2009 год, ноябрь
Пятое
Привет, Катя!
Как ты поживаешь? Все хорошо? А у мамы с папой? Как, кстати, у него с коневодством идут дела?
Думаю, ты ожидала получить это письмо — у вас в посёлке было совсем плохо со связью, и я тебе сразу пообещал, что стану писать бумажные письма. Держу слово!
Кстати об этом — помнишь, как я впервые приехал, лишь на недельку, в твой морозный Альгор? А ведь бабушка меня долго звала, и я все отказывался. А зря...
Так хорошо было. Никогда не забуду этот период в моей жизни. Знаю, что и ты тоже. Позволь мне поделиться моим наброском этой прекрасной картинки для наглядности... Это из записи в моем дневнике. Пытался описать как-нибудь покрасивее.
«Солнце мягким, тусклым серым светом освещало поселок, раскинувшийся в долине у бесчисленных холмов и сопок (Сопка — название холма или горы с округлой вершиной и относительно пологими склонами в Забайкалье и на Дальнем Востоке России — Прим. автора).
...Мороз — ужас, какой! А белое все — до жути! Дорога, деревья, холмы, горы, даже небо. Всего этого холод коснулся своей ладошкой, да так коснулся, что красоту получившихся пейзажей передать было попросту невозможно». И это действительно так — я сделал кучу фото, но ни одно не смогло отразить всю эту красоту. Даже близко.
«В день моего прибытия, уже после тёплой встречи с бабушкой, я решил немного прогуляться, а когда вышел, подумал о том, что стоит поискать магазин — мне было интересно взглянуть на цены, а то до приезда слышал, что они тут просто огромные и все жалуются. Но что-то я шёл, шёл, а магазин все найти не мог. Черт его знает, почему, посёлок-то не такой уж большой. Уже ресницы покрылись инеем, а я все топал, снегом хрустел. На пороге деревянного домишки, по правую сторону от дороги, по которой я шёл, появилась девушка лет семнадцати на вид. В шубке, большой шапке-ушанке и сером шарфике, обнявшем и голову, и лицо, и плечи — так, что видны были лишь глаза. Когда она выходила со двора, я все ещё стоял, как зачарованный, и едва она подошла ближе, я невольно посмотрел ей прямо в глаза. Один был ярко-зелёного цвета. Другой — беленький... слепой». Знала бы ты, Катя, как я был этими глазами очарован! Зря ты их не любишь. Они такие красивые...
«На несколько секунд я застыл, вглядываясь, а потом, не отдавая себе отчёта в том, что делаю и говорю, попросил показать дорогу к магазину, и мы пошли».
С этого все у нас и началось. Честно — ты мне с самого начала понравилась. А сейчас я уже могу с уверенностью сказать, что мое чувство к тебе — не просто влюблённость, которая бывает с каждым и помногу раз. Вспыхивает, угасает. Вспыхивает, и снова угасает.
Теперь сцена нашей первой встречи будет здесь, в этом письме, и у тебя тоже всегда будет возможность вспомнить об этом. Всегда... Как ты меня спросила во второй мой визит в Альгор: «Мы же всегда теперь будем вместе, Дима? Да?». Надеюсь, будем, Катя. Я бы очень этого хотел. Но кто может знать наверняка?
У меня ничего интересного пока в жизни не случилось, рассказать тебе нечего. А у тебя что? И ещё: как там моя бабушка? Ты навещала ее? Если нет, сделай это, пожалуйста! И привет передай.
Жду ответа,
Димка
Пятнадцатое
Здравствуй, Димочка.
Поживаю хорошо, да и все остальные тоже. И у папы с лошадками все неплохо идёт.
А ты? У тебя тоже хорошо все? Расскажи мне всё-таки, как время коротаешь. Не забросил ли гитару? Не смей забрасывать! Ты замечательно играл, когда приезжал в последний раз. У тебя талант, уж поверь мне.
Как прекрасно, что ты вспомнил нашу первую встречу. Ты знаешь, а ведь я тоже вспоминала ее в этот день. Да и не только ее — вообще все дни, которые мы провели вместе. Как ты пел мне песни и играл на гитаре, как мы танцевали, на фестивале-то, как фотокарточки смотрели из архива нашей семьи (я у мамы спросила — одной из них уже целых сто лет, представляешь?). А больше всего мне запомнилось, как мы с тобой пошли на лошадок моего отца посмотреть. Ты их сначала так боялся. Хи-хи. А зря! Они же такие хорошие, сразу видно! Шерстка мягкая-мягкая, тёплая, ножки маленькие, милые. Лошадки добрые до невозможности, покладистые. Нравятся мне они. Меня в детстве, кстати, всегда удивляло, что они спокойно переносят наши морозы. И при этом умудряются сами находить себе какое-то пропитание. Я наблюдать стала за ними. Они вот как делают: встанут и начнут снег копытами разгребать. И ведь действительно что-то находят, травку какую-нибудь жуют! Папа их тоже подкармливает, но только для того, чтобы от нас не ушли, не бросили нас. Он говорит, что так надо и что еды им хватает.
