Wicked

Джейсон уехал. И это единственное, что Дженнифер знала точно.

У нее заметно вырос живот - как-никак четыре месяца прошло. У Дженнифер в свободное от университета время сплошной мозговой штурм - купить кроватку, пеленки-распашонки, игрушки, одежду, бутылочки, соски; мама любезно помогала ей, таскала с собой по магазинам и давала советы, которые Дженнифер записывала в аккуратный блокнотик; например, соски фирмы «Hevea» - идеальные, полностью естественные и абсолютно безвредные для ребенка, но отнюдь не дешевые, а вот «Pigeon» - недорого, но и качество будет похуже, объясняла мама.

Но больше и усерднее всего Дженнифер думала над именем. Перебирая в голове сотни вариантов холодными вечерами, она разговаривала с малышом, поглаживая округлившийся живот.

- Эй, как насчет Марк? - спрашивала Дженнифер, интересуясь у ребенка. - Будешь самым мужественным парнем на свете! Будешь защищать маму, а мама будет защищать тебя.

- А если Камила? - улыбалась она, обнимая мурлыкающую Булочку, устроившуюся на ее груди. - Я думаю, что тебе очень подойдет это имя, потому что ты - мой ангел.

- Что думаешь насчет Мия? - щурясь от солнечных лучей, в очередной раз спрашивает Дженнифер. - Ведь ты - мой мир, - со вздохом продолжила она, поглаживая собственный живот.

А после все-таки остановился на нежном «Лили» и осталась полностью довольна на выбранным именем. Родители единогласно поддержали, стискивая дочь в крепких объятиях. О Джейсоне Дженнифер предпочитала не вспоминать. Не хотелось бередить не затянувшиеся раны, которых и так слишком много.

Дженнифер выворачивало от любой еды - от супа до мяса, тошнило от запаха и кусок в горло не лез, даже когда она была действительно голодна. Ей с трудом удавалось проглотить чашку риса и удержать его в желудке. Мама испугалась, потянула было ее на прием к врачу, но Дженнифер успокоила родительницу - мол, каждая девушка переживает беременность по-своему, ведь организмы заточены под разные условия. Хотя и у нее самого кошки неприятно скребли на душе - волновалась за Лили.

На восемнадцатой неделе Дженнифер почувствовала, как Лили толкается о стенки живота, совсем слабо и едва ощутимо, но у нее чуть сердце из груди не выскочило, когда раздался первый толчок. Странно, что первым, кто прибежал, был отец, прижавший ладони к чужому животу, с волнением ожидая, что внучка повторит свой подвиг.

- Ая, она совсем не любит своего деда! - проворчал Джонатан, насупившись. - Ну, молодая леди, никакого мороженого! И велосипеда! И... и приставки!

- Она просто стесняется, - хихикнула Дженнифер, позволяя отцу корчить рожицы со своим животом.

- Придет время, когда ты попросишь меня быть лошадкой, а я тебе припомню, как ты не хотела толкаться для старика, - надув губы, но не убрав ладони, сказал отец. - И вот тогда-а-а, толкнулась! - вскрикнул Джон, заставляя Дженнифер смеяться, а маму, прижав ладони к сердцу, промокнуть уголок глаза краем фартука. - Она меня любит, любит!

- Она будет от вас без ума, - с улыбкой проговорила девушка.

- У Лили будут самые лучшие дедушка и бабушка, ты можешь на нас положиться, доченька, - сказала подошедшая мама, обнимая Дженнифер за плечи, пока Джонатан все ворковал с ее животом.

С каждой последующей неделей состояние Дженнифер ухудшалось. Она начала болезненно худеть, под глазами залегли фиолетовые тени, лицо осунулось, по утрам мучили нестерпимые головные боли, сковывающие черепную коробку тугим нимбом, и перед глазами темнело слишком часто. Дженнифер старалась отмахиваться, ссылаясь на свой слабый организм, но когда отец едва успел поймать упавшую дочь на руки, мама насильно заставила отложить все дела и, наконец, сходить в больницу.

