Явись

До «Морошки» я всем говорила, что работаю только на себя. Ну, это и правда было так: я расклеивала объявления, писала на заказ рекламные статейки для сайтов, сидела с чужими домашними животными и все такое. Поэтому своими профессиями я считала «курьер» и «копирайтер». Но тут в чем дело: не то, чтобы я не хотела учиться и получить высшее образование. Просто я всегда считала, что я охотница, и всё.

Я не говорила, что занималась активизмом. «За права кого-то ты там выступала? Экстрасенсов, что ли?!». После такого диалога от меня бы отодвинулись и наморщили бы нос.

Это был не активизм, просто акт. Акт моей попытки выкричать из себя, что я охотница, что мы существуем. Какие-то группы в соцсетях, до которых никому не было дела. Несколько наклеек на фонарных столбах. Очередная странная «субкультура», повод для страшилок в родительских чатах. Вспыхнула и погасла.

На рабочем столе моего старого компа стояла картинка с мультяшными человечками и подписью: «все такие разные, один я такой одинаковый». Я плохо понимала, почему она меня зацепила. Может быть, в ней я находила отражение того, насколько иначе себя ощущаю. Я не стану хорошей женой, вряд ли стану хорошей матерью, не стану и хорошим работником и достойным членом общества. Я умею только чуять. Бежать и вгрызаться в другие миры. Дискутировать о том, пахнут ли черти серой. Ну так, немного пахнут.

Когда я нашла Нику, это было примерно... Примерно, как полететь. Я могла не скрываться. Я могла подняться выше своих заказов, кульков полиэтиленовых, которые я везла в рюкзаке от Полежаевской до Автозаводской.

Т. перевел все в деньги. Он внушил мне, что я смогу разбогатеть. И я недолго жила этими мечтами, потому что в деньгах есть определенная свобода. Это делало меня немного «одинаковой». Будто быть охотницей — это действительно профессия.

Я не знаю, какая у меня теперь профессия. Что это за дело такое.

На следующей день после убийства Светланы меня вызвали в Башню.

Я доедаю завтрак в столовой: Кой здесь нет, и на мое сообщение она не отвечает.

Я подумываю написать ей еще или даже позвонить, но Давид материализовывается из воздуха и ведет меня куда-то — не разговаривая, глядя в пол. Мы долго шагаем по коридору, а потом через двойные металлические двери проходим в огромный зал, посреди которого начинается спуск в темное нечто. Я подхожу к краю и вижу лестницу: она спуск за спуском ведет вниз. Дно не просматривается, на меня глядит темнота. Неприятно.

— Выглядит не комфортно, но просто не всматривайся вниз, — роняет Давид и шагает на лестницу первым. Я следую за ним, стараясь просто держаться стены, и чуть успокаиваюсь. Синие казенные стены кажутся привычными, будто замызганный подъезд за МКАДом. На пролетах иногда мелькают металлические двери, но Давид шагает мимо них. Я думаю о том, что мне будет сниться это место.

Наконец, мы спускаемся на 6 или 7 пролетов вниз, до дна еще далеко, но Давид стучится в одну из дверей.

— Мир, — говорит он.

Дверь открывается вовнутрь. Я вижу темный предбанник, вешалку, на которой охапкой грустных призраков висят белые халаты. За предбанником — крошеный кабинет. Почти полностью его занимает квадратный металлический стол. За ним сидит злой бородатый мужик, босс Багра.

Это самое неуютное помещение, какое я видела в Центре.

— Добрый день, — говорит бородатый мужик, — присаживайтесь, Варвара.

Давид кивает бородатому мужику, исчезает, и я гадаю, зачем он вообще меня сюда сам повел. Всё это выглядит как нелепый ритуал.

— Меня зовут Александр, я глава отдела «Башня». Я особенно вам не стану рассусоливать, в чем так сказать смысл нашей встречи, вы человек новый и многого не понимаете. Есть определенный протокол, по которому я должен опросить вас. Это ясно?

Я киваю. Пока Александр не кажется мне отбитым: он напоминает мне папашку Ники, очень претенциозный дядька. Считал себя образцом отечественной интеллигенции, и основной его чертой была многословность.

