Глава 15.
Ночь неожиданно мягко сменила светлое утро, будто сама погода отмечала вчерашнюю ночь. Солнечные лучи пробивались сквозь полуприкрытые шторы, ложились на одеяло и рыжие волосы Лиэрин, рассыпавшиеся по подушке. Она медленно открыла глаза и встретилась с внимательным, чуть сонным взглядом Теодора. Он не сказал ни слова, просто аккуратно протянул руку и убрал кудрявую прядь с её щеки.
Она улыбнулась, неосознанно, словно всё происходящее сейчас было пределом её мечтаний. Он тоже – коротко, с привычной для него ленцой, но искренне. В комнате повисла лёгкая тишина, в которой им обоим было комфортно, а внутри теплилось чувство покоя – того самого, которого они никогда не испытывали, или, возможно, уже давно позабыли.
— Доброе утро, — тихо произнесла девушка, уложив голову ему на грудь. Рука Теодора скользнула по ее спине, сминая под ладонями скользкий шелк халата.
— Угу, — он отозвался также едва слышно, зарываясь носом в ее волосы и вдыхая запах сладкого персика.
Несколько минут они просто лежали, не торопясь вставать. Лиэрин поймала себя на мысли, что ждала неловкости или сожаления, но вместо этого ощущала странную лёгкость, будто впервые за долгое время выспалась.
Когда он, наконец, поднялся и потянулся к прикроватному столику за сигаретами, она тихо засмеялась и стянула на себя край одеяла.
— И первое, что ты делаешь с утра – берешься за сигарету, — девушка склонила голову набок, наблюдая, как он недовольно раскрывает портсигар и мысленно подсчитывает сигареты внутри.
— А что, хочешь, чтобы я взялся за тебя? — буркнул он, но уголки губ все равно игриво дрогнули.
Лиэрин лишь слегка толкнула его в плечо, пытаясь подавить улыбку, которая невольно изогнула губы. Девушка сползла на пол, чувствуя, что работает система подогрева – паркет, который ночью был почти ледяным, теперь приятно грел ступни.
— Если хочешь принять душ, то можешь взять любое полотенце из комода в ванной, — словно прочитав её мысли, проинструктировал парень, зажав сигарету меж губ. — По поводу банок тоже не стесняйся, все моё – в твоём распоряжении.
— Спасибо, — она сильнее запахнула халат, пытаясь не утонуть в шелке, и быстро скрылась за дверью ванной комнаты, чувствуя, как Теодор провожает ее взглядом.
Лиэрин прикрыла за собой дверь, на секунду прислонилась к прохладной плитке и глубоко вдохнула. Вода зашумела из крана, мягко заглушая звуки из спальни. Она сжала телефон в ладонях, будто решаясь на преступление. Включив аппарат, она увидела кучу пропущенных звонков, сообщений, но, проигнорировав все это, девушка быстро нашла контакт "Mamounette*" в телефонной книге. Порядка секунды ей понадобилось на раздумья прежде, чем она нажала заветную кнопку вызова.
— Мама... — голос девушки дрогнул, как только на том конце гудки сменились знакомым дыханием, — я... просто... привет.
Слова, которые она так давно хотела сказать, терялись в горле, будто Лиэрин разучилась говорить. Отец не позволял дочке общаться с матерью с тех пор, когда они переехали в Лондон – говорил, что женщине сейчас не нужны лишние переживания.
— Ли?.. — растерянное в ответ, но такое родное, почти забытое. В этом звуке было столько облегчения и радости, что у Лиэрин потяжелело в груди, — mon ange**... моя девочка... ты в порядке?
Рыжеволосая приложила телефон ближе к уху, сжав его обеими руками, будто так могла уцепиться за мамино тепло.
— Я... да. Всё хорошо, — поспешно соврала, чувствуя, как щеки предательски горят, — просто... хотела услышать тебя.
На том конце раздался хриплый смешок, больше похожий на тяжёлый вздох.
— Господи, как же мне не хватало твоего голоса... — мать на секунду умолкла, и в паузе слышалось её тяжёлое, прерывистое дыхание, словно она боролась с подступившими слезами, — papá не знает, что ты звонишь, да? Он говорил мне, что ты очень занята, адаптируешься в новой школе...
Лиэрин закрыла глаза, опустившись на пол и уперевшись спиной в ванну. Вода из крана громко шипела, но сердце всё равно било по вискам сильнее любого шума вокруг.
