Явись

Наутро мне не спится. Я с трудом удерживаю себя в кровати до восьми, затем ползу в душ. На электронной почте все еще пусто, кажется, Давид и Александр про меня забыли. Закутавшись в казенное серое полотенце Центра, я читаю на экране телефона сообщение от Багра:

«Варвара, ты куда пропала? Я сегодня весь день в теплице, заходи».

Я думала, что за ночь моя злость растворится. Пройдет, как назойливый прыщ. Не трогаешь — и заживает. Но нет. Я проснулась еще более злой. Я где-то читала, что злость не так уж и плоха, раз злишься, значит, есть силы. Я даже не стала завтракать и сразу понеслась к лифту на поверхность, чтобы поговорить с Багром.

Воздух свежий, небо низкое и темное. За бетонными коробками виднеется сплошной серый забор. Будто мы все в крепости. Может быть, для обычных жителей города всё это — просто промзона. А может быть, что и я сама не раз ходила мимо бетонных заборов, гадая, что за ними. Завод, склады, автосервис. Место-функция, никто не заботится о красоте или уюте. Здесь работают. Я не уверена, что работаю в Центре. Я здесь существую.

Двери оранжереи распахнуты, посреди монохромного пейзажа ярко выделяются пятна зелени. Стол завален коробками. В прошлый раз беспорядка было намного меньше, и я не знаю, добрый ли это знак.

Среди коробок, абсолютно хаотично, громоздятся приборы, которые я не могу назвать или толком описать: что-то вроде микроскопа, что-то вроде центрифуги. Белые пластиковые сосуды, соединенные проводами, и всё довольно грязное. Я видела такие штуки только в кино, и там они были намного чище.

Багор сидит во вращающемся кресле и печатает на ноутбуке, который держит на коленях. На белом лабораторном халате расползлось темно-синее пятно.

— Привет, — не отвлекаясь от ноутбука, говорит Багор.

— Привет, — неловко тыкая пальцем в плохо склеенную скотчем коробку, говорю я.

Пахнет землей и чем-то приторно-сладким.

— Ты лучше туда пальцы не суй, у меня там образцы...

Багор отрывается от ноутбука, пихает его куда-то за провода и начинает переключать провода между двумя белыми пластиковыми штуками.

— Что это?

— Это гомогенизатор. Это биологический термостат и автономный люминесцентный облучатель... А там у меня сушилка.

— Ну ты же понимаешь, что сейчас выпендриваешься.

— А то ты не знаешь, что такое «сушилка».

Багор наконец ловит мой взгляд, вздыхает. Я вижу, что он старается криво улыбнуться, но у него ничего не получается:

— У меня были образцы нимфы с прошлогодних еще исследований. Я предположил, вдруг мы на самом деле ни хрена не знаем о нимфах? Вдруг они могут мгновенно телепортироваться или, к примеру, находиться одновременно в квантовой суперпозиции, лежать жалко на бетонном полу арены и вскрывать грудную клетку Светланы Захаровой.

Я не знала ее фамилию. Странно, Светлана абсолютно не была мне любопытна. Будто то, что её окружало: коллеги, Центр, теории заговора, тайны, делало сущность начальницы мелкой и выцветшей и самое яркое, что в ней было — чехол с пионами. Теперь Светланы нет, и я должна скорбеть. Я слишком мало ее знала, поэтому всё, что я чувствую, просто замешивается в огромный котел злости и страха.

Но она хотела мне помочь. Теперь уже не поможет.

Багор достает из-за кадки с огромным разлапистым растением складной стул и пододвигает ко мне. Я аккуратно сажусь и спрашиваю:

— Светлана была твоей коллегой? Ты биолог?

Багор хмурится:

— Хотел им быть. Я не окончил универ. Бросил на третьем курсе и сразу попал сюда. Центр сказал мне, что сами всему научат. Я вообще ничего не знал о троицах, просто у Центра... было на меня досье. Как оказалось, с самого детства. Они, типа, присматривали за моей семьей.

Тут у меня складывается картинка. Портрет женщины, который я видела. Багор, который предпочитает, чтобы его называли Багор. Аквариум с черной жижей, в которой ни один нормальный человек сидеть не станет.

