ᴨᴩоᴋᴀᴛ чуʙᴄᴛʙ: уᴄᴧоʙия ᴀᴩᴇнды | #yoonrose

Меня снова начинает подташнивать, но на этот раз уже от быстрой езды и смены картин яркой жизни ночного города за окном.

Прикрываю глаза, ожидая, что ответить юнги? И ответит ли вообще? Или он планирует держать меня в неведении и дёргать за ниточки?!

Воздух салона наполняется свежестью и шумом. Юнги открывает со своей стороны окно и начинает курить.

— Не дымит в твою сторону? — бросает мимолётный взгляд.

— Нет. Всё в порядке, — отвечаю коротко и стараюсь не выдать лицом, что мне чуть легче от горьковатого дыма.

Через полчаса, проведённых в дороге, юнги тормозит автомобиль возле аптеки и оставляет меня в салоне одну.

Предварительно забрав ключи и заблокировав двери. Не доверяет мне настолько сильно?!

Зачем ему вообще понадобилась аптека? Купить презервативов?!

Мои ожидания оказываются неверными, когда юнги появляется в машине.

— Ты болен? — спрашиваю, чтобы не молчать.

В ответ юнги перебрасывает мне на колени пакет из аптеки.

Я раскрываю его, увидев прозрачные ёмкости для анализов и...тесты на беременность.

Злость и ревность говорят быстрее меня:

— Решил наградить дженни вторым ребёнком?! Или это для вдовы твоего брата?! Вы так трепетно обнимались. С ней тоже кувыркаешься?!

— С джису у меня ничего нет и никогда не будет. А эти тесты, они для тебя! — рыкает юнги.

От удивления у меня наступает шок.

Недоверие.

Потом по щекам струятся слёзы. Слёзы сквозь смех.

Тесты на беременность для меня?!

Да если бы юнги знал, что я...

Нет! Ни за что не буду оправдываться. К чёрту его!

— Смешно? А вот мне не очень.

Крепко сжимает руль. Почти до треска. Того и гляди раздавит его пальцами!

— Да, мне смешно. С чего ты взял, что я беременна?

— Тебя тошнит. За столом. Сейчас в машине, укачало. Я видел, как ты едва сдержала позыв.

— О, и ты сразу подумал, что я беременна?! И от кого же?

— Да хрен его знает, с кем ты развлекаешься сейчас! Я же не знаю, чем ты сейчас живёшь...

— И никогда не знал!

— Вот потому мы сделаем так. Тормозну в одном месте, пойдёшь в туалет, наполнишь мне контейнеры. Я опущу в них палочки и проверю, — говорит грозным тоном юнги.

— Не хочу!

Мечет в мою сторону разъярённый взгляд.

— Отказ не принимается. В общем, либо сикаешь сегодня, и мы закрываем этот вопрос через десять минут, либо...

— Либо что?!

— Откажешься сейчас, завтра утром потащу тебя в больницу. Сдашь кровь на ХГЧ или как его там, не помню уже....

— Так не терпится почувствовать себя доморощенным акушером?! Да пожалуйста!

Машина как раз тормозит возле небольшого ресторанчика с вывеской «Домашняя кухня».

— Пакет не забудь, — усмехается юнги, вводя меня внутрь.

Он заходит внутрь, хмуро поприветствовав администратора заведения, и сразу направляется в сторону туалета.

— Вперёд! — толкает меня в кабинку, наделив несколькими контейнерами.

— Я столько не наполню!

— Да ты уж постарайся! — и захлопывает дверь кабинки так, что та едва не вылетает.

Сначала мне хочется испортить юнги всё, зачерпнуть воды из сливного бачка и пусть проверяет её на беременность, сколько душе угодно!

Но потом плюю на это желание. Я слишком устала для того, чтобы воевать.

После смерти отца — настоящей смерти — прошло не так много времени.

Я храбрилась до последнего момента, но последние события выбили из-под ног крепкую основу. Я чувствую себя неуверенно.

— Проверяй...

Юнги методично опускает в каждый из контейнеров по палочке, разные, причём, чтобы уж наверняка узнать — беременна ли я.

Потом опускает взгляд на массивный циферблат военных часов на запястье и гипнотизирует стрелки.

Я знаю, что ничего тест не покажет. Откуда бы взяться беременности?

Не от святого же духа, но юнги выглядит напряжённым и сосредоточенным.

Мне кажется, что он даже не дышит, задержав дыхание на несколько минут. Потом смотрит и говорит с видимым облегчением, даже складки на лбу разгладились:

— Не беременна.

