Будущие в Иерусалиме

Ги де Лузиньян — поздний вечер. Башня

— Они что-то знают, — голос Роже был сух. — Тиберий задаёт вопросы. Люди уже шепчутся. Он давит на стражу, рассыпает медяки, проверяет коридоры и лазы. Он ищет.

Ги медленно наливал вино. Движения — медлительные, точные. Его пальцы были спокойны, как у хирурга.

— Пусть ищет, — тихо сказал он. — Без имени и лица он не докажет ничего. Даже если будет стоять по локоть в её крови.

Роже помолчал. Потом тихо:

— А если найдёт?

— Тогда придётся напомнить Совету, кто здесь мужчина действия. — Ги усмехнулся, глядя в вино. — Пока король прячется за спину девушки и играет в благородство, я готов предложить безопасность. Жёсткую, но реальную.

Он встал. Подошёл к окну. В саду, внизу, были слышны голоса — кто-то возвращался с поздней молитвы.

— Завтра мы поднимем вопрос на Совете. О слабости королевской воли. О тех, кто получает привилегии, но не приносит пользы. Я не назову её прямо… но все поймут.

— Если король возразит?

— Тогда я спрошу: почему она ещё здесь, если уже пролилась кровь? Почему молчит, если нечего скрывать?

Он обернулся.

— Мы заставим её быть опасной. Даже если она — просто девчонка с мягкими руками. Страх — быстрее стали.

Роже кивнул, медленно.

— И если не сработает?

Ги улыбнулся, и в этой улыбке не было ничего человеческого.

— Тогда в следующий раз кровь зальёт не камень, а подушку в её комнате.

Поздняя ночь. Покои Тиберия. Тишина, которую режет решимость.

Он не спал.

Сидел у узкого стола, уставившись в пустую чашу с остывшим вином. У свечи догорала фитиль, покачиваясь в сквозняке. Бумаги лежали неразобранными. Слухи, списки, имена. Ни одного — с доказательством.

Он поднялся. Лицо его было серым, как стена, но глаза — живыми, колючими.

«Ги. Он держится слишком уверенно. Он ничего не боится. И уже не скрывает желания сместить центр власти».

Тиберий подошёл к окну. Сад тянулся тенью. Где-то в глубине — башня. Та самая, где, по слухам, нашли кровь.

Он сжал подоконник пальцами. Слишком сильно.

«Если бы я знал наверняка. Хоть одного человека, который видел. Хоть полуслово. Но всё смыто — чисто, как будто вымыло дождём».

Он вспомнил, как один из стражников, молодой, сбивчивый, с запоздалыми синяками, сказал: «Да, прошёл кто-то. Трое, может. Но не знаю кто. Не видел лиц».

«Боятся. Или куплены. А может, и то, и другое».

Тиберий резко отвернулся от окна.

— Время, — сказал он себе.

Он знал, что это значит.

«Если я промолчу — она погибнет. А если скажу, не имея доказательств, — могу навредить больше».

Он направился к двери.

Покои короля. Раннее утро. Тишина нарушена шагами.

— Ваше Величество… простите за тревогу. — Он склонился в поклоне. — Но мы должны говорить. До совета. До слухов.

Балдуин поднял голову от книги. Его лицо всё ещё хранило следы ночного напряжения.

— Говорите.

Тиберий шагнул ближе.

— У меня нет доказательств. Но я уверен — нападение на неё организовал Ги де Лузиньян. Трое человек. В ночь перед советом. По приказу.

Пауза.

Балдуин смотрел на него долго. В глазах было не удивление, а… боль. Тихая, как ломота в старой ране.

— И вы можете доказать это?

— Нет. Только догадки. Но я видел, как он смотрит. Как говорит. Как шепчет тем, кто ему верен. Он действует. Остальное — лишь вопрос времени.

Балдуин закрыл глаза.

— Спасибо, Тиберий. Это то, что я должен был услышать.

Совет

— Мы молчали достаточно, — голос Ги был не громким, но наполнил зал напряжением. — И вот к чему пришли. Во дворце пролилась кровь. Среди слуг ходят слухи. Говорят о привилегиях, подаренных без заслуг. О доверии, даруемом без причины. А королевская воля, — он сделал паузу, — выглядит всё слабее.

Все повернулись к нему. Кто-то — с интересом. Кто-то — с тревогой. А кто-то — с облегчением: наконец кто-то сказал вслух то, о чём шептались.

Ги продолжил:

— Я не называю имён. Но мы все знаем, о чём идёт речь. И я спрошу: почему она ещё здесь, если уже пролилась кровь? Почему она молчит, если нечего скрывать?

