Явись

Наступает суббота, и я понимаю, что пропускала выходные, оставаясь в Центре: дни сливались, и здесь так принято. Если вылезти в город — не необходимость, то проще остаться. У меня нет никаких рабочих дел и задач, и я решаю наконец-то выбраться наружу. Может быть, прокатиться до своей квартиры, посмотреть из окна на город в кое-то веки сверху, а не снизу. Хотя бы представить, что всё еще обычно. Всё, как раньше. Соврать себе хотя бы минутку.

Я лежу в постели, слушаю тишину, понимаю, что Багор уже куда-то свалил. Или спит. Я не знаю, жаворонок он или сова, какие у него привычки. Может быть, у него нет выходных, вся его жизнь посвящена Центру. Как у солдата на войне.

Умываюсь, собираю вещи в сумку, прикидываю, чем перекусить. Пишу Кой, что уеду на выходные, и она внезапно отвечает целым письмом:

«Привет! О, это удачно! Ораш приглашает тебя и меня на свою выставку. Предполагает, что тебе будет полезно развеяться в выходной. На выставке будут как наши коллеги, так и обычные люди, поэтому просьба — вести себя корректно в плане коммуникаций. Если ты согласна, то жду тебя у Валентины Ивановны в 13.00. Будет круто!».

Я умиляюсь контрасту между «вести себя корректно в плане коммуникаций» и «круто». Выходных два, так что я могу скататься к Орашу сегодня и провести спокойный день в своей квартирке завтра. Звучит неплохо. Я отвечаю Кой согласием, набираю сообщение и замечаю, что исподволь чешу одну руку об другую.

Евгения наклеила на ожог какой-то особый пластырь, и я аккуратно приподнимаю его. Рана выглядит так же, как и вчера. Может быть, чуть побледнела, но, наверное, просто освещение такое.

Я завтракаю сэндвичами из холодильника, пью крепкий чай и выметаюсь из коттеджа. Для меня этот коттедж все равно остается «домом Багра», мне неуютно, хотя здесь тепло, красиво и создается ощущение нормальной жизни. Но лишь ощущение. То бишь — иллюзия.

Я спускаюсь на лифте, затем иду к захламленной лестнице, по которой вела меня прежде Кой. Все тот же аккуратный икеевский стол, вся та же старушка-божий одуванчик ждет, сложив сухие руки на столе и поглядывая в маленький телевизор. Кой не видать.

— Варвара Карелина? — Валентина Ивановна сверяется с каким-то списком на листе бумаги, — ой, а Любу я уже отправила, она сказала, что ей надо что-то прикупить. Передала, чтобы ты на месте ее поймала.

— Ну ладно, — мямлю я, сумка неприятно оттягивает мне плечо, и наклоняюсь. Старушка не глядя дает «пять» моему лбу, и я проваливаюсь в черноту.

В этот раз я не падаю.

Я стою, уперевшись спиной в кирпичную стену: сбоку от меня полустертое граффити, под ногами талый снег, над покатыми крышами медленно ползут низкие облака. Обычный дворик. Скорее всего, где-то в центре. Пахнет сотней ароматов, от которых я уже отвыкла: бензин, чьи-то духи, масло — рядом кухня ресторана, а еще табачный дым. Я просто дышу, а не чую, не читаю, это так приятно.

Внезапно из-за припаркованной машины выныривает Кой: на ней зеленое шерстяное пальто, шарф в полосочку, сумка с какими-то разноцветными оборочками, розовые волосы заплетены в несколько кос. От внезапного всплеска цвета в этой монохромной подворотне мои глаза почти режет.

— Варвара, прости, — подбегая ко мне, говорит она, — я совсем завозилась и не успела купить подарок для Ораша Эшоновича.

— А зачем? У него день рождения, что ли?

— Его выставка — праздничное мероприятие. Для таких ситуаций подарок необходим, — Кой смотрит на меня с осуждением. Ну, я никогда и не считала себя образцом хороших манер, — вот. Подарим от нас обеих.