— То есть ты сомневался?!

— Были причины, — отвечает хмуро. — Выкидывай это и пошли в зал. Тебя, наверное, от голода тошнило... И от креветок, которые ты назло себе есть пыталась!

* * *

Заведение небольшое, но, что называется, очень атмосферное, оформленное, как изба из деревянного сруба, и интерьер соответствующий.

Посетителей немного, но все столики оказываются заняты. Юнги подзывает администратора и тот отводит нас в соседний зал.

— Как обычно, мин? — интересуется администратор.

— Нет, кайлер. Я уже поужинал дома. Так что возьму только морс клюквенный, а вот ей... — кивает в мою сторону. — Сделай что-нибудь. Ничего не ела целый день.

— И ты моришь голодом такую красотку? — ужасается администратор и присаживается напротив, подмигивая. — Один из моих сыновей ещё не нашёл себе девушку. Бросай юнги, эту сварливую и старую перечницу, я тебя вот с таким парнем познакомлю, — показывает мне большой палец.

— кайлер, свали. По-хорошему. Я не в том настроении, чтобы шутить. А твоему неженатому ещё надо научиться сопли подтягивать, и в армию его отправить, чтобы мужиком быть научился!

— Опять завёл старую шарманку... Ну вот, все мы служили, и что? Одинаково успешны? — спрашивает кайлер. — Ничего подобного! Неплохо живём ты и я! Пак, царство ему Небесное, тоже не на последнем месте топтался, а возьми, например, хаслера? Спился! Или...

— Всё, забей. Не все из отряда — алкаш-хас. Мужики обязаны служить. Ясно?

— Постойте, вы чон кайлер? — спрашиваю я. — Мой папа, пак сонхун, показывал вас на фото! Называл старым армейским приятелем. Признаться, с трудом вас узнала.

— Хорошего человека должно быть много! — улыбается немолодой мужчина, погладив живот.

Я бы не назвала кайлера толстым, скорее, очень крепким и раздобревшим в стороны от возраста.

— Хороший человек девчонку голодом морить не станет! — возражает юнги. — Пока ты тут языком чешешь, твои поварята уже могли бы сварганить розэ ужин.

Кайлер  удаляется, но возвращается через пару минут, сказав:

— Через полчаса принесут заказ. На моё усмотрение, — улыбается и внезапно становится серьёзным. — Мои соболезнования, розэ. Я был на похоронах твоего отца, на поминки, правда, не пошёл. Но не думаю, что ты меня заметила в толпе на похоронах. Слишком много было народа. Да и тебе не до чужих было...

— Спасибо, кайлер.

Я и на самом деле не заметила кайлера среди тех, кто приходил на похороны, на девять дней и на сорок...

— Тебя я тоже не видела на похоронах папы, — говорю юнги, и в голос проскальзывает невольный укор.

Юнги кивает.

— На похороны не успел. Меня в то время в стране не было. Без связи находился. Но потом я был у пака на кладбище. Ты молодец, всё хорошо организовала.

Мин накрывает мои ладони своими, согревая. Как в прежние времена.

Вот только уже ничто не будет, как прежде.

Я осторожно забираю руки и прячу их между коленями, как прячу боль где-то глубоко-глубоко внутри.

Ведь когда папы не стало, он умер у меня на руках, в Мюнхене.

Умер по-настоящему.

Мне же в тот момент отчаянно захотелось, чтобы смерть папы оказалась очередной инсценировкой или его многоходовым планом по избавлению от конкурентов, усыплению бдительности врагов.

Но только проходили минуты, любимые глаза остекленели, ничего нельзя было исправить.

И вокруг никого.

Мне предстояло исполнить волю отца — похоронить его на родине, на кладбище рядом с мамой, место уже давно было выкуплено...

— Ты сейчас не рисуешь? — внезапно спрашивает юнги, вырывая меня из мыслей.

— Зачем интересуешься? Хочешь позднее порадовать свою жену подробностями?

Мин смыкает челюсти, одаривая меня тяжёлым взглядом:

— Я для себя спрашиваю. Не для кого-то. У тебя талант, я это чувствую. Рисуешь?

Перевожу взгляд в окно, не зная, как ответить.

После болезненного расставания и расставления всех точек над i мы с папой переехали в Мюнхен.

Я действительно думала, что смогу снова заниматься рисованием. Но не смогла.

Начала прогуливать занятия и в итоге бросила любимое дело, которому раньше была предана душой.

Поступила на двухлетний курс для начинающих бизнесменов и помогала отцу, он научил меня многому.

А рисовать? Нет, больше не рисовала.

