Ежевика Её Светлости

Идти почему-то пришлось долго.|
- Странно, - ворчала себе под нос Ежевика. - Вроде зашла так запросто, а как выйти?!
Она прошла уже чертову уйму шагов, но усталые ноги ее все так же путались в серых, подсвеченных бордовым клубах, и куда ни глянь - всюду оно, марево, марево... «Как он говорил - ключи используй?» - катала девчонка в голове мысли, дабы время убить, и окончательно не утонуть в невозможном этом туманище. Она все щупала языком распухшую щеку, и сплелывала кровь так часто, что устало лицо.
«Дак, а что за ключ-то, не сказал!»
Она остановилась и огляделась, хотя понимала, что это лишено всякого разумного зерна. Ну, какой толк по сторонам пялиться, если сторон-то никаких нет? И стен нет, и потолка. Нестерпимо потянуло обратно в лес, пусть сырой и стылый, и однообразный, но хотя бы глазу есть куда побежать! И хоть сколько-то понятно, куда идешь, где перед, а где зад, вот тебе верх, а вот  и низ, вот те небо, вот те ад... И даже мерзкую, прилипучую Воронику она бы, наверное, сейчас самолично расцеловала бы в уста ядовитые! Оно, конечно, весьма сомнительно, но и отрицать сходу нельзя— а вдруг? Она сморщилась и охнув от боли, осторожно коснулась щеки. Хорошо бы сейчас упырихиной слюны, зеленой, целительной....
«Так, ключ, стал-быть! Мол, ты его приложи, им и открой, но это ж с той стороны, не? А ежели я отсюдова выползти хочу, то как оно? Пойдет ли этот мой ключ? Но вот же где ржавый гвоздь вколочен - не пойму я, в толк не возьму, какой-такой ключ?!» Ежевика остановилась, и принялась шарить по карманам в штанах, и трясти рукавами - не выпадет ли откуда заветная вещица? Она даже попрыгала и в волосах поискала - те доставали ей уже до пояса, но ничего подобного ключу не скрывали.

- Ну, етишкин каравай, а? - раздосадованно сказала она в никуда, и Никуда ей ответило: в густом вареве тумана смутно алело что-то, чей-то силуэт... Ежевика сощурилась, вглядываясь - не враждебное ли чего? Оно вяло колыхалось, обтекаемое серо-бордовыми клочьями, но угрожать не пыталось, и вообще ничего не делало.

- Эй, ты еще что за чучело? - крикнула Ежевика храбрясь, и глаза наполнились слезами от боли в развороченном рту. А Оно медленно, слишком медленно для живого существа, повернулось. Ежевика подобралась и попыталась нашарить кинжальчик. И не смогла. «Потеряла!» - ухнуло ее сердце вниз. А был бы толк от того ножа против адской сущности? Вот оно, уже близко совсем, качается, как висельник. А головы-то не видать! Есть ли она вообще? Через страх проступило дурное любопытство, и мгновенно его перекрыло. Ежевика осторожно подкралась к существу... хотя, смысла осторожничать уже не было, раз сама позвала, да еще и чучелом залепила! Приблизившись еще на шажочек, и еще на один, она вдруг разглядела, что это тряпка! Пустая тряпка, безо всякого тела внутри! И мало, что тряпка! Она ухватилась за красный бархат и потянула на себя.

- Тьфу ты, черт! - рассмеялась она с облегчением и тревожной радостью. - Ты-то откудова здесь взялся?!

Она уткнулась лицом в свой собственный алый, на меху плащ, подарок сестрицы Катэрины. Вдохнула его сырой, отдающий старой кровью и лесом, и совсем немножечко Катэриной аромат, и дернула на себя, проверяя на прочность. Зацепился он крепко, на чем бы там не висел! И Ежевика подпрыгнула и повисла на нем,поползла вверх, как рыцарь по волосам Златовласки из сказки, которую она не знала никогда, и знать не могла, потому что никто ей сказок не рассказывал, но сейчас почему-то вспомнила... Через несколько уверенных рывков, она больно ударилась о потолок, ойкнула, сморгнула, отгоняя звонкую боль сквозь вырванный зуб, и подняла ладошку, пытаясь нащупать, во что уперлась, но невидимый потолок, словно крышка погреба, откинулся и она легко выскочила наружу, в ночной лес. В ту же секунду она наступила на что-то живое и ужасно визжащее. Завизжав в ответ, Ежевика отпрыгнула, и изморозь захрустела под ее ногами. Огромными от ужаса глазами она глядела как корчится и затихает обгорелый комок, только что бывший чем-то... кем-то живым. Повеяло вкуснющим, аппетитным запахом жаренного мясца. Ежевика слюной с кровью пополам захлебнулась, снова немыслимо голодная. Она, нерешительно прижимая к груди тонкие руки, подошла к тушке, и остановилась. И хотелось вцепиться зубами в прожаренного насквозь зайца, и как-то опасливо... можно ли вообще это есть? Голые, черные деревья смотрели осуждающе и колюче, только что языками не цокали.

