Честность
В баре она подошла сама.
Молодая. Тёмноволосая. С дерзкой улыбкой.
Имя он не спрашивал — оно не имело значения.
В лифте он стоял сзади, прижимая её к зеркалу.
Рука — на шее. Вторая — ниже, грубая, уверенная.
Она стонала уже там, но он не слышал её.
Он слышал только тишину Анны. Видел её глаза, её лицо.
Дверь номера захлопнулась — и всё, что было между ними, стало телом и дыханием.
Он не спросил ни имени, ни согласия — в её глазах давно читалось: «Возьми. Сейчас.»
Он толкнул её к стене. Пальцы на бёдрах. Губы — у шеи.
Она выгнулась к нему — пластично, предсказуемо.
И он почти злился на это.
На то, как легко это всё.
На то, что не вызывает ни страха, ни дрожи, ни укола где-то под рёбрами.
Он поднял её на руки. Уложил на постель.
Платье — одним движением сдёрнуто.
Кожа — горячая, шелковистая, взывающая к животному в нём.
Он вошёл в неё резко, без прелюдий, как воевал бы. Как брал власть — не удовольствие.
Она стонала, шептала слова, выгибалась под ним.
А он — не слышал.
В голове был другой голос. Другие глаза. Холодная кожа её запястья, в его воображении.
Движения становились всё жёстче.
Не страсть — выплеск ярости, неприкасаемой, направленной вовсе не на эту женщину.
Она вскрикивала, а он закрывал глаза, чтобы видеть ту, что не была рядом.
Ту, что смотрела сквозь него, не отдавая себя.
Ту, что уже владела им, не прикоснувшись.
Он кончил с рыком, сжав пальцы в простыне.
Не имя — тишина.
После он лежал на спине, не касаясь её.
Она дышала тихо, уставшая, будто довольная.
А он — нет.
Он чувствовал только пустоту.
Потому что, выпустив себя, он не освободился.
Он лишь вспомнил, что его держит — не страсть. А та, что даже не коснулась его губами.
Он встал рано. Солнце только начинало проникать сквозь шторы.
Он спустился в зал, где начинался поздний завтрак для гостей, собравшихся после приёма.
Анна уже была там.
Платье светлое, скромное, волосы собраны. Она сидела за дальним столом, в окружении своей свиты. Но взгляд — на нём.
Чёткий. Чужой. Острый, как игла под ногтем.
Рафаэль увидел её сразу.
И на долю секунды — замер.
Он ожидал гнева. Обиды. Презрения.
Но получил хуже — равнодушие с подтекстом.
Как будто она смотрела на него, зная всё.
Как будто она читала его, как раскрытую книгу.
"Я знаю, с кем ты был.
Знаю, зачем.
И мне не нужно тебя за это ненавидеть.
Ты делаешь себя слабым — сам."
Он прошёл мимо.
Медленно. Уверенно.
Но не смог не повернуть голову.
Анна встретила его взгляд.
Холодный. Но в самой глубине — нечто другое.
Улыбка. Едва заметная.
Не добрая. Не злая.
Женская. Опасная.
— Доброе утро, сеньор Сантос, — произнесла она спокойно.
— Вы хорошо отдохнули?
Рафаэль не ответил сразу.
Впервые за долгое время не знал, что сказать.
Он кивнул. Сдержанно.
— Прекрасно, — тихо. — А вы?
Анна взяла чашку с кофе. Сделала глоток.
Губы слегка дрогнули — как будто она смаковала не вкус, а свою победу.
— Благодаря вам — превосходно. Видеть, как легко великие мужчины сдают позиции, — редкое удовольствие.
И снова — улыбка. Лёгкая.
Как у хищницы, которая не убивает сразу.
А играет.
Рафаэль замер на мгновение.
Он понял: она знает.
И знает, что он знает, что она знает.
Игра началась.
Только теперь — на её условиях.
От мыслей о Анне, отвлек телефонный звонок от Лео.
Где он уже понимал, что ничего хорошего не услышит, а только раздражающий голос Лео.
Поздний вечер. Особняк Вальяреалов.
Мрамор, золото, сигары, тени. За толстыми стенами — напряжение.
Рафаэль входит в зал совещаний, где уже собрались его ближайшие:
его младший брат Алехо, двоюродный дядя Сезар, и трое людей, в чьих глазах больше страха, чем преданности.
На столе — папка.
В ней отчёт: один из людей Алехо сорвал поставку, увёл деньги и попытался договориться за его спиной.
Рафаэль встаёт у окна. Не смотрит на них сразу.
Его голос спокоен:
— Кто-то здесь решил, что может играть в мафию, забыв, кто держит доску.
Молчание.
Алехо делает шаг вперёд.
— Это была ошибка. Но не предательство. Он хотел...
Рафаэль обернулся. Один взгляд — и брат замолк.
— Он хотел? А ты что хотел, Алехо? Смотреть в сторону? Или, может, ты был заодно?
— Нет!
— Хорошо, — холодно. — Тогда слушай, как решают вопросы в моей семье.
Рафаэль берёт пистолет со стола. Медленно.
Подходит к мужчине, сидящему ближе всех.
— Ты увёл деньги?
— Я... я хотел... — голос дрожит.
— Я не спрашивал, что ты хотел. Я спросил — ты увёл?
— Да... но...
— Этого достаточно.
Выстрел — глухой, сухой.
Мужчина падает на пол. Кровь быстро растекается по ковру.
Рафаэль вытирает руки платком.
Смотрит на остальных.
— Кто-нибудь ещё решил, что слово брата — это шутка?
Все молчат. Никто не шевелится.
Рафаэль кивает одному из охранников.
— Уберите. И сожгите машину вместе с телом. Пусть собаки поищут кости.
Он подходит к Алехо. Смотрит прямо в глаза.
— Ты ещё раз прикроешь чужую ложь — и я сам тебе прострелю колени. Я спасал тебе жизнь, когда ты носил школьную форму. Но семья — это не поблажка. Это кровь и долг.
Алехо кивает. Бледный.
— Я понял.
Рафаэль чуть смягчает голос.
— Надеюсь. Потому что если ты не понял — следующего раза не будет.
Он разворачивается, выходит из зала.
И пока за его спиной снова начинается движение — только один человек в особняке знает:
Рафаэль не чувствует ни жалости, ни сожаления.
Но чувствует ответственность.
За имя.
За страх.
За порядок, в котором сможет выжить даже та, кто когда-то коснётся его сердца.