— Невмержицкий Александр, — старательно выговариваю я. — Тот самый опальный журналист. И его жена-актриса.

На бордах давным-давно ходила байка о серии статей «Новой Москвы»: якобы в конце девяностых очень сильно независимая газета опубликовала серию статей о гостях и дарах. И кому-то это очень сильно не понравилось. Кто-то изъял тиражи. Кто-то распустил слухи, что газета — происки враждебных спецслужб. Кто-то твердил, что слепые, мутные сканы страниц газеты — просто работа древнего Фотошопа. Статьи были подписаны «Александр Н.». Сдеанонили его достаточно просто.

Кто-то, кому-то, где-то... Это Центр. Всегда был Центр.

— Мой отец писал о том, что знал от деда, — Багор пожимает плечами. — Слушай, сейчас с ним все хорошо. Я просто никогда не хотел быть частью его битвы. Я хотел работать. Ты же понимаешь, что Центр делает с теми одаренными, которые не хотят подчиняться правилам?

— Дар стирают.

— Дар стирают. Иначе весь мир наводнили бы борцы за добро и справедливость с воскрешением, усыплением, дыханием огнем, телепатией и прочей дрянью, которую гости не прочь подарить.

Я совсем не хочу обсуждать с Багром его биографию. Мне любопытно, но не более того. Я вижу, как в его темных глазах загорается огонёк: видимо, он считает себя мессией на службе у добра и справедливости. Правда, сколько тут добра, а сколько справедливости, померить нечем, нету таких лабораторных приборов.

На секунду вспоминаю про Дракона. Это был давний друг Ники. Парень, который ну очень сильно угорал по эзотерике. Он всем хвастал, что вызывал демонов. Маленьких, размером с ладошку. Просто, на кухне, от нечего делать, и они бегали у него между чашками и маминым бисквитом. Никто этих демонов не видел, но все почему-то в них верили. Мы с Никой пытались понять, как это возможно. Он багор? А где охотник? А как выгнать демонов без метлы? Где сейчас этот Дракон?

Я вздыхаю. Это всё было так давно.

Я рассматриваю серое небо, свет, пробивающийся через мутное стекло потолка теплицы.

— Только недавно думала о том, что Центр — просто тюрьма для таких, как мы.

— Ну, тогда пожарные — злодеи, которые борются с бедным огнем. Полиция мешает благородным Робин Гудам. Так можно любую идею перевернуть с ног на голову.

Я молчу.

Думаю, Багор не до конца меня понимает. Мне становится горько. Я шла в это проклятое место, думая о нем, я чуяла его каждый вечер, пробиваясь к его ванили и красным листьям, сочувствовала ему в его черной, мать ее, жиже. Но мы такие разные. Я не герой со сверкающим мечом на страже мира. Я загнанное животное.

Багор бросает на меня тоскливый взгляд, он сидит, скрестив руки на груди. Внезапно мы оба вздрагиваем: наши мобильные вибрируют синхронно, и, достав телефон, я вижу на экране официальную рассылку Центра.

«Завершено расследование в отношении Светланы Игоревны Захаровой, главы отдела Мир. Светлана Захарова была убита в ходе межпространственного эксперимента номер 219-А...»

Мы с Багром переглядываемся. Он ближе подъезжает на своем кресле, и мы суем друг другу телефоны, будто сверяемся.

«Следствием установлено, что Светлана Игоревна погибла в результате тяжких телесных повреждений, нанесенных ей неизвестной аномалией. Химических следов, позволяющих конкретизировать аномалию, обнаружено не было. Главы отделов Центра и высшее руководство скорбят вместе с коллегами Светланы Игоревны. О прощании будет сообщено позже.»

— И че, и всё?! — Багор швыряет телефон на стол.

— Бред какой-то, — я пожимаю плечами, — так быстро... Следствие вели, вели и никуда не привели.

— Стопудово они просто что-то замалчивают, как обычно. Ну я и дурак со своими пробирками.

— Ну, ты хотя бы пытался. А кто вообще... Кто проводил экспертизу? Я думала, что твой отдел. Башня.