- Да вам-то какое дело? Вы такое день-деньской видите, чем я от волка-то отличаюсь, или от лисы? Та тоже зайца дерет, и не морщится, я же тоже жрать хочу, между про... - и тут она осеклась. За спиной хрустели чьи-то шаги. «Да чтоб вы все посысохли на ветру, а?!» - хотелось ей закричать. «Хоть на ломоть времени оставили бы меня, че вы все лезете?» Она резко повернулась, готовая удирать или драться, а может, и кланяться - отчего бы нет, с господами только так! Она бы не удивилась, увидав какого-нибудь нового Адалвалфа Проклятого-младшего, норовящего ей пальцы поотрезать, или Катэрину, по-сестрински придержать ее, пока демоны пляшут у нее в чреве с бабалайками и разьезжают на тройках с бубенцами... Но ни того, ни другой там не оказалось. Всего-навсего упырица Вороника, веник какой-то притараканила, стоит и нелепо лыбится, как невестушка деревенская!
- Тьфу ты, кобыла драная, как ты меня взбаламутила! - каркнула на товарку Ежевика, и ногой пододвинула тушку к себе поближе, чтобы не делиться с подруженцией.
- Ты ушла, а ножик оставилась, я вот веток нарезала, ну, в костер... - виновато потупилась Вороника и протянула Ежевике нож. Та схватила его прям за лезвие, но не обрезалась.
- Какая же ты глупая, клопы тебя задери! - снисходительно рассмеялась Ежевика, довольная до безобразия. Наконец ей пришелся золотой случай повторить над кем-то одну из тех гадких штук, которыми ее несчастную голову каждый божий, пакостый день поливали! Кто-то тупоголовая кочерыжка - да не она! Ох, как же это приятненько!
- Ну, чего ты сразу ругаесси, - шмыгнула точеным носиком упырица. - Я же старалась... - и мордашка ее искривилась, готовая рыдать.
- Ветки-то сырые, дура! - тыкнула ножичком в ее сторону Ежевика, все еще наслаждаясь ролью поучительницы: - Дымаган один, а огня - с бесов хвост, а у них, как ты знаешь, хвосты совсем коротенькие!
«А откуда я сама-то знаю?!» - удивилась она, но и бровью не повела, продолжая вещать:
- А для костра, милая моя, надобны сухие ветки, а лучше всех - от мертвого, хорошенько иссохшего дерева, и не трухлявого, чтобы влаги ни-ни! Понятно это тебе? А этим букетиком твоим только вазочки фифам господским заполнять, но уж никак не костер!

- Да какая разница, если заяц все равно уже жареный! - раздосадованно прервала ее Вороника, и швырнула под ноги свой глупый «букет».
- Это, конечно, верно, но... - начала было Ежевика, но к своей досаде, не смогла так быстро сообразить, чем еще понежить свою издевательскую душеньку. И вдруг поняла, что щека-то не болит! Она дернулась было потрогать, но удержалась. Отчего-то стыдно ей показалось, упырихе казать свою боль, будто в том что позорное есть! «А как же он?» - растерянно охнула она про себя, и не меняя насмешливой мордахи, как-бы невзначай дотронулась до щеки. Целая! Снова впалая и тугая. Ну и дела, Отец...
- А мне, чтоб ты знала, и сырой заяц распрекрасно пойдет! И спать я без костра могу лучше всех, да и сплю я днем, я ночное растение, а ты, ты!!! - со злыми слезами в голосе прокричала Вороника, и прибавила: - Милая моя!

Ежевика только кивнула, и нестала больше ничего говорить. Ну еговсе, пожрать пора! Заяц остывает. Онауселась возле тушки, скрестив ноги, ипринялась строгать его на ломти и тутже отправлять сочные, хоть и подгоревшие,кусочки в рот. Так вкусно ей не было дажеза столом у Катэрины! В блаженстве оназакрыла глаза, и не спеша жевала кусочекза кусочком. Вдруг на зубе что-тохрустнуло, и она недовольно сморщившись,выплюнула на ладонь маленький острыйкамушек.
- Что еще за пакость такая? - пробурчала Ежевика, силясь рассмотреть в холодной темноте находку.
- Это мое... - произнес голос над ухом, тихий и усталый. Ежевика подскочила, и выставила нож. Вороника замерла и прикинулась деревом. «Ишь ты, ловко у нее получается, не отличить!» - сквозь колотящееся сердце умудрилась подметить Ежевика зеленое лицо и руки-ветки своей товарки.