Она демонстрирует мне картонный пакет с напечатанным золотом логотипом. Внутри — вытянутая деревянная коробка: я понимаю, что это какой-то невероятно дорогой алкоголь.

— Я вряд ли смогу на такое скинуться.

— Не беспокойся, — Кой чуть недоуменно поднимает брови, и я понимаю, что для нее такая покупка — просто небольшой сувенир, и я будто бы сожалею о том, что не могу скинуться на шоколадку.

Кой ведет меня к двери в подъезд, набирает код, впускает меня внутрь. Темно, широкая лестница ведет наверх, мимо овального мутного окошка.

— Так ты уже была здесь? — спрашиваю я, поднимаясь по лестнице следом за Кой.

— Ораш несколько раз проводил тут, так скажем, альтернативные корпоративы. Он любит присматривать за талантливой молодежью в Центре.

— Я не знала, что он художник.

— Он не афиширует это в Центре. Выставки он проводит в своей квартире, это особое пространство.

Я призадумываюсь. Дом кажется старым, жилье тут наверняка на вес золота. Ораш тоже тайный богач?

— Если тебе любопытно, как он стал обладателем такой недвижимости, поведаю секрет: Центр может с этим помочь, — Кой лукаво смотрит на меня из-за плеча.

Наконец, мы поднимаемся на нужный этаж. Дверь уже распахнута, я слышу музыку и голоса: в проеме виднеется что угодно, только не стандартная городская квартира. Стен нет, это скорее лофт, заставленный в случайных местах диванами, столами, разнообразными странными объектами — я сразу замечаю покрашенный красной краской телевизор, экран которого тускло светится бледно-розовым. Мы с Кой аккуратно разуваемся на коврике у двери и убираем на вешалки свои вещи, а Ораш уже летит к нам. Как и в свои будние дни в Центре, он одет в шелковый нарядный халат и шапочку: теперь я замечаю, что это не просто традиционный национальный костюм, а как-то хитро дизайнерски переработанный наряд.

— Девчонки! Спасибо, что выбрались. Располагайтесь, берите любые напитки на баре.

Кой всучивает Орашу подарок, тот мгновенно убегает. Народу в помещении немного: наверное, человек десять-пятнадцать. Я не вижу никого знакомого. Кой кому-то кивает, уверенно шагает к бару в углу. Там бледная девушка в черном платье разливает напитки. Кой, конечно, заказывает грандиозный молочный коктейль в высоком бокале и пьет, напряженно сжимая пальцами трубочку. Я беру колу — в столовке Центра ее никогда не водилось. Я хочу делать то, чего не могу делать в Центре: в основном, смотреть в окна. Здесь, правда, они занавешены.

Кой медленно кружит по залу, я стараюсь шагать в такт вместе с ней, будто это особый танец. Я не так часто бывала в музеях и на таких вот тусовках, чтобы понимать, как правильно себя вести. После Центра всё это кажется горячечным сном, иллюзией, я моргну — и эта странная квартира исчезнет.

— Тут лучше, чем на корпоративе, — говорю я Кой, пока мы изучаем огромный холст, покрытый перетекающими друг в друга цветными пятнами.

— Наверное. Я не пошла. Отпросилась у эйчара.

— А че, так можно было?

— Мне — да, — Кой дергает подбородком, и я не до конца понимаю, она понтуется или шутит.

Мы двигаемся от одной картины к другой, рассматриваем объекты — в основном, это простые бытовые приборы, вроде чайников или утюгов, которые Ораш заляпал толстыми слоями краски. Провода их грубо отрезаны. Под некоторыми есть подписи на салфетках, вроде «Нулевая польза» или «Нулевой расход». Мы подходим к манифесту: он закреплен на занавеске.

«Иллюзорность обычной жизни: как городской ландшафт внушает нам, что есть нормальность».

Далее Ораш умными словами, не всех из которых я понимаю, размышляет о том, что есть быт и насколько легко человеку в нем потеряться.

