, я правда работаю, а не хожу на ночные свидания нечистью.
Голос за плечом начинает гнусно хихикать, и Лада жалеет, что у нее нет с собой бутылки святой воды, чтобы выплеснуть на него. Да, скорее всего, не особо подействует, но она хотя бы почувствует себя отомщенной.
— А еще вам Алена звонила, — докладывает Олег. — Сказала, что сегодня в офисе она подежурит, но после четырех ей нужно будет уехать по делам.
Лада кивает.
— Тогда до четырех нам нужно поговорить с родственниками, потом в четыре скатаемся в офис...
— А потом ты пойдешь докармливать ту хрень из дома, — едко заканчивает Родион.
Лада открывает рот, чтобы ответить что-нибудь злое, но спросонья мозг работает медленно, поэтому лучшее, что она придумывает — это наступить ему изо всех сил на ногу.
Родион морщится, но ворчать не начинает, только приобнимает ее за плечи и проходит на кухню.
— А ты куда сегодня? — интересуется он у Олега.
Тот неопределенно пожимает плечами.
— Надо.. Туда-сюда, — отзывается Олег. Родион хмыкает, но ничего не говорит.
Лада залезает с ногами на табуретку — за ночь ушибы почти прошли, все же не зря она была ведьмой: на ней такое заживало на раз-два, хотя повторения все же не хотелось. Пока Олег возится, пытаясь приготовить завтрак, Родион что-то строчит в своей служебной книжке.
Когда она впервые осталась у них на ночь, Родион пытался припахать ее готовить тоже, но Лада быстро показала, что ничем хорошим такие попытки не закончатся. В лучшем случае можно умереть от отравления, в худшем — с вилкой в горле лично от нее.
— А к кому мы планируем идти? — интересуется она.
— Узнаешь.
— А сейчас сказать — язык отвалится?
— Узнаешь.
— Да почему нельзя сказать сразу?
— А почему нельзя промолчать? — Родион зло хмыкает. — Что ты везде свой нос суешь?
— Это и моя работа тоже.
— Ты вчера показала, как ты работаешь.
— И как же? — Лада вскакивает, и табуретка жалобно скрипит по полу.
Родион переводит на нее взгляд.
— Никому ничего не говоришь, лезешь в опасные места, ничего не объясняешь.
— И ты теперь решил сыграть в молчанку в ответ? — искренне удивляется Лада.
Родион только щелкает языком, а ей надоедает вот так вот цапаться, поэтому она вскакивает, хватает куль своей одежды, лежащей в прихожей, и выбегает наружу, шаркая ботинками, в которые не успела просунуть ноги.
— Лад, да вы чего! — беспомощно кричит ей вслед Олег.
— Пусть идет, — хмуро отвечает ему Родион.
Добежав до второго этажа, Лада складывает вещи на пол и переодевается — могла бы постыдиться, но она слишком старая, чтобы переживать, что кто-то ее увидит. Натягивает рубашку, юбку, волосы прочесает пальцами и перехватывает неаккуратно лентой. Запихивает ноги в ботинки. Пижаму сначала думает выкинуть, но в итоге складывает и тащит с собой — постирает и вернет, а то мало ли Родион от этого обнищает.
Внутри все еще клокочет обида: неужели Родион не понимает, что ситуации совершенно разные? Она не сказала ему, потому что хотела защитить, а он... А он просто вредный козел.
— Ну что, насовсем разругались? — с интересом спрашивает голос.
Едва ли. Родион оттает, да и она не хотела ссориться сильно. Они цапались постоянно, и этот раз не был каким-то особенным — переживут. Но голосу этого знать не обязательно.
— Посмотрим, — сухо отвечает она.
Поле этого Лада едет домой, снимает все бинты, смотрит на чуть зеленоватую кожу на месте вчерашних синяков, переодевается , распихивает по карманам нож и склянки: и святая вода, и всякое древнее мерзкое варево. Может, что-то и сработает.