- Кто ты, быстро отвечай, порежу! - прошипела Ежевика сквозь сжатые зубы, и тут же пожалела, что не умеет, как Катэрина, окатить властным холодом так, что сам Проклятый в кусты убежит и там обсикается!

- Мое это, говорю, - повторила женщина. И Ежевика, наконец, смогла разглядеть ее. Мертвая. Еще одна. Да нет, не одна... Худая, высокая тетка покачивала ребенка на руках, и устало глядела на Ежевику большими, запавшими глазами. Ежевика молчала. В ад возвращаться так сразу не хотелось. Только не сейчас! Но она понимала - это ее батраческая доля теперь. Выбора нет. И никогда не было. Один господин сменился на другого... вот что такое - проданное дитя, дочь Сатаны.

- Дай хоть пожрать, а? - тихо попросила она. Именно попросила. Не потребовала, и женщина прикрыв глаза, кивнула, продолжая ритмично качать голого, ни во что не укутанного младенца. Ежевика зацепилась за него взглядом, и забеспокоилась - ночь же, зима лесу в загривок хищно дышит, вот-вот морозами вцепится и ледяными клыками разорвет! А дите тут, без единой пеленочки, хоть и мертвое, а что если и мертвецам холодно бывает?.. Не зря ж им не лежится, все бродят и бродят... которая вот эта? Эх, да кабы считать кто научил! Ежевика заозиралась в поисках своего теплого, на меху плаща, да вспомнила, что в аду его оставила. Надо бы забрать, когда снова туда пойдет. А пойдет она скоро уже... и тяжело вздохнув, она махнула на мамашу и ее выродка рукой. Вдруг злость взяла - да какое мне дело до ваших голых детей?! «Саму-то меня кто хоть раз укутал, прикрыл?! Ну, да, разок в тепле отоспалась у сестрицы, да какую цену заплатила?! За единственную, одну всего лишь ночку под одеялом у камина, не дороговато ли? Кабы знала, может и не стала бы тот голос слушать в голове, а плюнула бы, и на дыбу пошла - она хотя бы быстро кончилась, долго ли терпеть, когда тебя кол насквозь прошел? Уже бы и отчиталась перед господом, а так - сколько годков ходить туда-сюда?» - горько размышляла Ежевика, и жевала потерявшие всякий вкус, волокнистые и пережареные до головешек куски зайчатины.

Женщина, тем временем, приняласьмонотонно жужжать над ухом беднойЕжевики. Таким ровным, тихим голосом,что хуже плетей и ору, не спрятаться отнего, не прикрыть ушей. Все о бедах своих,будто у Ежевики самой никаких страданий,наслаждение одно... Вот мол, милыйобольстил ее (так и сказала, обольстил- не чего-нибудь! - а как оказалась онабрюхатая, все молчала, да шила в мешкене утаишь, он и сам уж догадался, хотяна что мужики и тугодумища, а вот поди-каты! Суетился все, убежим да убежим, а тож не позволят им пожениться, не хорошон для ее папеньки с маменькой! Безденежный,безродный. И на что только польстилась,а? Вспомнить тошно! Тощий, как палочник,сирый какой-то весь. А туда же - любовь!Вот уже и рожать ей скоро, на сносяхсовсем, а дружочек чего-то не торопится,все только разговорами угощает - да вотзавтра ночью, да после Иванова дня!Дождался, молодчик. Она уже ходилакое-как, родители прятали от всего света,за мрачными портьерами. «За чего онитам прятали?» - озадачилась Ежевика, норта раскрывать не стала, ну ее - отжужжити пойдем. Ну, так и вот, наконец-такивывел ее тайными дверями, про которыеодни только старые слуги знали,давным-давно розовыми колючими кустамизаросшими, прямиком в лес. И что ж тыдумаешь, милая девочка? Спать уложил,притомилась ты, моя красавица, мояневестушка! А сам сладкого вина ей чутьне за шиворот льет, пей да пей поскорей!Ну, она и выпила, и в сон провалилась,как в винную бочку! Утром солнца лучглаза разлепил, а рядом женишок не лежит,и узелок с добром не лежит, а лежит одинтолько вот этот камешек, что тебе чутьзубок не сломил. Похватала из дому все,до чего через пузо огромное дотянулась,жемчуга да каменья в золоте, голубок-то обещал лошадей им купить, с повозкой,да дитячьего тряпья. Видать, бежал так,что и подбирать не стал малое сокровище,ну его, пока милая подруга не очнуласьсо хмеля. Не хотел видать, поприсутствоватьда посмотреть, как она ползала вся вкрови и родовых водах и орала, голосила,на вес лес! Родила прям вот тут, на этомже месте, где ты сидишь (Ежевика поморщиласьи отодвинулась), да и умерли оба, долгоне мучались. Сыночек вот, даже ни разуне закричал. Вдохнуть не смог, то лизадавила его, что ли что... как теперьпоймешь? Бабка бы родильная сообразила,что, а сама только скукожилась и затихла,сама не поняла, в какой миг живая, а вкакой - уже мертвая. Эх, так и не плачетсыночек мой, и не кричит.

