Явись

... — Вот так, очень хорошо.

Ника стояла, растопырив пальцы, как будто пыталась закрыться от потока солнечного света. Она смотрела вверх. Я сидела на земле, скрестив ноги, слушая бормотание клиентки — я знала, что ей очень страшно. Ника зря поднимала руки, демон просто не уходил, не хотел уходить, он нас игнорировал.

Мои сапоги по колено были в грязи. В низине между деревьями эта грязь аж хлюпала, как первородная глина. Кричали птицы. Почему-то клиенты обожали вызывать демонов осенью — чувствовали слабость, уход, увядание. Демоны способны помочь восстановить здоровье, разом обрести физическую силу.

Много чего они могут. И они своенравны.

— Давай ещё раз, — Т. невозмутимо стряхнул пепел с сигареты. Он совсем не смотрел на клиентку, только на Нику — она пыталась хотя бы запустить ритуал изгнания уже десять минут.

— Может, я все-таки поеду, — клиентка переступала с ноги на ногу, дар ею был получен, ее глаза ещё сверкали красным, будто она с жадностью всматривалась в запрещающий движение светофор. Мы бы ее отпустили, но клиент должен видеть, как метла выгоняет гостя — это было правило многих багров, и Т. в том числе. «Мы нарушаем закон, она соучастник, и в случае чего должна свидетельствовать, что гость был освобождён и ритуал завершён». Я все время спорила, что никакого закона мы не нарушаем, потому что власти не признают нашего существования. Но Т. отличался дотошностью, ему просто нужны были правила. Он был душный, как вагон метро в жару.

Демон сидел под елкой. Бордовая бесформенная куча плоти, лишенная даже намёка на лицо и какие-то привычные глазу органы и конечности. Я долго боялась узнать, как выглядят на самом деле демоны; особенно после смерти Елены. Я избегала даже смотреть фильмы ужасов, например, трилогию «Круги ада», где демонов нарисовали вполне похоже на настоящих. Но потом привыкла. Ко всему привыкаешь.

Старания Ники чувствовались, как нудное зудение комара, который бьется о стекло, да так и не и добивается цели. И вдруг я почуяла другую метлу — довольно далеко; но метла стремительно приближалась.

— Там другая метла, — пробормотала я.

Клиентка вздрогнула:

— Я ее не звала!

Ну конечно. Она просто прогуливалась в этой глуши, случайно почуяла конкурентов. Т. подхватил с пола нашу сумку:

— Надо уходить.

Рука Елены — кадром перед глазами.

— Мы не можем оставить демона здесь, — возразила я и поднялась с земли. Метла была совсем близко. Я слышала, как едет машина; клиентка побежала прочь из просеки к дороге — и демон рванул за ней.

Ника совершенно не могла его сдержать. У меня перед глазами стоял шрам Елены, когда бурая масса вдруг остановилась, замаячила, как тролль с картин Киттельсена, между елками.

Тогда я поняла: он жрал наш страх. Азарт Т. Я чувствовала, как демон ухмыляется, сытый, и все, что я могла сделать, это позвать Нику по имени.

Я помню до сих пор, как она обернулась, как полыхнуло среди деревьев ее дурацкое оранжевое вязаное пальто; как она резко махнула руками, перекрещивая их в воздухе, как демон бесследно исчез.

Помню, мы долго брели по лесу, отставив позади клиентку. Следы метлы я уже не могла почуять. Мы вышли к станции, когда солнце прожаривало все вокруг ярко-красным закатным светом.

Электричка, на счастье, приехала через минуту.

Я сидела на неудобном пластиковом сидении и смотрела на огромное ведро с грибами у бабушки через проход. Т. с чувством сказал:

— Интересно, кто она была, та метла...

Я спросила:

— То есть ты уверен, что это не совпадение?

— Конечно. Наша клиентка зря перестраховалась.

— Не зря. Я не могла закончить ритуал, — Ника кисло смотрела в пол.

— Ну, в итоге-то ты собралась.

