Явись

Всю ночь мне снятся похороны Елены.

Кажется, в последний раз я рассказывала о нелепой смерти школьной подруги в «Воротах». С ее смерти тогда как раз прошел год, год со школьного выпускного.

Мы постоянно меняли наш штаб, а в ту ночь сидели на Кантемировской у кого-то на вписке. Ника печатала листовки и наклейки, Штерн бренчал на гитаре. Так странно вспоминать, что когда-то у меня были друзья, парни, бары, дачи, поездки на море. Я существовала в качестве нормальной живой девушки, даже когда вся моя жизнь вращалась вокруг «Ворот».

Все бесконечно рифмуется, как в голове у рэпера-наркомана. Лицо Елены в гробу было маленькое и бледное; оно снилось мне, стояло перед глазами, когда я ехала в метро с Кантемировской в тот день. Вышла на Павелецкой, поднялась наверх, и где-то на углу возле вокзала в первый раз почуяла насыщенно-пряный дух Т. Он возвращался из университета, как мы выяснили несколько месяцев спустя, когда уже познакомились.

Было очень холодно. Т. сам ко мне подошел. «Ты так пялишься», — сказал он, — «охотница, что ли?». Это был самый дикий вопрос, который можно задать. Но я не стала отрицать. Сыпал снежок, а я стояла в кедах. «Давай выпьем», — продолжил он, будто сто лет меня знал, — «а то простудишься. Да ты и не прочь со мной выпить, я же вижу».

Он угостил меня водкой.

Мы потом пили ее не раз, хотя оба не были ее поклонниками: появилась такая маленькая традиция. Т. мог вытащить в один день демона и русалку, а потом Ника их выгоняла, мы получали кучу денег и шли тратить ее самым тривиальным образом. Раньше, когда я все это вспоминала, у меня перед глазами была только улыбка Т. Его белые, острые зубы.

Я чуяла его много лет — он периодически приезжал в город, «этот вонючий Вавилон», и каждый раз кто-то невидимый бил меня ногой в живот. Все, что от Т. осталось — это полностью боль, густая, концентрированная, с самозародившейся душенькой, практически эгрегор. Который я питала много лет. Пока не научилась отстраняться, не чуять ни гостей, ни даров, не искать, что самое главное, багров в этих толпах.

Чтобы не нарваться на Т.

Это такой простой, лубочный шовинизм: обжечься на огоньке и стать ярым ненавистником всей стихии огня, даже если это милая рождественская свечка из Икеи. Но я максималистка. Всегда была.

Но тогда в этом имелся смысл, потому что когда ты подросток, быть максималистом нормально. Все так ярко освещено, что тебе не до полутонов. Каждый день как русская рулетка. Печатать листовки, ходить на митинги, раз в месяц вытаскивать черт пойми откуда демонов и русалок — куда веселее, чем колоться по подвалам, но почти так же опасно. Рано или поздно тебя поймают. И объяснят, что тебя нет.

Машины скользят мимо парка: огни смазывались, следы терялись в сумраке. Рассвет через час, я сижу и впервые за полгода курю, на дорожках тает снег. Когда мне вновь напишет Каплан? Сколько я успею выкурить?..

Что это еще за багор, который вытаскивает ангелов?.. Я должна была чуять его раньше, если, конечно, он появился в городе еще тогда, когда я охотилась. Т. был так, быстрой, хорошо управляемой лодкой среднего размера; но ловец ангелов — это чертов крейсер.

Ангелы! Я видела их лишь на фотке. Это огромная огненная дура, рядом с которой ты не то что стоять не сможешь, думать сможешь с трудом. Впрочем, возможно, это был фотошоп... Иногда мне кажется, что я просто сошла с ума и власти правы — никаких даров не существует.

Вытащить такую хрень с ее плана...

Я тру рукой лоб, просыпая на коленки пепел.

И этого ангелодера держат в лаборатории. Жуткой подпольной лаборатории где-то в «Вавилоне».

Каплан определенно сошла с ума. Это уровень фантазий школьников с Двача.

Мы как-то залезли к богачу. Роскошная квартирка на юге города, пентхаус с джакузи, разбросанные пестрые туфли крутейших марок. В одной из комнат сидела закованная метла — и рядом с ней, в клетке для собаки среднего размера, покоцанный, весь выцветший демон. Еще в комнате была кровать с тонким грязным матрасом...

Мы с Никой ревели, как две первоклассницы, потерявшие куклу, пока освобождали метлу. Она почти ничего не соображала — от долгого соседства с гостями метлы быстро сходят с ума, и эта девушка еще была крепкой.

Тогда все кончилось хорошо: мы вернули метлу родным, демона изгнали, богачу оставили привет — гору полыхающих туфель и неприятный сюрприз в джакузи. Ника была тот еще панк...

Но их еще оставалось много. Слишком много. Команд типа «Ворот» — своего рода клубов для одаренных — в стране не хватало; многих переловили, кто-то сбежал, кто-то сторчался или чокнулся. Я просто ушла, встретив Т. и прихватив Нику — мы посчитали, что троица — охотница, багор и метла — принесут больше пользы, чем огромная разношерстная команда активистов. Да и я наконец смогу скопить на учебу...

Но все, конечно, пошло не так.

Я стала «нищетой».

Перед глазами возникает лицо Т., он, разумеется, смеется, я на секунду думаю, что мне придется искать именно его, и все внутри сворачивается в узел. Лучше сдохнуть сразу. Проходящая мимо бабушка с терьером с тревогой всматривается в мое лицо.

В эту секунду Каплан пишет мне в Ватсап, и я поднимаюсь со скамейки.