— Это довольно глубоко, — замечает Кой и булькает трубочкой. — Ораш проводит границу между обыкновенным миром и чудесным, скрывая от большинства находящихся здесь персон, что сам относится ко второму.

Меня осеняет: я морщу лоб, стараясь показаться Кой умнее, чем я есть и шепчу:

— Да, но сам-то он этот мир... Нормализует, что ли. Он же выгоняет гостей... а я притаскиваю.

Я чуть не проговариваюсь о том, что я смогла вытащить Иглу. Если это, конечно, мне не привиделось.

Кой смотрит на меня огромными глазами и кивает.

— Именно. Все же меня восхищает, как глубоко может раскрыться человек через творческий процесс.

Внезапно возле нас возникает и сам творец. В его руке бокал вина, Ораш кажется довольным, на его щеках румянец:

— Ну как? Спасибо вам, что пришли, от всей души! Надеюсь, не пожалели, что потратили часть субботы на меня.

— Безусловно, не пожалели. Ораш Эшонович, всё это очень интересно, — Кой кивает, ее губы растягивает улыбка — очень светская, но искренняя. Она отвешивает Орашу еще пачку комплиментов, и тот убегает к барной стойке, о чем-то болтает с барменшей. Кой наклоняется ко мне и шепчет:

— Это его дочь. Она, разумеется, понятия не имеет, где работает ее отец.

— А где его жена?

— Давно развелись. Центр... Не особо способствует романтике.

Кой отстраняется, и вдруг я вижу в ее глазах какую-то огромную, невероятную, черную тоску. Окна в жилище Ораша затянуты матовой синей тканью, свет льется из ламп на потолке, искусственный и яркий. Голубые глаза Кой кажутся искрящимися, но вроде бы, она не плачет. Я не хочу лезть не в свое дело, но я все же не выдерживаю:

— С тобой все нормально?

— Теперь уже да. Просто... Мне порой кажется, что у каждого в Центре была своя темная, страшная, личная история. И чтобы просто работать и жить, мы откладываем эти истории на самую дальнюю полку.

— Но при этом в Центре есть отдел «Влюбленные». Он же «Выбор».

— Да, — Кой отворачивается и говорит очень тихо, но я все же ее слышу, — и поэтому в Центре лучше никого не любить.

Я понимаю, что она не хочет рассказывать дальше. Не потому, что не доверяет — а может, и поэтому, но скорее всего просто потому, что не хочет касаться той самой дальней полки.

Кой довольно быстро приходит в себя и веселеет. Мы бродим по залу, цедим напитки из стаканчиков, сидим на диване — Кой начинает рассказывать мне какую-то загадочную и путаную историю про Давида и его приключения: но поясняет, что история всего лишь слух. Если верить этому слуху, то Давид стал одним из немногих работников Центра, кто физически перемещался через разрез и каким-то образом попадал на иной план. Кой, якобы, про это рассказал кто-то из Башни, и я удивляюсь, что таким экстримом занимался не Багор.

— А потом оказалось, что это всё был первоапрельский розыгрыш! Кстати, апрель скоро, и ты должна быть готова, — Кой звучит назидательно, — в Центре странно шутят. Мне вот всё это абсолютно не кажется остроумным.

— Да уж, — я тру лоб рукой, — но ведь эксперименты проводятся. В теории человек может попасть на другой план.

— Может. Если верить в теории о том, что любая сказка или миф — это истории о гостях, то путешествия в холмы фей правдивы. И люди могут жить там десятилетиями. Только... Зачем?

Опять холмы чертовых фей.

Кой рассуждает о межплановых перемещениях, я наблюдаю за гостями в зале. Какая-то маленькая девочка пытается отколупать краску от стиральной машины, и начинает громко орать, когда мама оттаскивает ее от арт-объекта. Ораш подбегает с улыбкой, девочка успокаивается.