— Они тоже «хотя бы пытались», — язвит Багор и осекается, — пардон. Они отсылали в морг своего эксперта, но тот вернулся ни с чем.

— Так ты же тоже экспертизой занимаешься, — я киваю на заставленные приборами столы. — Шаришь в этом всем. Халат вон белый у тебя и очки. Почему тебя не послали?

— Александр постоянно трындит о том, как я хорошо выполняю свои прямые обязанности, — Багор вдруг встает, сгребает со стола пробирки, футляры, какие-то мелкие штучки в пластиковой упаковке и начинает распихивать по карманам. — А именно, вытаскивание гостей. Всё остальное для него — тупо хобби. Знаешь, мне иногда кажется, что это не оранжерея, а манеж. Чтобы я не бегал куда не надо и не мешал взрослым работать.

— А моя аналогия с тюрьмой тебе не понравилась, значит.

Багор останавливается. Очень внимательно на меня смотрит. На левой щеке у него большая темная родинка, как мушка у аристократок семнадцатого века — я почему-то впервые думаю об этом и с трудом сдерживаю ухмылку.

— Варвара, я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Хочешь ли ты прокрасться с местный морг?

Эх.

***

Я полагаю, что камеры у морга должны работать идеально. Но система безопасности Центра не так уж хороша, и слепых зон много, и вообще, все будет нормально, убеждает меня Багор, и я иду с ним, решаю довериться. Пока мы проходим через одну рекреацию в другую, он говорит, косясь на меня из-за плеча:

— А ты догадываешься, почему камеры плохо работают на этажах с лабораториями?

— Гости создают помехи, — скучно отвечаю я.

Он спрашивает меня еще о чем-то, и я бешусь: это тест на эрудицию и смекалку? Я должна доказать, что достаточно хороша, чтобы этот дофига интеллектуал поделился со мной своим квестом? Это так тупо. Тем более, что я уже пошла с ним. Согласилась, кстати, за секунду.

Позади нас в полумраке мелькают обитые кожей диваны, выстроенные в ряд, и длинный овальный стол. Странный склад мебели напоминает мне заброшенный мебельный магазин, в котором я как-то заблудилась в юности.

Пахнет уксусом, будто мы приближаемся к столовой.

Мы проходим через рекреацию и замираем у огромной мозаики: неяркие цвета, дробящиеся под приглушенным светом ламп, рубленые фигуры инженеров с воздетыми руками, исполинские комбинезоны; это титаны. Скрытые под землей, спрятанные от мира, который они защищают. Скромность и величие. Мозаика огромна, пестрая, переливающаяся разными цветами стена поднимается ввысь на три, четыре этажа. Лестниц и обходов нет: мозаика обрывается над рядом металлических дверей.

— Здесь холодильник, — тихо говорит Багор, — и хранилище.

Он ведет меня к самой правой двери, возится с замком. Я рассматриваю выпавшие из мозаики кусочки смальты, которые лежат на полу тут и там. Почему их не подметают? Стараюсь не думать о том, что скоро увижу.

— Если тебе будет... Ну, короче, почувствуешь себя плохо, сразу скажи мне, — Багор открывает дверь, но, прежде чем зайти, внимательно на меня смотрит. — Постарайся дышать. Если тебя там вывернет, будет неудачно.

Я пытаюсь придумать какую-нибудь шутку, но молча киваю.

— Ты справишься, я в тебе уверен, — Багор ободряюще мне улыбается. Он старается. Я это ценю.

Сегодня в помещении, где хранят тело Светланы, никого не должно быть. Особой охраны нет, камеры не работают, лаборанты на консультации в Башне. «Я несколько раз проверил, если все-таки на кого-то наткнемся, я как-нибудь отмажусь».

Ладно.

Я уже её видела, я смогу.

Багор проводит меня в маленькую холодную комнату с металлическими стенами. Я жду увидеть на стене ряды дверок, как в сериалах про криминал, но здесь есть лишь несколько белых ящиков, напоминающих лежащие на полу холодильники. Это они и есть. Яркое освещение режет глаза, я вижу крошечные бирки на холодильниках.