...В тот день, когда мы с тобой на лошадок смотрели, он нашу Зорьку подготовил, чтобы дать тебе на ней прокатиться. Я ее больше всех люблю — она самая добрая из всех отцовских и меня словно помнит, ко мне подходит всегда.
Ты когда понёсся на ней по снежку, так подпрыгивать начал вверх и вниз с непривычки, а потом закричал так забавно... Я стояла и хихикала. Ты, может, скажешь: «Над чем ты смеялась, я там чуть не упал!». А вот и нет! А вот и не упал бы! Зоря не буйная, не скинула бы тебя.
Ух, как-то в воспоминаниях утонула, да и письмо бросила. Сейчас пошла, новый стишок на радостях написала — и он, кажется, лучше, чем все мои старые, которые ты уже читал. Я его тебе прочту, когда приедешь...
...Так когда, Дима? Долго ли терпеть мне?
Помню: ты постоянно шутишь про эту мою «интересную» манеру речи — «как в книжках», ты говоришь — но я не могу от неё отступиться. Нравится мне. А вот тебе почему-то нет. Странно, между прочим... Ты же любишь книжки, Дима! Ладно, можешь не отвечать на это, я уж просто так, к слову...
Пока не забыла — помнишь, я просила тебя привезти с собой книжки какие-нибудь? Дима, я все домашние уже перечитала, а как ты уехал, мне стало совсем скучно. Оставь мне книжек, хоть какая-то отрада будет. Привези что-нибудь из классики, пожалуйста! Ты ещё хвалил несколько любовных романов, но названия я не запомнила. Буду тебе очень благодарна...
Насчёт бабушки твоей — навещала, конечно! У неё все хорошо и она шлёт тебе привет и крепкие объятия.
Пиши мне, не забывай меня.
Я люблю тебя и очень-очень жду.
Катя
P. S. Дима, ты уж извини, что я постоянно спрашиваю, когда ты приедешь. Четыре тысячи километров... Я понимаю, что это много, понимаю, сколько уходит времени и сил на путь сюда. Я это очень ценю, правда. Но я по тебе скучаю, Димочка, и не могу не говорить об этом. Ты знаешь, сама мысль о том, что ты в пути ко мне или скоро будешь, так греет... Бывает, в рутине тонешь, а тут такие хорошие новости появляются, что сразу и рутина не такой уж суровой кажется.
Обещаю, я к тебе тоже приеду. Все, теперь точно говорю «пока»... Жду твоего письма.
Двадцать первое
Катюша, привет! Получил твоё письмо.
Мне нравится, с какой любовью ты говоришь о ваших лошадках. А на Зорьке мне, честно говоря, очень понравилось кататься. Я бы даже попробовал ещё разок. Но только с тобой! Представь только — мы, довольные, с важным видом двигаемся по деревне на красивых, статных лошадях.
А по поводу визита, Катя, могу обрадовать: как раз собирался тебе сказать, что скоро поеду в Альгор. Всего на пару дней, правда. Новый Год нужно будет с родными отмечать.
Папа договорился со своим другом, он поможет мне добраться — ну, как всегда, ты знаешь.
Насчет твоей манеры — да люблю я ее, люблю, не придумывай.
А романы привезу, не волнуйся. Уже взял на примету несколько книг.
Жди! Скоро приеду.
Дима
Двадцать седьмое
Дневник Димы
Близкие люди — самое дорогое, что у нас есть. А воспоминания, связанные с ними, почти так же дороги. Поэтому уже в который раз открываю этот дневник.
Вчера приехал в Альгор. Путь в этот раз мне показался очень длинным — время тянулось, как резина. Сначала был поезд до Гелу — это ближайший город рядом с Катиным посёлком. Потом несколько часов до Альгора на машине. По-другому туда не добраться, глушь везде. Меня папин друг довез.
Долгий путь, как всегда, стоил того. Катя вчера была такая радостная, когда увидела меня... Засияла прямо вся.
Мы долго простояли в объятиях, греясь теплом друг друга. Когда чувствуешь это родное тепло, и морозы Альгора становятся нипочём.
Бабушка тоже жутко обрадовалась.
— Совсем нас, касатик, забыл! — говорила она, крепко обнимая меня.
Бабушка, кстати, очень любила это слово — «касатик». Называла меня так, сколько себя помню. И дедушку так звала, пока жив был...
