Будущие в Иерусалиме

Зал Совета был полон. Тяжёлые гобелены, запах ладана и кожи, приглушённый свет от сотен свечей — всё это сковывало, словно сама История склонилась над этим мгновением, затаив дыхание.

Ги де Лузиньян стоял на коленях посреди круга. Наручники на запястьях звякнули, когда он поднял голову. Взгляд — упрямый, но внутри уже заметен холод: он понимал, насколько всё серьёзно.

Балдуин сидел на троне, без маски. Его лицо — измученное, израненное, но в нём была несгибаемая решимость. Он не прятался. Он не отступал.

Сибилла стояла чуть позади, одетая в синий, строгий наряд, её взгляд — как клинок. Ни жеста, ни улыбки. Лишь спокойное присутствие, и в нём — вся поддержка брата.

— Сегодня, — начал король, голос гулко прокатился по залу, — мы выслушаем не слухи и не домыслы. Мы взглянем правде в лицо. Слишком долго я позволял змее шипеть у наших стен, принимая её за союзника.

Он развернул свитки и карты на длинном дубовом столе.

— Это список подкупов: имена стражников, получивших золото. Северные ворота. Доказательства переданы мне лично капитаном караула. — Он положил ещё один свиток. — Вот маршрут убийц, которых вы наняли. Они проникли через южную стену, но один из них заговорил.

Ги сжал челюсти, но молчал.

— А это, — король разложил карту подземных переходов, — путь, по которому вы рассчитывали вывести себя и своих сторонников, если всё пойдёт не по плану. Записи были изъяты из вашей личной переписки. Подпись — ваша.

Тишина. Только потрескивание факелов.

Балдуин медленно поднялся.

— Вы хотели убить женщину, мою гостью и спасительницу. Хотели подорвать мой престол. Хотели развязать страх в городе, чтобы затем прийти, как спаситель. Ги де Лузиньян, ты обвиняешься в измене, покушении на жизнь и попытке переворота. Что скажешь?

Ги поднял голову. Его губы дрогнули. И только теперь он посмотрел на Сибиллу.

— Ты… Ты позволила?

Сибилла не отвела взгляда.

— Я сделала то, что должна была сделать сестра короля.

Балдуин приблизился. Его глаза были полны льда.

— У тебя было всё. Земли. Титулы. Моё доверие. Ты сам выбрал предательство.

Ги попытался вскочить, но воины тут же вжали его в пол.

Король обернулся к Совету:

— Сегодня мы выбираем — страх или справедливость. Решайте, но знайте — моё решение уже принято.

И он развернул свиток с приговором.

Свиток с приговором был написан от руки, чётким, твёрдым почерком самого короля. Чернила ещё хранили след той решимости, с которой Балдуин подписывал его в тишине своей опочивальни — зная, что за этим последует, зная, какой след оставит этот день в истории Иерусалима.

Он развернул свиток и, не поднимая глаз, прочитал:

— «Ги де Лузиньян, за предательство короны, подстрекательство к убийству, сговор против мира Иерусалима, за попытку разрушения доверия и порядка, приговаривается к лишению всех титулов, земель и прав. Отныне он не имеет званий, не принадлежит к знати и не имеет защиты от закона. Далее — изгнание. Изгнание с земли Святого Града. До конца дней не смей входить в его стены. В случае нарушения — смерть».

Шёпот прошёл по залу, как ветер по полю пшеницы. Советники переглядывались — кто-то в шоке, кто-то облегчённо. Но никто не возразил.

Ги замер. Он не ожидал этого. Не казнь. Не публичной крови. А именно этого — позора. Отречения. Стертое имя.

Он вскрикнул, срываясь на отчаянный хрип:

— Нет! Вы не посмеете! Я был её мужем! Я должен быть королём!

Балдуин медленно приблизился. Его тень упала на Ги.

— Ты был гостем на моей земле. Ты предал всех нас, и ещё смеешь звать себя королём?

Он сделал знак. Воины подхватили Ги под руки. Но прежде чем его увели, он сорвался, повернувшись к Сибилле:

— Это ты… Ты могла всё изменить. Мы могли править вместе!

Сибилла не отвела взгляда.

— Ты слишком любил власть. И слишком мало — меня.

Балдуин кивнул стражникам:

— Вывезти немедленно. Через восточные ворота. Пусть знает — он изгнан.

Ги захрипел, но уже было поздно. Его уводили. Шаги тяжёлые. Голова опущена. Всё позади.

Когда двери за ним захлопнулись, в зале стало на мгновение удивительно тихо.

Сибилла стояла рядом с братом, чуть повернувшись к нему.

— Ты сделал то, что не смог бы ни один другой король, — сказала она тихо.

Балдуин лишь устало кивнул. Он чувствовал, как наваливается усталость, тяжесть этого дня.

— И я чувствую, — добавил он почти шёпотом, — что это было только начало.

Он вернулся после совета поздно. Дверь закрылась за ним почти бесшумно, и всё, что он услышал — шелест ткани и тихий стук керамики о дерево.

— Ты снова здесь, — сказал он, чуть удивлённо.
— А где мне быть? — не обернувшись, ответила она. — У тебя рана на плече. Я не успела перевязать её утром.

Он хотел сказать, что не больно. Что не стоит. Что сейчас всё — неважно. Но вместо слов он молча сел на стул рядом, позволив ей подойти.

Эвелина не торопилась. Развязывала ткань медленно, осторожно, как будто за день он мог стать хрупким, как стекло. Он смотрел на её пальцы — как легко они двигались, как будто им ведом был иной язык. Язык заботы. Язык желания.

— Уже не кровит, — заметил он.
— Но ты снова двигался слишком резко, — тихо ответила она, развернув бинт. — И я снова не была рядом.

Её ладонь легла на его спину. Короткое прикосновение, будто случайное, но он знал — не случайное. Оно задержалось дольше, чем следовало.

— Эвелина… — начал он.
— Тсс, — она замотала новый бинт туже, чем нужно. — Не сейчас. Позволь мне просто быть рядом. Хоть так.

Он закрыл глаза. Вдыхал её запах — травы, мёд и слабый привкус крови на её одежде. Тепло её пальцев. То, как губы чуть приоткрывались, когда она сосредотачивалась. Он не смотрел — но знал.

— Мне мало, — наконец вырвалось у неё, едва слышно. — Мне мало того поцелуя. Мало случайных прикосновений. Я... я будто зверь, добравшийся до воды. И не могу насытиться.

Её руки дрожали, когда она закрепляла последний виток ткани. Он не ответил. Он знал: если скажет хоть слово — всё изменится.

Но он тоже чувствовал жажду. Точно такую же.

И потому — остался сидеть. Просто рядом. Просто дыша в такт её дыханию.