— Мы даже на отдыхе не можем забыть о работе, — наконец, сухо говорит Кой, — полагаю, нам стоит брать пример с Ораша и завести себе хобби или вторую работу. Я вот подумываю пойти на уроки вокала.

Мы шатаемся по выставке еще с полчаса, а затем решаем разъехаться. За Кой приезжает персональный водитель и она скорбно сожалеет, что не может подвезти меня до дома, потому что «папа звонит и повышает голос», поэтому я одиноко топаю до метро.

Спускаюсь по эскалатору, шагаю сквозь толпу, смотрю в лица. Я вновь близко к Центру, я под городом, внизу — но здесь спокойнее, потому что в метро всё такое обыкновенное, человеческое, нормальное. Я доезжаю до своей станции, залипая в привычные мобильные игры, и стараюсь не думать ни о чем.

В квартире очень тихо, очень пусто. Я жду увидеть горы пыли — их нет, я плотно закрыла окна, всё выглядит удивительно обыденно, будто я просто вернулась из магазина. Гудит холодильник, скрипит паркетный пол в прихожей, горой лежат пакеты из пункта выдачи заказов. Всё такое, как и было. Всё, но не я.

Я смотрю на себя в зеркало, которое висит на стене прихожей. Свет мутный, боковой, я не до конца понимаю, были ли у меня прежде эти морщинки возле глаз, или появились недавно. Может быть, я вообще появилась недавно вся: обрела контуры на свету, как полароидная фотография. Проявилась и выцвету через несколько лет до размытого, бледного образа.

Я закрываю глаза и тянусь: чую сама себя, закидываю руку назад. Чуть поднимаю вверх, руку печет. Печет от пальцев до локтя. Приоткрываю веки, смотрю в зеркало, за плечом свечение, будто кто-то включил экран мобильного телефона. За окном сигналит машина, я сбиваюсь, свечение пропадает. Неприятные ощущения в руке — тоже.

Прислоняюсь к стареньким обоям, дышу. А я ведь могу просто не возвращаться в Центр. Что там осталось, мой старый свитер и кроссовки? Покопаюсь на антресоли, найду медицинскую маску, шарф потолще, замаскируюсь, сяду на ближайшую маршрутку в область. Выйду на случайной остановке. Пойду через лес. Буду бежать, перепрыгивая через поваленные деревья, дышать глубоко, свежим, чистым воздухом, надо мной будет только небо и ветки, и дикие птицы, и может быть, даже редкие белые звезды. Буду бежать всю ночь. И весь день. Может быть, на очередном прыжке или вдохе я и правда превращусь в волка. Такого большого, что смогу одним ударом лапы раздавить весь Центр. Провалить его в огненную глубину. Я стану тем Гостем, той угрозой, тем злодеем, которого они так боятся.

Но я не стану.

***

Я провожу воскресенье именно так, как и планировала: много валяюсь на кровати, долго моюсь в душе, заказываю поесть: гору всякой вкусноты, так чтобы хватило и на ужин, и на обед, и на завтрак понедельника. Я даже не смотрю на стоимость доставки, на карточке лежит космическая по моим меркам сумма, и я все равно не могу придумать, на что еще тратить деньги.

Марина Петровна звонит мне в воскресенье вечером, часов в восемь. Сперва я не хочу отвечать на незнакомый номер, но почему-то догадываюсь, что это она.

— ...Чтобы тебе не делать крюк. Ты поняла меня? Просто заходишь в подъезд и говоришь, что тебе надо в Чертолье. Черт-олье.

Я повторяю. Слово-пароль звучит как отсылка к сказке, будто мне надо сказать что-то вроде «повернись ко мне задом, к лесу передом», я соглашаюсь. Марина предлагает мне не ехать завтра в Центр через Пятерочку, а спуститься в особую часть метро через подъезд. «Сэкономим кучу времени», тараторит она.

Раз уж я не решаюсь убегать, буду соглашаться.