— Не знает, — призналась она почти шёпотом, — он сам просил меня не звонить. Но я не могла больше... молчать. Я хотела рассказать... о себе. О том, что происходит. Не понимаю, почему он запрещает мне общаться с тобой, он стал последнее время... совсем странным.
— Mon ange, — в слабом голосе матери прорезалась тревога, но не осуждающая, а заботливая, — не сердись на него, у отца сейчас тяжёлые времена. Он боится и за твое сердце, и за мое.
— Мамочка... — голос дрогнул, и слово вырвалось само собой, детское, забытое, — у меня всё очень сложно. Папа... с ним тяжело. Не знаю, было ли так раньше, но он стал гораздо более холодным, грубым, и я все сильнее замечаю, как он пытается контролировать. Это не похоже на беспокойство.
На том конце повисло молчание, но Лиэрин ощущала дыхание матери, ровное, внимательное.
— И в школе я встретила человека, — продолжила она, сама удивляясь смелости, — он... другой. Хороший. С ним я впервые не чувствую себя одинокой. Но papá против, чтобы мы общались... — горло снова предательски сжало, и слова посыпались быстрее, будто она боялась передумать, — я провела ночь у него. И мне не стыдно. Понимаешь? Не стыдно.
Тишина на линии на миг стала такой, что Лиэрин почти услышала, как колотится собственное сердце. Потом мама тихо, очень мягко ответила:
— Ты не должна извиняться за то, что любишь и доверяешь. Ты уже взрослая, ангел, и у тебя есть право делать собственные решения, — в голосе матери прорезалась лёгкая грусть, — жаль только, что я могу быть рядом с тобой только так... через провод.
Лиэрин закрыла глаза, крепче прижимая телефон к уху, пытаясь простым жестом продлить этот момент. Слёзы сами собой выступили в уголках глаз, но не жгли, наоборот, приносили облегчение. Она впервые за долгое время чувствовала себя услышанной. Не объектом контроля, не марионеткой чужих ожиданий, а дочерью, девочкой, которую любят и в которую верят.
За спиной будто расправились невидимые крылья – лёгкие, дрожащие, очень хрупкие. И именно в этот миг она осознала: как бы ни давил отец, у неё есть своя опора. Пусть далеко, пусть через тонкий провод, но есть человек, ради которого она не позволит себя сломать.
— Merci, maman... Ты даже не представляешь, как мне этого не хватало.
— Я всегда с тобой, слышишь? — мать произнесла почти шёпотом, но твёрдо, — что бы ни говорил твой отец. Звони мне чаще, ладно?
***
После того, как разговор с матерью был окончен, Лиэрин положила телефон на край раковины и быстро стянула с себя халат. Она забралась в просторную ванную, подставив лицо под горячие струи воды. Пар мгновенно окутал её, и всё, что накопилось за последние дни, прорвалось рывком: она закрыла лицо руками и разрыдалась. Слёзы смешивались с водой, и в этой хрупкой атмосфере ванной комнаты никто не мог её увидеть. Здесь она позволила себе быть слабой, позволила хоть ненадолго перестать держаться, дав полную волю слезам.
В это время в спальне раздался негромкий стук. Теодор, который сидел на краю кровати, медленно раскуривая сигарету, нахмурился. Он вскочил, наспех накинув на плечи покрывало, и приоткрыл дверь, все еще зажимая тлеющую сигарету губами.
На пороге стояла Роза – в прошлом его няня, теперь управляющая домом. Её руки были сложены замком на животе, лицо оставалось спокойным, но во взгляде читалось внутреннее беспокойство.
— Доброе утро, Теодор, — тихо произнесла она. — Нам нужно поговорить.
— Я сейчас немного... занят, — он быстро оглянулся в сторону ванной, откуда доносился шум воды. — Давай позже?
— Тео, — её голос дрогнул, — я знаю, что ты не один. И мистер Монтэгю должен знать, кого ты водишь до...
— Он узнает только если ты расскажешь, — резко перебил юноша, прищурившись, — но, прошу, Роза, доверься мне. Я уже не ребёнок. И меньше всего хочу плясать под его дудку.
— Мистер Монтэгю возвращается послезавтра. Это точная информация. И я советую тебе рассказать ему самостоятельно, — женщина тяжело вздохнула, будто каждое слово давалось с трудом, — я вижу, что ты приводишь эту девушку не впервые. Для её же блага, Теодор. Твой отец не монстр, утаивать ничего не нужно. К тому же, если не я проболтаюсь, то кто-то другой.
— Я знаю, Роза, — парень практически закатил глаза, закусив фильтр сигареты зубами, — поговорим после обеда об этом подробнее, ладно? Я сейчас реально очень занят.