Дженнифер не сильно переживала, сдав все анализы. Как-то на форуме она читала, что у некоторых девушек были похожие ситуации, но они преспокойно рожали и жили дальше счастливо, так что, не велика беда. Только мама нервно кусала ногти, рассказывая, что во время своей беременности она набрала свыше двадцати килограмм и была похожа на надувной шарик, а у Дженнифер вон - кожа скоро порвется под напором костей.

Девушка рассматривала плакаты с коклюшем на стене, зачем-то отпечатывая в голове признаки болезни, листала какой-то глупый журнал для глупых влюбленных, покачивала носком лакированного ботинка в воздухе и улыбался чему-то своему, ожидая, когда ее вызовут к лечащему врачу.

- Дженнифер Андерсон, - объявила медсестра, выглянувшая из кабинета.

Дженнифер, начавшая клевать носом, взбодрилась, вскакивая с кресла. Ей хотелось скорее закончить дела в больнице, потому что она откровенно устала, хотела пойти домой, заплести волосы в хвостик, надеть любимый, тысячу раз залатанный комбинезон, поесть клубники, завалившись на диван перед телевизором...

- Добрый день, доктор Росс, - бодро поздоровалась Дженнифер, присаживаясь напротив пожилого мужчины.

- Здравствуй, Дженнифер, - ответил доктор, отрывая взгляд от бумаг на нее. Что-то в груди защемило от этого взгляда - профессионального, тяжелого... жалостливого.

Мужчина опустил взгляд, вновь вчитываясь в историю ее болезни. Он напряженно ссутулил плечи, медленно переворачивая страницы, хрустя старыми листами. Дженнифер улыбалась, ведь дома ждет Булочка и новая серия «Стар против сил зла», вот только сейчас закончит с бесконечно нудными делами и сразу домой.

- Ну, док, что там? - спросила Дженнифер. - Все в порядке? Я могу идти?

- Дженнифер, скажите, - ответил мужчина, сцепляя пальцы в замок и вглядываясь в лицо молодой девушке, едва начавшую свою жизнь. - Как давно Вы чувствуете недомогание?

- Раньше как-то не особо чувствовалось, а с беременностью эти ощущения усилились, - пожав плечами, ответила Андерсон. - Но ведь это просто связано с беременностью, верно? - на ее губах заиграла улыбка.

- Мне очень жаль, Дженнифер, - мужчина отвернул голову к окну, не в силах смотреть на лицо, с которого медленно, мучительно сползает улыбка.

- О ч-чем Вы? - голос у Дженнифер предательски задрожал.

- Мне бы хотелось сказать, что это действительно связано лишь с Вашим слабым организмом, но я, увы, не могу, - продолжил доктор, поднимаясь со своего места. Металлические ножки неприятно скрипнули. Дженнифер сглотнула. - У Вас злокачественная опухоль головного мозга. Мне... мне жаль, Дженнифер.

У Дженнифер в глазах на мгновение потемнело - словно Вселенная взорвалась, рассыпалась на миллионы кусочков и осколков, впиваясь в чужие глаза болью нестерпимой, невыносимой; сердце затихло, замерло, остановилось. Дженнифер сжала крепко лямку на своей сумке, прокручивая в голове сказанные безжалостные слова. «Злокачественная опухоль головного мозга». Доктор наверняка ошибся. Бывает же такое.

Дженнифер издала смешок, после - рассмеялась. Искренне, безудержно, истерично. Доктор перевел на нее взгляд, поджимая губы лишь затем, чтобы не дрогнуть, вглядываясь в чужую боль. Он сжал большим и указательным пальцем переносицу, жмурясь.

- Ох, доктор, Вы ошиблись, вероятно, - отсмеявшись, сказала онп. Тупая боль долбила по вискам. - Я не могу быть больна. У меня же... у меня же малыш скоро родится. Это ошибка, - с улыбкой выговорила она, обнимая - защищая - живот, в котором Лили.

- К сожалению, поскольку болезнь несет тяжелый характер, она развивается слишком быстро. У Вас есть два варианта, Дженнифер, - вздохнув, сказал мужчина. - Первый: Вы делаете аборт, и мы начинаем лечение - курс химиотерапии, обезболивающие, обследования.