Тогда я впервые заподозрила, что Т. мог сам позвонить знакомой метле и пригласить ее для подстраховки. Что он специально вытащил демона помощнее, чтобы изгонять его было поинтереснее. Я смотрела, как он ухмыляется; смотрела, как молчит до сих пор бледная Ника, на ее красный от холода нос.

Я не раз спрашивала у Т. про эту историю, но он все усмехался. И однажды я сказала ему, что если он продолжил уходить от ответа, то и я от него уйду. Он тогда долго и театрально молчал, а потом ответил, как всегда ослепительно улыбаясь: «Попробуй».

И я не стала пытаться.

Он ушел сам.

***

Через три дня после того, как я взяла у Тополева след, ко мне завалился Сорок первый.

Разумеется, у соседа есть нормальное имя. И я его даже когда-то знала. Но всегда упорно — конечно, внутри себя — называла по номеру квартиры. Потому что я для него была «Варечкой». И по-другому он меня не называл, как бы я его не просила. Такие вещи, разумеется, должны караться. Именно поэтому я принципиально не называла его по имени.

Я открываю дверь, тяжело дыша, как после пробежки. Сорок первый постарше меня лет на десять, но выглядит неплохо, хотя явно ведет не особенно здоровый образ жизни. Типичный товарищ из айти в гавайке и замацанных очках.

— Прости, — слегка запинаясь, говорит он, — мои квартиранты люстру разбили. У тебя нет лампочек?

Сорок первый сдает две комнаты, а сам живет в третьей. Его квартиранты постоянно чудят.

Я копаюсь в стенном шкафу в поисках лампочек, Сорок первый вежливо выжидает.

— Ты чего-то давно на работу не ходила. Не болеешь?

— Ты за мной следишь, что ли?

Сорок первый дуется.

— Просто примерно помню твой распорядок.

Я вздыхаю. Я не могу объяснить ему, что теперь вместо продажи грибов и сушеных ягод занимаюсь тем, что катаюсь по метро. Что фактически живу на радиальных и на кольцевых, езжу по кругу изо дня в день, будто пластмассовая лошадка, крепко-накрепко привинченная к старой карусели. И мне нельзя дать суете поглотить себя, я должна чувствовать.

Как это иронично: я должна чувствовать. Делать то, что давно не хочу.

— Варечка? У тебя лицо такое...

— Держи, — я достаю с полки лампочку и сую Сорок первому.

— Может, по пиву? Мои там бедлам устроили.

Он продолжает что-то мямлить. Вижу, что соседу нужна компания. Да и мне не хочется сегодня одиноко тупить в телефон.

— Давай.

Мы устраиваемся на кухне, Сорок первый приносит пиво. С ним комфортно: можно попросить уйти в любой момент, он не стремится заполнять паузы дебильными расспросами, не набивается мне в друзья или, прости господи, любовники. Друзей у меня давно нет: где-то на солнечном Востоке есть Ника, но связь с ней пропала годы назад. Я могу отыскать ее на фейсбуке, но толку? Нас связывает только прошлое, от которого я хотела избавиться. Раньше мне казалось, что люди бегут в аскезу от пресыщения, устают от информационного шума. Но со мной получилось совсем не так: я просто потеряла ощущение наполненности смыслом всего, что я делала. Жить ту жизнь стало невыносимо.

— Так значит, все же болеешь, — Сорок первый вздыхает.

— Дали отгул на работе, — я беру из миски крекер.

Телефон в кармане вибрирует. Каплан как демон, она чувствует, что ее вспоминают.

«Варвара, есть результат?»

Я морщусь и набираю: «Пока нет.» Она отвечает мгновенно: «Старайся».

Сука.

Мне вдруг хочется все рассказать Сорок первому. Он как попутчик в поезде: только поезд никуда не едет, ведь мы спим рядом, рядом едим, рядом пялимся в окна, и мы друг другу никто. Каплан сейчас та, кто держит мою жизнь в кулаке. Все остальные на ее фоне — безопасные, еле различимые фигуры.

— У тебя какая-то странная работа, — тихо говорит Сорок первый.

