Ежевика Её Светлости

    Боль в пустом животе резала пополам и застилала глаза. Но стоило ей остановиться, как ладони протыкали горячие штыри, и выступала свежая кровь.Нельзя стоять, медлить нельзя! Можно только кусать потрескавшиеся губы, и тащить себя вверх по обрыву. Дрожащими руками цепляляясь за корни деревьев,задыхаясь и отплевываясь, Инга доползла до самого верха, и рухнула в мокрую отночной росы траву. Слезы щипали изьеденное потом лицо. Так бы тут, под старым дубом,и померла! Не хочу, не могу больше... А неуемный, злой голос тащит за шиворот. Теперь ему за каким-то чертом понадобилось, чтобы девчонка на дерево лезла!

    - Не могу, не могу я! - запричитала Инга, корчась в узловатых дубовых корнях. Оставь меня умирать, на кой собачий хвост я тебе сдалась, а?

    А сама уже последние ногти сдирает о железную кору. И даже не успела все, что о своем дьявольском провожатом думает, высказать, а уже сидит на толстой ветке, и дышит тяжело, надрывно, как больной шелудивый пес.

     - Ну, и на кой... - начала было она ворчать, но замолчала, пораженная мрачным зрелищем. Вот он, замок, весь ее мир, но с другой стороны, которую она даже воображать не пыталась! Стоит, громадина, скалой неприступной, темные стены прямо в воду речную уходят. Лениво плещутся плошки огней на башенках. «Почему не спят?!» - заскребся у грудины тревожный хорек. Вся обратилась Инга в уши и глаза: слышит, как кричат веселые люди, смеются, переругиваясь. И лошади копытами цокают, уймища лошадей! И собаки в лае заходятся, и девчонки визжат... Да что же такое там?! Ох, кажется, правильно она утекла... вовремя!

    Видит Инга — сотни огней разом вспыхнули по всему двору! Даже умей она считать, не пересчитала бы! Много огня, столько, что королевство спалить бы хватило, вздумай какой злодей весь его на волю выпустить!

      Прикрыла девочка глаза, и чувствует, как несет ее, несет ветром прочь от самой себя, и прямиком сквозь стены неприступные. Но не страшно ей, а как-то удивительно. Вроде и она это, и не она — ни рук, ни ног не чувствует, вся будто белого пуха комок!

   Вот смотрит она - во дворе собрали столы. Веселая, разряженная крестьянская молодежь гомонит, дурная, неотесанная. Слуги им кланяются, за столы усаживают. И так захотелось ей обратно все тело свое, голодное, чтобы оказаться среди них! Ведь там была еда!  Ах, сколько еды князь выкатил... Инге бы до конца дней хватило даже половиночки от того пиршества! И к чему такая растрата? Наутро собаки да свиньи доедать будут, а ей и корки плесневелой никто не швырнет!

    Смотрела Инга, как озверевшие деревенщины на сласти и вино набросились,и уже знала, что это все не к добру. Бежать бы вам, недотепы, ох, бежать бы, пока непоздно. Да не услышат они ее, такие же голодранцы, как она сама, за миску горячего варева пальцы себе отрезать готовые!

    Но что бы там их не ждало, а зависть Ингу петлей завязывала. Больше всего на свете хотела она сейчас оказаться среди них жрущих, как свиньи, хохочущих! Не взирая на расплату которую им уготовили. Так замечталась она, что провалилась в голодные сны, как в темный колодец. А пришла в себя от лютого крика, и плача, и мольбы, и окриков, и лая и воя... Не хотела Инга, да схватила сама себя за голову и глазами широко распахнутыми оглядела стройные, грамотно расставленные ряды кольев. Прямо вокруг разоренных ночной пирушкой столов. А на кольях... Люди. Мальчишки крестьянские. Девушки.

     Рассвет нежно расцеловывал каждую чуть живую, трепыхающуюся фигуру. Розовый свет небес переливался в кровавые лужи по всему двору.

      Сглотнула она пустую слюну, и стала потихонечку, полегонечку, с дерева вниз ползти. Есть расхотелось намертво.

      «Что... что они сделали? Что?» -шептала сама себе по кругу. А голос, окотором она уж забыть успела, вдругтвердо проговорил:

     - Это братья и сестры наследника! И ты — одна их них, ублюдок княжеский. Хочет ваш господин один такой быть, сын своего отца. И ты там была бы, мед-пиво пила бы, но твой истинный Отец иначе решил.