«Тебе надо встретиться с человеком, который знал Тополева. Сейчас пришлю адрес».

Слишком долгая цепочка, слишком много лет. Следы сильно размываются со временем, да и давно я не практиковалась.

Каплан присылает адрес; я сворачиваю к метро, даже не уточняя, ждут ли меня сейчас. Морально готовлюсь петлять по новостройкам, пока шагаю от турникетов вглубь; вдыхаю воздух, душный, теплый, насыщенный, позволяю себе ощутить — словно не дышала полной грудью много лет.

И будто бьюсь о стекло с размаху. На эскалаторе вцепляюсь в поручень так, что белеют пальцы. Я разучилась чувствовать. Я разучилась и провалю задание, как пить дать; впрочем, я и не давала Каплан никаких гарантий.

Интересно, что будет? Ее цепные собаки прибегут на мамину ферму с баллонами керосина, а я случайно смертельно отравлюсь просроченным йогуртом?..

Я качаю головой. Может быть, я просто окончательно перестала различать что реально, а что нет и все это — бред воспаленного разума. Ну да, отрицание реальности; какая это форма психологической защиты?..

После второй пересадки я почти успокаиваюсь. Поезд мчит меня на восток, к человеку, который знал того, кого воскресил дар ангела.

«Виктору много лет. Будь вежливой», — наставительно пишет Каплан, и я вздыхаю. Она же считает меня совсем опустившейся оборванкой.

Виктор оказывается очень полным мужчиной лет пятидесяти, с размытым, странным лицом — черты будто слегка намечены на рыхловатой бледной коже. Он открывает дверь пошире и впускает меня в квартиру: солоноватый запах, старенькие обои, заваленный коробками кухонный стол. Холостяцкий пейзаж.

Виктор будто бы не сразу понимает, кто я собственно такая, и рассматривая меня, склонив голову на бок.

— Так это вы Варвара, — тянет он, и мне становится неловко. Я медленно дышу, считывая его и запоминая. Сложный запах, в нем сплетено много историй.

— Мне скоро уходить надо. Уж извините, чая вам не предложу. Вера говорила, что у вас ко мне несколько вопросов? Для вашего общего... Дела?

Каплан не объяснила ему, что я должна просто увидеть его.

Где-то в глубине квартиры мяукает телевизор, душно, и по моей спине течет пот. Давно я не чувствовала себя так неловко.

Виктор что-то порывается сказать, когда вдруг внутри меня щелкает: я чую тоненькую ниточку к Тополеву, мелькают обрывки воспоминаний, какая-то баня, какие-то женщины с начесанными волосами, бегущие по снегу собаки, фейерверки, выступление президента по телевизору.

— Вы дружили с Тополевым, когда он получил благословение, верно? — спрашиваю я. Виктор медленно моргает.

— Да. Это было лет семь назад, — я вижу, как сильно ему хочется меня выпроводить. А ведь Тополев был не беден; почему ж его друг встречает старость в такой убогой клетушке?

Впрочем, это не мое дело. Я протягиваю нитку от образа Тополева к благословению, от него – к ангелу, от ангела — к тому, кто его вытащил. Виктор не спускает с меня глаз, но все происходит быстро: я просто вдыхаю и выдыхаю, уже поймав, зафиксировав хоть какой-то образ.

Красный кленовый лист. Потемневший от времени и драный, будто на флаге ненавистника Канады. Что это значит?.. Подумаю потом, хоть это и необязательно: лист всего лишь якорь, чтобы настроиться на след багра.

— Спасибо, — говорю я и кладу руку на дверную ручку. Под ногой хрустит полиэтиленовый пакет.

Виктор отвечает мне что-то смутное, пока я шагаю по грязному кафелю к лифту. Кажется, он спрашивает «это все? Куда вы?». Ну да, можно и попрощаться. Но мне действительно нужно было просто посмотреть на него.

Спускаясь вниз, я набираю сообщение для Каплан:

«Я получила след».

Ответ приходит сразу.

«Что дальше?»

Я протягиваю руку к дверцам лифта, представляя, как за ними мелькают этажи. Примерно так все и будет: я буду лететь мимо пока что схлопнутой от меня реальности багра, принюхиваясь.

Попросту бродить по городу часами, пока не наткнусь на след. Возможно, Каплан надурили и никакой странной лаборатории нет, и ее багор торчит на Рублевке, распивая шампанское в компании олигархов. Такими персонажами круг состоятельных людей просто кишит. Возможно, багор вообще давно мертв; тогда след приведет меня к месту его захоронения. Следы на кладбищах таят быстро, особенно тех, кто связывался с демонами или джинами. А вот благословленные ангелами, наверное, фонят долго: о, довольно очевидно, почему.

Как же я не хотела охотиться.

Не хочу; хотя и начинаю. Я впустила в себя чужую блажь, чтобы дать ей прорасти, как плесени. Была б Ника тут, она сказала бы, что «это суть твоя», и похлопала по плечу, а сейчас она идет по теплой улице среди загорелых улыбчивых людей — я уверена. Я даже не помнила, когда Ника уехала. Без ее проницательности и банальных, но никуда не деться — истин, я потеряла часть себя.

Жизнь как сплошной поток потерь. Будто я кусок мыла, что долго-долго летел по скользкой дорожке, пока не стал тоненьким и бесполезным.

Телефон завибрировал. Пришло сообщение от Каплан:

«Завтра твой последний день в «Морошке», а потом отправляю тебя в отпуск. Пока не выполнишь задание». И смайлик.

Ну, по крайней мере, я смогу выспаться.