Глава 3
Дымящаяся каша в грубой керамической пиале пахла дымом и чем-то землистым. Гречка? Ячмень? Феликс не знал. Но это была первая съедобная еда с тех пор, как он упал в этот ад. Он ел жадно, почти не жуя, обжигая язык, чувствуя, как тепло растекается по закоченевшему телу. Каша была пресной, но для него — нектаром.
**Минхо** наблюдал за ним с другого конца низкого столика, развалившись на шелковых подушках, как хищная кошка после удачной охоты. Его лисьи глаза полуприкрыты, но Феликс чувствовал их на себе — тяжёлый, липкий взгляд, словно физическое прикосновение.
«Голоден, милый? — голос кумихо был томным, медовым. Он поднёс к губам свою нефритовую чашу, но не пил. — Как мило ты чавкаешь. Как щенок.»
Феликс попытался игнорировать его, уткнувшись в пиалу. Каждый кусок был глотком жизни.
Минхо внезапно подвинулся ближе. Шелк его одежд зашелестел. Он оказался прямо за спиной Феликса. Горячее дыхание обожгло его ухо.
«Знаешь, что я вижу, когда ты так наклоняешься?» — шёпот Минхо был густым, как смола, просачивался прямо в мозг. Его палец, острый ноготь, скользнул по вырезу грубой рубахи Феликса на спине, едва касаясь кожи у основания шеи. Феликс вздрогнул, как от удара током. «Я вижу позвонки… такие хрупкие. Как бусины. Мне хочется… провести языком по каждому. А потом… вонзить зубы.»
Феликс замер, ложка застыла на полпути ко рту. Страх, острый и парализующий, сковал его. По спине пробежали мурашки.
«Или вот эти губы… — палец Минхо переместился, коснулся уголка его рта, смахивая крошку каши. Прикосновение было обжигающе горячим. — Они такие… влажные. Красные. От еды? Или от страха? Я хочу узнать. Хочу закусить их… почувствовать, как твоя кровь смешивается с моим вкусом.» Его палец надавил чуть сильнее, заставив Феликса вскрикнуть. «Представляешь? Твой стон… мой рот на твоих губах… и боль… такая сладкая боль…»
Феликс рванулся вперёд, опрокидывая пиалу. Остатки каши вывалились на циновку. Он отполз к стене, прижавшись спиной к холодному дереву, дрожа всем телом. Лицо пылало от стыда и ужаса.
Минхо рассмеялся. Звонко, весело, как ребёнок, нашедший новую игрушку. «Ох, этот румянец! Он идёт тебе, диковинка. Как спелая слива.» Он лениво поднялся, потянулся. «Отдохни. Скоро я вернусь… и мы продолжим наш… разговор.» Его взгляд скользнул вниз, по телу Феликса, задержавшись на дрожащих руках, на губах. «Готовься.»
Он вышел из комнаты, оставив за собой шлейф дикого аромата гвоздики и чего-то хищного. Феликс сидел, обхватив колени, пытаясь загнать обратно ком паники в горле. Его губы горели от прикосновения.
В углу, где сливались тени, зашевелилось. **Хан Джисон** вышел на свет. Его пустой взгляд был устремлён на лужу каши на полу. Беззвучно, с кошачьей грацией, он подошёл, взял тряпку, начал вытирать. Движения были чёткими, безэмоциональными.
Феликс смотрел на него. Этот безмолвный слуга был почти страшнее Минхо своей пустотой.
«Он… он сумасшедший,» — прошептал Феликс, не ожидая ответа. Голос его дрожал.
Джисон поднял голову. Его глаза, обычно мёртвые, на мгновение встретились с Феликсовыми. В них мелькнуло что-то… предостережение? Усталость? Он быстро опустил взгляд, продолжая вытирать пол.
«Господин Минхо… добр,» — произнёс Джисон тихо, монотонно, словно заученную мантру. Но затем он замолчал. Поднял руку, поправил воротник своей простой одежды. На долю секунды шрам на шее стал виден отчетливо – не просто царапины. Это были глубокие, параллельные борозды, как от когтей, впившихся в плоть и содравших её.
Феликс замер, уставившись на шрамы.
Джисон встретил его взгляд снова. На этот раз в пустоте читалось что-то невыразимо тяжёлое.