— У меня есть данные с вашего сканера в момент взаимодействия, поэтому общая картина мне понятна. Я бы хотел узнать о ваших субъективных ощущениях в момент контакта.

Я облизываю губы. Ощущениях... Все, что происходит, пока есть разрез — черт знает, в чем он, в моей ауре, энергетической оболочке, как ее не назови — интимно. То, что я считываю, интимно. Сложно описать это конкретными словами.

— Болото, — наконец, произношу я, — было похоже на болото.

Александр смотрит на меня с подозрением. У него крошечные, пронзительные светлые глаза, лохматые седые брови. Он напоминает мне какого-то средневекового короля, жесткого, болтливого, энергичного. Может быть, опасного.

— Я не знаю, как еще описать, — вру я, — было, как будто я в холодном, промозглом месте. А нимфа... Ей хотелось остаться в нашем мире. Она... Любопытная.

— Вам совсем не кажутся враждебными обитатели планов? — вдруг спрашивает Александр.

— Кажутся... Другими, — говорю я. — Чуждыми, скорее.

— Варвара, у вас еще будет расширенный инструктаж по защите от гостей, — пространно начинает он, — вам нужно будет узнать множество интересной информации, но сейчас, в Башне, я бы хотел вам поведать одну очень важную вещь. Но сначала спрошу. Вы в детстве читали сказки?

Он смотрит на меня сверху вниз, хотя наши глаза на одном уровне. Я натягиваю рукава свитера на пальцы. Вновь киваю.

— Так вот, вы можете взять любую сказку, любой народности, с любым сюжетом, и на девяносто девять процентов любая нечеловеческая сущность в ней будет гостем. И история, которую вы прочтете, будет о вызове гостя. О прорехах, через которые гости могут пролезать самостоятельно. Вы знаете, что гостям не обязательно нужны охотники и багры, чтобы проникнуть сюда?

—Я читала про это... где-то.

Александр кивает. Комната казалась абсолютно пустой, но он откуда-то из-за спины внезапно извлекает тонкий планшет. Включает, листает какие-то картинки. Наконец, показывает мне, придерживая планшет тонкими указательными пальцами.

— Вот общая схема Центра. Возможно, вы ее уже частично видели, когда пытались выйти на контакт с Романом.

Исполинский небоскреб — только перевернутый. Те чертежи, что попадались мне, были просто фрагментами. Кусочками трехмерного пазла.

— Центры других стран и городов, офисы наших партнеров по всему миру тоже выглядят так. Как вы думаете, почему?

Этот вопрос он задает тоном харизматичного университетского преподавателя — я не училась в универе, но смотрела достаточно сериалов.

— Все они под землей? — я смотрю ему в глаза, и Александр кивает. — На поверхности... Может быть опасность.

— Бункеры, — Александр аккуратно кладет планшет на стол экраном вверх, — мы в бункере. Планы — это опасность. Гости — опасность. Дары — опасность. Каждый день, каждый чертов час мы, Варвара, отслеживаем, не прется ли на Землю какой-нибудь очередной черт с ушами, чтобы устроить здесь апокалипсис. Локальный или вполне себе масштабный — не суть. Им тут нравится. То, что случилось со Светланой — работа гостя. Кто это был, как он пролез в кабинку, почему грохнул именно ее — пёс его знает.

Внезапно он добавляет крепкое матерное слово. Я вспоминаю, как он вчера орал.

— Мы сидим в бункерах. Вы не представляете себе, сколько катастроф на поверхности Земли случилось из-за гостей, которых вовремя не поймали Центры. Не вымели метлы, не отследили охотники.

Я не знаю, что ему сказать.

И тут я вспоминаю Елену. Ее руку. Ее взгляд.

—Мою подругу... Одноклассницу... Ее убил демон. Он жил в заброшенном особняке.

Александр медленно моргает. Трет лоб:

— Скорее всего, это был наш недосмотр. Центр не всесилен. Тем более, как я понимаю, это было более десяти назад?

Я киваю. Александр не говорит что-то типа «мне жаль», такие, как он, никогда не говорят. Ему пофиг. Что на меня, что на Елену. Он возвращается к своей теме.