— Не без этого, — я вздыхаю. Нет, ничего я не могу ему рассказать. — Спасибо, что угощаешь. Знаешь... У тебя бывает ощущение, как будто ты бычок, который идет по доске?

— «Вот-вот доска качается, сейчас я упаду»? — спрашивает сосед. Смотрит на меня, как на дуру, — ну вообще иногда бывает.

— Вот мне кажется, что я вижу краешек доски. Причем не то чтобы свалиться страшно, скорее удивительно, что доска в принципе конечна, понимаешь?

Сорок первый кивает, но по глазам вижу, что не могу донести до него то, что чувствую. Ну и ладно. Кому нужны мои тупые метафоры.

Мы говорим еще какое-то время; по традиции обсуждаем погоду, политику, немного подростковых приключений — и Сорок первый переключается на себя, на жизненные перипетии его коллег — страдальцев, защищающих информационную безопасность. Я так мало знаю об этом, что мне почти интересно, мне нравится слышать, что у кого-то все просто, легко, обычно.

Что кто-то живет без угроз. Без восхитительной цели найти человека, который умеет вытаскивать в наш мир ангелов.

К вечеру Сорок первый уходит; я туплю у монитора и ложусь спать. Мне снится бесконечное, как лента Мебиуса, метро без единого выхода на поверхность.

***

Мы сидели на берегу реки, жмурились от ярких бликов. Наши животы были полны пиццы, которую мы умяли в парке возле Фрунзенской.

— На что это похоже? Это чувство?

Я вздохнула. Наш язык слишком беден. В те времена, когда для ощущений подобного рода придумывали слова, мудрецы просто сложили руки. Они долго корпели, соединяя буквы вместе, чтобы придумать названия для подушек, чесотки, сладостей, разных мелких мушек. Они придумали даже слова для запахов, например, запаха улицы после дождя.

Моя мама говорила «пыль прибило», когда летом проходил мелкий теплый дождь. Асфальт начинал блестеть. По прибитой пыли было так приятно гулять, наступать на влажный тротуар новыми кроссовками. Чувствовать. Нет, еще не охотиться: я тогда была просто девочкой Варей.

Для тех ощущений, что проснутся в Варе лет через семь, не будет слов.

— Часто я вижу картинки, — я прикусила губу и посмотрела на Нику. В ее больших серых глазах отражалось мое ярко освещенное солнцем лицо, — это воспоминания багров. Что-то важное для них. Иногда то, что они видят в тот момент, когда я их чую.

Ника кивнула лохматой головой.

— Я будто могу немного залезть им в голову, стать ими.

— Эволюционный механизм для синхронизации работы багра и охотника, — умно сказала Ника.

— Это те твои сильно запрещенные книжки? — спросила я.

— Борды.

Мы тогда много искали в интернете инфу про одаренных. Кучковались на форумах, где на десять поддельных метел приходилась одна настоящая. Метлы чуют гостей и их следы — похуже, чем охотники багров, скорее просто ощущают дискомфорт.

— А я... Я не вижу картинки, я просто...

Ника поежилась:

— Родители рассказывали, что у соседей по даче — ну как соседей, здоровая вилла чуть ли ни с вышкой охраны — как-то была русалка в бассейне. И я... Всегда считала, что это байки. А потом у нас воланчик от тенниса к ним на участок залетел. Я пошла за ним.

— И ты проходила мимо бассейна и почувствовала след.

— Сняла его. Будто мне на кожу прилепили картинку. «Здесь была русалка». Я их вживую никогда не видела. Только в том хреновом ролике...

— Который скорее всего на компе нарисованный.

— Да. А в том бассейне жила настоящая русалка. Потом быстро сгинула, она ж не демон, чтоб годами на Земле тусоваться.

— Разложилась на плесень.

Я затянулась и кинула бычок в воду. Проходящая по набережной старушка посмотрела на меня, как на последнюю тварь, и мне даже стало стыдно, но я все равно скорчила старушке рожу.

