Детка из восемьдесят шестого

Ты смотришь на Эдди, а внутри всё саднит от стыда за неуместное чувство обиды.

Ведь чирлидерша умерла в его трейлере глубоким вечером один на один рядом с ним. Мысль о том, что он привёл её не случайно, сжирает тебя изнутри, провоцирует устроить допрос, но ты держишься очень достойно, понимаешь, насколько страшно бывает для человека столкнуться со смертью.

Эдди говорит, говорит, смотрит куда-то вперёд, сквозь пространство, объясняет ребятам, Макс, Дастину, Стиву и Робин, как всё случилось, в мельчайших подробностях. Бедная девочка, умерла так гротескно и в муках, пала жертвой Изнанки, точно так же как Билли когда-то и многие до него.

Ты рисуешь картинку в своей голове, представляешь, через что Мансон проходит прямо сейчас: пережить тет-а-тет с нечистью под силу не каждому. Видеть, как умирает другой, но уцелеть самому, должно быть, тоже мало приятно.

— Я... я не знал, что мне делать, и убежал, — голос Эдди дрожит, тебе жалко его и девчонку.

Он с прошлой ночи в бегах от полиции. Не спавший, не евший, прячущийся в амбаре рядом с домом местного дилера. Перепуганный тем, что увидел.

— Вы думаете, я сошёл с ума, — трясётся, практически плачет, кривится в гримасе боли.

Ты едва держишься, чтобы не кинуться ему в объятья — спрятать от мира, укрыть, защитить, — но говоришь себе: «Не при всех».

Смотришь в пол, вспоминаешь торговый центр: крики и парализующий страх за друзей. Ты едва не причинила им вред, оказавшись под контролем Истязателя разума, а теперь тщетно пытаешься вернуть с трудом выстроенную идиллию, что была между вами до. Клеймишь позором себя каждый день.

Даже в этот момент тебе стоит огромных усилий отмахнуть неприятные мысли и сосредоточиться на разговоре ребят.

Хендерсон спешит объясниться, уверяет, что верит версии Эдди. Остальные вторят, вы со Стивом всё так же молчите, вверяете Дастину право преподнести суть Изнанки, посвятить в подробности и успокоить. Этот шалопай так вырос с прошлого года — теперь рассудителен и очень умён. Ты гордишься им, как и всеми, кто принял тебя в компанию три года назад.

Украдкой бросаешь на Стива взгляд. Некогда близкий друг кажется слишком чужим, отрешённым, но застреваешь в прошлом лишь ты, проживаешь его в голове раз за разом.

— Когда-нибудь слышал, что говорят про Хоукинс? Будто он проклят, — вопрос Дастина, адресованный Эдди, возвращает тебя к настоящему.

Пытаешься сосредоточиться на разговоре друзей. Надо держаться спокойно. Хендерсон говорит очень мягко, разъясняет события прошедших лет, Мансон слушает не отвлекаясь. Он не смотрит тебе в глаза с той минуты, как вы находите его в амбаре. Причина кажется совсем очевидной: ему стыдно за то, что он слабый.

— Той ночью... Ты что-нибудь видел? — подаёшь голос и вынуждаешь Эдди взглянуть на тебя.

Конечно, ты не считаешь его слабаком, тем более — трусом, сбежавшим с места убийства. Мало какой человек способен проявить хладнокровие, когда дело касается потустороннего. Тебе ли не знать.

Эдди видит твой взгляд, полный сочувствия, сосредоточившись, подмечает вслух одну деталь в смерти девочки. Наконец, вы с ребятами приходите к гармоничному выводу: чирлидершу убили при помощи чар.

— Проклятие Векны, — подытоживает Дастин, задумавшись.

Проклятие. Как символично. Опять.

***

Когда компания покидает амбар, вы с Эдди остаётесь наедине. Он уговаривает тебя пойти домой, ты наотрез отказываешься от этой идеи, уверяя, что не брезгуешь ночевать под брезентом. Мансон держится на расстоянии, считает себя прокажённым, недостойным быть рядом с тобой. Наплевать. Ты берёшь его руки в свои и целуешь, греешь дыханием, растираешь костяшки от холода.

— Детка, во что я влип, — шепчет он, уткнувшись тебе в плечо.

— Всё образумится. — Гладишь по голове, успокаивая.

— Без тебя я не справлюсь.

— Главное — верь. Не в проклятье, а в нашу общую победу над ним.

Отстраняешься и смотришь на Эдди, трясущегося то ли от холода, то ли от шока. Напуганный, голодный, промёрзший до дрожи, он кажется тебе один хрен самым классным, добрым и притягательным из всех людей.

— Хочу спросить, — говоришь мягко и деликатно, насколько это возможно, — что Крисси делала у тебя поздно вечером дома?

