Явись

После чтения в метро я стараюсь провести вечер обыденно. Все обычно. Все нормально. Ничего такого. Может быть, мне показалось. Я кручу эти мысли в голове, как кубик Рубика. Я пытаюсь собрать сторону с одним цветом. Получается только черный. Черный и никакого другого.

Я перекусываю в столовой, кратко переписываюсь с Кой, пишу маме «все норм, я на работе», иду в коттедж, умываюсь, чищу зубы, ложусь в кровать.

Я сплю плохо, слышу, как внизу ходит Багор, стараюсь не думать о нем. Я вру себе, что ничего не чувствую, страх становится фоном, почти как объект 612. Я проваливаюсь в сон под утро, сплю пару часов, просыпаюсь рывком, пытаюсь вспомнить, какие дела есть во вторник, и понимаю: я горю.

У меня давно не было температуры, но это ощущение трудно забыть и с чем-то спутать. Голова тяжелая, мне жарко, а руки и ноги ледяные. Я натягиваю одеяло и прячусь под ним целиком. В полумраке бросаю взгляд на руку: пластырь висит на одном уголке, и ожог под ним ярко-красный, совсем свежий.

Будто фея приходит приложить ко мне свою ладошку, пока я не вижу. А с другой стороны, Светлану убил кто-то невидимый, ведь правда? Может быть, фея настолько быстрая, что...

Я кусаю щеку изнутри. Я не хочу сходить с ума. Я могла просто простудиться.

А еще я могу доставать Иглу просто так. Я могу чуять черноту под городом безо всякой причины. Ожоги иногда плохо лечатся.

Я пытаюсь себя успокоить, и без толку. Мысли в голове крутятся и не могут остановиться.

Я встаю, с трудом умываюсь, зубы стучат от озноба. Зеркало подтверждает то, что выгляжу я так же отвратно, как и себя чувствую. Глаза красные, щеки горят, вокруг ожога — синеватое пятно. Блин, как же все плохо. Я делаю фотку и отправляю врачу, Евгении Сергеевне, в ее профиле значится статус «была недавно». Все эти простые действия отнимают у меня массу времени.

Так же долго я одеваюсь, футболки чистой и приличной нет — только драная. Я спускаюсь по лестнице почти кубарем, ноги дрожат от слабости, следующая задача — найти аптечку. Наверное, на кухне. В каком-нибудь ящике. И еще бы попить.

Я вкатываюсь в кухню, свет очень яркий, я держусь за стеночку.

— Блин, — слышу я. Или Багор сказал как-то не так, кажется, все же матерно, очень экспрессивно, с долгой, отчетливо охреневшей «яя-ааа». Я плюхаюсь на стул, руки трясутся. — Варвара. Что это за фигня? Что с тобой?

Багор садится передо мной на корточки, от него пахнет ванилью, и футболка на нем какая-то очередная дурацкая, с еще более нелепыми, чем раньше, черепами и ослепительно горящими домами. Мне кажется, что я в одном из этих домов, и я так же горю.

— Где у тебя аптечка? – я пытаюсь поднять взгляд, но не могу нормально сфокусировать зрение, я будто плыву в гигантском стеклянном шаре и все искажается.

— Сейчас, погоди.

Я жду, пока Багор что-то ищет, наливает мне воды, как-то еще заботится, что-то мне сует, я проглатываю таблетку, но ничего не меняется, ни от таблеток, ни от воды. Я чувствую себя сгустком огня посреди крошечной кухни.

— Ты отправила фотку Фазлеевой?

Я с трудом вынимаю телефон из кармана домашних штанов. Чувствую, что начинаю сползать со стула вниз. Отдаю Багру телефон. Он копается в нем, потом берет меня за руку и рассматривает ожог.

— Выглядит плохо. Фазлеева не отвечает, твою-то мать... Погоди, давай я тебя на диван оттащу.

Багор пытается меня приподнять, он ужасно холодный, но как только я упираюсь ногами в пол, чтобы встать, меня наконец-то вырубает.

Всё чернеет, и всё, и всё.

***

Я прихожу в себя от холода.

Я раньше не теряла сознание, и мне казалось, что это будет похоже на сон. Но нет. Сон ощущается, как проходящее время. Даже в фазе глубокого сна. А сейчас времени не было, только чернота.

Чернота.