Тишина. Острая, как лезвие. Балдуин не сразу ответил. Он сидел прямо, не выдав ни страха, ни гнева. Только пальцы дрогнули — едва заметно. Его голос прозвучал чётко:

— Вы говорите о королевской воле, как будто она игрушка в чужих руках. Но это вы — здесь, у трона, а не наоборот. И это я решаю, кто достоин доверия. Пока я король — мои решения не нуждаются в оправдании.

Слова легли холодом. Ги слегка склонил голову, как бы в поклоне — но глаза его оставались колючими, изучающими.

А внутри, под бронёй спокойствия, Балдуин чувствовал, как всё становится хрупким. Всё, что он начал — доверие, защита, даже сам интерес к ней — теперь угрожало не только ей, но и балансу власти. Он не мог защищать её открыто. Но он обязан был найти способ уберечь её.

Он не смотрел на Тиберия, но знал — тот всё понял. А это значит, что у него осталось совсем немного времени.

Покои короля были затенены. Свет не жаловал эти стены, и Балдуин не спешил разжигать огонь. Только тень от фигурки коня на шахматной доске падала на стол, будто шрам.

— Ты видел, — сказал он, не оборачиваясь.

Тиберий стоял в дверях. Его движения были сдержанны, глаза — внимательны.

— Да. Он сделал то, что грозился. И больше.

— Они слушают его, — голос короля прозвучал ровно, почти отстранённо. — Слишком многие.

— Они слушают силу, или то, что кажется ею. У него нет доказательств. Но слухи, страх и кровь — достаточно, чтобы вызвать шёпот.

Балдуин сжал пальцами чёрного коня.

— Она молчит. Даже после нападения. Даже под взглядом Совета. Почему?

— Либо потому что боится. Либо потому что знает, что её слова ничего не изменят. — Тиберий сделал паузу. — Либо потому что слишком умна, чтобы говорить, когда каждый шаг против неё.

— Думаешь, он причастен?

— Думаю, он дал на это разрешение, но не приказ. Безопасно, удобно. Люди сделали, что хотели, и если не получилось — он отстраняется. Следов не осталось. Люди исчезли. Следы затёрты.

Балдуин медленно встал, подойдя к окну. За стенами покоев был город. За городом — безмолвная пустыня.

— Если я защищу её — она станет символом слабости. Если не защищу — он победит.

Тиберий шагнул ближе:

— Найди способ защитить её так, чтобы это выглядело как твоя сила. Как королевская воля, а не милость мужчины.

Молчание.

— Ты ведь не отступишь?

Балдуин посмотрел на него. В глазах — не гнев. Но пламя.

— Нет.

Её шаги по коридору были почти неслышны. Почти — потому что теперь в каждом её движении жила тень боли. Она хромала совсем чуть, старалась скрыть, но король, наблюдавший за дверью, уловил это с первого взгляда. И другое — следы на виске, едва заметные синяки под глазами.

Он ждал её стоя. Без трона, без маски, без щита.

— Вы звали меня, — сказала она тихо, словно боясь нарушить хрупкое равновесие в комнате.

— Да, — голос был низким, глухим. — Я слышал, что вы идёте на поправку.

— Стараниями вашей охраны. И врача, которого вы прислали. — Уголки её губ дрогнули в почти улыбке.

Балдуин подошёл ближе. Он не был высоким, не казался громоздким, но вблизи от него чувствовалась сила — сдержанная, как натянутая струна. Он смотрел на неё долго, не говоря ни слова.

— Почему вы не пришли тогда? Когда я звал. — Тихо, но с той же прямотой, с какой он бил мечом.

Она опустила глаза.

— Не могла. И… не хотела, чтобы вы видели меня такой. — Пауза. — Слабой.

Он поднял руку. Сделал это впервые — не для того, чтобы остановить, не для приказа. Просто дотронулся до её щеки. Легко, почти с благоговением.

— Вы не были слабы. Ни тогда, ни сейчас.

Прикосновение было коротким, но в нём было больше откровения, чем во всех их беседах.

Она закрыла глаза. А когда открыла — в них было что-то новое. Что-то, что он понял и не стал называть.

— Слухи сегодня были хуже, — сказал он после паузы. — Но я не позволю им приблизиться к вам снова. Ни одному из них.

Она кивнула. И всё же не ушла.

— Вам больно? — спросил он вдруг. — Сейчас?

Она качнула головой.

— Уже нет. Почти.

Он кивнул — как воин, уважающий того, кто выдержал.

А потом сказал:

— Мне нужно, чтобы вы были рядом завтра. На Совете. Ненадолго. Чтобы они видели, что вы остались. И что я — с вами.

Она сдержалась. Не ахнула. Не отвернулась. Только чуть сжала пальцы на подоле.

— Хорошо, — прошептала она.

Он проводил её взглядом до двери. И только когда она скрылась — прикоснулся к своей ладони. Той, что коснулась её.