— Я хочу, чтобы вы пересмотрели свой взгляд на гостей, — пристально глядя мне в глаза, говорит Александр, — чтобы вы во время контактов не сосредотачивались на запахах болот и прочей хреновой романтике иномирья. Вы должны чуять гостя. Залезть в то, что у него вместо головы. Понять его намерение. Уметь облечь это в понятный язык. Это ваша основная рабочая задача.

Я продолжаю думать про Елену. Но спрашиваю:

— Кто теперь будет начальником отдела «Мир»?

— Давид и я. Мы попробуем объединить наши задачи и эксперименты. Впрочем, сейчас все сторонние разработки Мира откладываются, мы будем заниматься исключительно расследованием обстоятельств смерти Светы. Вы можете идти.

Я думаю о том, что всё это не было особенно похоже на допрос, больше на мотивационную речь. Я выхожу из кабинета и начинаю спускаться по лестнице, скольжу пальцами по синей стене. Бросаю взгляд на бездну по левую руку и понимаю: это и правда башня, просто перевернутая. Как колодец. Почему мне кажется, что на его дне монстры?

Но монстры ли?

***

Мне не особенно нравится Александр, и это понятно: он слишком мне напоминает отца Ники.

Мы как-то поехали на дачу Ники все вместе: я, Ника, ее родители и Катя, Никина одноклассница, очень приятная девушка-программистка с черными волосами и очень красивым лицом. Погода была так себе, мы жались под полиэтиленовым тентом, пока Никин батя пытался разжечь мангал. Пахло жидкостью для розжига и плесенью, дачный дом был маленьким, и мы бегали к обогревателю греться в крошечную комнату, которая была сразу и спальней, и гостиной, и кухней. Никина мама, одетая в дождевик, пухлыми пальцами сжимала огромный нож с синей пластиковой ручкой и нарезала салат и огурцов и помидоров.

Мы с Никой и Катей хихикали, вспоминая какие-то свои локальные шутки. Потом Никин папа позвал нас на улицу: дождь прекратился, шашлык жарился, и он попросил подменить себя у мангала. Катя стала крутить шампуры, а Никин папа отошел на пару шагов, в сторону грядок, и закурил.

Я помню, что сидела на скамейке рядом с Никой и видела сквозь дым, как Никин папа смолит, периодически кидая взгляды на мангал. Только вот смотрел он не на мясо, смотрел он на Катю.

Смотрел оценивающе, будто хочет как можно более детально рассмотреть принт на ее черной майке и дырки на порезанных джинсах. Катя не реагировала, и мы вообще не говорили об этом, но Никин папа делал так всю поездку. Он постоянно пялился на Катю, и во время обеда, и вечером, когда мы с Катей и Никой играли в карты на террасе. И перед сном, когда Катя, скинув куртку, чистила зубы на террасе. Никин папа стоял на крыльце, будто рассеяно глядел в ночь, но я видела, куда повернута его голова.

Я помню, что меня невероятно бесило то, что он пялился на девочку в три раза младше себя, пока за стеной его жена делает салат. Меня бесило так же и то, что некоторые взрослые мужчины настолько уверены в себе. Они не подвергают сомнению свои действия. Они считают, что их не поймают за руку. Они думают, что знают тебя лучше, чем ты знаешь себя.

Меня тошнит от этого. В Александре это считалось: я, пыхтя, поднимаюсь по лестнице и бешусь, хотя в целом он ничего такого мне не сказал.

Я читала сказки, да. И сейчас читаю. Весь ваш Центр — точно сказка, и не особенно приятная. А я в ней лисица. Или волчица. Бегаю из конуры в конуру, света белого не видя. Стараясь не обращать внимание, как вы наставили на меня свои вилы и колья.

Я понятия не имею, что делать дальше. Заглядываю в наш отдел, но там пусто: ноутбук Кой аккуратно прикрыт, в ярко-сиреневой чашке недопитая темная жидкость. Видимо, Кой завтракала на рабочем месте, что на неё совсем не похоже. И на мои утренние сообщения она так и не ответила.