Я с трудом приоткрываю слипшиеся ресницы, я лежу на диване, под головой — что-то мягкое, подушка. Рука свисает вниз, и я не чувствую ожога, не чувствую огня. Только холод и... что-то странное.

На полу стоит большое ведро: огромная пластиковая посудина белого цвета с выцветшей этикеткой. Моя рука свисает прямо в горлышко, я шевелю пальцами, и они двигаются в чем-то густом. Первый порыв — нахрен вытащить оттуда руку, и я достаю ее медленно. Смотрю, как она поднимается из горлышка, почти до локтя покрытая все той же чернотой.

Черная жижа.

Я узнаю ее мгновенно: я вытягиваю руку полностью, жидкость густо облепляет мои пальцы, я не чувствую боли, огня, объекта 612, ничего, в голове удивительно ясно. Но мне все равно страшно.

Я слышу топот с лестницы: бежит Багор, и мне становится неловко. Я не хотела быть перед ним такой слабой. Не хотела его заботы, ванили, матюков сквозь зубы.

— Да не вытаскивай пока, ковер заляпаешь. Тебе бы так еще пару часов полежать.

Я глупо смотрю на него исподлобья, Багор опять пристраивается возле меня, садится на корточки, сует в банку с жижей термометр, суетится. У него на очках и на щеке черные брызги.

— Фазлеева не отвечала, я побежал в лабу, ничего другого не придумал. Но помогает ведь? Скажи, как ты себя чувствуешь.

Я послушно сую руку обратно в банку, думаю, как ужасно выгляжу, валяясь на этом диване в пропотевшей майке. Хриплю:

— Намного лучше. Кажется, даже температура спала.

Багор автоматически тянет руку, чтобы пощупать мой лоб. Я дергаюсь. Он смотрит на меня с укоризной.

— Я дотащил тебя до дивана и уже трогал твой лоб, пока ты была без сознания. Прошу прощения и искренне и глубоко раскаиваюсь в этом.

Я морщусь и молчу. Вот уж его сарказма и выпендрежа мне сейчас не хватало.

— Да хорош.

Багор аккуратно кладет руку на мой лоб, по пути ее чуть отдергивая, как будто я могу укусить.

— Ого, а вроде и действительно быстро помогло. Слушай, ты... Ты когда потеряла сознание, кое-что произошло, тебе сейчас рассказать об этом или потом поговорим?

Я поворачиваю голову и хмурюсь. Багор отдергивает руку, даже убирает за спину, многочисленные нарисованные джинны, горгоны и нимфы прячутся.

— Если мы отложим это, — я кашляю, — на потом, то я буду нервничать в неведении. Я хочу сесть... Можно?

Багор кивает, я аккуратно достаю руку из банки, но жидкость не утекает вниз: она остается на руке, окутывая ее черной блестящей перчаткой, и перетекает сама в себя. Несколько капель все же падают на пол.

— И как я это потом от руки отмою?

— Я покажу.

Багор садится рядом, упирается подбородком в сложенные ладони, нелепо стучит до сих пор обутыми в зимние ботинки ногами.

— Ты очень грациозно свалилась со стула прямо на кухонный пол, и у тебя изо рта вылилось немного черной жидкости, похожей на вот эту.

Я морщусь и кривлюсь.

— Ну капец.

— Да, было омерзительно, — Багор смотрит на меня и улыбается. В моей голове включается огромная красная лампа с надписью «неуместно!», — но это еще не все.

— Ну давай, добей меня.

Багор делает паузу, но мне почти не страшно, я вдруг догадываюсь.

— Ты лежала на боку, и я вдруг увидел... Из твоей спины выросла Игла. Она сама по себе вдруг выстрелила откуда-то из твоих лопаток, такая... Грубоватая. Не очень четкая. Но если эта светящаяся палка не Игла, тогда я не знаю, что это было вообще. Она полежала какое-то время на полу, потом растаяла. Я охреневше смотрел на нее с минуту, потом понял, что надо тебя куда-нибудь положить. И пошел за банкой.

Багор на меня не смотрит, он все еще изучает свои ботинки, а я смотрю на свою черную переливающуюся руку.

— Я знаю, — говорю я, — я смогла достать Иглу в подземелье, когда мы с Мариной Петровной пошли к объекту 612. Он начал за нами гнаться и душить, и я достала Иглу и прогнала его.

Багор отвлекается от ботинок, поворачивается ко мне, смотрит очень внимательно, даже снимает очки. На его щеках комичная смесь родинок и брызг черной жижи, я замечаю, что у него, как там раньше писали в романах, очень жесткая линия рта.