«Добр… — повторил он, и в его голосе впервые прозвучал оттенок чего-то горького. — Но доброта кумихо… она как мед на лезвии ножа. Сладкая. Пока не разрежешься.» Он наклонился ближе, его шёпот был едва слышен, но ледяным ужасом вонзился в Феликса: «Он играет с тобой. Как кошка с мышью. Сначала… он делает больно так, что ты не чувствуешь. Потом… боль становится всем. Потом… ты начинаешь просить её ещё.» Джисон отвёл взгляд, скользнув пальцем по своим шрамам. «Будь осторожен. Его интерес… это смерть в шкуре желания.»
Прежде чем Феликс успел что-то сказать, Джисон выпрямился. Маска бесстрастия вернулась на его лицо. Он подобрал тряпку и грязную пиалу, бесшумно растворившись в тенистых глубинах покоев, оставив Феликса одного с леденящим предупреждением и памятью о тех ужасных шрамах.
---
**Покои Короля. Глубокая ночь.**
Здесь пахло потом, дешёвым вином и сексом. **Хёнджин** сидел на краю своего огромного ложа, застеленного чёрным шёлком. Он был полуодет, грудь обнажена, на коже блестели капли пота и… крови? У его ног, на шкуре медведя, лежала девушка. Северная рабыня. Голая. Её тело было покрыто синяками и царапинами. Рыжие волосы растрепаны, лицо заплакано. Она тихо скулила, прижимая к груди руку, на запястье которой темнел глубокий укус.
Хёнджин поднёс к губам кубок с вином. Выпил. Красная жидкость стекала по его подбородку. Он смотрел на девушку без интереса. Пустота.
«Хватит выть, сука, — бросил он, голос хриплый от напряжения. — Ты уже надоела.»
Дверь отворилась. Вошёл **Сынмин**. Его крысиное личико сияло подхалимской улыбкой, но глаза быстро скользнули по избитой рабыне, фиксируя ущерб.
«Ваше Величество… насчёт той… девушки Пак…» — Сынмин замялся, потирая руки.
Хёнджин медленно повернул к нему голову. «Ну?»
«Она… не выдержала проверки, Ваше Величество.» — Сынмин сделал паузу, подбирая слова.
«Говори ясно, червь, или следующей будешь ты.» — Хёнджин поставил кубок с глухим стуком.
Сынмин вздрогнул. «Она умерла, Ваше Величество! В подвале! Солдаты… они были… тщательны. Очень. Слишком. Её сердце… не выдержало. Или… там что-то порвалось.» Он нервно сглотнул. «Тело… изувечено.»
Тишина. Только прерывистое дыхание рабыни на полу.
Хёнджин не изменился в лице. Ни тени сожаления. Ни злорадства. Пустота сменилась холодным расчётом. «Клан Пак узнает?»
«Немедленно, Ваше Величество. У них свои шпионы везде.»
Хёнджин усмехнулся. Сухо. «Хорошо.»
«Хорошо?» — не удержался Сынмин.
«Да. — Хёнджин встал. Подошёл к окну, смотря в чёрное небо. — Теперь у них есть *настоящий* повод для ярости. А не эта фальшивая покорность. Пусть покажут свои клыки. Я устал ждать.» Он повернулся, его глаза в полумраке горели холодным огнём. «Удвой стражу на восточных воротах. И приготовь отряд головорезов. Скоро будет… весело.»
«Но… но гнев клана Пак… они сильны…» — запищал Сынмин.
«Их гнев слеп. Мой — холоден и точен. — Хёнджин взглянул на дрожащую рабыню. — Убери эту падаль. Она мне осточертела.»
Сынмин потащил рыдающую девушку за руку. Дверь захлопнулась.
Хёнджин остался один. Он подошёл к стене, где на кованых крюках висели мечи и доспехи. Его пальцы обхватили эфес длинного, изогнутого клинка. Сталь была холодной, успокаивающей. Гораздо более честной, чем тепло человеческой плоти. Он провёл пальцем по лезвию. Острая кромка оставила тонкую красную линию на коже. Капля крови упала на каменный пол.
«Приходите, — прошептал он в темноту, глядя в сторону, где должны были быть земли клана Пак. — Приходите и умрите. Мне не хватает новых черепов для моего трона.»
Кровь на его пальце была тёплой. Но внутри, в месте, где должно быть сердце, царил лишь вечный, всепоглощающий холод власти и ожидания новой крови. В другом крыле дворца, в клетке из шелка и страха, Феликс ворочался на циновке, пытаясь заглушить в памяти шёпот Минхо и леденящее предупреждение Джисона, пока за стенами крепости зрела буря, посеянная смертью девушки Пак.