Как будто след этого прикосновения был огнём.

Зал Совета был полон: рыцари, священники, вельможи — все, кто держал руку на пульсе Иерусалима. И все — кто жаждал узнать, как король отреагирует на кровь, пролитую во дворце.

Ги де Лузиньян сидел почти напротив Балдуина, откинувшись на спинку кресла, с выражением вежливого презрения на лице. Он ждал. Слова были готовы — не прямые обвинения, нет. Вопросы. Намёки. Ловкие провокации, которыми он собирался загнать короля в угол.

— Мы собрались сегодня, — сказал он, — потому что слишком многое позволили себе те, кто считает страх и шёпот оружием. Я не позволю Иерусалиму упасть — не от клинка сарацина, и не от гнили изнутри.

Он не сел. Молчалие повисло на миг, и в этот миг открылась дверь.

И вошла она.

В белом — простом, без украшений, как служанка, как чужая. Но шаг её был твёрд. И хотя на виске под волосами ещё виднелась тень ушиба, она шла, не пряча лицо.

Ги резко выпрямился. Его губы дрогнули. Он не ожидал этого.

Она не должна была прийти.

— Это… — начал кто-то, но Балдуин поднял руку.

— Моя личная гостья. И врач, которому я доверяю. — Голос его был спокоен. Но в нём чувствовался металл.

Эвелин остановилась позади трона, не рядом, не слишком близко — но все видели. Все поняли.

Ги отступил мысленно. Быстро. Хищно.
Нет, нельзя теперь говорить о слабости воли.
Нельзя задавать вопрос «почему она здесь», если она уже здесь — открыто, под защитой короля.

Он сменил маску. В одну секунду.

— Ваше Величество, — сказал он, вставая, — я рад видеть, что вы нашли исцеление. И что совет вам теперь в помощь, а не в тягость.

Слишком вежливо. Слишком гладко. Но Балдуин усмехнулся едва заметно.

Он понял.
Ги понял.
Но было уже поздно — они увидели её.

Совет затих. А потом заговорил. О других делах. Но теперь в каждом взгляде жила новая мысль:

Она осталась.
Она не сломалась.
Он защитил её.

И в эту минуту, пока обсуждали караваны, налоги и осадки, Ги тихо подумал:

Нужно действовать иначе. Если ты не можешь раздавить — заставь бояться. Если не можешь запугать — отними то, что для неё важнее всего.

После Совета, когда зал опустел, Ги не пошёл сразу к себе. Он бродил по коридорам, как хищник, у которого вырвали добычу.

Её появление — в таком виде, с ранами и хромотой, — перевернуло всё. Толпа любит кровь, но ещё больше — храбрость. И она это дала. Без слов, без защиты — просто собой.
И король…
Король не отвернулся.

Это было худшее.

Он остановился, прислушиваясь к шагам. Никого. Мягкий свет ламп на стенах дрожал, будто отражая его ярость.

Он не мог больше напрямую нападать. Советом, слухами, стражей — всё это рушилось. Слишком открыто. Слишком быстро.
Нужен был путь незаметный.
Взгляд. Шёпот. Сомнение.

Он усмехнулся.
— Тогда мы отравим не её. Мы отравим воздух вокруг неё.

Слухи станут тише, ядовитее. Кто она? Почему молчит? Почему король смотрит так на неё? Почему… не тронет?
Почему бережёт?

Он повернулся — и исчез в тени.
Новая охота началась.

— Ты любишь её?

Вопрос прозвучал просто, но не случайно.
Тиберий не поднимал взгляда, рассматривая сосуд с вином, будто там был ответ. Балдуин стоял у окна, маска отражала рассветный свет.

— Она… врач, — сухо отозвался король.

— Она человек, — спокойно поправил Тиберий. — И ты — тоже.

Балдуин не обернулся. Тишина сгустилась между ними, как перед бурей. Потом он заговорил:

— Ты видел, как они смотрели на неё сегодня?
Ты видел, как она вошла — вся в синяках, и не дрогнула? А я… Я ничего не сделал, чтобы это не случилось.

— Ты вышел с ней, — сказал Тиберий мягко. — Ты не отвернулся. Иногда этого достаточно, чтобы спасти. Не мир — но душу.

Балдуин наконец обернулся. И в его взгляде под маской не было привычной ледяной отчуждённости.
Там было волнение. Страх. И… пепел чего-то, что могло бы стать нежностью.

— Если они поймут… если она останется… я потеряю власть.

— А если она уйдёт, ты потеряешь больше, — просто сказал Тиберий.

Они молчали.

Потом Тиберий добавил:

— Я не осуждаю тебя, мальчик. Я просто хочу понять…
Ты готов стать слабым — чтобы быть человеком?

Балдуин закрыл глаза.
— Я не знаю.