У Дженнифер округлились глаза. Она в скинула голову, смотря на доктора, словно на умалишенного.

- Что? Нет! Никогда! - резче, чем она планировала, но иначе не вышло.

- Второй: Вы рожаете ребенка и... - договорить помешал вставший в горле комок. Его не должны трогать чужие проблемы. В мире каждый день умирает сто пятьдесят три тысячи людей, а Дженнифер просто станет одной из них - сто пятьдесят три тысячи одна. Его это совершенно не волнует.

- Спасибо, мистер Росс, за уделенное время, - Дженнифер улыбнулась, поднимаясь с кресла. - До свидания.

Мужчина не стал ее останавливать, позволяя уйти. Одному Богу было известно, что сейчас чувствует эта девчушка. Он сел в кресло, грубыми движениями потирая собственное лицо. Пить на работе грозит выговором в лучшем случае, увольнением - в худшем, но сейчас это ему необходимо.

...Дженнифер хотела потанцевать с Булочкой в руках, сделать горячий шоколад, напечь блинчиков, которые она не съест, сделать пару плавных мазков для новой, только начатой картины, проверить почту и послушать музыку на ноутбуке.

Но умирать ей совсем не хотелось. Маленькая разбитая девочка в выцветшем берете поверх волос - птичьего гнезда - вынашивала под сердцем малыша, а под черепной коробкой - раковую опухоль.

И позвонить ему - единственное, что Дженнифер сейчас могла сделать.

Дженнифер не плакала - улыбалась. Зачем плакать над чужими ошибками? Дженнифер будет жить и иначе не дано, третьего и между нет - лишь она и ее малыш, никакая болезнь не встанет - не имела права встать между ними. Только искренний детский смех, бессонные ночи, круги под глазами, бесконечный ворох игрушек и истинное счастье, а не гнилые доски и трупные черви. Дженнифер передернуло.

Увидеться в кафе, которое было когда-то общим, наверное, было хорошей идеей. Пахло земляникой и чаем - тематический день, вероятно, в воздухе витали сладкие нотки, оседая во рту вкусным налетом. Дженнифер смотрела на посетителей - молодую пару с ребенком, вымазавшимся мороженым, пожилых людей, - отчего-то вспомнилась Элен, - беседовавших о политике, вероятно, или о цене мяса на местном рынке, на подростков, громко смеющихся с чего-то своего, только им понятного. И им всем суждено жить. А вот Дженнифер - нет.

По щеке покатилась одинокая слеза. Колокольчики приятным перезвоном отразились от стен. К землянике прибавились персики. К слезам Дженнифер - истерика.

- Дженнифер ? - обеспокоенно спросил Адам, присаживаясь рядом, крепко обнимая за дрожащие плечи. - Эй, ты чего? Эй, - нежно шепчет, прижимая к себе; Дженнифер льнет, утыкается холодным носом в теплую шею, мнет пальцами чужую - родную - рубашку, и плачет - надрывно.

Адам ничего не говорит, тихо сидит рядом, гладит по спутанным волосам; Дженнифер жмется, продрогший воробушек, ищет защиты, помощи, вплетает длинные пальцы в волосы - мягкие, пахнущие мятой, шелковые; Адам позволяет горячим, обжигающим слезам впитываться в ткань, целует висок, чувствует, что необходимо.

- Эй, - зовет он опять, отстраняясь - Дженнифер позволяет, но голову держит низко. - Что случилось, принцеса? - улыбается аккуратно, на пробу, гладит большим пальцем впалые - «Снова», грустно думается ему - щеки.

- Я х-хотела... сказать... - заикается, подбирает слова и понимает, что вовсе не знает что говорить - слов просто нет; боится, что Адам уйдет. - Прости меня.

Все. Молчит. Ей больше нечего сказать - два коротких слова, в которых все раскаяние; искреннее, больное, невыносимое. Адам вновь улыбается уголками красивых губ, кивает. Прощает. Дженнифер ждет, что он уйдет, а он не уходит, с места не двигается и руку от лица не убирает, все гладит, запоминает каждую черточку, морщинку, невыносимо желает откормить пухлые щеки назад.