Я собираюсь, еду на автобусе до нужной остановки, я легко ориентируюсь в городе, я будто все еще курьер. Карта на телефоне ведет мне к нужному дому, к подъезду. Я жму кнопку домофона, мне открывает консьерж. Я смотрю в стеклянное окошко и иллюзия прошлого, иллюзия того, что я снова, или все еще — курьер, тает. За окошком пожилой консьерж в черной куртке, он выглядит как те мужчины, что носят форму.

— Вам к кому? — спрашивает он.

— Мне надо в Чертолье.

Мужчина коротко кивает, печатает что-то на невидимой клавиатуре.

— Карелина?

Я соглашаюсь: да, я Карелина. Предполагаю, что он спросит мои документики, но вместо этого спокойно выходит из своей будки, шагает дальше, мимо рядов почтовых ящиков, к фикусу в углу, ведет меня к неприметной дверке, щелкает замком.

— Проходите. По коридору — до упора, по лестнице вниз, затем на кнопочку нажмете.

Я понимаю, что мужчина не станет меня провожать, он возвращается в будочку, грохает дверью за моей спиной. А я иду по коридору: он узкий, клаустрофобный, сменяющийся такой же узкой неприятной лестницей. Свет тусклый. Я спускаюсь по бетонным ступеням, проверяю телефон, сигнал пропадает. Мне становится сильно не по себе. Начинает казаться, что я в толще земли, погребенная, нет никого ни внизу, ни вверху, печет и жжется ожог по свитером и курткой, я закусываю губу, больно. Слышу гул, но не понимаю, откуда он идет. На примерно минус десятом этаже лестница обрывается: я вижу небольшую площадку, металлическую дверь с клепками по периметру, черную кнопку. Звоню, будто пришла в гости.

Дверь пищит, будто я и правда позвонила в домофон. И — рывком открывается сама по себе.

— Прослушайте информацию о правилах поведения на эскалаторе. Находясь на эскалаторе, стойте справа, лицом по направлению движения...

На меня летит теплый воздух, я вижу проходящих мимо людей, жмурюсь от яркого света.

Я в метро — видимо, где-то рядом с платформой, я выныриваю из дверки, прикрываю ее за собой, меня чуть не сбивает с ног толпа, только что сошедшая с эскалатора. Голос из ниоткуда продолжает вещать:

— Держите их за руки, или на руках...

Подземный ветер гуляет по мраморному полу, я ищу глазами Марину Петровну, медленно перебираюсь от одной колонны к другой. Не люблю «Павелецкую-Кольцевую», от кирпично-красных узоров на стенах мне веет чем-то обрядовым, почти кладбищенским.

— Опаздываешь, — вместо приветствия шипит мне Марина Петровна, дергает на рукав. Я резво вспоминаю, что она вообще-то неприятная, резкая пожилая охотница, а не добрая ведьма, спасшая меня из казематов.

Потому что спасла меня Кой.

— Подъезд долго искала, — вру я, хотя опоздала я на три минуты и локацию нашла быстро. Мне не хочется спорить. — Мы будем вдвоем?

— Хотела взять Стаса, но ему нездоровится, — ворчливо отвечает Марина, разглядывает толпу, живой глаз щурится, ветер шевелит ее шелковый шарфик, повязанный поверх плотного шерстяного пальто. Пока Марина Петровна тычет пальцем в планшет, я размышляю: я тоже стану такой? Серое пальто, серый шарфик, бежевые ботинки, неприметность, скрытность, почти отсутствие. Скорее всего, я уже такая. Камуфляж в городе, который позволяет слиться со стенами, хотя охотишься ты вовсе не на тех, кто в этом городе живет. Да вообще, честно говоря, не охотишься, просто чуешь.

— Варвара, соберись, — Марина Петровна вновь дергает меня за рукав, — задачка простая: ты читаешь, я тоже, можно слегка синхронизироваться, но главное — это объект 612.

— А как вы номера им придумываете? — глупо спрашиваю я, видимо, желая отвлечься от того, что мне придется синхронизироваться с Мариной. Как я с ней синхронизируюсь, она ж не багор.