    «Кто такой, мой истинный Отец...» - как сквозь дым подумала Инга, и тут же все мысли отбросила.

    Благодарность разливалась по телу сытостью и довольством, будто теплым вином напоили ее. Благодать божия! Вот они — руки ее, кровят немножечко, но это ничего! И ноги ее, ножки кривенькие, все еще тут, с нею! И несут ее, слушаются, родненькие! Изранила обо всякое, каждый шаг от боли так и звенит, но что болит —то и живо! И идти могут, и даже бежать. Уносите меня, ноженьки, подальше отсюдова, хоть куда, я уж вам и указывать не буду, только несите!

     Так и плелась она, спотыкаясь и оскальзываясь, в счастливом забытьи, никто и звать никак — живая, живая! Пока не провалилась в лисью нору. Да там и улеглась. Накрылась с головой камзолом и уснула, тревожно и маятно.

     Но спала беглица недолго. Прежде чем осознала зачем, она уже неслась, сломя голову, по кустам, не разбирая дороги. Лес смеялся над ней, враждебный и темный, как та «адова хата», куда швыряли нерасторопных слуг... Инга, когда только ходить научилась, забрела туда, куда маленькие отбросы совать носа недолжны, когда только ходить научилась.Тогда ее схватил за шивороток худой рубашки кто-то из «заплечных», и швырнул кухарке на руки: «Нос отрублю!» А сейчас ей казалось, что она оказалась в самом чреве того пыточного дома, откуда выхода нет, и бежит, задыхаясь и кашляя, и будет бежать вечность, по кругу! Острые ветки хватали ее за шиворот, мошкара залетала в глаза, она утирала злые отчаянные слезы, рвала кожу и оскальзывалась вручьи, хрипела и ползла хоть бы куда, только подальше, подальше!

      За ней, четко по следу, шел ее брат.

      Видать, самомнение его таково, что он был один. Без слуг и собак, пешком. Даже без оружия, один только короткий нож, что всегда был при нем. Свято уверен был, что беглянку, как овечку жалкую, покорную, уведет с собой на зарезание. Да и что бы ему помешало? Уж не олень ли пугливый? Не птица ли крикливая?

    А дичь его единокровная бежала, умоляя то бога, то дьявола о защите, да поскользнулась на мокрой от росы траве, расшибла локоть о случайный камень, и притаилась. Изнурительный страх прибил девчонку к земле. Сердце ее грохотало так, что палач услыхал. На миг наступила тишина... а в следующий миг уже заслонила свет темная фигура, и тяжелая рука цепко схватила Ингу за волосы. Наследник Проклятого торжествующе зарычал и выволок костлявое тельце добычи своей,  встряхнул и на дрожащие ноги поставил.

     - Фи, девочка, какая же ты грязная! - картинно пристыдил ее смешливый упырь. - А одежда-то на тебе... - он сделал огромные глаза, и фальшиво ахнул: - Краденая! Не могу поверить, что дочь моего отца скатилась до воровства!! Ах, скажи, умоляю, что ошибаюсь я, и это совершенно не так?! - плаксиво выкрикнул князь и жестко схватил девочку за локти. Она только горестно всхлипнула, умоляя высшие силы, чтобы прощание с жизнью не затянулось, и не было бы слишком больно... Она уже слышала, как хрустят ветки под копытами Бледного Коня, и губы ее пытались молитву складывать.

      - Князь Адалвалф, отчего ты без приглашения по моим лесам охотишься?

      Голос женщины прозвучал так неожиданно, как счастливый смех на похоронах. Низкий, ведьминский голос. Князь замер и разжал хватку железных когтей. А Инга аж вытянулась вся, как струна, будто этим голосом ее по хребту ударили! Столько было в нем власти непререкаемой, такая невозможность ослушаться. Если бы эта женщина была ее госпожой, свинарка бы не подумала никуда бежать, наоборот! Сама бы влезла на чурбан для колки дров, и топором бы себе лицо раскроила, когда бы того госпожа потребовала! Ингино нутро аж узлами завязывало от желание взглянуть на владелицу голоса. Но не смела она, лишь едва дышала, не в силах поверить, что еще жива...

     - Ах, прости за вторжение, княгиня, не сочти за дерзость, но эта вот пигалица — моя беглая чернавка!

     - Это мне все едино, чернавка или госпожа, ты залез в мой огород, и ягоды мои рвать не спрашивал, а я не разрешала!