- И все? - с улыбкой спрашивает он, заглядывая в чужие глаза, видит ответ - не все, так много важного нужно сказать о неважном. Но Дженнифер кивает, врет - снова. Адам должен встать, развернуться, уйти, потешить собственную гордость и разбить чужие чувства.

Должен. Но не встает, не уходит, а гордости и подавно нет. Адам качает головой, шепчет «Не лги», очерчивает все тем же пальцем границы чужих губ - ловит подушечкой поцелуй и сердце пару ударов пропускает.

- Я больна, - тихо говорит Дженнифер, пряча глаза за ресницами.

- Тогда мы купим лекарство, - вновь улыбается, гладит.

- Мне не помогут лекарства, - не может не улыбаться, смотря в чужое лицо.

- Тогда мы пойдем в больницу, - неоспоримый факт. Не «ты», а «мы» - Адам и Дженнифер. Вместе. По раздельности - нельзя.

- После всего, что я... - у нее в глазах слезы - вновь. Боль, ошибки, раскаяние, сожаление, любовь (не к Адаму, он же не глупый - понимает), счастье, смерть - безумный коктейль в одном флаконе.

- После всего. Всегда, - ее пальцы в руках Адама, трепетные, невесомые поцелуи костяшек - правильно.

- Опухоль, - Дженнифер ломается. Адам замирает, прижимаясь губами к разбитой коже.

Выстрел в голову, чистое попадание с шестидесяти метров, хедшот. У Адама внутри все рвется, терзается, перекручивается. Он прижимает ладони к чужому теплому животу, гладит, успокаивает. Дженнифер плачет. Адам играет желваками, грубо хватая ее хрупкое запястье, стискивает до хруста, смотреть в чужие глаза невыносимо - у него сердце почти отказывается работать. Вот сейчас он уйдет.

- Замолчи, - рявкает Адам. - Заткнись, ясно? Не смей реветь. Я... я здесь. Я никуда не уйду. Ты родишь нашего малыша, а потом ты пройдешь курс лечения, а я буду рядом, понела? Рядом. С тобой. Держать твою руку. Не отпущу, не предам, не брошу. Только, блять, борись вместе со мной, - почти кричит, трясет Дженнифер за плечи, резко прижимает к себе обмякшее тело. - Не отпущу больше, - хрипло шепчет в самое ухо. - Только... не смей умирать.

- Не посмею, - надрывно шепчет Дженнифер, глотая ненавистные слезы.

Адам больше не ушел. Понимал, что Дженнифер есть не может, но заставлял, умолял съесть хоть что-то; Дженнифер через силу запихивала еду в себя, с трудом удерживая ту в желудке; пугалась, когда Лили не толкалась больше дня - понимала, что это глупо, но слезы все равно наворачивались. Адам читал ей вслух, укрывал теплым одеялом и дискутировал с Лили о пластмассовых игрушках, отвечая самому себе писклявым голосом. Дженнифер смеялась не долго - накатывали приступы кашля, а Адам бесконечно извинялся.

Он покупал цветы цвета солнца, каждую неделю новые и приятно пахнущие; привозил домой пончики и мясо и съедал их только он один; рассказывал Лили о прекрасной принцессе и злобных драконах; клеил обои в детскую и рьяно успокаивал рвущуюся помогать Дженнифер; а однажды вернулся домой с кольцом и встал на одно колено.

Дженнифер искренне старалась отгородить родителей, но понимала - чем дальше, тем хуже. Она находила спасение только во сне, боясь принимать тяжелые обезболивающие, понимая с восторгом, что теперь ей нет никого важнее Лили; важнее даже самой себя. Адам старался делать вид, что не видит чужой лжи и что ей действительно стало лучше, хоть и рыдал ночью в мокрую подушку от нестерпимой боли, на утро улыбаясь ярче солнца.

Ложь - во благо. Наверное.