Много раз хотела начать, но перед глазами вставала последняя работа, испорченная дженни, а потом ешё одна — юнги, вернее, его наброски, которые я так и не довела до ума.

— Руки перестали доходить до рисования. Хоть смерть папы оказалась фальшивой, от болезни это его не избавило. Кому-то нужно было взяться за помощь. Так что я не рисую.

Юнги хмурится и, кажется, не знает, какие подобрать слова, лишь роняет глухо:

— Жаль. Ты хорошо рисовала.

— Не думаю, что ты в этом разбирался. Надеюсь, допрос окончен?

Официант опускает на стол передо мной большую керамическую миску куриного супа с домашней лапшой. От чашки вверх поднимается густой, аппетитный аромат.

Рядом с большой чашкой супа стоит небольшая миска с ржаными сухариками и мелко порубленная зелень.

Я сглатываю слюну и принимаюсь за еду, зачёрпывая суп большой ложкой.

Мин молча пьёт свой клюквенный морс, изредка забрасывая в рот сушёную вишню, тоже поставленную на стол.

После супа официант приносит мне чай, тарелку с тёплыми сырниками и миску со сметаной.

— Я лопну.

— Ты же любишь сырники, — говорит юнги. — пак говорил, что любишь.

— И жарил их иногда. Только у папы изюм всегда подгорал, — говорю с лёгкой грустью.

Юнги снова тянется в мою сторону. Но на этот раз придвигает к себе чашку со сметаной и начинает обмакивать в неё сырник, поднося к моему рту.

— Откуси.

— Знаешь, я не маленькая. Могу и сама...— отказываюсь, хотя перед губами маячит аппетитный сырник с щедрыми потёками сметаны.

Мне в каждом жесте юнги чувствуется какой-то взрослый намёк, и протянутая рука, и стекающая по сырнику густая сметана — не исключение.

— Ещё бы банан в сметану макнул, — но всё же склоняюсь, откусывая.

Замечаю, как при этом меняется взгляд юнги. Темнеет, становится жарким и опасным.

Юнги кормит меня с рук, и по телу разливается непристойный жар.

Остаётся лишь небольшой кусочек, который я прихватываю пальцами, мазнув губами по подушечкам мужских пальцев. Он медленно откидывается на спинку дивана.

— Запачкала нижнюю губу, вытри, — рекомендует хмуро и крепко складывает руки под грудью.

Как будто даёт себе обещание не приставать ко мне чересчур открыто и провокационно.

Хотя бы на людях.

Но что будет, когда мы останемся наедине?

* * *

— Наелась? Или ещё заказать? — предлагает юнги.

— Спасибо, я сыта.

От тепла помещения и сытости меня размаривает и начинает клонить в сон.

Мысли становятся тягучими и ленивыми, но, кажется, юнги позвал меня не для того, чтобы накормить и потрепаться со старым приятелем.

Он говорил о бизнесе отца, который я могу потерять, если не буду держать себя в руках.

Пытаюсь собраться с мыслями.

— Что там с чонином? У нас сегодня важное дело?

Юнги расплачивается по счёту, но кайлер выходит и отказывается принимать оплату:

— В память об армейском друге, — улыбается мне, кивая.

— Папа всегда платил по счетам, — возражаю я, и только потом мужчина принимает деньги, провожая нас на выход из заведения.

— Приходите ещё!

Прохладный воздух немного отрезвляет и привносит ясность в мысли.

Юнги снова набрасывает мне на плечи пиджак и придерживает за руку, направляясь к парковке медленным шагом.

Снова повторяю вопрос, не дающим мне покоя:

— Так что там с важным делом?

— Это оно и было, — отвечает юнги.

— Не поняла.

— Проверить, всё ли с тобой в порядке в плане... беременности и накормить. Ты в моём доме, похоже, и чёрную икру есть не станешь, — усмехается юнги.

— Не стану. Не люблю чёрную икру. Вообще морепродукты не люблю!

— А что ты любишь?

«Тебя…» — едва не вырывается из моих губ.

Но я вовремя добавляю мысленно, что это осталось в прошлом.

Дурацкая, почти детская влюблённость в друга отца, оказавшегося рядом. Близко-близко, но не перешедшего черту.

Хотя у него была такая возможность, и я бы не сопротивлялась.

— Почему ты остановился? Тогда, в гостиной? Ты получил бы всё, что захотел?

Провокационный вопрос. Юнги смотрит на меня с нескрываемой жаждой, и я сама словно напрашиваюсь, подталкивая его к пропасти без возврата.