Явись

Я помнила, что мы с Никой бежали — и долго. Под ногами несся высушенный серый асфальт, фоном проносились девятиэтажки, мое горло горело, и все тело горело, честно говоря. Мы неслись по питерским подворьям — тем местам, где парадные превращаются в подъезды. И бежали мы от группки пьяных, но еще вполне стойких парней, которые с чего-то решили познакомиться с Никой.

Ситуация, в общем-то, была паскудной и банальной: мы не смогли молча свернуть в переулок у метро, потому что нас оттеснила толпа. А Ника была зла на Т. и показала компании средний палец, ну а потом началась погоня.

Я бегала чуть похуже Ники, поэтому у меня перед глазами мелькала ее зеленая в полоску юбка. Я смотрела на эти полоски и думала: в чем смысл наших даров? Это же самая тупая суперспособность в мире. Мы просто инструменты, причем корявые, ржавые огрызки в руках неквалифицированного хирурга. Мы не можем сейчас открыть дыру в иной план и вытащить оттуда какую-нибудь агрессивную образину, которая оторвала бы гопникам по случайной части их тел. Мы просто бежим, как любые две девушки, которым не повезло попасть в зону интересов искалеченных морально особей. Парням просто хотелось чувствовать себя хищниками — я это поняла потом. Чтобы чувствовать хоть что-то. Чтобы хоть где-то выиграть.

Компания отстала после перекрестка. Ника с размаху села на скамейку, согнулась пополам, чтобы отдышаться. У нее тогда были дреды, и они развесились по ее коленям, как лоза.

— Мне так это все надоело, — она никак не могла отдышаться.

Я промолчала. Я не была Нике лучшим другом: я пыталась им быть, но постоянно чувствовала вину из-за того, что втаскиваю ее в неприятности. И что ей постоянно плохо.

— Зачем мы вообще эти всем занимаемся?

— Пытаемся заработать, — приземленно заявила я. Это Т. изредка еще видел в наших дарах свою поэтичность, я же давно стала размышлять о гостях только как об источнике денег.

— Даже если заработаем, это не будет стоить того.

В ее голосе была почти осязаемая тоска. Ей больно. Я сухо ответила:

— Наверное.

Ника какое-то время молчала.

— Уехать бы, — наконец сказала она, повернув ко мне ярко-красное лицо.

— У нас поезд завтра вечером. Хочешь поменять билеты?

— Да нет, совсем уехать. Далеко куда-нибудь.

Ника потом и уехала — внезапно. Сначала я тосковала по ней каждый день, писала глупые сообщения во все мессенджеры, кидала песенки. Она любила регги и всякий психоделический рок, и я специально стала выискивать такие альбомы, чтобы ее порадовать. Ника отвечала все реже и реже, и я перестала писать.

А еще она закрыла от меня свой Вк, и я ходила злой весь день. Написать ей я так и не решилась.

Странно: причина может быть ерундовой, а эмоции перекрывают тебя полностью. Будто стреляешь из пушки по воробьям.

Я доедала столовский суп и злилась на Нику. Почему я вообще все это вспоминаю? Это так глупо.

Я сама не ожидала, что высплюсь, и с аппетитом поем. Меня даже не выбешивает очередная Светланина просьба «наполнить баночку».

Мы молча сидим с ней и Давидом в лаборатории, пока я заполняю тесты, и вновь думаю о Нике.

Я даже гуглю ее аккаунт в Вк; все еще закрыт. Потом просматриваю схемы здания. Я не знаю, как часто Кой обновляет блокиратор фона, я сканирую пространство вокруг себя и пытаюсь нащупать багра. Ничего не выходит, и я снова злюсь — теперь на себя.

Под вечер, когда рабочий день уже заканчивается, я роюсь в файлах, что Кой прислала мне на почту. Здесь есть картинки со схемами помещений, часть из них — ссылками, я захожу на сайт Центра и копаюсь в файлах с чертежами. Ничего интересного не нахожу, но отмечаю для себя, где расположены крупные лаборатории. Одно из помещений занимает аж три этажа, изображение еще одного — заштриховано. Целый актовый зал для демонических утренников. Арена для боев джиннов с ангелами.