— Хорошо, — Роза колебалась ещё миг, но всё же уступила юноше, — и я просила тебя не курить в комнате.
Теодор лишь показал ей большой палец, словно отмахиваясь, и захлопнул дверь.
Сигарета медленно дотлела в его пальцах, пока он стоял посреди комнаты, хмурясь в пол. Рассказать отцу? Да хоть через час. Теодор всё равно услышит только одно в ответ: "кто она" и "какая от неё польза". Монтэгю-старшему будет плевать, что Лиэрин представляет из себя как человек, как личность, а не как фигура в игре. Отец всегда откупался – деньгами, связями, обещаниями. Никогда – собственным искренним вниманием и отцовской любовью, которой Теодору так не хватало.
Тео безрадостно усмехнулся. Курить в доме, пить, шататься по клубам, общаться со светскими уродами – всё можно, иногда даже нужно, пока не мешаешь чужим сделкам. Но стоило привести в дом кого-то, кто значил что-то для самого Теодора – и это уже "проблема".
Он выдохнул, затушил сигарету о край пепельницы и медленно провёл рукой по лицу. Отец никогда не поймёт. Не захочет. А Лиэрин... она была единственной, кто видел в нём не деньги, не фамилию, а просто Теодора. Со всеми его тараканами, с глупыми шутками, таким, какой он есть.
Шум воды в ванной постепенно стих, и Тео поднял взгляд. Мысли медленно осели. Он уже знал, что как только дверь откроется, придётся снова скрыться за ленивой маской спокойствия, чтобы девушка не поняла, как сильно его задевало безразличие отца.
Ручка ванной комнаты тихо щёлкнула, и в проёме появилась Лиэрин, в его полотенце, с мокрыми кудрями, прилипшими к щекам. На её лице ещё держались следы недавних слёз, но глаза сияли какой-то странной надеждой.
— Глаза красные, — моментально подметил Теодор, поправляя на теле покрывало, — плакала?
— А у тебя лицо грустное, — моментально среагировала рыжеволосая и подошла к нему, мягко уложив ладони на мужские плечи, — у меня все хорошо. Я позвонила маме.
— Это считается теперь подвигом? — он вскинул брови, глянув на нее сверху вниз. Пусть слова и казались резкими, но его руки быстро нашли талию девушки, прижимая ее ближе.
— Она же в больнице. Папа запрещал звонить, говорил, что ей нельзя переживать. Но я не удержалась, — Лиэрин едва заметно поджала губы, — и, видимо, не зря. А еще я слышала, что ты с кем-то разговаривал. Все нормально?
— Всё нормально, — слишком быстро ответил Теодор, и сам же понял, как это прозвучало. — Просто няня приходила, напомнила про старика. Он скоро вернётся.
Он сохранял спокойствие при разговоре, но пальцы на её талии непроизвольно сжались, выдавая эмоции сильнее любых слов.
— И ты боишься, что он узнает обо мне? — осторожно спросила Лиэрин.
— Я не боюсь. Меня просто бесит, что ему плевать на всё, – на меня, на семью, на честь, — на всё, кроме его работы. Для него я – бездушный инструмент, просто продолжение рода. А ты... — он замолчал, будто поймал себя на слишком честных словах, — м-м-м... ты – не его дело. Вот и всё.
В комнате на миг воцарилась пауза, наполненная едва уловимым напряжением. Лиэрин посмотрела на него внимательно, и в её взгляде было больше понимания, чем он привык видеть.
— Ты можешь не рассказывать ему про меня, если думаешь, что так будет лучше, — девушка слегка наклонила голову, пытаясь взглядом прорваться сквозь его маску спокойствия, которая уже слегка треснула, — я просто хочу, чтобы ты был рядом, Теодор.
Он коротко хмыкнул, отвёл взгляд в сторону, словно пытаясь скрыться за привычной насмешкой. Но на фоне слов "просто хочу, чтобы ты был рядом" любое безразличие отца меркло, отходило на второй план, заставляя сердце дать лишний удар. Ему никогда раньше этого не говорили. Никто.
— Я рядом, — наконец, глухо открылся он, прижимая девушку ближе и касаясь щекой ее мокрой макушки, — все будет нормально. Если не сейчас, то в будущем точно.
Они ещё какое-то время стояли так, почти не двигаясь: Теодор держал её, Лиэрин слушала его сердце и чувствовала, как оно постепенно успокаивается. В этой тишине не было нужды в словах, потому что каждый уже сказал достаточно.