   Инга, под шумок, подняла на женщину глаза. Княгиня гордо возвышалась на породистой лошади. Девчонка так и ахнула — какая красавица! Маленькая, не выше самой Инги, тоненькая, складная, вся в алый, расшитый золотом бархат затянутая. Волосы вороного крыла, таки блестят на утреннем солнце.

   - Катэрина, брось! - раздраженно гавкнул князь: - Говорю тебе, это беглая прислуга, воровка! Заберу ее и исчезну, до следующего Рождества!

      Княгиня ловко спешилась, черную с белой гривой кобылу по морде похлопала:

      - А докажи, что твоя! - и хохочет белозубая! - На девке никакого знака нет!

     Потемнел лицом молодой изувер, хватанул беглянку, как зайца за шкирку ,ворот с треском по шву пошел. Ан глядь, нет на шее клейма! А ведь каждая последняя муха в пределах его отца — меченая. Знал Проклятый, что делает — без клейма поганая чернь так и норовит деру дать, все им блазнится, что у соседей жизнь послаще будет!

        А названная Катэриной усмехается:

     - Чистенькая! И нет мне нужды кожу своим людям портить. Они меня любят, как мать! Никуда не бегут! Не то, что твои! - Катэрина улыбнулась самой щедрой улыбкой на свете: - Они ж мои кошечки, собачки мои!

    И глаза черные, вороньи, сверкают! Инга испуганным зверьком переводила глаза с одного голодного волка на другого — который ее порвет?.

      - Да брось, Кэт, на что тебе падалица? Мы же друзья!

       Красавица усмехнулась и головой покачала:

       - На моих землях эта ежевика росла, мне и варенье с нее варить!

     - Не твоих, а твоего полумертвого господина, княгиня Лисицкая! - рассвирепел князь, и схватился за нож на поясе. Инга отшатнулась и сама не поняла, как очутилась за спиной у красавицы. «Пусть лучше она меня за дерзость в батога, чем этот упырь кишки выпустит!» Катэрина завела руку назад, и точно сквозь прореху в штанах Ингу по бедру погладила. Девочка едва сдержала жалобный стон. Матушка, не отдай!

     - Иди домой, князь! - княгиня насмешливо махнула кончиком лошадиного хлыста. Князь заскрипел зубами, глаза его налились чернотой.

     - Забирай! - зловеще улыбнулся он, и в один миг метнулся к беглянке, схватил ее за плечо железной хваткой, вот-вот сломает куриные косточки!

      - Ты все равно вернешься ко мне! - прошипел он полумертвой бедняжке в лицо.

       - Князь, ты портишь мое имущество! - холодно одернула его княгиня.

      - Ну, ничего, Кэтти, твой старик помрет, со дня на день, и я возьму тебя, и все твои земли! И все твое паршивое имущество!

Его Светлость сплюнул на землю, резко развернулся, и пошел, свирепо давя сапогами траву, прочь.

А Ее светлость даже не удостоила взглядом соседа своего. Только по крупу коня похлопала, и через плечико королевски-холодно растоптанной беглянке бросила: 

     - На лошадь садиться не умеешь, конечно же?

    Девчонка рухнула на колени, как подкошенная трава. Во рту у нее пересохло, язык к небу прилип. Она попыталась выдавить какие-нибудь жалкие благодарности, но к смертельному ужасу поняла, что не знает не единого достойного слова, какое возможно при госпоже сказать!

        - Ваша Светлость... - только и сумела прохрипеть она.

       - Да помолчи, поняла я уже! - хохотнула княгиня. Подошла к своей дрожащей добыче, взяла ладонями за костлявое лицо, кожа перчаток такая нежная, а пахнет лютым наказанием! Инга замерла, готовая претерпеть боль и кричать, если прочитает в глазах новой госпожи желание крови, либо молчать, если княгиня того потребует. А вот что делать, когда владычица в нос тебя целует горячими и влажными губами, она не подумала! Растерялась, зажмурилась, всхлипнула, теребит край рубахи и слезы злые, непрошенные на ресницах висят. А госпожа Катэрина коня своего по шее похлопала, он перед ней так и раскланялся. Подогнул точеные передние ноги, и головой мотает. Катэрина повелительно промеж лопаток Ингу хлопнула:

     - Забирайся! Ну, чего ждешь, живо! - прикрикнула. Девчонка в два счета на крутой спине животного оказалась, а сама госпожа за спиной у нее устроилась. Обняла Ингу через живот, поводья в руки взяла:

       - Не дрожи-ка! - велит. - Не сьем я тебя! Я до юных свинарок не охочая!