Интересно, а они ведь здесь держат гостей?.. По идее должны. Может быть, как раз в этих комнатах, и может быть, именно в заштрихованной? В штриховке есть нечто подозрительное, разве нет? Давид проходит за моей спиной, и я быстро сворачиваю файл с картинкой. Меня слегка колотит, и я провожу рукой по своему предплечью. Дергано оглядываюсь, проверяя, не заметил ли Давид мой нервный жест, но он безучастно смотрит на белую доску для заметок.

Затем хватаю стопку бумаги и быстро набрасываю карандашом схему, отмечая в ней лаборатории; отрываю листок и сую в карман. Надеюсь, позже я там что-нибудь разгляжу в этих каракулях.

До конца рабочего дня я изображаю деятельность, сортируя файлы.

Кой подходит ко мне, пока я выключаю компьютер. Она робко спрашивает:

— Пойдем вместе в столовую?

— Ой, прости, — я хмурюсь, показывая, как устала, — какой-то долгий день был, я, наверное, лягу пораньше. Можем вместе позавтракать.

— Договорились, — Кой чуть печально улыбается и уходит обратно к своему столу. Неужели у нее не было других приятелей здесь до моего появления? Или ее приставили специально следить за мной? Я наблюдаю, как сутулится ее худая спина, обтянутая школьным платьем в клеточку, и хочу положить руку ей на плечо. Даже если Кой — часть какого-то коварного плана Светланы, я чувствую к ней симпатию, и мне противно, что пришлось ей соврать. Но у меня на то есть вполне себе объективные причины: во-первых, мне нужно подумать; во-вторых, я не хочу, чтобы она меня коснулась и усилила барьер.

Я быстро покупаю в столовой пирожок — народу толпа, по большей части, серьезные женщины в белых лабораторных халатах — и иду в свою комнату. Осматриваю углы и шкаф на предмет видеокамер; убеждаюсь в том, что все чисто и слежки за мной нет.

Забираюсь на кровать, поедаю пирожок и переписываюсь с мамой: та рада, что меня повысили.

После десяти Центр переходит в состояние «отбой», когда закрываются лаборатории и большая часть персонала разбредается спать. Становится тихо; я ровно сажусь на кровати, скрестив ноги, как какой-нибудь джедайский падаван, и пытаюсь понять, ослабевает ли барьер. Я действительно устала, но в голове шумит. Мысли наталкиваются друг на друга, я нервничаю, понимаю, что хочу пройтись по улице; посмотреть тупое шоу по телеку; выпить пива, может быть, даже с Сорок вторым. Я быстро анализирую все это, снимаю, как пенку с каши, чтобы всмотреться глубже.

Раньше я постоянно так делала, когда хотела быть настоящей Охотницей. И удивляюсь тому, как легко это получается и сейчас: на меня выпрыгивает волнение Багра, хватает за горло. Он где-то справа, глубоко внизу, на меня будто идут волны. Я тянусь — и чувствую странное сопротивление, вдыхаю ртом, тянусь еще, вижу мелькающий серый кафель. Ничего нового.

Кроме локации.

Я открываю глаза, залезаю в карман штанов и нахожу свой рисунок. Прикидываю свое положение; я слева и наверху, а багор должен быть снизу.

Я встаю с кровати и в нерешительности перекатываюсь с носков на пятки. Зачем я это затеяла? Я реально хочу пойти и посмотреть, что там делает багор? Может быть, мой сон про огромную черную тушу был просто сном, а не видением багра. Может, багор припеваючи сидит там себе в кресле-качалке и смотрит новости по НТВ.

...Нет, не смотрит. Я чувствовала, что ему плохо и страшно, я же охотница, в конце-то концов. Мы как вампиры: если почуяли кровь, то точно не сможем удержаться, чтобы не найти жертву. Так себе аналогия, учитывая то, что сейчас мной движет жалость.

Я еще раз проверяю схему. Ставлю телефон на беззвучный режим. Аккуратно приоткрываю дверь, шагаю наружу, просматриваю рекреацию. Она пуста. Я мягко шагаю вперед, слушая настолько внимательно, насколько возможно: ни единого звука, кроме далекого, низкого гула. Интересно, почему здесь совсем не слышно метро? Станции должны быть где-то поблизости...

