Будущие в Иерусалиме

Утро было прохладным. Первым проснулся свет - он мягко стекал по стенам, коснулся пола, простыней, щеки. Эвелин медленно открыла глаза.

Было странное чувство: будто всё изменилось, но снаружи ничего не произошло.

Комната была прежней - каменные стены, ставни, кувшин с водой, её плащ, небрежно брошенный вечером. Только внутри - всё дрожало, будто что-то неуловимо сдвинулось за гранью сна.

Она встала, умылась. Движения были почти машинальными. Но в груди росло что-то неясное, тёплое, пульсирующее. Напряжение. Предчувствие.

Вчера он позвал её ночью. В тайне. И не потребовал - предложил. Позволил молчать. Смотрел в неё, не ожидая подчинения. А чего тогда? Понимания? Принятия?

Стук в дверь.

Она вздрогнула.

- Да?

На пороге стояла служанка. Молодая. Глаза опущены.

- От Его Величества, - сказала почти шёпотом. - Он велел передать, что вы... приглашены. Для осмотра. Сегодня. Сейчас. Просят быть готовой.

И протянула свёрток.

Эвелин взяла ткань. Белая. Чистая. Без вышивки, без украшений - тонкое льняное платье, гладкое, как дыхание. Простой пояс. Рабочая одежда. Почти ритуальная.

Она знала: это не просто вызов. Это - разрешение. Прикоснуться. Заглянуть под маску. Предел доверия.

- Где это будет?

- В малой опочивальне. Через заднюю галерею. Никто не должен видеть. Слуги отосланы.

- Хорошо. Спасибо. Я приду.

Служанка исчезла. Эвелин осталась с тканью в руках, словно с судьбой. Нити под пальцами были гладкими, почти живыми. Она переоделась медленно, сосредоточенно, как будто готовилась к причастию.

Галерея тонула в тени. Шаги не звучали - слишком мягкий камень. Она дошла до двери. Постояла, собираясь с духом.

Открыла.

Внутри было тепло. Тускло. Один канделябр. Запах ладана, древесины, железа. И - он.

Он стоял у окна, в рубашке, полурасстёгнутой на груди. Маска была на месте. Пальцы застыли у края ткани.

- Вы пришли, - хрипло, не оборачиваясь.

- Вы звали, Ваше Величество.

Он повернулся. Медленно. Тишина обволакивала их, как саван.

- Я доверяю вам. И хочу знать... на что мне ещё можно надеяться.

Она кивнула. Приблизилась.

- Вы позволите осмотреть?

Он молча стянул рубашку с плеч. Руки дрогнули, но не остановились.

И тогда она увидела.

Язвы. Глубокие, старые и свежие. На груди, на ключицах, на лопатке. Не гниющие - нет. Но страшные. Красные, потрескавшиеся. Кожа местами обнажена до мяса, в других - затянута бледной коркой. Он стоял прямо. Не жаловался. И не просил пощады.

Она сглотнула. Не от ужаса - от жалости. От боли за него. За то, как он молчит.

- Я должен знать, - прошептал он. - Это - конец?

Она подняла на него глаза.

- Сначала - я осмотрю. Потом - скажу. Вы ведь... мне доверяете?

- Больше, чем себе, - сказал он. Почти не слышно.

Она подошла ближе. Села на край тахты, жестом попросила его сесть рядом. Он повиновался, медленно опускаясь. Мышцы его живота вздрагивали от боли. Она взяла чистую ткань, обмакнула в воду, обтерла кожу. Пальцы двигались точно. Он не издал ни звука.

И всё же она чувствовала, как он дышит. Как замедляется, задерживает вдох. И как он смотрит на неё сквозь маску, будто ищет в её лице ответ на вопрос, который не решился задать.

"Почему ты здесь? Кто ты на самом деле?"

Но он молчал.

Она осматривала, тщательно, не торопясь. Заметила, как одни язвы подсыхают, другие - только начали формироваться. Нет, это был не конец. Пока ещё нет.

Когда она закончила, он всё ещё молчал. Только наклонил голову и сказал:

- Вы - не из этого мира. Но вы - моя правда. Хоть какая-то. Хоть одна.

Когда она повернулась к выходу, голос прозвучал позади - негромко, но с той самой нотой, от которой сердце будто задело остриё ножа:

- А если бы Вы могли исцелить меня - полностью. Сделали бы это?

Эвелин застыла. Не сразу, но глубоко. До дыхания. До пальцев.

Медленно обернулась.

Он стоял, не подходя ближе. В том же самом свете, от которого камни казались серебром. Маска скрывала лицо, но глаза... Глаза смотрели так, как не может смотреть никто, кроме того, кто давно знает, что умирает.

Она не ответила сразу. Не потому что не знала, а потому что слишком хорошо знала.

- Это... странный вопрос, Ваше Величество.

- Потому что я уже обречён? Или потому что Вы знаете, как дать такой ответ, чтобы не лгать?

Он медленно подошёл ближе. Она чувствовала его шаги, как биение сердца, - ровные, спокойные, но с каждым приближением становилось тяжелее дышать.

- Я умею лечить, - сказала она, всё ещё избегая прямого взгляда. - И если бы могла - исцелила бы любого, кто страдает.

- Ложь, - тихо.

- Почему Вы так решили?

Он остановился в шаге от неё. Очень близко. Она ощущала тепло, едва уловимый запах металла, тканей, его дыхания под маской. Больше ничего.

- Потому что Вы боитесь. И лгать Вам страшнее, чем говорить правду. Но Вы всё равно не говорите.