     Тронулся конь, Инга тотчас чуть не рухнула. Вцепилась в рожок седла, зажмурилась. Мысли, как зайцы испуганные, носятся. «Как это вообще люди держатся, оно ж все шевелится, точно гора живая ходуном ходит! Ей-ей, упаду! Ох, ты, матушки светы, пронеси беду стороной! Свалюсь мешком, собаке дохлой позавидую, потопчет меня копытами, и поминай, как звали! Ох, правду же люд толкует, направо пойди, налево — а не уйдешь от судьбы! Сказано мне помереть, и коли ночью уцелела, так догоняй мертвецов своих поутру!»

     Долго ли ехали, не поняла она, а только конь вдруг встал. Инга открыла глаза и укусила себя за язык.

    Ворота, высотой до небес, открылись сами-собой перед госпожой княгиней. Инга онемела, оробела, дышать не смеет. Ни в жизнь она через главные ворота замка не посмела бы сунуться! Как же страшно, как муторно!..

     Конюхи суетятся, поводья хватают,на Ингу, как на дичь какую-то поглядывают.Того и гляди, кухаркам отнесут и велятв суп бросать!

     Катэрина грациозно спешилась. А Инга вцепилась в седло, и глазами испуганными на землю глядит — как высоко! Эдак и ноги себе переломаешь, а того хуже — под копыта скатишься! Ее Светлость, княгиня Катэрина на нее глянула, да конюхам махнула. Один из них, здоровенный, как медведь, плечистый, подскочил, Ингу поперек схватил, она только охнуть успела, а детина в усы усмехнулся, и поставил ее на землю. Слуги столпились, глядят на нее подозрительно, перемигиваются, глазами судачат вовсю — что за щипаную куропатку госпожа притащила? Уж свинарке-то не знать, что все эти смердящие бездельники о ней нагородят!

     - Что встали, охламоны? Вон пошли, по своим местам! - гаркнула Ее Светлость, и люд неохотно зашевелился. Госпожа повернулась к Инге, и строго ее оглядела:

    - А ты, иди за мной и сделай-ка лицо пораболепнее! Дарую тебе великую честь показаться на глаза самого господина твоего, Его Светлости Князя... помнишь хоть, как зовут его, Ежевика?

     Инга только неловко кивнула. Да откудова ей знать, и на кой бы ляд? Она бы и все сорок сороков имен собственного хозяина не повторила, хоть ей ногти щипцами рви! А сердце так и зашлось, таки упало в самые пятки! Как так, ее, свинью тощую, и в самое сердце замка? Княгиня-то сама доброта, да и то черт ее разберет,ч его у нее в рукаве расшитом припрятано, милость ли, или тридцать батогов по мосластому хребту. А чего надумает про нее князь... сглотнула Инга, вдавила пальцы прямо в раны на ладонях. И за госпожой спасительницей поплелась.Только сейчас поняла она, что госпожа княгиня-то хрома! А хромые — все злые! «Вот отчего госпожа на покорную-то не смахивает, дерзкая!» - тешила она мыслишки, в прямую, как доска, спину княгини глядючи. «Гаркнет ей князь — отправь, жена, эту падаль на корм свиньям! А она не согласится... вот же чудо будет, когда жена поспорит с мужем, все равно, что мышь с лошадью!» У Инги аж волоски зашевелились на загривке. Ей уже нетерпелось увидеть, каковы они есть в деле, эти ангелы, настоящие избранные богом, наделенные властью женщины! Где у них тот ров с темной водой покорности пролегает, который не перелететь, не перепрыгнуть? «Ведь их не отправляют на бойню, кишки отмывать! И не вешают на городской стене, и даже не бросают палачу под три-десять плетей! Чего же боятся они, чем их мужья наказывают?» - Инга так погрязла в своих гаданиях, что когда Катэрина остановилась, впилилась в нее, и больно носом ударилась.

      - Ой... господом молю, простите, госпожа, - залепетала было она, но княгиня досадливо холеной рукой махнула, и сама, без помощи слуги, открыла тяжелую дверь с горгульей посередь. Во пасти уродливая тварь держала алое яблоко, так искуссно сделанное, что Инга потянулась его сорвать... но одумалась, и шагнула вслед за госпожой во тьму, едва живую в свете тонких свечей.

