2009 год, декабрь
Двадцатое
Творится черт знает что, ничего не понимаю. А обсудить мне это не с кем — друзья не поймут, семья тем более. Осудили бы. Да и, думаю, были бы правы.
Расскажу о проблеме. Может, пока буду писать, придёт в голову что-нибудь толковое. А то одни бредовые мысли.
Ну, если вкратце, то я, кажется, влюбился.
Влюбился, несмотря на мое чувство к Кате, которое я считал страшно сильным для моих лет и вообще непоколебимым. (Ну, как выясняется, непоколебимое ещё как колеблется. И монолиты, видимо, трещину дают).
Зовут ее Варя. Она со школы. Не буду расписывать, как, почему это произошло. Влюбился, и все на этом. И без особого повода бывает.
И всё-таки, у меня есть некоторые соображения... Наверное, это случилось из-за того, что Варю я вижу каждый день, и это притом, что она мне весьма нравится.
Именно нравится: я ни в коем случае не говорю, что люблю ее. Любовь и влюблённость — это вещи совсем не из одного ряда.
Катю же я люблю, правда люблю, но мне ужасно не хватает общения с ней. Эти письма чуть ли не раз в две недели — мука. Редкие поездки — тоже. Отец всегда помогает мне деньгами, конечно, но у него сейчас с этим туго. Проблемы с бизнесом.
...И в таких обстоятельствах ты словно постепенно отдаляешься, а ослабевающие чувства подкрепляют лишь редкие звонки и ещё более редкие встречи. Приходится довольствоваться этим, и соблазн выбрать путь попроще становится велик.
Но ведь Кате тоже больно — она говорила об этом и продолжает говорить. Может, вообще стоит... Прекратить это все? Закончить отношения? Может, так было бы лучше и для неё, и для меня?
Не строили бы глупых надежд на будущее.
Не ждали бы писем по черт знает сколько дней, а общались бы каждый с каким-нибудь особо везучим любовным субъектом (и как я умудряюсь ещё и шутить, говоря о таком?) из своих окрестностей, а не с кем-то за сотни километров от себя.
Может, я прав? Может, стоит написать Кате про это?
... Нет, не стоит. Это будет неправильно.
... Хотя, нет, стоит, наверное. Не хочу, чтобы она мучилась.
Пойду напишу письмо. Нехорошо мне это писать будет, нехорошо.
Как я к этому пришёл?
Тридцатое
Тварь я. Тварь, тварь, тварь. Мерзкий человек. То, что случилось из-за меня с Катей, лишь это доказывает.
Я всё-таки написал то письмо, и в нем рассказал Кате о том, что влюбился в эту Варю. И о том, что, возможно, нам стоит прекратить отношения, чтобы не мучиться. Это было максимально тупым поступком с моей стороны. Перечитываю свою прошлую запись в дневнике — не было ли это гребаное благородство и желание как бы избавить Катю от мучений этой любви, лишь эгоистичным стремлением убрать все преграды на пути к отношениям с Варей? Даже писать это противно сейчас. Я прямо чувствую, как это тупо, низко, и по-плохому сентиментально звучит.
По моему дневнику можно подумать, что меня в жизни только и волнует, что любовь и отношения. Нет, это не так. Просто дневник — это единственное место, где я могу об этом говорить полностью открыто. Впрочем, перед кем я оправдываюсь..?
Надеюсь, никому это читать не придётся.
Письмо до Кати в итоге дошло. Уже через день мне позвонила ее мать. Связь была отвратительная, я мало что разобрал, но понял по ее голосу, что она плачет, и услышал, что просит меня приехать в Альгор немедленно. А через некоторое время я получил от неё набранное наспех сообщение, где она поясняла то, что я так и не разобрал из-за постоянных помех: «Катя после письма твоего заболела. Не пьёт не ест говорить ни с кем не хочет. Плохо ей в бреду и она говорит что помирать будет. Приехать тебя просит».
Я понял, что нужно торопиться. Позвонил папе — папа договорился с другом — я взял билеты на самолёт — вылетел — прилетел. Папин друг встретил меня в аэропорту Гелу и подбросил до Альгора.
Видели бы вы меня. Я всю дорогу был в ужасе. В какой-то момент, ещё будучи в самолёте, я зарыдал, как ребёнок, понимая, что до моего прибытия ещё часов пять-шесть, и за это время может что-нибудь произойти. Это мысль стала настолько навязчивой, что мне пришлось себя самого успокаивать.
Не могу об этом писать, тяжесть в груди такая, словно вниз тянет, к полу. Когда я приехал, Катя действительно была совсем плоха. Глаза ее были красные и воспалённые; взгляд — словно смотрящий в пустоту. Она порой не понимала того, что происходит вокруг. Но больше всего меня напрягал вид больших холодных капель пота, которые иногда выступали у неё на лбу, когда она спала. Она лежала и время от времени начинала дышать резко и прерывисто, подергивать пальцами, а потом снова успокаивалась и мерно вдыхала и выдыхала. Я подолгу сидел у ее кровати.
Когда она, хоть на какое-то время, приходила в себя и начинала говорить, я разговаривал с ней. Я брал ее за руки, целовал их и молил ее не умирать. Просил не говорить о смерти. На коленях снова умолял выздороветь, каялся в своей глупости и «измене»... Не буду рассказывать об этом подробно. В этом нет никакой романтики или чего-то такого, это только больно вспоминать.
Постепенно ей становилось лучше, и через шесть дней она пошла на поправку. А потом, слава Богу, окончательно выздоровела.
С Варей я больше не общаюсь. Кате письма шлю чаще и в Альгор заглядываю тоже чаще. Она, к счастью, меня простила.
Мне до сих пор стыдно за все, что случилось, и за то, к чему это привело.
Почему, ну почему мне потребовалась такая ситуация, чтобы понять, как Катя мне дорога?