— Детка, — осознание того, как всё выглядит со стороны, пролегает смесью эмоций на его измученном от стресса лице, — это не то, что ты думаешь.

— Я зря задаю такие вопросы, ты ведь ничего не должен мне объяснять, — внезапно стыдишься, насколько эгоистично, должно быть, ведёшь себя в тяжёлый для Эдди момент. — Это я настроила себе ожиданий. В конце концов, мы никогда не обсуждали, какие у нас отношения...

Мансон не даёт закончить мысль. Резко хватает тебя за рукав, целует, голодный до ласк, сжимает с силой в объятиях.

— Дурная твоя голова, конечно, мы вместе. — Берёт твоё лицо в свои ладони, обсыпает его поцелуями. — Мне никто не нужен, кроме тебя!

Ты думаешь, не бредит ли он под действием адреналина, а у самой от счастья всё клокочет внутри. Нервничаешь, не зная, стоит ли говорить, как долго ты ждёшь этих слов.

— Крисси пришла купить траву. Чтобы никто не увидел, договорились встретиться с ней у меня, — Эдди кривится, но продолжает: — Тупая, конечно, затея — звать девчонку к себе. Не хотел втягивать тебя в это грязное дело, только сейчас понимаю, что должен был предупредить.

— Значит, опять торгуешь? — Ты трёшь свои покрасневшие от бессонной ночи глаза. — Надеюсь, когда вся эта чертовщина закончится, ты завяжешь барыжить. Не хочу, чтобы тебя повязали.

Вам обоим катастрофически необходимо поспать. Хотя бы попытаться расслабиться.

— Никто меня не повяжет. Лезь сюда, — подаёт руку Эдди, и вы забираетесь внутрь скрипучей лодки.

Устраиваешься рядом с Мансоном на бок, смотришь ему в глаза и видишь саднящую нежность, подкупающую на откровения.

— Я тебе не рассказывала, но мой отец тоже в своё время приторговывал на районе. Однажды утром он ушёл из дома неизвестно куда, и больше мы с мамой о нём не слышали. Мама думает, его порешали дилеры с округа. Ну, знаешь, не поделили территорию и всё такое, а он стал жертвой разборок. Хотя он до сих пор висит в базе пропавших без вести.

Ты замолкаешь и ложишься на спину. Твёрдые доски впиваются тебе в поясницу через наваленные в лодку старые тряпки. Эдди смотрит на тебя в замешательстве. Прокашливается и выдаёт едва слышно:

— Детка, это пиздец.

Ты ухмыляешься, ведь тебе глубоко наплевать.

— Пиздец — это то, что ты... мы пережили, а папа, надеюсь, умер быстро, без мук. Жаль только, что останки валяются где-то в канаве или вообще под забором в соседнем квартале. Может, его кости уже обнаружили и он числится как очередной безликий Джон Доу, но кому надо тратить бюджет и сверять ДНК обдолбыша с Хоукинса?

Осекаешься, смотришь на Эдди: не резковато ли ты говоришь о подобном? Он молчит, сверлит взглядом алую кофту, смятую у тебя на груди под пальцами.

— Ты никогда не говорила, почему до сих пор не свалила из города. Умная, красивая девочка, а тухнешь здесь который год. Школа уже позади, можно попробовать податься куда-нибудь в Кали, поступить в институт, сделать карьеру модели. Ты достойна большего, — Мансон обводит амбар глазами, — чем всё это.

Думаешь, не пора ли рассказать ему правду, но истина вплетается в слова абстрактно:

— Изнанка, Эдди, она забрала столько жизней. Я не могу оставить друзей. Бросить их, уехать и учиться жить дальше, как ни в чём не бывало.

— Всем не поможешь — парирует Мансон.

— Я помогу. Пока зло лезет из всех щелей, буду заделывать бреши между мирами.

Эдди опять замолкает и думает.

— А если оно никогда не покинет Хоукинс? Если проклятие останется здесь навсегда? Поставишь крест на своей жизни и будешь вечно гоняться за ним?

— Ну, когда-то же это закончится, — стараешься звучать убедительно, — и я обязательно налажу дела. Возможно, поищу папу.

— Иногда мне кажется, я совсем не знаю, кто ты такая, — сквозь усталость улыбается Эдди. Нависает над твоим скрытым в тени лицом, улыбнувшись, целует в нос.

Пользуешься моментом и подаёшься вперёд. Тихо стонешь, когда Эдди прикусывает твою губу и медленно тянет, аккуратно приоткрывая твой рот. Вы целуетесь бережно, неторопливо. Ласки Эдди действуют на тебя опьяняюще, успокаивая и убаюкивая. За амбаром в ночи трещит мошкара, ты чувствуешь, что вот-вот провалишься в сон от усталости.