— Это звучит стремно, Варвара, — серьезно говорит он. Прямо очень серьезно. — С тобой происходит какая-то неведомая, очень странная фигня.

Я пожимаю плечами.

— Я сегодня утром подумывала, что умираю, хотя в целом всё было похоже на грипп, а на прошлой неделе меня пытали из-за чертовой феи.

Багор вспыхивает, его темные глаза темнеют еще больше.

— Прости меня, — говорит он с новой степенью серьезности, — это была моя вина.

Я откидываюсь на спинку дивана. Не хочу этого всего сейчас, вот этого, большими, огромными буквами, горящими, всего.

— Если я буду думать о том, могу ли я тебя простить, мне надо будет думать о том, что я чувствую. Это очень тяжело, — спокойным, рассудительным, как я считаю, голосом, говорю я, — давай вернемся к чертовой фее. Вся эта дрянь, которая со мной происходит, началась с ожога. Разумно было бы вернуться к расследованию.

— Да блин, Варвара...

— Вот как ты считаешь, докторша что-то знает? Я хочу объявить фею своим персональным врагом и устроить ей вендетту. Я уверена, что она грохнула Светлану. И сделала что-то со мной. Я хочу спустить на нее всех собак.

Багор вздыхает.

— И что ты планируешь? Опять полезть в школу? Это школа, там дети, и тебя там уже ловили, ну ядрен батон.

— Надо понять, где еще бывает эта фея, какой именно маленькой девочкой она прикидывается, как ее зовут.

— Ну допустим. Фея отслежена, загнана в угол. И что потом?

Я чувствую прилив сил. Я сажусь на диван, тычу в Багра своей огромной, черной рукой:

— В смысле, что потом? Мы возьмем с собой Ораша. Мы будем троицей и выкинем эту фею в ее план к чертовой матери.

Багор не отвечает. И я понимаю, что готова попросить его помощи; но получу ли я ее — неизвестно.

***

Багор уходит в лабу, я ем суп, оттираю черную жижу от руки: для этого Багор выдает мне какую-то другую жижу, прозрачную, и я аккуратно вожусь над раковиной с двумя банками и ватными дисками. Ожог выглядит поджившим, кажется, на нем даже появилась корка. Теперь он напоминает родимое пятно.

«Почему ты можешь вытягивать Иглу — это странно», Багор бурчал, разогревая мне еду, «фея что, дала тебе дар? А все остальное это что такое? Мутации какие-то или болезнь? Ниче не понятно».

Мне нравится его рассеянность, как ни странно, я не чувствую себя прокаженной, чувствую себя даже немного крутой. Ближе к вечеру, когда я блаженно досыпаю в кровати, меня будит сообщение от Евгении Сергеевны.

«Варя, как вы? Со мной связался Роман, я поняла, что ваше состояние улучшилось. Но все равно нам стоит срочно встретиться. Я в кабинете до 21».

Варя, но Роман.

Как обычно.

Я долго моюсь в душе, одеваюсь в свежее, причесываюсь, я почти в порядке. Может быть, на самом деле я больна и разрушаюсь, может быть, всё это просто передышка перед очередной рвотой черным, может быть, завтра я проснусь, и на мне вырастут перья, а руки и ноги поменяются местами. Сейчас все неплохо, я воспользуюсь этим. Я одеваюсь в теплое и иду в медотсек.

Фазлеева ждет: на ней белый халат, шапочки нет, волосы уложены в косу и обернуты вокруг головы, как у какой-нибудь древней княгини.

— О, наконец-то. Показывайте руку.

Я показываю Евгении ожог, сажусь на стул. В медицинском кабинете душновато, пахнет антисептиком, противно пищит в углу какой-то прибор.

— Да, процесс пошел, — Фазлеева аккуратно трогает ожог пальцем в перчатке, я тихо ойкаю, — Рома молодец, конечно. Мне бы не разрешили эту штуку взять...

— Какую штуку?

— Активную жидкость, — Фазлеева убирает пальцы, а я отдергиваю руку и зажимаю ладонь между колен. Мне надоело, что меня все трогают, сколько уж можно, — хотя это комедия: у Центра есть уникальное вещество, с потрясающими регенерационными свойствами, но его нельзя брать врачу. Роме, правда, тоже.

— Так он украл эту канистру, — озаряет меня.