Т. очень скоро уедет. Тогда мне казалось, что все это будет вечно, что крепче нашего союза нет; я приду к Нике в пять утра, зареванная, и буду рассказывать про то, что только мы могли изменить мир, что мы самые крутые и сильные, что все вокруг подделки и лицемеры, а у нас есть настоящая магия и мы помогаем людям, у нас миссия...

Ника посадила меня на кухне, угомонила рассерженных родителей, дала мне в руки чашку с чаем — как сейчас помню теплые, красные, круглые фарфоровые бока.

И Ника была со мной безжалостна.

— У нас было всего пять дел с Т., — сказала Ника. — И одно из них чуть не кончилось тем, что мы бросили клиентку вместе с демоном в сраном подмосковном лесу, Варя. Мы заработали на две попойки в баре и на идиотскую поездку в Питер, где Т. свалил к своим друзьям-панкам, а мы с тобой чуть не подрались с гопниками. Двое клиентов нас кинули на деньги. Одна клиентка упала в обморок от страха и платить ей пришлось уже нам самим. Какая миссия? Какая магия?

Я смотрела на Нику и плакала.

Это был первый раз, когда я осознанно, трезво, полно ощутила, что мы фрики, уроды несчастные, и наша прошлая борьба за правду, и нынешний кривой «бизнес» с гостями — цирк-шапито, который не принесет никому счастья. Что еще не поздно начать жить нормально, выбросить дары и гостей из головы, и что Т., поступивший в университет в Австрии, очень даже прав.

У нас не было эпической ссоры и драмы. Никто никого не предавал, все просто выбрали разные пути. Отползли друг от друга потихонечку, приняв внутри себя, что проку от наших талантов нет.

Если честно, я не пыталась узнать, как устроился Т. Про Нику я знала, что она освоила программирование и стала работать удаленно в неплохой фирме, а потом уехала в Таиланд.

Раньше мы переписывались. Я не отвечала ей подробно, как дела: не было ни малейшего желания, чтобы Ника меня жалела. Но я хотела, чтобы она помнила о тех картинках в голове, про которые я ей рассказывала. Про мои попытки описать неописуемое.

Не знаю, почему, но я хотела.

***

Все происходит внезапно.

Меня накрывает на полпути до станции. Я автоматически засекаю время до момента, когда вагон остановится.

Я выхожу из вагона на платформу, оформляю след внутри себя, пока иду от столба к столбу. Я как будто считываю мгновенно, что именно не так. Все не так; слишком давно осталось позади это чувство охоты и чувство победы. Я в нем. Я даже не понимаю, есть ли люди вокруг — пожилые женщины, подростки, туристы, я просто вижу тот же самый красный лист, как клеймо. Он выше меня, за беленым потолком, за люстрами, за тысячей проводов.

Я стою и дышу, я почти тебя знаю.

Каждый охотник желает знать, где сидит багор.

Багор — наверное, значит, «белый». В этой радуге нет фиолетового цвета, вместо нее — белизна.

Я вижу стекло, вижу кафельный пол; почему-то поломанный карандаш, который швыряют носком кроссовки, стеклянную колбу, бургеры, много смазанного красного цвета, но вроде бы, это не кровь. Он так близко; он устал и злится, как знакомо и хорошо; я чувствую, как внутри поднимается волна истеричного удовлетворения, глупый восторг от осознания того, что я наконец-то хоть где-то выиграла.

Полуслепая, я достаю из кармана пальто телефон и пишу Каплан адрес станции.

«Уверена? Тогда завтра начинаешь искать на поверхности». Так я себе это и представляла. Мне нужно всего лишь понять, как проложены под землей пути, и посчитать, где был пик. Скоростью называют расстояние, пройденное телом за единицу времени, математика за третий или четвертый класс...

Я снова сажусь в вагон и еду домой. Глупо улыбаюсь, рассматривая чужую грязную обувь, вижу свое лицо на фоне черного тоннеля.

Чему радуешься, дура — хочу спросить я сама себя; ведь это не конец, далеко не конец.

Я упаду.