Запах тут... Чудной. Мерзкий. Но внезапно привычный. Словно воняет демонами. Может, они тут и правда где-то есть? Или просто демоны пахнут смертью?

— Блин, перчатки для тебя забыл... Ничего не трогай тут, ладно?

Багор достает из кармана пару синих резиновых перчаток и аккуратно, медленно, натягивает их на свои тонкие пальцы. Я засматриваюсь и издаю какой-то абсолютно глупый и неуместный звук.

— Я понял, что это был нервный смех и не буду комментировать, — Багор и бровью не ведет, мне хочется провалиться сквозь землю. — Так, сейчас я открою и посмотрю...

Багор аккуратно приоткрывает крышку холодильника, нагибается, заглядывает внутрь. Кивает.

Открывает крышку шире, устанавливает ее вертикально, щелкает зажимом. Издали я вижу ступни Светланы, укрытые тонкой тканью. Я должна сделать шаг вперед и посмотреть на остальное: он трудный, но ноги будто сами несут меня. Я посмотрю. Так надо.

Она не особо похожа на себя живую, все ее тело, укрытое до подбородка, кажется искусственным, восковым, оно странного цвета. Вся она слишком контрастная. Неестественная. Кто-то запихнул сюда эту подделку и неаккуратно раскрасил.

Пока я рассматриваю мертвую женщину, так недолго бывшую моей начальницей, Багор не теряет времени даром: он достал из карманов пробирки, ватные палочки. Он аккуратно сдвигает с шеи Светланы ткань, и я вижу рану. Она спускается вниз, я знаю, что рана проходит через все тело. Я видела ее, почти живую, с еще такой яркой красной кровью. Теперь красное исчезло, осталась серость. И синева.

Я спрашиваю:

— Зачем ты меня сюда позвал?

Багор сначала не отвлекается: он возится со своими пробирками, берет какие-то образцы тканей с этих рваных сине-фиолетовых обрывков, которых у человека быть не должно, если он жив.

— Я позвал тебя, потому что мне нужно второе мнение. Вдруг я что-то упущу.

— Да я даже не понимаю, на что смотрю. Я просто вижу... ранение. Труп.

Багор закатывает глаза.

— Да знаю я, что ты не судмедэксперт.

Тут я понимаю, что могу прямо сейчас его почитать, и мне все станет ясно. Но я не стану. Пусть сам скажет.

— Мне было страшно идти сюда самому, — наконец, говорит он, пока я молчу и рассматриваю холодильник. Он такой идеально белый. — Ты... Будто единственный по-настоящему живой человек здесь.

Он раздраженно запихивает пробирку в карман халата; следующая туда уже не лезет, и он утрамбовывает ее в задний карман джинс.

— Ты, Варвара... Как будто еще можешь пойти ругаться с какими-нибудь идиотами в интернете. Еще можешь пойти в кино и заснуть на последнем ряду. Можешь покататься на метро просто так, и даже ходить по нему медленно можешь. Можешь небо пофоткать. Ты можешь просто жить.

Ого.

Он продолжает:

— А люди тут могут только работать. Защищать мир от опасности.

Я фыркаю. Это очень смешно.

— Рома... Ты меня не знал. Я торговала грибами и смотрела телек, — я рассматриваю мертвое лицо Светланы. Женщины, которая изменила мою жизнь навсегда. Сломала её. — Я ненавидела свою жизнь, ненавидела этот город. Себя. Ты не представляешь, как мне все осточертело... Я просто злая. И люблю докапываться. Вот и всё.

Багор наклоняет голову, он словно хочет что-то сказать. Я нервно вожу пальцем по краю холодильника-гроба, как же всё не «просто», как же все невероятно не «просто». А когда было?

Мертвая Светлана не кажется грустной, не кажется злой, не кажется высокомерной, она просто тело. «Я рада, что ты с нами, Варвара». Я уже не с вами. И вы уже — не здесь.

Фиолетовый край раны рваный. Он похож на крошечные горы.

— Это похоже на след от зубов, — тихо говорю я, — как будто тут ее цапнула маленькая собачка. А вниз...

— Я думаю, это есть в каком-то из отчетов, — Багор кивает, — но нам его не покажут. Да и вообще никому не покажут.