***
Когда Лиэрин вернулась домой, она почувствовала, как светлое утро обернулось холодной стеной за порогом. Девушка пообещала отписаться Теодору как пройдёт ее разговор с отцом. Он заверил, что приедет, если дела совсем пойдут плохо – парень не намерен был оставлять ее одну в непростой ситуации.
В доме царила звенящая тишина. Каждый шаг по скрепучему деревянному полу давался тяжелее предыдущего, будто Лиэрин пробиралась сквозь зыбучие пески, с каждый секундой увязая все сильнее. Хотелось и плакать, и кричать, только бы высшие силы сжалились над ней и не позволили в очередной раз столкнуться с пассивной агрессией отца. На кухне уже ждал отец. Он сидел за столом с чашкой кофе, не притронувшись к нему, и смотрел прямо на дочь.
— Здравствуй, Лиэрин, — спокойно произнес он и от этого тона по спине побежали мурашки. Его голос был ровным, но в нем отсутствовал настоящий интерес, — где была на этот раз?
— У Теодора, — рыжеволосая вспоминает голос матери и решает, что не будет юлить. Она вселяет в себя уверенность, что отец не сделает чего-то по-настоящему опасного, — и я звонила маме.
На секунду мужчина окаменел, а маленькая ложка, которую он держал в руках, ударилась о стенки фарфоровой чашки. Люсьен Фролло откинулся на спинку стула и сложил крепкие руки на груди, какое-то время молча разглядывая дочь так, будто перед ним стоял не родной человек, а подчинённый, который ослушался приказа.
— Вот как, — слова вырываются сквозь зубы, мужчина уже практически не скрывал своего глубокого недовольства, — Лиэрин, почему ты ведёшь себя как дура? Я ведь запрещал тебе не просто так. Твоя мать больна, ты слышишь меня? И я не хочу, чтобы из-за твоих глупых капризов ей стало хуже.
Лиэрин чувствует, как в носу засвербило, а глаза намокли. Ей неприятно было слышать эти слова, потому что она не хотела причинять матери боль. Девушка вообще не знала, чему верить, потому что мать сама просила ее звонить, а отец доказывал, что женщине от этого только хуже.
— Значит так, — продолжил он, не сводя с нее взгляда, — я оставлю тебя и твоего дружка временно в покое, пока твоей матери не здоровится, но при условии, что ты больше не будешь ей звонить. Если узнаю, что ты снова наплевала на мою просьбу – отвечать уже будет твой ублюдок.
— И что ты можешь ему сделать? — она прищурилась, сделав шаг вперед. У Лиэрин внутри заклокотала обида, когда Люсьен перешёл на очевидные оскорбления. Она могла бы промолчать, проглотить, но в этот раз язык оказался быстрее рассудка, — пригрозить пальцем и властно приказать, что ему лучше не суваться ко мне? Когда твои слова хоть чего-то стоили, papá? Может, пока ты не лишился всего?
Его взгляд потемнел – в нем мелькнуло что-то похожее на отчаяние вперемешку с ярость. Мужчина сжал руку в кулак так сильно, что у него побелели костяшки.
— Заткнись, Лиэрин, — его голос сорвался, былое спокойствие улетучилось – такую грубость от отца девушка слышала впервые. Теперь ни на его суровом лице, ни в голосе не было и намека на спокойствие, — Ты понятия не имеешь, чего мне стоило прокормить тебя, пока твоя мать гнила в больнице. Я лишился всего, лишь бы оплатить её лечение!
Он резко ударил кулаком по столу, фарфоровая чашка дернулась, а холодный кофе выплеснулся на деревянную поверхность.
— И теперь ты смеешь упрекать меня в долгах и пустых словах? Запомни: если этот мальчишка бросит тебя и растопчет, винить будешь только себя. Для него ты игрушка. Я знаю, о чем говорю, а ты – глупая девчонка, которая не понимает, как устроена жизнь.
Мужчина перевёл дыхание, но в глазах горела та же злоба.
— Хочешь переспать с ним – спи. Хочешь сбегать к нему – пожалуйста. Но учти: твои вещи полетят за порог в первый же день твоего совершеннолетия. На меня больше не рассчитывай, если какой-то пацан тебе дороже, чем твоя семья. И если матери вдруг станет хуже, то, Лиэрин, будь уверена, мои слова не окажутся пустыми – ты пожалеешь обо всем, что сказала и сделала, как и твой голубок. Тогда ты узнаешь, что такое по-настоящему не сдерживаться.