По-хорошему, нужно выяснить, куда собрался Родион, и помочь ему, но Лада решает сначала заехать к Алене. Там как раз и узнает, кто им звонил, что за пропавшая, что думает по всему этому Барсук.
Участок встречает ее тишиной — обычно тут постоянно болтались Аленка и Кий, шумели, болтали, в разговор включалась Алтая, и это было хорошо. Правильно. Спокойно. Сейчас за столом сидит только Аленка — тихая, собранная, что-то пишет, постукивая пальцами по бумажке.
— Привет, — зовет ее Лада.
— А ты рано, — Аленка ласково ей улыбается.
— Да вот... — Лада беспомощно разводит руками.
— Вы с Родей снова поругались?
— Ага.
— Ну и ничего. Наведи на него какую-нибудь порчу, и хорошо будет, — Аленка подмигивает ей, а затем выуживает из ящика стопку бумаг. — Вот, тут все по новой пропавшей, Родя хотел поехать к ее матери сегодня, а ты можешь чем-нибудь другим заняться.
— А ты... — начинает Лада и замолкает, не зная, как продолжить. — Как у тебя дела?
Аленка пожимает плечами.
— Да пока никак. Вот, в четыре пойду узнавать, кто что видел. Может, что-то и выйдет.
Лада подходит ближе и обнимает ее, утыкаясь подбородком в макушку. Если бы она могла передать Аленке свои силы, свою уверенность — как было бы хорошо. Пусть бы она боролась за то, что ей важно, ведь в самой Ладе нет уже никакой надежды, только невозможность умереть.
— Ты обязательно справишься, — обещает она.
В папке оказывается всего пара листочков — описание жертвы, ее личное дело из университета, список знакомых и родственников. Не очень длинный: мать, младший брат, подруга, учащаяся на одном с ней курсе.
— Подруга и заявила о пропаже, — говорит Аленка. — Сама пришла в полицию и все рассказала, если хочешь, можешь с ней еще раз поговорить, но она рассказала все, что помнила. Знаешь... она такая взволнованная была, явно сильно боялась и переживала.
Лада кивает.
— Ее можно понять.
— Да там будто что-то еще было, только я ее разговорить не смогла: она все качала головой и повторяла, что Яну похитили.
— Именно похитили?
Аленка кивает.
— Мне тоже кажется, что выбор слова странный, все же мало ли, что случилось, а она так упорно это повторяла, — и пожимает плечами. — Но мне кажется, это гиблое дело — она и не скажет ничего, только зря время потеряем.
— Я все равно дойду, спрошу.
Подругу Яны зовут Диана — это оказывается высокая, серьезная девушка в толстой длинной косой, почти до колен. Лада удивленно приподнимает брови и думает — и вот неужели она могла перепугаться так, что начала рассказывать всякие глупости о том, что на самом деле случилось с Яной?
— Вы очень красивая, — улыбается Лада Диане, надеясь, что та перестанет нервно хмуриться. Диана правда очень красивая — полноватая, рубашка облегает большую грудь, коса перекинута через плечо, глаза темные, внимательные, чуть печальные.
— Вы тоже, — сосредоточенно кивает та.
Лада вздыхает. Хорошо, если Диана не хочет болтать, тогда пора переходить к делу.
— Вы сказали, что Яну похитили, — начинает Лада.
— Да, это так.
— Почему вы решили, что это именно похищение?
Диана отводит взгляд и едва заметно хмурится.
— Если я скажу вам, вы пообещаете поверить?
— Конечно.
— Вы не похожи на обычную милиционерку.
Лада беспомощно улыбается. Что ж, это правда.
— Мой отдел занимается... Трудным случаями.
— Ее украло то, что живет в доме, — вдруг говорит Диана, не делая никакого перехода.
— Что?
— Яну украло то, что живет в доме, — повторяет Диана. — Я в этом уверена.