     Рот открыв, глядела Инга на всемогущего господина, выше которого только король. Совсем не таким она запомнила господина Абеларда Проклятого, величественного и ужасающего как Чернобог, с седыми длинными волосами, в бархатном плаще, и на коне в железо закованном! От одних только мыслей о Проклятом в костях ледяная ломота, и тело само пополам сгибается, поклониться торопиться, убраться с благородных глаз!

     А этот князь лежал посреди огромной кровати, едва занимая собой десятую часть. Из-под серого мехового одеяла только голова его выглядывала, в реденьких клочках грязных седых волос. «Да он же как Кощей высохший!» - едва не крикнула Инга, и снова впилась в ранку на левой руке. В точности, как если госпожа надумала пошутить и сняла казненного с городской стены, где тот провисел три дня! И вонь стоит точно такая, как сдох кто покрупней а псы не растащили!

    Да только как бы ни был жалок и слаб ядовитый змей - он все еще хозяини господин, одно шевеление мизинца его отшвырнет любого из черни ли, из купцов, в руки княжеского палача!

    И так нехорошо девчонке стало, рядом с роскошной князевой женой, да перед глазами князя, в камзоле изорванномне по размеру, того и гляди с тощего плеча свалится! Босые стопы примерзли к каменному полу. Стоит она, корявое дерево, ногу за ногу прячет, да куда тут денешься?

    - Господин мой, муж! - медоточиво запела Катэрина, приседая перед тряпичным чучелом. - Счастлива видеть вас в добром здравии!

    Инга чуть в кулак не прыснула,едва удержалась. Какое уж там «здравие», да еще и доброе? Никак, госпожа смеяться изволили? Лежит усохший мертвец, и толи дышит то ли нет, непонятно, одни глаза пустые шевелятся! Ни дать, ни взять, упырь восставший, кукла Сатаны!

     А княгиня вдруг ручками весело всплеснула и поет:

    -  Возрадуйтесь вместе со своей покорной женой, любимый супруг! Счастье посетило наш дом, господь благословил нас за наши молитвы и усердие в делах заботы неустанной о благополучии ввереных нам крестьян! Среди черни нашлась кровь моя единая, сестра моя родная, потерянная! Ежевика, иди, подойди поближе пусть наш добрый князь взглянет на тебя!

Инга вздрогнула, и робко шагнула к постели. Катэрина смахнула фальшивую, как жизнь ее мужа, слезу, и поцеловала девчонку в висок.

    - Незаконно разлученные мы!

     Инга так и встала, как вкопанная, чуть на ногах удержалась. Что это зановая игра такая? А князь сквозь нее смотрит. И такая пустая бездна расстилается в его бесцветных, запавших в череп глазах, что никаких сомнений — видит он самый Ад! Инга чуть было не перекрестилась, но только снова острые обломки ногтей в раны на ладонях вонзила.

      - Ах, да что я вас утомляю, мой дорогой! - вспеснула руками ее «сестра»: - Мы вас оставим отдыхать, и удалимся с сестрицей моей молиться усердно о вашем здоровии!

       Присела в колченогом полупоклоне, и усмехнулась кошачьими губами. Злой, зеленый огонек вспыхнул и погас в черных глазах Ее Светлости. Инга неуклюже повторила то ли почтительную, то ли насмешливую позу госпожи, и поспешила выскочить вон, вслед за княгиней, пока не наломала корявых дров.

     Вот идут они вдвоем с новой госпожой, по темным коридорам, слуги,словно мыши, рассыпаются, кланяются. И все молчат, почтительные. А Инга уже так и слышит сплетни да пересуды, какие грязным облаком поднимутся в тот же миг, как только... да вот, прямо сейча скогда Катэрина закрыла дверь за спиной у нее. «Почему она сама всеми дверями хлопает, отчего не слуги?» - подозрительно подметила Инга, и осторожно огляделась. И как человек может в такой красоте жить и в своем уме оставаться? Потолки, должно быть, звезды подпирают ночами! А ковры, Дева Мария милосердная, словно шкура зверя Индрика! А розы живые по вазам, размером с саму Ингу! Батюшки светы, и эти кровати... Инга бы умерла в такой согромной радостью! Она же с целую крестьянскую избу, и вся устелена шелком и бархатом. Неужто же можно для одной женщины, пусть даже и такой, как госпожа княгиня Катэрина эдакую уйму свечей жечь? Ох, не врали поди, про Проклятого, что тот ночами в нетопыря перекидывается и задирает поздних гуляк! Не может человек, хоть бы и богатейской крови, обычное тело иметь! Уж эти-то летать уметь должны, им ничто не преграда! Тем непонятнее, за что она, свинарка несчастная, тут оказалась! Или за то, что голос в ней есть... Колдовской, непростой! Может ли оно означать, что и Инге чего перепало от Проклятого, раз сказано, будто она — семя его?