Давид отсутствует, и на моей электронной почте нет писем. Выходной? Что-то мне подсказывает, что нет.

Мне не нравится, что чашка Кой так брошена. Обычно она допивает и доедает до последней крошки. Я обращала на это внимание, потому что мне казалось, что дети из богатых семей так не делают. Я пишу ей сообщение:

«Кой, ты где? Я пришла в отдел, а тут пусто».

Я сажусь на кресло и кручусь туда-сюда. Ответа снова нет. Может быть, я смогу понять, где Кой, если покопаюсь в ее ноутбуке, но я сдерживаюсь.

Я борюсь с желанием просто вернуться в свою комнату, открыть на телефоне бесконечную ленту какой-нибудь глупой социальной сети и пялиться на красивые картинки.

Но я понимаю, что Кой бы так точно не сделала, если бы пропала я. И я чувствую, что что-то не так. Не чую. Просто чувствую.

Я иду в рекреацию со странным серым потолком. Здесь — двери в комнату с высохшей русалкой (заперта) и в комнату с неприятной женщиной Мариной (пуста). Я перекатываюсь с пятки на носок, рассматриваю стены без окон. Как они меня бесят. Иду в столовую: там несколько незнакомых мне компаний вяло жуют обеды. Я уже собираюсь уходить, как вижу у прилавка Стаса. Он покупает у румяной женщины в голубой форме булочку и сок в коробочке.

— Стас, — я иду очереди наперерез. Очки бликуют, пока Стас поворачивается ко мне. Он чуть приоткрывает рот, я его напугала. — Приятного. Слушай, ты не видел Кой?

— Кого?

А ведь так старался произвести на неё впечатление.

— Любу. Девушку с розовыми волосами из отдела «Мир».

Стас чуть прикусывает губу, напряженно отвечает:

— Её с утра увели в Отшельника. Мне Александр говорил.

— Я тоже у него была, — я барабаню пальцами по стеклу прилавка, румяная дама бросает на меня укоризненный взгляд. — Тебя допрашивали?

Стас кивает:

— Сегодня утром. Я так охренел... Там, когда всё это случилось, что и не запомнил ничего. Отправили к психологу.

Занятно, что тут есть психолог.

— Сочувствую, — решаю быть доброй и эмпатичной я, хотя, если честно, я про Стаса ничего не знаю и симпатии у меня он пока особой не вызвал, — а что такое «Отшельник»?

— Такой отдел. А ты уверена, что тебе туда можно? — Стас усмехается и начинает отковыривать трубочку от пакета с соком.

— Кой там уже часов 7. Я за неё переживаю.

Стас задумывается. Пока он молча рассматривает свой сок, я вспоминаю, что у меня вообще-то есть мой кривой рисунок с планом Центра, хотя бы частичным. Я достаю его из кармана штанов и сую Стасу под нос.

— Покажешь, где Отшельник?

Он молча тыкает пальцем в ту самую заштрихованную зону, на которую я обратила внимание, когда искала Багра. Лабораторию, где, как я предположила раньше, устраивают битвы джиннов с ангелами.

— Ты там бывал?

— Бывал. Это большая закрытая территория, — Стас пожимает плечами, — если бы по Центру можно было шататься, как по торговому центру, тут бы везде висела навигация. Ну, удачи тебе найти Кой.

Последнюю фразу он произносит с иронией, как будто я спрашивала у него нечто невероятно тупое, типа, навещает ли Дед Мороз работников Центра на Новый год. Стопудово, Дед Мороз — это тоже какой-нибудь гость с ледяного плана. Дары для тех детишек, кто хорошо себя вел...

Я собираюсь вести себя плохо. Хлопаю Стаса по плечу — сама не знаю, почему, и, сверяясь с планом, начинаю спуск. Коридор, лестница вниз, коридор, лестница вниз. Безликая рекреация, уголок отдыха с фикусом и автоматом, снова рекреация, снова лестница вниз. По пути мне встречается всего несколько человек: все они заняты и не обращают на меня особого внимания. Я думаю о камерах, пока шагаю, но я их не вижу. Либо они хорошо замаскированы, либо часть легенды.