— Это был гость? Но не нимфа.

— Стопудово, не нимфа. Какая-то дрянь, которая умеет вот такое... Зачем? Почему? И именно Светлану? Бред какой-то.

Я отворачиваюсь и отхожу к металлической стене, скрещиваю руки на груди. Багор снимает со Светланы ткань, фотографирует какие-то детали на телефон, наклоняется к холодильнику ниже. Я на это всё не смотрю: с меня на сегодня хватит.

— Всё, пора валить отсюда. Спасибо, что прогулялась со мной.

— И я держала себя в руках.

— Да, ты удержала всё, что было внутри, вот это не отметить никак нельзя.

Я хмыкаю. Мы возвращаемся наверх тем же путем, что и пришли: навстречу попадается несколько работников, группа уборщиков в оранжевых комбинезонах, и, кажется, в одной из рекреаций мелькает унылый Стас. Мы прощаемся на верхнем этаже: Багор решает вернуться на поверхность, в свою теплицу, а я иду в столовую, мне ужасно нужен очень крепкий и горячий кофе. И может быть, даже поиграть в какую-нибудь мобильную муть, только бы выгнать из головы запах демонов и всю эту белизну-синеву.

— Я тебе напишу, — Багор на прощание хлопает меня по руке, я понимаю, что очень хочу обняться, но виду не подаю и отворачиваюсь.

Я думаю, он удостоверится еще, что я не живая, я злая.

Злая, очень злая.

***

К вечеру я решаю отправиться в наш... Как бы его назвать? Офис? Место, где я сдавала тесты. Лабораторию. Комнату со столом в виде металлического креста. После смерти Светланы он пустовал, но сегодня я открываю дверь и сразу вижу Давида и Кой. Они сидят на противоположных сторонах стола, и всё это выглядит будто сцена из дорогущего клипа десятилетней давности: футуристический интерьер, напряженный смуглый мужчина, шикарно одетая девушка с ярко-розовыми волосами. Будто он — мажорный ди-джей, а она — притягательная поп-дива. Вот-вот они вскочат на ноги и начнут танцевать.

— Варвара, — здоровается Давид. — Вы можете сюда не приходить пока, пользуйтесь этим временем как отгулом. Мы с Александром скоро составим план экспериментов и актуализируем ваше расписание.

Он даже не смотрит на меня. Кой отрывает взгляд от ноутбука, я вижу, что ее пальцы обмотаны лейкопластырем. Голубым, в тон ее маникюру. Она говорит:

— Привет. Может быть, тебе выписать отгул на поверхность? Я могу написать в отдел кадров.

— Это неплохая идея, Люба, — Давид бросает на нее взгляд. Я понимаю, что ему не хочется, чтобы я тут шаталась.

Я неловко мнусь с ноги на ногу. Хочу узнать у Кой, как она, но не при Давиде. Кой, тем временем, уже печатает в телефоне, хмурит брови.

— Ох, прости пожалуйста, Варвара, но, к сожалению, отгула не получится. Завтра у нас корпоратив, — Кой нелепым жестом демонстрирует мне телефон, и, видимо, переписку с эйчаром.

— Корпоратив? — медленно повторяю я. Давид, наконец, поднимает на меня равнодушный взгляд:

— Мы отмечаем день рождения одного из основателей Центра, Юрия Владимировича Сосновского. Ему могло бы исполниться сто пятьдесят лет.

— Могло бы? Ну, типа... он же не жив сейчас?

Давид прикрывает глаза, и на помощь приходит Кой:

— Я понимаю, к чему ты ведешь, Варвара, но Сосновский никогда не пользовался дарами для укрепления здоровья или возрождений. Юрий Владимирович умер в 1958-ом году.

Светлана умерла, и Сосновский умер, все мы умрем когда-нибудь, это понятно. Корпоратив совершенно уместен. Ну да. Ну да.

— Поэтому завтра, в 17.00 мы все собираемся в актовом зале Центра. Прости, что не прислала тебе расписание заранее, это моя ошибка. Вообще, Лидия Петровна должна была добавить тебя в рассылку... Странно.