Выхожу к лестнице и спускаюсь вниз, делая паузы на каждой клетке. Конечно, ничего страшного не будет, если меня кто-то увидит. Могу сказать, что я новенькая и заблудилась по дороге к апартаментам. Но я очень не хотела с кем-то видеться. Будто чужое присутствие сможет сбить мой охотничий настрой.

На лестничной клетке последнего, нижнего этажа я вижу маленькую дверь, ведущую к женщине-телепорту. Интересно, она все еще там? Посменная ли это работа? Я иду дальше, к коридору, и слушаю низкий гул. Коридор заканчивается тупиком. Возможно, за одной из дверей есть лестница вниз, глубже, но я ее не видела на схеме. Тут отмечены только лаборатории. Я решаюсь и подхожу к двери первой из них, что была заштрихована: огромная металлическая пластина, слева — электронный замок. Я глупо дергаю за массивную ручку; моя ладонь кажется крошечной. Дверь, разумеется, заперта.

С другой лабораторией происходит та же история. Я стою посреди коридора, среди множества дверей, и чувствую себя полной идиоткой.

Я закрываю глаза и снова тянусь; пустота. Куда он делся? Я тянусь еще, но по ощущениям просто бьюсь лбом о стену. Я яростно топаю кроссовкой, забывая о том, что не должна нарушать тишины, и в этот момент вместо пустоты приходит смутная, непонятная эмоция. Я чую; он где-то слева, чуть дальше, я открываю глаза и иду вперед. Нерешительно стою у нужной двери, будто школьница перед экзаменом. Здесь нет кодового замка, обычная деревянная ручка. Я берусь за нее — и дверь открывается.

Я захожу в темную комнату. В ней пахнет озоном, будто в грозу, и так тихо, что я слышу, как мое сердце колотится где-то в горле. В полумраке видны металлические перила. Я подхожу и начинаю аккуратно спускаться по узкой крутой лестнице. Я смотрю на свои серые кроссовки, еле подсвеченные голубоватым светом, идущим откуда-то снизу.

Мне чертовски страшно. Честно говоря, так страшно мне не было уже давно. Мне не нужно быть здесь. Черт бы побрал эти охотничьи инстинкты.

Лестница оканчивается, и я оказываюсь в просторном тоннеле — может быть, это тот же, по которому я приехала сюда на желтой «Киа». Голубой свет идет от огромной части стены тоннеля, замененной на стекло. Я вижу встроенный в тоннель гигантский аквариум. Я медленно бреду к нему, хотя мне безумно хочется убежать.

Передо мной — тот самый серый кафель из видений. Им заложено все внутреннее пространство циклопического аквариума; почти на высоту человеческого роста аквариум наполнен черной жидкостью.

Я замираю перед стеклом и не решаюсь придвинуться ближе; я замечаю в жидкости движение, и понимаю, что не могу подойти просто потому, что мне еще страшнее, чем было на лестнице. Я буквально парализована страхом. Я почти не помню, как дышать.

Он появляется из черной жидкости разом. Выныривает, и я наконец судорожно вздыхаю. Медленно поворачивается: я вижу лишь облепленную черной густой массой фигуру по плечи, фигура лишена каких-то черт. И вдруг он шагает прямо к стеклу, стремительно, будто жидкость не такая густая, как кажется.

Теперь я вижу, что багор мужчина; он разгребает слои черной массы с глаз, разлепляет их и видит меня. Он почти прижимается к стеклу носом, и прикасается к поверхности рукой, оставляя на ней размазанный черный след. Я наконец шагаю чуть ближе, вдыхаю еще раз — и на меня несутся красные листья, запах ванили, блокнот на подоконнике балкона. Багор будто ощущает это — и широко улыбается. Его зубы кажутся неестественно белыми на фоне черной густой жидкости, и я хочу перестать его чуять, но автоматически снимаю его эмоцию — ему действительно смешно. Я автоматически ухмыляюсь сама и тут же отшатываюсь и закрываюсь — я доверху наполнена собственным ужасом и растерянностью, и эмоции багра мне ни к чему. Что вообще тут смешного?

Я хочу убежать, но я не затем пришла сюда. Я медленно выдыхаю и выдавливаю:

— Привет.