Мир, Башня, Отшельник... Я никогда особенно не интересовалась эзотерикой. Но эти названия я знаю — это же карты Таро. Почему в Центре отделы называются, как карты Таро? Это так... Неуместно.

Внезапно покрашенные белой краской стены сменяются кирпичом. Темно-красным, довольно старым, судя по трещинам. Я непроизвольно касаюсь стены костяшками пальцев. Думаю о том, что могла бы написать Багру или хотя бы почуять его, но не хочу. Я сама разберусь.

Кирпичный коридор оканчивается аркой. За ней — еще одна рекреация, такая огромная, что в ее углах темно. Освещения хватает только на центр комнаты и на двойные белые двери в противоположном конце комнаты.

Пахнет гарью. Мне становится очень не по себе.

Как ни странно, двойные двери не заперты. Я дергаю одну из них за ручку, и в лицо мне летит гарь. Я пытаюсь вдохнуть, но не получается: отворачиваюсь, но тело не слушается. Что за черт...?

Я стряхиваю запах с себя, как морок, и наконец делаю шаг вперед. Это гость.

Я чую гостя.

За дверьми — коридор, но просторный, с арочным потолком. В глубине его темнота, и вроде большая комната, но тоже темная. Очень тихо, только слышно цокающий, странный звук, словно отбивает ритм секундная стрелка, но сбивается с ритма, сонная.

— Кой, — шепотом говорю я. Я не уверена, что она вообще здесь. Я просто хочу обозначить свое присутствие.

Внезапно темноту пронзает сполох. Раздается резкий, но глухой звук: будто невидимый великан чиркает огромной спичкой, и огонь танцует, переливаясь невозможно яркими цветами, танцует сам с собой, и гаснет, чтобы через мгновение разгореться вновь. Я понимаю, что это.

Это джинн.

Я наблюдаю за ним, как завороженная. Вообще, это сложно, так стабилизировать гостя. Этот джинн кажется... спокойным. Я чуть прикрываю глаза, спасаясь от его огненного сияния, и читаю его слегка. Он будто приглушен... В полусне? Не до конца понимает, где находится?

Вдруг громко хлопает дверь — где-то впереди. За темным залом с джинном много комнат и людей, я их немного чую. Суета. Неприязнь. Я впиваюсь правой рукой в кирпичную стену, чувствуя, как под пальцами крошатся крупинки.

Джинн гаснет на секунду — мимо него, наискось, будто падает какая-то тень. Я чувствую жар, он долетает даже до моего лица. Я повторяю:

— Кой!

Мне кажется, будто я заперта в лавовой лампе. Огни перетекают мимо меня. Медленно-медленно, и внутри меня тоже становится медленно. Я еле дышу. Мое сердце бьется едва-едва.

Я не знаю, сколько прошло времени, но я чувствую, как оно проходит. Я почти забыла, зачем я здесь.

Вдруг я вижу всполох розового.

Делаю несколько шагов вперед, и мне трудно идти, трудно дышать, пожар. Джинн на секунду гаснет, и полумраке я вдруг вижу Кой — она полулежит у стены, ее синее платье задралось, а лицо скрыто под волосами. Я прыжком ныряю к ней и трясу за плечо:

— Эй! Что тут творится?!

Кой поднимает на меня лицо: волосы прилипли к щекам, взгляд кажется мне мутным. Она не отвечает.

— А ну-ка пошли отсюда.

Я помогаю ей подняться и взваливаю ее руку себе на плечо: она довольно легкая. Волоку по коридору так быстро, как могу. За спиной вновь вспыхивает джинн, мое горло пересыхает. Последний метр я практически припрыгиваю с Кой под мышкой, открываю дверь и пропихиваю ее вперед. Ныряю в проем сама и захлопываю дверь за собой.

Выдыхаю.

Кой прислоняется к стенке. Я становлюсь с Кой рядом, жалея, что не взяла из столовой сок в дурацкой картонной коробочке. Горло словно черти дерут.

— Кой?

Она наклоняется, упирается ладонями в колени. Тяжело вздыхает:

— Варвара, ты зря... Пришла сюда. Тебе не стоило меня видеть.