— Видимо, — Евгения Сергеевна смотрит на меня большими внимательными глазами, — вы в курсе, да, Варя, что отдел Выбор вас как кроликов вместе поселил? Чтоб посмотреть, чего получится?

— Варвара, — вздыхаю я, Фазлеева не реагирует, — ну да... Там этот Влад вокруг нас так и прыгал со своим кофе и вином... Как-то это все противно...

— До этого они Эльвиру Чернову эксплуатировали, ну да ладно, это уже в порядке сплетен.

— В смысле «да ладно»? — Я злюсь. — Она что, тоже жила с Багром?

— Нет, — Евгения почему-то смеется, — но они хорошо дружили. И это было давно. И если вам уж так интересно, Варвара, то ради нее Роман в ужасе не бегал по всему Центру, как сегодня.

— Мне не интересно, — я фыркаю, докторша продолжает смеяться. — Меня вообще сюда притащили обманом и заставляют на потеху публики выполнять фокусы, и все это называется наукой и изучением даров.

— А теперь вы в опасности, — после паузы говорит Фазлеева и серьезно на меня смотрит, почти как Багор. Даже прибор в углу перестает противно пищать, — эта фея, которая вас заразила, живет в Центре около трех лет. Ее жертв гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

— Заразила?!

Я вскакиваю. Сама не ожидаю от себя такой реакции, но вот я — на ногах, я как будто готова драться.

— Вы же понимаете, что такое, по сути, дары? Вам все это должна, или могла рассказать Захарова, ваша начальница. Дары — это мутация, зараза. Человек не должен жить двести лет, перемещаться в пространстве, манипулировать с границами между миров. Политики берут себе невероятную мужскую силу, чтобы чувствовать себя юными в восемьдесят, олигархи требуют от гостей удачу, актеры хотят привлекательность и молодость. И получают все это. Гости существуют вне законов нашего мира, для них дар — просто обмен энергией. И эта энергия оформляется, если угодно, во что-то полезное для человека. Полезное, но абсолютно неестественное.

Я слушаю тираду докторши, раскачиваясь на пятках вперед-назад. Конечно, «человек не должен». Но я и не была таким... человеком. Я родилась охотницей.

— Фею невозможно выдернуть, думаю, вам уже об этом говорил Роман или еще кто-нибудь. Фея пролезла к нам сама, и удачно маскировалась, потому что в Центре мало кто умеет хорошо чуять, а многие чуйку вовсе блокируют.

— Но вы говорили, что о фее знает Александр.

— Я полагаю, что знает. Если ее не прикрывает Башня, то я не знаю, кто.

— А откуда узнали вы?

— В Центре есть еще один человек, которого давно заразила фея. Я наблюдала его месяцами, так и не смогла понять, что с ним, — Фазлеева крутит в руках телефон, — единственное, что он смог вспомнить, как на него в темноте напал кто-то маленький и зубастый. Оставил шрамы.

— Я бы подумала, что это маленькая вредная собачка.

— Да, но... Пациент упомянул, что один его друг по пьяни разболтал ему, что в Центре есть очень специфические, даже опасные гости. И надзор за ними... Такой себе.

Друг разболтал по пьяни... Шрамы. Сеть мелких шрамов на смуглых руках.

— Давид?!

Я снова сажусь на стул. Евгения Сергеевна не отрывает от меня взгляда:

— Его телепортация. Все считают, что это дар, но это просто... Побочка. Он плохо его контролирует, иногда попадает... В дурацкие ситуации. Но, конечно, скрывает. Давид Арсенович постоянно врезается в шкафы и углы, — Фазлеева усмехается, — и об этом знает только врач. То есть я.

— Почему вы вываливаете на меня все эти секреты?

— Вы сами догадались, — докторша пожимает плечами, — слушайте, Варвара. В Центре почуять и выследить фею можете только вы. Вы же знаете, что вам надо сделать?

— Выкинуть ее назад.

— Эта опасная дрянь не убивала людей прежде. Я не могу сказать, что Захарова была моей подругой, но она была хорошей, приятной женщиной, смерть которой даже толком не расследовали.

— Ну а почему не провести нормальное расследование? Достучаться до самого высшего начальства? Что, на долбанутого Александра нет управы?

Фазлеева молчит. Смотрит в стол, двигает пальцами маленький блокнот в потертой обложке.