Родители недоумевающе смотрели на Дженнифер, сжимающую ладонь Адама, как утопающую - соломинку спасения. Дженнифер пыталась улыбаться, переводя взгляд с отца на маму и наоборот, тысячу раз облизывала пересохшие губы, силясь открыть рот, но никак не могла найти подходящих слов. Адам смотрел в окно, не желая видеть, как разобьются чужие сердца - эгоистично, может, но его уже разбито и лежит где-то в мусорной урне - ни собрать, ни склеить.

- Я люблю вас, - после долгого молчания сказала Дженнифер, переплетая пальцы с адамовскими. - И всегда любила. Я совершила не тысячу - миллионы ошибок, за которые теперь расплачиваюсь, но вы не заслужили этого, - она покачала головой.

- Доченька, о чем ты? Не пугай нас, - мама сделала шаг навстречу. Дженнифер едва удержалась, чтобы остаться на месте.

- Если бы я могла все исправить, - грустная улыбка и взгляд глаза в глаза. Адам крепче сжал чужие пальцы. - Я бы прожила свою жизнь не так. Но все случилось так, как случилось.

- Доченька? - позвала испуганно мама, протягивая к дочери ладонь.

- Помнишь, мам, я ходила в больницу? - мама кивнула. Отец сжал пальцы в кулаки. - И сказала, что результатов еще нет? - очередной кивок. - Я соврала. Результаты были, - Дженнифер не сдерживается больше. Позволяет голосу дрожать. - Рак.

Одно слово - два разбитых сердца. Раздался мамин судорожный вздох, но Дженнифер показалось, что вздохнул весь мир - так громко и почти истерично. Мама осела на стул, впиваясь пальцами в волосы. Закричала.

Дженнифер бросилась к ней, раздирая цепкие объятия своих с адамовскими пальцев, обнимает маму крепко, плакала вместе с ней, прижималась брошенным котенком, не старалась быть сильной и врать самой себе.

- К-как... - выдохнул Джонатан, впиваясь пальцами в края столешницы. - Адам? - беспомощно позвал отец, сверкая слезами в заходящем солнце. - Эт-то шутка? Вы нас разыгрываете? - истерично. Он смотрит на рыдающую, кричащую Элизабет, прижимающую к себе Дженнифер крепко, цепко; с ужасом понимает - не шутка. - Но... это ведь... лечится?

- Лечится, - согласно кивает Адам. - Но не в ее случае. Или ребенок, или она, - парень посмотрел туда же, куда был прикован взгляд Джонатана - на вцепившихся друг в друга мать и дочь, до безумия боявшихся отпустить друг друга. - А она свой выбор сделала. Начни она лечиться сейчас... Лили вряд ли родится здоровой. Если вообще родится.

Адам подходит к Джонатану, сжимает пальцами чужое плечо - беспомощный, все они сейчас беспомощны перед этим. Мужчина шокировано, словно впервые видит человека, смотрит на чужую руку, до побеления сжавшую его, ломается. Он - сильный, мужчина, плакавший лишь однажды, плачет вновь - закрывая лицо, чтобы не было видно слез по собственному умирающему ребенку.

- Не может быть, не может быть, не может быть, - сбивчиво, всхлипывая повторяет Элизабет, прижимая худое тело к себе. - Не может, не может, не может...

- Прости меня, мама, прости меня, - в тысячный раз извиняется Дженнифер, словно в этом действительно есть его вина.

Адам заваривает чай, добавляя сорок капель успокоительного. Дженнифер прижимается к маме, сидит на коленях, как в детстве, плачет вместе с ней. Элизабет гладит каштановые волосы, пропуская пряди - колосья сквозь пальцы.

Джонатан уходит на балкон, достает сигареты крепкие, затягивается до нехватки воздуха, и набирает давно забытый номер. Гудки длинною в бесконечность, тлеющая в вечернем воздухе сигарета, осыпающийся пепел, хриплый хмельной голос на том конце трубки.

- Отец? - почти удивленно, даже искренне.

- Джейсон, - слезы сильного мужчины. - Дженнифер... умирает.

Отец говорил что-то еще, надломленно, задыхаясь, истерично - только Джейсон больше не слышал.

У него перед глазами взорвался мир.