Багор наклоняет голову, будто прислушивается: на нем столько черной массы, что я не вижу ни его волос, ни ушей. Он делает странный жест рукой, и я понимаю, что он меня не слышит. Тогда я глупо кладу ладонь на стекло туда, где остался отпечаток его руки. Багор медленно кивает. Он очень, очень жуткий. Спасибо, что хотя бы перестал улыбаться.

Я нелепо машу рукой, показывая, что здороваюсь.

Багор зачерпывает рукой черную массу и начинает медленно выводить на стекле буквы. Сначала получается «хо», потом он исправляется и пишет «охот...», и я машу рукой и киваю. Багор снова улыбается. Он смотрит на меня, наклонив голову, а потом начинает писать на стекле какие-то цифры.

Я вижу стандартный мобильный номер, начинающийся с «792». Я вопросительно смотрю на багра, и он делает жест, будто набирает на телефоне сообщение. Я замечаю, что его руки трясутся.

— Ты серьезно? — тупо спрашиваю я, понимая, что он мне не ответит. Багор показывает пальцами, чтобы я уходила, и пока я думаю, как ответить, вдруг вновь ныряет в черную жидкость.

Плохо соображая, что делаю, я фотографирую стекло с надписью, с секунду пялюсь на мерцающие голубые лампы внутри аквариума и бегу к лестнице.

Пока я, наплевав на все нормы тишины и собственной безопасности, несусь в свою комнату, в моей голове нет ни одной цензурной мысли.

***

На завтрак Кой ест овсяную кашу с яблочком, а я пялюсь в свою тарелку с супом и не могу заставить себя зачерпнуть хоть одну ложку, хотя пахнет суп замечательно. В столовой играет радио «Дача», что тоже не поднимает мне настроения.

— Варвара, ты выспалась?

Я поднимаю взгляд на Кой. Ее розовые волосы убраны в красивую косичку, а на лбу и вокруг глаз — блестки. Как ей не лень каждый день настолько заморачиваться со всем этим?..

— Не очень, — честно отвечаю я.

Я заснула сразу, как только вернулась в комнату и легла на кровать; даже не почистила зубы, как последний панк. Зато проснулась в пять и лежала, глядя в потолок, пока не зазвонил будильник.

— Я тоже, — говорит Кой, — утром соседи поругались. Они так орали, что у меня было слышно. У них отопление сломалось, а на поверхности сейчас минус пятнадцать, так что...

Что это за черная жижа? Почему багор в ней живет?.. Как он там пользуется телефоном? Что вообще произошло?!

— Варвара?

— Прости, Кой, — я все-таки вливаю в себя ложку супа. Нельзя выглядеть совсем уж подозрительно, а то Светлана может заставить меня сдавать какие-нибудь стремные анализы, которые покажут, что я не ела. Это уже паранойя или еще нет?..

— Отопительная система в Центре, к сожалению, несовершенна. У меня как-то прорвало ванную...

Почему дверь в тоннель не была заперта?..

Я рассеяно киваю, почти не слушая Кой. В сотый раз прокручиваю в голове то, что произошло вчера вечером. С трудом доедаю суп; мы бредем в лабораторию. Я пялюсь на свои кроссовки, обмираю от ужаса, представив, что на них могли остаться следы черной жидкости, сразу же ругаю себя за бредовые мысли.

Так можно основательно поехать крышей.

В нашем офисе со столами в виде креста Светлана сажает меня заполнять огромный отчет о моей «деятельности как Охотница»: все акты вызова гостей, все особо запомнившиеся ощущения. На вкладке «контакт с баграми» я подробно рассказываю о Т., и в последней строчке печатаю: «ментальный контакт с багром Центра», разумеется, имея в виду исключительно то, как выслеживала багра в метро.

Неужели он все это время торчал в том жутком аквариуме?.. Почему его руки тряслись? Все это выглядело, как пыточная камера. Или тюрьма.

В обеденный перерыв Кой отправляется за шоколадными батончиками. Я плыву в уже привычном потоке офисного бытия: кручусь на стуле, слушая краем уха глупые пререкания Давида и Ораша. Ораш, кажется, скорее иронизирует над Давидом, который серьезно ругает какой-то новостной портал; я беру со стола телефон, открываю вчерашнюю фотку и перепечатываю телефон в адресную книгу. С секунду размышляю, как подписать контакт, и забиваю в «имя» идиотское «Аквариум». Думаю удалить фотку, но решаю пока сохранить ее.