***
Архив ожидаемо оказывается закрыт. Алтая топчется у него целых десять минут — обходит кругом, заглядывает в окна, но так никого и не находит. В целом, чего-то подобного она и ожидала: нельзя было ожидать, что в таком маленьком городке архив бы работал постоянно. Вероятно, его открывали только по особым случаям: в первый понедельник месяца и только по пятым числам. Наверное, стоит спросить у Полины, кто руководил архивом, и наведаться к этому человеку лично.
Солнце почти подкатывается к верхушке неба — зависает, запутавшись в облаках, а ветер гонит по земле комочки травы. Вокруг только тишина — сонная, мягкая, разгоряченная, она прячется под лестницами, лежит на крышах, оседает на кустах. Все вокруг — сплошное золото и охра, тепло и тишина-тишина-тишина везде, куда хватает взора.
Полина появляется на другом конце улицы незаметно. Сейчас она не так похожа на человека — ступает босыми ногами по разгоряченному асфальту, на лодыжках звенят браслеты, волосы распущены и тянутся по земле черной змеей, в глазах даже отсюда видно золото — в шести глазах: три ровных ряда, все насмешливо прищурены. Юбка облепляет ее ноги при каждом шаге.
— Кара пообещала, что скоро придет, — говорит Полина, едва подходит. — Что, удивлена? Красивая?
Красивая. Не зря столько людей лишалось жизни, ее увидев, впрочем, наверняка это и заслуга ее серпа, который сейчас Полина куда-то спрятала.
Алтая кивает, и Полина радостно улыбается.
— Жаль только, что этого и не видит почти никто, днем у нас все по домам да по работам прячутся, в мне вот, ходи одна по улицам да ищи зазевавшихся.
— А ты их убиваешь?
Полина пожимает плечами.
— Обычно нет. Иногда, конечно, попадаются... — она брезгливо кривит губы. — Пьянчужки всякие, но там и без меня остается обычно три понедельника.
— Тебе Кара запрещает?
— Убивать? — Алтая кивает. — Конечно. Все из-за нее покладистые.
— Уже нажаловаться успела, — слышит за своей спиной Алтая голос. А потом смех — звонкий, громкий, властный. Будто камни катятся с горы — и все, обвал, крики, переломанные кости. — Ну здравствуй, — и чьи-то ледяные руки обнимают ее за плечи. — Не оборачивайся, — руки переходят на ее голову: одну женщина кладет на лоб, другую на затылок, и Алтая чувствует: если сейчас дернется, ей свернут шею.
В Москве никогда не было таких сильных существ, так, слабенькие оборотни, мавки, мертвецы, никакой возни — все легко и быстро. Сейчас же ей кажется, что ее обнимают века и годы, тяжелые, неприподъемные, гордые, опасные.
И все равно оборачивается — шея хрустит, по позвоночнику прокатывается боль, перед глазами на секунду все меркнет, но женщины отпускает руки за секунду от того, как кости ломаются, и Алтая с отчаянным облегчением понимает, что до сих пор жива.
Что ее проверяли.
Эта мысль вызывает раздражение, только что уж теперь делать. Она Каре не ровня — и это ей вполне наглядно показали.
Кара высокая — выше Полины, выше самой Алтаи. Тонкая, с волосами, туго заплетенными в сложную косу. Насмешливо сверкает глазами с прожилками золотого — будто драгоценности в каменистой породе. Улыбается ей, и губы чуть трескаются, начиная кровить.
— Смелая девочка.
— Какая есть, — зло отвечает Алтая, вызывая у Кары смешок.
— Поля сказала, что ты ищешь здесь кого-то.
— Моя подругу, — кивает Алтая. — Ее увез мертвец, который умер в твоем городе.
— У нас тут много кто умер, — Кара легко разводит руками. — В архив ты, как я вижу, не попала.
— Мне нужно поискать того, кто здесь работает. А мертвого зовут Волков Александр.
— О, так это волчонок, — улыбается Кара. — Его я помню.
— Тогда почему ничего не сделаете? Может быть, Света не первая, кого он увез с собой, — Алтая всплескивает руками.