- Ты не беспокойся, госпожа, он тихий, он тебя не потревожит! - прибавила роженица каким-то новым, настороженным голосом, и Ежевика шерсть на загривке ощетинила, и хотя намеревалась все до крошки доесть, едой расшвыриваться нельзя, но обьедки жженой крольчатины отложила. Не напрасно - мамашка уже возле нее дитятко свое неживое положила и тихой сапой в лес поплыла, прямая как палка, и скромная, как улиточка. Ежевика враз вскочила и схватила за локоть ушлую бабенку.
- Нет уж, сама свое мертвое чучелко неси! Дорогу я покажу.

- А та - «да-да, госпожа, я ж не спорю!» - а сама выкрутилась, бестелесная, и опять в лесок поплыла.
- И куда это ты, мил-красавица, навострилася? - в ехидный, жужжащий тон ей, окликнула Ежевика. Та только спиной передернула, словно лошадь какая, и ускорилась, норовя раствориться среди черных стволов.
- Ну, уж, балуй! - вспылила Ежевика, в два прыжка беглицу настигла, вцепилась, как рысь в добычу, смяла ее в комок, под руками словно холодное тесто в плюшку свернула, попутно дивясь - да откуда во мне эти ощущения, я ж сырого теста сроду не трогала? А бывшая женщина даже ни разу не дернулась и не пискула, будто это не она побасенку своей утекшей сквозь телесные дыры жизни ей сказывала...

- Вот и умница, вот и нечего промыслу Сатаны мешать! - ласково и деловито сказала ей Ежевика, повернулась забрать остатки еды, и тут младенец открыл глаза и заплакал. Она дернулась, как укушенная, и присмотрелась.

- Ба!! - вырвалось у нее вместе с тоненьким облаком пара. - Воздух-то как быстро выстудился... - растерянно проговорила она, хотя собиралась вообще не это сказать. А лучше и вообще ничего не говорить, а дать стрекача, куда глаза глядят! Младенец-то конечно да, но это был уже другой младенец! Побольше, и в пеленках, а тот-то лежал голенький, и этот орет на чем свет стоит и сучит ручками, а тот... Да и пес с ним, делать-то чего?! Руки лихорадочно задвигались, Ежевика скрутила холодное тесто из женщины в тугой узелок и запихала в камешек, который ей же и принадлежал. При этом она дергалась взглядом с одного мальца на другого. Первый-то ребятенок, как лежал синенький так и лежит! А второй рыдает, заходится, и красный весь, сморщенный. Тьфу, ты, пропасть! Она огляделась, и положила камешек в карман. Не знала она, что в кармане-то - дыра! Камешек выскользнул, и упал ей в сапог. Но она этого вовсе не заметила, отчаянно всматриваясь в ночь.
- Вон, туман какой-то непонятный, холодящий ей все нутро, за деревьями крутится, и в людей превращается.

«Бежать надо, бежать!»- только и успела подумать девочка, ишагнула назад, да впился ей в самуюмякушку подошвы треклятый камешек. Онаойкнула, оступилась, и неуклюже замахавруками, стала валиться на спину, дакакие-то костлявые ручки крепко ухватилиее за локоть, и в ухо леденящим шепотомполезли чужие, прогорклые слова:
- Забирай его, ну, мужа-то моего, кровопийцу, в самый черным-черный ад, а меня к матушке моей доброй, покойнице, на небеса отведи! Святая она женщина, да рано господь прибрал, а коли бы жива была, ни за что б за кровопийцу не отдала, все его поганые денежки, на которые он меня купил, затолкала бы в глотку его богомерзкую, а меня бы оставила при себе, молочко парное пить и спать до обеду, добрая она была, матушка-то, отведи на небеса, а? Пожалей, сироту...