— Чего? Я с утра тебе писала сообщения, ты не отвечала. Стас сказал, что тебя увели в «Отшельник»...

Кой поднимает на меня взгляд, и я ее не узнаю. Вся косметика смазалась с ее лица, и, конечно, теперь она выглядит младше, но ее взгляд старушечий, очень горький.

— У меня были... сложные отношения со Светланой. Мы с ней много ругались. Поэтому Башня меня допросила, а потом выпустила особый указ для Отшельника.

Вдруг я вижу, что синее платье Кой покрыто копотью. Вышивка на левом рукаве черная от гари, и нитки обуглились.

— Отшельники занимаются блокадой от гостей, ликвидацией всего, что связано с дарами. Знаешь ли ты, что джинны могут не только даровать, но и отнимать дары?

— Нет.

— Раньше я умела отключать людей прикосновением, а теперь не могу, — Кой трет ладони друг о друга, — мне дала этот дар горгона... Но Центр решил, что он небезопасен. Что я... Небезопасна.

— То есть они могут просто так взять и забрать твой дар?

— Если прикажут это джинну, да, — Кой кивает, — в Отшельнике научились коммуницировать с гостями очень четко. Они редко ведут себя непослушно.

Я никогда не слышала о том, что дар гостя можно отнять.

Никогда.

Это звучит... Как насилие.

Кой убирает волосы с лица, всматривается в темноту. Может быть, она действительно не хотела, чтобы кто-то такой ее увидел, и я зря сюда приперлась. Я неловко спрашиваю:

— Как ты? Это было...

— Это не больно, — Кой отталкивается от стены, выпрямляет спину и шагает вперед, — просто немного... унизительно.

Я понимаю, что не стоит мучить Кой расспросами, и мы молча поднимаемся по лестницам. Дойдя до этажа с жилыми зонами, Кой сухо благодарит меня и прощается: остальной день у нее свободный и ей можно отдохнуть в ее апартаментах на поверхности.

Мне не хочется оставлять ее одну в таком состоянии, но выбора нет.

Я злюсь, коря себя за эгоизм: я пролезла черти куда и неизвестно сколько времени торчала рядом с джинном, просто чтобы проверить, что Кой в порядке, но она даже не сказала «спасибо». Впрочем, я сделала это не для ее благодарности. Я правда хотела помочь. И я ей сочувствую. Может быть, я и правда полезла туда, куда не стоило. И я зла на Центр. Вообще зла на всё.

Возможно, я просто устала: утром был поход в Башню, болтовня с чертовым Александром в клаустрофобно крошечной комнате... Я топаю в опустевшую столовку, беру зеленый чай и пялюсь на скатерть в коричневый цветочек. Принт, просто созданный для того, чтобы прятать грязные пятна. Он тоже меня злит.

Кой лишили дара просто потому, что она ругалась со Светланой?! Она что, подозреваемая? Все это слишком странно. Кой даже не было на арене. Я ни черта не знаю о работе Центра, об их директивах, о законах, в конце концов.

Может быть, Центр — это просто группа параноиков. Гости уничтожат Землю — поэтому надо забраться под поверхность, как кроты. Девочка с розовыми волосами может усыплять прикосновением — давайте отберем у нее эту способность после того, как начальницу отдела почти разорвала надвое неведомая невидимая хрень, которую не засекла ни одна камера.

А ведь у Центра должно быть высшее начальство, те, кто управляли Светланой, Александром, несчастным Дмитрием Сергеевичем и прочими взрослыми людьми с умными лицами. И я понятия не имею о том, кто тут генеральный директор и где его найти. Может быть, это вообще какой-нибудь джинн или ангел. Или тупоголовый чиновник, который понятия не имеет о том, чем именно руководит: честно говоря, я подозреваю, что это самая правдоподобная версия.

Я возвращаюсь в комнату и запираю за собой дверь. Швыряю телефон на кровать: на экране горит новое сообщение, но мне плевать. Я очень хочу вернуться в «Морошку». Очень хочу к матери на ферму. Впервые мне кажется, что Центр — это опасная тюрьма строгого режима для таких, как я, и выбраться отсюда я не смогу.