Пока Кой бубнит, я подхожу к ней ближе. Вокруг ее монитора личной армией аккуратно выстроены в ряд папка с бумагами, пушистый блокнот в ярко-оранжевые и белые полосы, подставка с розовыми наушниками и несколько фигурок аниме-персонажей. Я наклоняюсь к Кой и тихо спрашиваю:

— Как ты? Хочешь, может... чаю в столовой попьем?

Кой убирает руки с клавиатуры. Поднимает на меня взгляд: ее лицо идеально накрашено, розовые волосы уложены локонами, как у аристократки девятнадцатого века.

— Я сейчас не могу.

Я вздыхаю. Давид двигает стулом, молча выходит из комнаты: надо же, он не всегда телепортируется. Интересно, почему.

— Слушай, это не моё дело... Но то, что случилось вчера...

Я мямлю.

— Все нормально, Варвара.

— Но ведь нет.

— Варвара, это действительно не твоё дело, — Кой отворачивается. — С тем, что случилось, ничего не поделаешь. Это решение высшего начальства.

— Кого, блин? Какого-нибудь старика, который решил, что вправе распоряжаться твоими дарами?

Кой резко встает. Я охаю, понимая, что перегнула палку. Шагаю назад, пока Кой поворачивается ко мне, и хоть она и на голову ниже, мне кажется, что сейчас я огребу. Она уложит меня одним махом. Я упаду в нокауте.

— Варвара, ты здесь работаешь недавно, — очень сухо, но очень гневно говорит Кой. Она не повышает голос, но мне страшновато. — Ты лезешь, куда не надо. Это все плохо закончится.

— Я просто не понимаю, как можно терпеть всё это, — стараясь поймать ее взгляд, говорю я, — все эти тайны. Замалчивания. Высокомерие. Дело Светланы просто замяли, замяли за пару дней, ты же читала это?

Кой кивает:

— Ты привыкнешь. Если сотруднику о чем-то не сообщают, значит, так надо. Это элементарная рабочая субординация. Тебе это не нравится — вероятно, Центр сделал ошибку, пригласив тебя сюда.

А ведь еще недавно она говорила «не бросай нас», когда я хотела уволиться. Ну-ну.

— Ты знаешь, а я даже спорить с тобой не буду, — я наконец повышаю голос, — видимо, тебе нравится тратить свою жизнь на игру, правил которой ты даже не знаешь. Или тут такая крутая зарплата? Для тебя она, наверное, даже маленькая.

Кой молчит. Ее щеки горят. Вот теперь я действительно перегнула палку, сломала ее во всех местах. Но меня несет:

— А знаешь, что? Пока ты сидишь тут и даже боишься признаться себе в том, что Центр использует тебя, как тряпку, пихнул к чертовому джинну, мы с Багром сами разберемся, как умерла Светлана. Иначе такие, как ты, так и будете сидеть на задницах, пока очередная стремная дрянь не порвет вас на куски и Центр не объявит: «скончался при невыясненных обстоятельствах».

Кой ничего не отвечает. Просто молча садится на стул, проводит руками по плечам. Я хочу уйти, хлопнув дверью, но вместо этого смотрю на Кой. Я очень хочу, чтобы она ответила. Например, послала меня матом. Наконец, она говорит, и ее голос больше похож на шипение:

— Если я еще раз услышу что-то подобное, я сообщу в службу безопасности. Здесь... Нельзя «разбираться самим».

— Давай, удачи, донеси на меня, ага.

— Ты... Это очень плохая и опасная идея. И бесконечно глупая.

— Ну окей, тогда я буду бесконечно глупой и плохой.

Чертова мажорка. Я не хлопаю дверью, но ухожу, и пока топаю по коридору в сторону своей комнаты, убеждаюсь: мое первое впечатление о Кой было верным. Я вспомнила, как она меня выбесила: такая вся правильная, богатенькая дочка олигарха, а на деле — просто пустое место. Я злюсь на нее, ругая всеми возможными словами, заглушая жалость, стараясь не думать про ее обугленное платье и заклеенные пальцы.

Может быть, мы просто слишком разные. Багор сказал, что «она хорошая и ей можно доверять».

Может быть, это я просто слишком плохая.