Эдди ложится рядом, кладёт твою голову себе на грудь. Ты обхватываешь его широкий торс, прижимаешься, словно хочешь укрыть собой от невзгод и страданий. Забрать бы всю его боль и повернуть время вспять — единственное, о чём успеваешь подумать, прежде чем засыпаешь под дыхание своего теперь уже самого настоящего бойфренда.

Этой ночью ты видишь сон, который через несколько дней окажется вещим.

Лес на окраине Хоукинса. Полдень.

Местность рядом со скалой Череп.

Дастин и Эдди идут по тропинке в самом хвосте, пока остальные ребята бодро шагают куда-то вперёд. Приходится наблюдать картинку со стороны, подглядывать сквозь замочную скважину между сном и реальностью, слыша обрывок их разговора, пробивающегося через пелену сновидения. Фокусируешься, чтобы не упустить ничего.

— Как я уже говорил, беспокоиться вообще не о чем. Найдём портал, убьём Векну, и дело с концом, не парься, — в шепелявом голосе Дастина оптимистичные нотки, ему не привыкать сражаться с монстрами.

— Для меня это в новинку, дай мне поблажку, Хендерсон, — а вот Эдди в сомнениях, как обычно теребит кудряшки от нервов.

— Мы все когда-то впервые прошли через подобное.

— Да, жаль, что и ей выпала эта же участь.

— Ты о ком? О нашей общей подружке? — косится Дастин и широко улыбается, словно прохвост. — Да уж, чертовка призналась, что знает тебя, только когда мы завалились к ней на работу.

— Эй, полегче на поворотах, Хендерсон, — рявкает Эдди в ответ, но тут же смягчает тон до обычного. — Мы обоюдно не афишировали наши отношения, но теперь всё официально. К тому же я узнал её с другой стороны.

— Это ещё с какой?

— С личной. Она поделилась историей своего папы.

— Какого папы? — замирает на месте Дастин, вынуждая Эдди по инерции тормозить рядом с ним.

— Ну, того, что пропал. А что, есть какой-то другой?

— А-а-а... этого «папы». Нет, другого нет, как и, собственно, этого.

— О чём ты? — в замешательстве хлопает глазами Эдди.

— А ты не знаешь? — хитро ухмыляется Дастин в ответ и снова шагает как ни в чём не бывало. — А говорись, фто узнал её. Значит, всё-таки не открылась она тебе.

— Хендерсон, подожди, не пугай меня так. — Эдди хватает его за плечо и разворачивает к себе лицом довольно резко. — Чего я не знаю?

— Так, я тебе кое-фто сейчас расскажу, а ты обещай не кричать и не сжимай, пожалуйста, меня так сильно.

— Говори уже!

— Господи! Ладно! — драматично машет руками Дастин и, сделав глубокий вдох, выдаёт: — У неё нет родителей. Она живёт в старом заброшенном доме в промышленной черте города, где когда-то жила сумасшедшая старуха с внучкой и её нариком-мужем, абсолютно одна.

— Чего? — протягивает ошарашенно Эдди.

— Она нашла старый фотоальбом на чердаке и личный дневник девчонки, где была подробно описана вся личная жизнь этой — прости меня, Господи — ебанутой семейки. Но сама она никакого отношения к ним не имеет. Она просто придумала, фто это её родня.

— Чего, блядь?

— Я дам тебе пару минут оклематься. Пойдём, мы не должны отставать.

Мансон и Хендерсон с минуту молчат, пока покорно плетутся вперёд. Ты не знаешь, есть ли у их дороги конец, но думаешь, что разговор по душам не окончен.

— То есть, получается, всё, что она мне сказала, — неправда?

— Технически правда. Мы лично видели записи в 84-ом году. Тот мутный тип и вправду торговал спидболом, пока не пропал без вести в начале восьмидесятых. Старуха померла за пару лет до его исчезновения, а внучка потом свалила из города, бросив дом и надежды найти неудачника-мужа. Так что не совсем-то и ложь, получается.

— Но она говорила, что мама работает на хорошей работе и печёт самые вкусные кексы.

— Ага, я знаю, она сама их себе печёт, будто это от мамы. Убивает скуку и одиночество дома, — спокойно пожимает плечами Дастин.

— Подожди, но зачем ей занимать чужой старый дом и приписывать родство с непонятной семьёй?

— А вот тут, друг мой, начинается самое сложное для восприятия.

— Куда ещё-то сложней?

— Ну, сложность в том, фто она, если можно так выразиться, родом не с этих мест.

— Это я уже понял.

— Нет, не понял, — криво лыбится Дастин и смотрит Эдди в глаза. — Она не совсем человек.