Вечером того дня, захватив с собой пакет с обещанными книгами, пошёл к Кате в гости. Давно не видел ее родителей — они изменились. У матери ее, Саяры Викторовны, на голове появилась проседь. Старость, впрочем, не испортит ее, я уверен. В ней главное — доброта, которую она прямо-таки излучает.
Отец Кати, Петр Платонович, некогда довольно грузный мужчина, заметно похудел. И выглядел он в этот раз умиротворённым до невозможности. Улыбается, шутит. Пальцами по столу настукивает какую-то мелодию. Я даже у Кати поинтересовался, что это его так обрадовало.
— А это он снегоход новый купил, — сказала она, посмеиваясь. — Долго копил. Старый был уже совсем плох.
У них тут порядки довольно интересные. Снегоход ее отцу нужен был не просто так. Раз в несколько дней он прикреплял к нему сани и уезжал в лес неподалеку, к замёрзшей реке. Там колол лёд на увесистые обломки и привозил их домой. А дома у них рядом с печью стоит такая здоровая стальная бочка — туда сваливают лёд, он плавится, и получается питьевая вода, чистейшая.
— Самая полезная! — гордо говорил Пётр, снова зачерпывая кружкой добытую воду.
Так вот... В тот вечер Катина мама угостила ужином, как обычно. Меня каждый раз удостаивали чести сидеть за семейным столом. Катя сидела рядом, посматривала на меня изредка и улыбалась.
После того как поели, Катя схватила меня за руку и утащила в свою комнату, хихикая.
— Ну что, Кать, — сказал я, все ещё сжимая пакет с книгами, — Принимай подарок! — я протянул ей пакет.
Катя приняла его, с довольной улыбкой взглянув на меня, и достала оттуда книги. Глаза ее загорелись странным огнём, и мне показалось, будто все в этой комнате сейчас померкло для неё, и даже я куда-то исчез. Катя завороженно рассматривала иллюстрации, открывая случайные страницы, любовалась обложками и прижимала новые и уже дорогие книжицы к себе. Наконец, насмотрелась. Кинусь ко мне, обняла и чмокнула в щеку.
— Спаси-и-бо, Дима! — сказала она, просияв от радости.
В комнате у Кати — все как всегда. В углу стоит небольшой шкафчик с книгами, старыми, ещё семидесятых-восьмидесятых годов. Две полки ещё пустуют. Вот она положила туда три новых книги, а потом взяла какую-то старую, с бордовой обложкой и твёрдым корешком, и бережно раскрыла ее разворот.
— Ты когда-нибудь нюхал книги? — спросила она, припадая лицом к страницам и вдыхая их запах. — Они пахнут по-особенному.
Она передала мне книжку, и я тоже вдохнул ее запах, словно по немой команде.
— И почему я раньше этого не делал... — сказал я, улыбнувшись.
— А скучный ты потому что, — ответила Катя, смеясь.
— А вот и неправда!
У окошка стоит простой деревянный столик и табурет. На этом столике
царит самый настоящий творческий беспорядок: лежат цветные карандаши и лист бумаги с каким-то незаконченным пейзажем; раскрытый томик стихов, с сухим красным листочком вместо закладки; две спицы и какие-то тканевые мешочки, разноцветные, с узором.
— А это что? — спросил я, показывая на ткань.
— Рукавички будут! — сказала Катя. — Довязать надо...
— И картинку дорисовать, тогда уж.
— Да-да! Но это быстрее. На ней, кстати, вид на нашу речку.
Я взял листок в руки и оглядел его: да, в самом деле. Та речка, куда ездит ее папа и куда мы обычно ходим весной.
— Ну что, чем займёмся? — спросил я.
— Расскажи мне какие-нибудь политические новости.
Я не удивился такому запросу — Катя довольно любознательная. Намного больше, чем я. И более начитанная, несмотря на то, что живет, по сути, в обычной деревне.
— Дима!! — она схватила мою ладонь и легонько потрясла. Я взял ее ладонь в свою.
— Ну, ладно, что-нибудь сейчас вспомню, — сказал я, задумчиво улыбнувшись.
Даже простой разговор с Катей становился увлекательным путешествием. Мы ставили точки на воображаемой карте мира, пока я рассказывал ей разные новости. Мы заглядывали в глубины человеческого сознания, странным образом дойдя до обсуждения психологии убийц (роман Остодевского вспомнился). Мы заглянули краем глаза в мою школу, она же рассказала про свою. Мы... Да чего мы только не успели обсудить.
Я говорил с Катей до поздней ночи. Месяц улыбался мне, пока я шёл домой, кутаясь в тёплый шарф.