На станцию прибывает поезд, и Марина орет:

— Но-мен-кла-ту-ра.

Исчерпывающе. Я не ждала длинную лекцию, ну да ладно. Мы с Мариной садимся на лавочку, смотрим на поезд, пассажиры входят и выходят, мелькают сумки и пальто. «Выдыхай и начинаем», командует она, пока метро шумит, люди болтают, и я пробую читать — аккуратно, будто трогаю пальцем ноги ледяную воду.

Тяжело и неприятно, людей много, следы, ощущения, оттенки, похоже на безумный телевизор из пыточной камеры. Но проще и легче, так как это живой город, он естественен, и выдыхаю и спускаюсь глубже. Цепляю краешком Марину, я ей не особо нравлюсь, но в целом ей плевать, она внутри очень сухая, размеренная, как развешанный по стенкам гербарий, очень серо-бежевая. Я отставляю Марину, тьфу, еще синхронизироваться с ней пытаться, и я иду дальше, под город, под метро, в пещеры и холод, в мир, где никогда не было солнечного света.

Объект 612 здесь, он фон города, он фильтр в приложении для фоток, он покрывает собой все, от шпилей башен до самого последнего подземного кирпича.

Я рассматриваю его черноту, и чувствую, как на ладонь мне приклеивается датчик: почему-то Марина не прицепила мне его сразу. Датчик холодит, чернота тревожит. Не реагирует.

Чернота пульсирует и завораживает, в ней есть равнодушие, нежелание, статика, которая внезапно меня притягивает. Мне почти приятно наблюдать эту черноту.

— Выходи, — я слышу голос Марины Петровны, и будто пячусь назад, отступаю от объекта 612, от города, от гербария.

Открываю глаза, станция метро шумит, Марина смотрит искоса, будто незнакомая мне старушка. Вот-вот она спросит у меня, как пройти к вокзалу.

— В медчасти была?

Черт. Марина затаскивает меня на тонкий лед, я киваю. На ее планшете скользят графики, я дергаюсь, чтобы отлепить датчик.

— У тебя шумы, — Марина Петровна крутит планшет в руках, сухой палец скользит по гладкому экрану, — очень странные какие-то, я отправлю, конечно, на расшифровку, но все это мне не нравится. И вот тут у тебя зубцы характерные, как у багров. Так не бывает обычно.

Ах вот оно что.

— Может быть, последствия синхронизации?

— После инцидента у вас синхронизации — кот наплакал, — Марина повышает голос, но он все равно тонет в шуме прибывающего поезда, — может, конечно, датчик сбоит!

Ну да, может, конечно. Я никак не реагирую.

Ожог зудит страшно: Марина делает какие-то замеры, щелкает странной коробкой, которую вытаскивает из сумочки, печатает что-то на планшете. Чернота под городом молчит, ей на меня плевать, и я понимаю, что продолжаю чувствовать ее, тем же фоном, тем же фильтром. На секунду сердце обдает волной страх: это странно.

Так быть не должно. Я не читаю.

Но чувствую всё равно.

— Так, сейчас я файлы отправлю и поедем в Центр.

Мне даже не нравится, что Марина на меня не смотрит и не спрашивает, как я. Я хочу кому-нибудь сказать, что я не в порядке. Я хочу подбежать к случайному человеку на станции и выкрикнуть, что я почти в панике.

Подземная чернота забивается ко мне в легкие, мне тяжело дышать, мне не хватает воздуха. Я жмурюсь, очень хочу потянуться и достать Иглу, но нельзя.

Я вцепляюсь пальцами в края скамейки, чувствую, что меня знобит, пытаюсь дышать — и меня чуть отпускает. Чернота не ушла. Но она будто делает крошечный шажок в сторону, давая мне дышать. Быть здесь и сейчас.

Пока Марина Петровна бормочет, убирает прибор и планшет в сумочку, протирает очки, страх накатывает и отступает.

Со мной что-то не так.

Со мной что-то очень, очень не так.