    - Что за дрянь на тебе надета, не пойму! - раздраженно разбила ее дрему госпожа. - Раздевайся давай!

     «Ну вот, оно и... началось...» -вздрогнула Инга, сама не понимая, о чем. «И на что только они там позарились.. .курица я полумертвая... уж лучше б в лесу меня бросили, я б уснула уже тихонечко, и не стало б меня...»

     Путаясь дрожащими руками в непривычной одежде — сплошь застежки и лямки какие-то, Инга заторопилась выполнять приказание. Катэрина уселась в кресло, и молча глядела на нее. Инга боялась глаза поднять и прочитать во взгляде спасительницы, что она ей уготовила.

    Наконец, кое-как управилась с камзолом, стянула через голову рубаху, вскользь подивившись, какая же грудьу нее плоская, два прозрачных комочка плоти, да и только! Не то, что у «сестры» ее — махоньки, да заметные груди-то! Штанишки упали на пол, и в тот же миг скрипнула дверь. Инга испуганно обернулась. Вошел старик, высокий и худой, лицо сухое и ничего не выражающее, как морда бойцового пса. Старик, не   старик... мужчина, в общем. Девочка застыла, не смея прикрываться. Привычно покорная господам. Старик на Катэрину сухо глянул:

       - Почем знаешь, что она?

        - А ты на ноги ее посмотри!

      Инга украдкой глянула на свои ноги. Ну да, кривые... Насторожилась девочка — так ведь и Катэрина хромоногая! Должно быть, это что-то значит... Уж не дурное ли чего?

     Старик кивнул. На два шага приблизился,  девочка сьежилась и задрожала, кляня себя за дерзость дрожать... Но человек к ней даже руки не протянул. Бегло оглядел Ингу, ничего не сказал, и вышел. Катэрина проворно закрыла за ним дверь. Спиной прислонилась, и улыбнулась. У Инги слезы на глаза выступили. «Спасибо, матушка!» - поклонилась она мысленно. Но телом повторять не стала, знала — лишнее. Не того от нее Катэрина ждет! А чего? Непонятно пока, но Инга тихой сапой надеялась прояснить. Ведь не задаром же она здесь греется?!

      - Давай-ка посмотрим, что у нас есть для тебя, Ежевика! 

     Княгиня весело подпрыгнула, будто девчоночка дворовая, и распахнула здоровенный сундук. На крышке его Инга успела углядеть такую же горгулью, с яблоком в пасти. Не успела она покумекать,что бы оно значило, а княгиня уже выволокла кучу одежды и на кровать ее плюхнула. И снова Инга поразилась, чего княгиня сама возится! Будь у Инги хоть пара слуг, она б ни в жизнь и пальцем не шелохнула! Валялась бы себе на подушечках пуховеньких, вино медовыми пирогами закусывала, да жирела, как Мушка! А чего бы и нет? Хоть бы и мушкина судьба зарезанной быть к господскому столу. А у Катэрины разве судьба иная?.. Зато б успела досыта натешиться!

     «Всю жизнь костями бренчать, и все едино — сдохнуть, ни разу куропатки жареной не евши, и на кой ляд жила тогда?» - кричала Ежевика без слов в спину своей странной госпоже, да осеклась, когда та повернулась к ней:

     - Какой же ты хореночек-то, - покачала головой Катэрина. - На-ка, вот надень! Это тебе половчее сядет!

    Кинула что-то темно-красное, тяжелое. Инга проворно поймала вещь, развернула. Батюшки, да это штаны! А она почему-то платье ожидала. Вроде как... девка... стыдно ей было и боязно себя таковой назвать, ведь в каком месте она к женскому принадлежит? Разве что, там, между ног. Но никто не захочет такой заветренной селедки, как она, проку от нее по-бабьи никакого, у нее до сих пор ни разу «грязных дней» не случалось. Видать, не способна она даже кровоточить, так что — какая уж она «девушка»? Ну, и правильно тогда госпожа ей с одежкой определила! Инга кивнула сама себе, и просунула свои корявые веточки в штанины.