Кой приносит батончик, я шумно откусываю от него и бормочу, что надо бы написать маме. Кой понимающе отходит. Мне вновь стыдно, что я ей вру. Я думаю о Нике, о том, каким паршивым другом была для нее, и пишу багру смс.

«Привет».

Очень глубоко и оригинально, и я не уверена, что это все вообще не какой-то тупой розыгрыш или проверка. Я доедаю батончик, выбрасываю фантик в ведро, нервно барабаню пальцами по клавиатуре, делая вид, будто редактирую свой отчет. На меня косится Светлана — аккурат в тот момент, когда экран телефона светится сообщением.

«Охотница?».

Я слежу, чтобы Светлана снова согнулась за своим ноутбуком, и быстро печатаю:

«Что ты делаешь в этом аквариуме?!»

Возможно, мне стоило обращаться к нему на «вы» — я не смогла понять, сколько багру лет, но было уже поздно. Я прибавляю:

«Там что, ловит связь?».

Боже, как же тупо. Багор отвечает сразу, и я кладу телефон между клавиатурой и мышкой, чтобы его не было видно сбоку:

«Не ловит, но я сейчас не в «аквариуме». Я в нем работаю. Как ты меня вчера нашла?».

То есть он может покидать его, это уже неплохо, потому что эта камера выглядела, как тюремная. Я отвечаю, сбивчиво, но стараясь впихнуть в сообщение как можно больше информации:

«Я же Охотница. Твои эмоции очень сильные. Мне показалось странным, что дверь к камере не была заперта. Все это выглядело жутко. Ты точно ок?»

Багор отвечает смайликом.

Я морщусь, потому что в принципе ненавижу, когда так делают, но тут же понимаю, что, возможно, он вроде как сделал отсылку к тому, как мы общались вчера. После смайла приходит второе сообщение:

«Я точно ок. Ты просто еще нуб, но ты привыкнешь. То, что кажется совсем жутким, на самом деле вполне себе безопасно. Спасибо».

Возможно, багор просто плохо понимает, как работает чутье охотников: по большому счету, я его не знаю, он чужой мне человек; но я чувствую боль и страхи багров, и просто не могу пройти стороной. Так работает симбиоз наших даров.

Я не знаю, что еще ему написать и возвращаюсь к отчету. Мы с Кой ходим за чаем, и рабочий день заканчивается, когда багор вдруг пишет мне снова.

«Как тебя зовут?». Я отвечаю, и спрашиваю, как зовут его. Ответа на вопрос не приходит, зато багор спрашивает:

«Можешь прийти сегодня вечером к аквариуму?».

«Зачем?»

Багор не отвечает так долго, что я успеваю показать Светлане отчет (она меня хвалит, холодно улыбаясь), собрать вещи и встать в очередь за пирожками в столовой.

«Если честно, тут правда жутко. А я здесь ночую, и персонал забил на то, чтобы приходить и желать мне спокойной ночи.»

Я пялюсь на ряды булочек с маком, размышляя, что бы на такое вообще ответить. Я вспоминаю годы в «Морошке», когда главной из моих проблем была недостача по кассе, истерики Каплан и похмелье. Кажется, я совсем не скучаю по той жизни, но эта, новая, пока похожа на обрывки психоделического сна, который поутру пытаешься соединить в единый сюжет.

Багор присылает еще одно сообщение.

«Прости, это наверное совсем дико звучит. Если ты думаешь, что я поехал крышей, это в общем-то недалеко от правды. Ты, наверное, испугалась такому стремному зрелищу».

Я вздыхаю. Мне реально жалко багра; я не понимаю, что с ним делают, но если это действительно пишет он... Или это все какая-то безумная ловушка?..

«Хорошо. Я приду в 11», печатаю я и сую телефон в карман. Я вижу, что Кой смотрит, но ничего не спрашивает. Я попытаюсь быть хорошим человеком хотя бы для багра; может быть, когда я пойму чуть больше, я смогу поделиться и с Кой. «Кой, ты в курсе, что у вас в подвале чувак в черной жиже плавает?».

Почему мне кажется, что Кой скажет «да»?..