- Да пошла ты к черту, какие тебе небеса? - заорала Ежевика, червяком выкручиваясь, да зря. Бежать ей было уже некуда. Из темноты выступали, выползали, коряво шагали и плыли все новые и новые мертвецы. Кто тянул к ней прозрачные руки, кто стенал и звал ее за каким-то бесом, «матушкой», и вовсе падал перед ней на колени и пытался хватать ее за ноги, бормоча не то молитвы, не то проклятья на непонятном наречии. Ежевика металась, как белка по горящему дереву, а спрыгнуть с того дерева некуда - и трава горит, и весь лес! Кривая одноглазая баба, укутанная в платок, пихала ей в руки годовалое дите с разбитой головкой, как треснутая грязная тыковка, из которой что-то отвратительное текло, и Ежевика с омерзением догадалась, что. А баба зловеще сипела на одной ноте - «забери его, и его забери, ну куда ты, собака такая, иди сюда, тварь, прибила бы, да я по правде сказать и прибила, а они и после смертушки ко мне прилепились, мамка да мамка, да никакая я не мамка, я этой твари ядовитой рожать детей не хочу, не хочу!!» - вот так сипит, суетливо пихает ей расколотую тыковку и волочит под вывернутый локоть еще одного, не то девочка, не то мальчик, чучело. «Это что же, я всех их вести должна?» - задыхаясь и отчаянно ища глазами хоть малюсенькую лазеечку, крутилась на месте Ежевика, и злокозненный камешек так и грыз ее беззащитную мякушку. Она кусала губу и скакала на здоровой ноге, ни крошечного зазора на остановиться и снять сапожок у нее не было...

- Да ты брось их, госпожа, пойдем со мной, меня сперва проводи, я давно уже жду! - пробасил откуда-то снизу мужицкий голос, и галдящая, шипящая и воющая толпа вдруг замолкла. Ежевика боялась вдохнуть. Она лучше всех знала, что такая тишь наступает прямиком перед самым плохим - побоями, казнями, снисхождением до челяди господина князя, а того лютее - сыночка его, наследника... долго не дышать не вышло, и как только она шумно втянула воздух, мертвая толпа разразилась бранью, окриками, визгом и воем - все препирались, кого из них первым вести, а кому самая честь сгнить да пропасть! «Господь мой Люцифер, да как же я одна-то... да что же это...» - растерянно глядела на них Ежевика, а они все продолжали орать и вот уже в ход пошли кулаки да обтянутые кожей тлелые черепа. Одна мертвечиха вытянула кишки из распоротого живота и накинула петлей на шею того, басовитого, что корячился огромным, багрово-сизым раздавленным жуком у ног Ежевики, и хватал грязными волосатыми ручищами воздух, на ничтожную чуточку промахиваясь мимо. Давешняя бабища размахивала мертвой тыковкой, как дубиной, орала «Мика, обходи их, гадов!» и пинками направляла старшее свое чучело во врагов.

- Врешь, поганая гадина, меня не обскачешь! - хрипела простоволосая девка с распоротой щекой, сквозь которую виднелись коренные зубы, и собиралась вцепиться в волосы другой девке, в остатках дорогого господского платья, всего в лоскуты изодранного. Но обе вдруг остановились и уставились глазами дохлых коров на Ежевику. Встали рядом и как по приказу завыли песню, ни слова не разобрать, но звучало так, что у бедной Ежевики все тонкие бесцветные волоски дыбом встали. Вся свара вдруг прекратилась. Мертвецы медленно, будто неуверенно, вытянулись в строй, кто вообще мог на ногах стоять, а кто безногий подполз поближе и занял свое место в уродливом хороводе. А рождественской елкой им служила сама Ежевика. Они продолжали нестройно, как заколдованные, выть свою замогильную песню, и Ежевика почувствовала, как стынет в жилах кровь, больно впиваясь острыми льдинками в каждую самую крошечную венку. Толпа уродов медленно, медленно, двинулась вокруг нее, на одной ноте протягивая прочную, звенящую паутину песни от одной неживой глотки к другой, а та к следующей, все туже и туже затягивая паутину эту вокруг своей госпожи. «Еще чуть так постою, и затянут они меня», безнадежно подумала Ежевика, и заорала что есть мочи:
- Вороника!!!