    Катэрина одобрительно кивнула, и протянула ей сапожки. Простенькие, но такие красивые! Настоящие сапожки, о господи! Да Инга даже не знает, каких носить. Она даже зимой ноги оборачивала тряпьем, и вся ее обувачка!

      А госпожа подошла к Инге близко-близко, положила руки на плечики:

    - Отец дарует нам страдания, ибо сам не владеет ничем иным! Нет у него любви, и счастья нет, но он не жалобится и не скулит! И мы того не умеем, понимаешь меня, Инга? Отец наш — Великий Изгнанник, Хромой Господь. Мы гордимся своими ногами, ибо помнят они об увечьях отца! Не скрываем свои изьяны, и будучи женщинами, носим штаны! Пусть видят все, кто мы есть, и не смеют помыкать нами! Отец от нас не просит и не требует​, мы сами даем. Мы не служим, и не поклоняемся, мы ангелы его, Инга! - шептала княгиня, горячим молитвенным шепотом.

   - А много... нас? - робко прошептала в ответ девочка. Надежда горячим угольком вспыхнула — а вдруг, у нее и братья-сестры самые настоящие могут быть?! И не такие, как у князя Адалвалфа, а... другие!

      - Катэрина тряхнула головой, и вся переменилась на веселую беззаботность:

       - Да ты сама все узнаешь, со временем! Пойдем, пора ужинать!

     Взяла госпожа Катэрина сестру свою названную за руку, и повела за собой длинными корридорами. Мягко да цепко, как железо в шелках. Словно кошка мышку сжала — и не ест, и не выпустит.

    Привела свою гостью-пленницу княгиня в обеденный зал. Инга аж зажмурилась. До чего же огромный! Да тут целую деревню поселить можно, и то еще перекрикиваться, аукать с угла на угол придется!

    Слуги, как изваяния каменные, ни единого человеческого пятнышка на них! Перед госпожой точно пополам сгибаются, будто у них веревка поперек живота натянута. Уселась княгиня на высокий стул, под ножки подушечку бархатную ей подложили. А Инга мнется, не решается... стол-то какой огромный, у троллей, чтоли, отобрали? Куда человеку такую каменную  махинищу? Оно и понятно, господа, у нихвсе излишество на излишестве! Но все-таки... не дотянется она, мелкая пигалица! Слуга подскочил, Инга только пискнула, а уже сидит в мягком креслице, и такая же подушечка бархатная ноги ласкает! Ох, как страшно-то!

     Инге, больше чем есть, хотелось убежать, но ослушаться она не осмеливалась. Стол не был таким, как у ее прежнего хозяина. Не лилось вино кровавыми потоками по скатертям, не плескался по фарфоровым емкостям золотистый суп, не сгибались дюжие слуги под тяжестью лебедей жареных. Еда тут была скромнаяи простая, хоть и обильная. Картошку вареную распознала Инга, зеленым луком посыпанную, маринованные грибы, рыбу с ароматом дымка, яблоки. И кажется, «китайским яблоком» это называется, круглое такое, с задорным сочным запахом! Кожурки от этих штук частенько в помоях свинячих плавали. Инга даже вылавливала и жевать тайком пыталась. Да горькие они оказались, и едкие! На что госпоже эта пакость? Для красоты, чтоли?

      И гляди-ка ты, никакого вина на столе. Ни единого кувшинчика! «Как это так, у господ на столе — и один травяной отвар? Она что, больна, или сумасшедшая?» - растерянно подумала Инга, и сама себя одернула. Госпожа Катэрина сестрой своей тебя назвала, а ты! Да что-то не укоряется, так, чтобы искренне! Сглотнула Инга слюну, но в голодное горло и кусок не лезет. Чует беду все нутро ее!

    Княгиня звякнула тарелкой по столу, пододвигая печеную речную форель к себе. Инга дернулась, и покорно замерла, ожидая приказов. Но Катэрина заговорила тихо и тепло, будто по спине погладила:

      - Ты, разумеется, гадаешь, отчего ты здесь, в замке моем, и ответа никак не найдешь, так? Я скажу тебе, Ежевика. Казнить тебя упыреныш Адалвалф не имел никакого права, нет в тебе и ложечки его крови. Ты не сестра ему ни на грош, ты — моя сестра. А князь Проклятый — ерунда! Все, что от него в тебе есть, это предлог для появления на свет!