— Пойдем. — Кара берет ее за руку и ведет вперед. — А то некрасиво вот так стоять посреди улицы.
Полина, во время их разговора не проронившая ни слова, идет за ними — тихая, сосредоточенная. Вот ведь, какие разные. Полина — тепло, даже жар, тишина и свет, а Кара — лед, который пронизывает руки до самых костей. А ведь общаются и, видимо, хорошо друг друга знают, раз Кара пришла к Алтае, потому что Полина просто попросила.
Они возвращаются в гостиницу Полины — та бежит на кухню, ставит чайник, суетится, расставляя стулья вокруг стола.
— Можешь не трогать, — разрешает Кара. — Я ненадолго, — и кладет Полине руку на плечо.
Та моментально затихает и опускается рядом с самой Карой — сосредоточенная, готовая слушать.
— Вы знаете Сашу? — спрашивает Алтая.
— Конечно. — кивает Кара. — Наверное, Поля наспелтничала, что я не так уж и хорошо слежу за городом, раз пропускаю заложных, — от этих слов Полина тушуется, но все равно продолжает смотреть на Алтаю уверенно и упрямо. — Но я знала его. Когда он был жив, конечно. Глупый мальчишка, который лез, куда не просили.
— Ты знаешь, где его можно найти?
Кара медленно кивает.
— Знаю.
— Ты... Тебе нужно что-то за помощь?
— Ну какие же неинтересные люди пошли, — смеется Кара, а потом встает из-за стола. — Мне ничего не нужно, если захочу помочь — я помогу. И скажу, где его можно найти. Но знаешь, — она замолкает на секунду. — Пообещай его не убивать, если я узнаю, что он забрал себе еще девушек, то сделаю это сама.
Еще через час Алтая стоит на пороге квартиры, названной Карой. Дом как дом — обычный, пятиэтажный, старенький совсем, краска на лестнице облупилась, обивка дверей вся содралась.
Звонок работает не с первого раза — пропускает одно нажатие и начинает натужно лаять. Алтая неловко топчется рядом, прислушиваясь к шуму в квартире. Есть ли там кто-то сейчас? Интересно, чем занимается Саша в промежутках между похищениями девушек?
А потом дверь открывается.
На пороге стоит Света — бледная, но живая. По-настоящему живая — и Алтая чувствует это каждой клеточкой тела. Дышащая, с бьющимся сердцем, теплая.
— Тая? — удивленно спрашивает Света, а Алтая не удерживается и обнимает ее.
— Я очень скучала, — шепчет она.
— Так ведь прошло всего... — Света замолкает, пытаясь подсчитать дни.
— Это неважно, — Алтая отстраняется и неловко улыбается.
На Свете платье, которое они вместе выбирали в магазине еще пару лет назад: Алтае тогда выдали премию, и они пошли покупать самой Алтае туфли, а Свете — платье. Голубое, с красивыми оборками, почти до самого пола.
— Что ты здесь делаешь?
— Тебе нужно вернуться, — а что ей терять? Лучше уж сразу объяснить, в чем дело, все равно ведь потом придется. Алтая неловко улыбается и просит всех известных божеств, чтобы Света согласилась.
— Нет.
Ну конечно, все же не могло быть просто, верно? Алтая качает головой.
— Почему?
— Потому что я не хочу, разве нужны еще причины?
— Свет... — вздыхает Алтая. Может быть, стоит просто все объяснить? Света никогда не влезала в дела ее отдела, но должна понять, если ей рассказать.
— Я знаю, что ты сейчас скажешь, — говорит вдруг Света. — Что Саша мертв, — и улыбается — так мягко и ласково, как улыбалась много раз до этого. — Он мне сказал.
— Когда?
— Еще в Москве, — Света аккуратно берет ее за руки. — И я согласилась с ним уехать. Ты не должна переживать из-за этого.
— Ты умрешь, — отвечает Алтая. — Люди не могут долго общаться с мертвецами, он... Заберет твою душу, убьет, понимаешь?