- Я не лгу.

- Тогда скажите: что именно Вы скрываете? Где Вы научились так лечить? Кто Вас обучал? Почему в Вашей аптечке мази, которых нет даже у лучших госпиталей Антиохии?

Она ничего не сказала.

Он выдержал паузу. Потом повернулся к столу в дальнем конце галереи. Там уже стояли шахматы.

- Сыграем? - бросил через плечо. - Я привык проверять людей за доской. Там труднее лгать. Шахматы... обнажают.

Она подошла. Молча. Села напротив. И только когда он сделал первый ход, - королевская пешка вперёд, резко, - Эвелин выдохнула:

- Я бы... исцелила Вас.

Он приподнял взгляд.

- Без условий?

- Да. Без требований. Без платы. Потому что могу. Если бы могла. - Её пальцы дрогнули над фигурой. - Но я не Бог. Я даже не святой. Я просто...

- ...всё ещё врёте, - мягко перебил он. - Или боитесь сказать, кем Вы на самом деле являетесь.

Ход - он двинул слона. Она - коня. Игра пошла.

Тишина между ними была не пустотой, а напряжением, от которого искрились пальцы. Он пристально смотрел на неё. Словно за каждым словом - капкан. За каждой реакцией - ключ.

- Вас боятся, - наконец произнёс он. - Тамплиер, который привёл Вас, не сказал ни одного слова, но глаза у него были такие, будто он видел ведьму.

- Я не ведьма, - сказала Эвелин. Твёрдо, не дрожа.

- Тогда кто?

- Я - врач. Это всё, что могу сейчас сказать. - Пауза. - И всё, что имеет значение. Для Вас. Для Вашей раны.

Он положил ладонь на стол. Перчатка тёмная, из грубой кожи. Рука под ней - больная. Изувеченная.

- Вы даже не спрашиваете, как я себя чувствую. Почему?

- Потому что знаю. Ваше тело - карта. Болезнь пишет по ней. Но Ваш взгляд... он не просит жалости. Он проверяет. Вы не пациент. Вы - король. Но я не целитель душ. Только плоти.

- А если я попрошу Вас остаться?

Она вздрогнула.

- Здесь? В замке?

Он кивнул.

- Рядом. Как личного лекаря. Как... того, кому я могу доверить руку и не бояться, что проснусь без неё.

Эвелин долго молчала. Вдох. Выдох.

- Это будет опасно. Для меня. Вы это знаете.

- Да. Но мне кажется, Вы - из тех, кто умеет держать опасность за горло.

Он сделал ещё один ход. Она - свой.

- Шах, - произнесла Эвелин, почти машинально. Но смысл этого слова вдруг прозвучал глубже, чем просто ход в партии.

Он посмотрел на неё. Долго. И в этот момент она поняла, что он всё чувствует. Он не знает, откуда она. Но чувствует в ней... нечто иное.

- Вы говорите со мной так, будто у нас не триста лет разницы. - Он говорил спокойно, но в голосе жила усталость. - Как будто Ваше время не здесь. Не сейчас.

Она почти улыбнулась, но тут же сдержалась. Её голос был тих:

- Я просто лечу. Не спрашиваю, почему боль случилась. Не лезу в дела Господа. Не выношу приговоров. И... не всегда могу сказать правду. Даже тому, кто этого достоин.

Пауза. Он встал.

- Ладно. Пока Вы всё ещё молчите - я дам Вам время. Но знайте... - он подошёл ближе, почти наклонился, - если Вы можете исцелить меня, не только физически... но целиком - сделайте это. Не медлите. Потому что я не уверен, что у меня есть ещё год. Или даже месяц.

Он вышел, оставив за собой тишину и едва уловимый запах металла, боли и власти.

После его ухода в галерее повисла тишина. Словно воздух выдохнул вместе с ним. Словно всё, что только что происходило, было сном - тревожным, жарким, почти нереальным.

Эвелин стояла, не двигаясь. Пальцы дрожали. Не от усталости - от того, что она не позволила себе почувствовать в его присутствии.

Страх.

Он был почти физическим. Мелкий озноб за кожей. Холод, пробегающий вдоль позвоночника. Слишком поздно, слишком остро - как всегда, когда разум запаздывает за телом.

- «Ты говоришь со мной так, будто у нас не триста лет разницы»...

Слова гудели в памяти, как отголоски металла. Он сказал это спокойно, но в них было нечто большее, чем наблюдение. Предчувствие. Ощущение.

Он догадался.

Конечно, не буквально. Он не мог знать, что она пришла из будущего. Что её тело пронесло сквозь время - как через огонь. Но он чувствовал. Чувствовал, что она не принадлежит этому веку, этим стенам, этим молитвам и страхам.

И это пугало её. Сильнее, чем лица прокажённых, сильнее, чем скрежет ворот замка за спиной.

Он смотрел на неё, как на равную.

И это было почти невыносимо.

Она села на скамью. Глубоко вдохнула. Дрожь не проходила.

- «А если бы вы могли исцелить меня... Сделали бы это?»

Это был не вопрос. Это было испытание. Исповедь. Почти просьба.

И она ушла от ответа. Снова.

Потому что знала - сейчас нельзя. Ни слова. Ни намёка. Потому что правда слишком страшна. Для него. Для неё. Для всех.

Если он поверит - он изменит всё. И погибнет. Или убьёт. Или...

Эвелин стиснула пальцы. Нет. Пока - нельзя. Её дар, её знание, её время - не для них. Не сейчас.