    Инга покорно в тарелку глядела, не смея глаза поднять. Только уши ее ярко полыхали над гладко зачесанными снежными волосами.

     - Да, твоя мать под него ложилась, понесла, и хотела извести плод, - говорила Катэрина, и вилкой над рыбой орудовала. Инга рот открыла, и слюну глотала. Рыбки как хочется... Но вилка, куда уж ей! Катэрина подняла глаза, и пристально посмотрела на девочку. Будто все поняла, отложила рогатый инструмент, и принялась совать в рот кусочки руками! Инга с облегчением выдохнула, и наконец впилась зубами в мягкую, пахучую плоть! Она застонала, уже не стесняясь, блаженно прикрыв глаза. Еда, еда, спустя столько времени! Она где-то слышала, что оголодав до безумия, не стоит на пищу набрасываться, но сил сдержаться у нее не было. Черт с ней, с резью в кишках, как-нибудь справится, не впервой! Но отпустить кусок она не смогла бы, даже если бы ее отгоняли горящим веником!

    Катэрина помолчала, давая «сестре» время насытиться, и когда та приостановилась, чтобы хлебнуть травяной воды, продолжила:

    - Был там один старикан, матери твоей помог, приходил осматривать слуг на предмет заразы, Чумы все боялись. У моей матушки тоже такой же дедок имелся под рукой, можешь себе вообразить? И он дал матери твоей порошок выпить, из болотной грязи и черт его разберет, чего, до сих пор не пойму, они туда намешивают, что за порошок бесовых копыт? - Катэрина взяла яблоко, и задумчиво его разглядывая, продолжала: - А хотя, чего я вру! Никакие это не разные дедки, все это — один и тот же старый бес. Сколько себя помню, как есть то ли сорок лет ему, то ли шестьдесят, а все такой же. Видела ты его. Приходит, когда нужен, и растворяется в воздухе, как вороний крик! Так вот, напоил он твою мать порошком, и едва завязавшийся плод, то есть ты, стал ребенком отца нашего, Люцифера. Во мне вот, вообще нет ничего человеческого, меня не человек зачал, ну разве что, кровь от матушки я впитала через пуповину, а вот ты - ты половинка на пополам. Сердце в тебе человечье, но бьется оно только силой Его!

    Пока говорила, Катэрина одно задругим переложила яблоки с блюда настол, и на дне его засверкал алый камень, с кошачью голову размером. Княгиня взяла камень с блюда, и пристально глядя на Ингу, рукой в перчатке его раскрошила. Инга только ахнула - как?!

    - И теперь, сестра моя, я дарю тебе нечто особенное! - прошептала Катэрина, перегнулась через стол навстречу девочке, и в глаза ей порошком дыхнула. Инга едкой пыли вдохнула, закашлялась, схватилась за грудь, горло ей жгло и царапало. А Катэрина на стол вскочила, и на четвереньках подползла к Инге близко-близко. Взяла «сестру» за лицо, и поцеловала ей веки, как припечатала.

     Девочку всю как насквозь прошило троллевой иглой. Она выгнулась, закричала, и осела на пол, трясясь, как в предсмертной лихорадке. Губы ее неумело складывали молитву, пальцы птичьими когтями царапали каменный пол...

    Катэрина стояла над ней, и улыбалась, дьяволица довольная! Она махнула рослому слуге, и тот подхватил невесомое птичье тельце, и отнес в спальню, которая шестнадцать лет назад послужила матушке Катэрины родильной комнатой. Да только не знал о том никто, даже старик князь, злосчастный супруг Катэринин, а ранее — законный муж ее матушки... То старая история, и ворошить ее нынче не на что!

    Уложил слуга Ингу в ту кровать, где Катэрина на свет появилась, и почтительно кланяясь, попятился вон. А Катэрина легла рядом с сестрой, обняла ее, прижала к себе, как горгулья влюбленная, жестоко и голодно.

    - Ничего не бойся, малышка моя! - шептала да искаженный рот ее нацеловывала. - Это Отец говорит с тобой! Принимай же свое крещение с открытым нутром, все отдай ему, все, что попросит он!

      И глядели из черных глаз ее злые демоны, и удерживала, она сестру, пока ту разрывал и кромсал, под себя перекраивал Тот, у которого три тысячи триста имен.