— Вас за нахождение в детской библиотеке отправили в пыточную камеру. Как вы считаете, тут можно что-то провести «нормально» и «найти управу»? В Центре — хаос. Тут все решают авторитеты. «Кто сильнее, тот и прав».

«Но я сильнее», хочу сказать я, «я сильная охотница, я со стольким могу справиться».

Но еще несколько часов назад я лежала на полу в обмороке, а еще несколько дней назад корчилась на кафеле после того, как Александр сказал мне, что я никто.

— Ну хорошо, — тихо говорю я, — я и сама думала о том, чтобы взять фею за шкирку да и выгнать... А мои... побочки? Что с ними будет?

— У меня есть теория, что они могут пройти, если фея отсюда свалит. Поймите, ожог полностью не пройдет, да и не в ожоге дело. Фея что-то сделала с вами, и с этим нужно разобраться.

— Но я не знаю, как!

— Попробуете поговорить с феей, — докторша выглядит грустной, — она разумна, может быть, у нее есть своя мотивация. Попробуете контактировать, прежде чем выкинуть.

— Ну хорошо, — повторяю я, — а что потом? Александр узнает. Камера? Пытки? Мой дар сотрут, сотрут мне память, не знаю, пустят на котлеты? Он же уничтожит меня за такое, Евгения Сергеевна.

— Так я не просто так вам все это рассказываю, Варвара, — Фазлеева открывает блокнот, пишет ручкой, отрывает лист. Сует мне. На бумажке в полосочку — номер телефона.

Я кручу бумажку в пальцах.

— Вы хотите уйти из Центра, Варвара?

Я тупо смотрю на нее.

— Из Центра можно уйти. Своими ногами, и вы даже будете целы, с даром, со всеми воспоминаниями. Это возможно.

Бежит по огромному заснеженному полю большой-большой серый волк, и из его рта вырывается клубами теплый пар.

— Сразу после того, как вы разберетесь с феей, свяжитесь со мной, и вас выпустят, выходных лучше не ждать. А когда покинете территорию — скорее всего, пройдете за ворота в лесопарк, сразу же позвоните по номеру, который я вам дала. Спрячьте его хорошо, не потеряйте.

Я продолжаю молчать.

Я могу... Уйти? Просто уйти?

— А если я не хочу возиться с феей, — агрессивнее, чем стоило бы, говорю я, — я просто позвоню по этому номеру и попрошу...

— Вам надо сначала выбраться за ворота, — Фазлеева смотрит на меня с укором, — выгнать фею прошу вас я. Если вы решите меня обмануть, помощи «с той стороны» не будет.

Мне становится стыдно. Евгения продолжает:

— По этому номеру вам ответит человек, который поможет.

— Но Центр... Они же не отвяжутся. Я же в базе.

— Не отвяжутся, вы слишком ценны, — Фазлеева кивает. — Но вы спрячетесь. У вас будет защита. Это будет не та жизнь, что была у вас до Центра, но, поверьте, куда более свободная, чем здесь. Но пути назад не будет, вы должны это понимать.

— Зачем вам это?

— «Я торжественно клянусь посвятить свою жизнь служению человечеству», — иронично говорит Евгения Сергеевна, — проблема Центра в том, что они понимают эту фразу неправильно.

Я мну бумажку в пальцах. Затем аккуратно складываю, убираю в маленький карман на джинсах.

— Я могу доверять Орашу?

— Можете, но про побег упоминать не стоит. С охотой на фею он вам поможет. Я думаю, вы сможете его убедить. Он живет в коттедже номер семь — лучше поймайте его для разговора там.

Я хочу сказать «спасибо», но я просто не могу. Во мне не осталось слов, я думаю, чувствую, переживаю слишком много. В моей голове кто-то вдруг открыл форточку: так выглядит надежда, слепящий свет из чердачного окна, новый вариант. План «Б». Я могу уйти.

Я могу уйти.

Кой. Багор. Ораш.

Свобода. Светлана. Чертова несправедливость и жестокость, равнодушие, «нам на тебя глубоко плевать, ты никто и звать тебя никак», взгляд, как на пустое место. На тебя смотрят, но тебя не видят.

Как же я чертовски устала.

Я ухожу от Фазлеевой, с трудом поднимая ноги, я уже не крутая, не злая, не живая, никакая я, с надеждой, но я в ужасе. Слепящий свет прожигает меня до костей.

И я не знаю до конца, почему.

И в горле у меня ком.