— Но ты же столько лет общаешься с Кием, — возражает Света. А это откуда она знает?
— Кий жив.
— Правда? Ты так в этом уверена? — Света осторожно гладит ее по ладони. — И бережешь его ты тоже поэтому?
— Там все иначе... — начинает Алтая.
— Таечка, — прерывает ее Света. — Ты правда думала, что я не узнаю о том, чем занимается твой отдел? Что мне настолько неинтересно, что я не хочу даже попытаться узнать? Но я знаю. И про то, что Кий мертв, и про то, что Ладе больше сотни лет, и про то, что с Родионом нечисть живет, — Свет всматривается в ее лицо. — А Лада тебе не сказала? Она вот давно заметила, а ты сейчас так удивилась.
Алтая дергается, пытаясь вырвать свои руки из ее, но Свет держит крепко и не отпускает.
— Откуда...
Света качает головой.
— Я не скажу. Но и ты не должна была ехать сюда за мной. Почему ты не могла просто меня отпустить?
— Потому что мы подруги!
— Поэтому Кий прямо сейчас в полном одиночестве шатается по месту, которое медленно его убивает? Он же тоже твой друг.
Алтая качает головой, а потом утыкается ей в плечо Светы.
— За что ты так со мной?
— Потому что мы подруги, — в тон ей отвечает Света. — Я... правда не думала, что ты поедешь за мной, надеялась, что сможешь отпустить.
Но разве Алтая могла? После всех вечеров, проведенных вместе, когда она ругалась на работу, а Света смеялась и слушала внимательно? После того, как они засыпали на полу после тяжелого дня рядом? После того, как выбирали Свете платья, а ей — костюм на корпоратив? После того, как Алтая рассказала ей все о своем прошлом? После того, как Света обнимала ее, раз из раза плачущую, если не получилось кого-то спасти?
— Почему именно этот город? — тихо спрашивает Алтая.
— Здесь Саша умер, — просто объясняет Света.
— А есть разница?
— Он согласился забрать меня, когда я попросила.
Как будто это так очевидно.
Но Света явно не хочет продолжать, и у Алтаи нет сил задавать новые вопросы.
— Я заберу тебя отсюда, — обещает она.
— Не сможешь.
— Это мы еще посмотрим, — Алтая отстраняется, мажет по щеке Светы поцелуем и отходит к двери. — И я еще вернусь.
— Возможно, ты даже застанешь меня здесь, — мягко кивает Света. Все такая же прекрасная, как и в день их первой встречи — с мягкими волнами волос, со сверкающими глазами, с упрямо сжатыми в тонкую линию губами.
Алтая врезается спиной в дверь, но не оборачивается, лишь закрывает глаза и отходит к лестнице. По щеке ползет слеза, но Алтая чувствует — злиться она может только на себя.
Не заметила.
Не уберегла.
Не смогла помочь.
Почему она не знала про Родиона? Почему не подумала, что Света может знать, чем они занимаются? Почему вообще она сейчас здесь, пока другие — там, в Москве, и могут умереть из-за того, что она пошла спасать ту, кому это не было нужно?
Интересно, а Кара догадывалась, что Света уехала по своей воле?
Алтая опускается на ступеньку и утыкается лбом в согнутые колени. Хочется плакать, но слез нет — одна-единственная до сих холодит щеку, но на этом все. Сама виновата, самой все и решать. Позвонить ребятам, узнать, как дела, попросить вернуть кия из леса, поговорить с Карой, вернуться к Свете, заставить ее сказать то, что она не договорила.
Когда Алтая поднимает голову, то видит перед собой Сашу — удивленного, застывшего на ступеньке, со съехавшей на одно плечо кофточкой.
— А ты что тут делаешь? — спрашивает тот.
И он совершенно не похож на того опасного мертвеца, которого Алтая уже успела навоображать в своей голове — так, обычный мальчишка, который, кажется, сейчас сам даст деру.
Она невесело усмехается и снова кладет голову на колени.