Лиэрин вскинула голову, глотая слёзы, и голос её дрогнул то ли от ярости, то ли от отчаяния. Внутри поднялась злость, обида, слова отца буквально вопили о том, что она для него ничего не стоит, потому что больше вне его контроля.
— Я ненавижу тебя, papá! — крикнула она так, что голос сорвался, — лучше бы ты оказался в больнице вместо мамы. Тогда рядом был бы кто-то, кто умеет любить, а не только угрожать, считать убытки и приказывать молчать!
В кухне повисла тишина. Даже тиканье часов стало невозможно громким. Люсьен застыл на миг, как будто эти слова пронзили его в самую больную точку. В глазах мелькнула боль, настоящая, человеческая, но её тут затопило яростью.
Стул с грохотом отлетел назад, когда он вскочил. Один резкий шаг и он оказался рядом, подняв руку.
— Я же сказал тебе заткнуться! — рявкнул он, и в этом крике не осталось ничего от рассудка, только чистая ярость.
Лиэрин попыталась отпрянуть, но не успела – ладонь хлестко сорвалась вниз. Удар пришёлся не изо всей силы, но достаточно, чтобы щека вспыхнула огнём, а нижнюю губу рассекло. Во рту моментально почувствовался металлический привкус крови, а ноги подкосились от шока и боли, заставив девушку отшагнуть назад и опереться спиной о стену.
На глазах Лиэрин выступили слёзы, не потому что было больно, а потому что мир рухнул окончательно. Отец, который когда-то был её единственной опорой, только что стёр последние границы. Девушка подняла на него глаза, полные ужаса и неверия. Её губы дрожали, но она не могла произнести ни слова. Всё, что было между ними, всё детство, редкие воспоминания о тепле, исчезло в одно мгновение, будто этого никогда не существовало. А внутри нарастала новая, пугающая пустота. Та, в которой рождается ненависть.
Люсьен отдёрнул руку так резко, будто сам обжёгся. Взгляд его метнулся в сторону, и на миг в нём промелькнуло что-то – не злость, нет, а ужас, приправленный ноткой растерянности. Но он почти сразу натянул на лицо прежнюю маску холодного равнодушия.
— Сама виновата, — бросил мужчина глухо, словно оправдывался больше перед собой, чем перед ней, — никогда не смей повторять эти слова.
Но голос подвёл и сорвался. Его пальцы дрожали так, что он сжал их за спиной, пряча. Он смотрел на дочь сверху вниз, уже не как на ребёнка, не как на девочку, которую когда-то носил на руках, а как на врага. Но за этим взглядом всё равно таилась тень. Люсьен отвёл глаза первым, будто не выдержал.
— Проваливай к себе, — вновь рявкнул он, — чтобы я тебя не видел.
И он остался стоять над столом, тяжело дыша, сжав кулаки до боли, а Лиэрин впервые поняла, что отец тоже сломлен. Но этот слом делает его опасным.
Девушка резко развернулась и, ничего не сказав, выбежала из кухни. На лестнице дыхание сорвалось на всхлип, и рыжеволосая прижала ладонь к губам, лишь бы не закричать. Мир перевернулся, ноги едва держали, а в груди всё разрывалось: злость на отца, стыд за свои слова, облегчение от того, что наконец-то вырвалось наружу, и жуткий страх, что теперь слова Люсьена действительно не пустой звук.
Влетев в комнату, она захлопнула дверь и рухнула на кровать лицом в подушку. Дрожащими пальцами нащупала телефон. В голове билась одна мысль: "только бы он ответил".
Экран вспыхнул и вместо имени "Теодор" высветилась бесконечная цепочка уведомлений. Сообщения от Чарльза, одно за другим, настойчивые, назойливые, с угрозами, будто он дышал ей в затылок даже отсюда. У Лиэрин дернулся глаз. В груди вспыхнул гнев, такой же резкий и удушающий, как минуту назад в разговоре с отцом.
— Как же вы мне все надоели, — сорвалось у нее с губ, почти шепотом, но с таким отчаянием, что даже в комнате, казалось, стало темнее.
Лиэрин зажмурилась, прижимая телефон к груди. Ей хотелось исчезнуть из этого дома, из этих переписок, из чужих игр и угроз. Просто остаться там, где было её место. Рядом с тем, кто принимал её без условий, без ругани и оскорблений.
И с этими мыслями её дрожащие тонкие пальцы все же скользнули к имени "Теодор" в записной книге.
*Mamounette - Мамочка
**Mon ange - Мой ангел