Эпилог
10 лет спустя
Самуэль
Иногда я думаю, что самое лучшее в отцовстве это не «воспитывать». А просто быть рядом. Вовремя.
По утрам, когда Серафина уже проснулась, но ещё не нашла способ разбудить весь дом, я иногда притворяюсь, что сплю дальше. Жду, пока она подползёт ко мне и начнёт шептать в ухо:
— Папа, у нас сегодня миссия. Ты конь, а я Рапунцель. Маттео, как всегда, гном-недовольный.
Я встаю, ещё не открыв глаз, и рычу:
— Я не конь, я дракон.
— Ты был драконом. Но я тебя приручила, — отвечает она с победной интонацией, и вцепляется мне в спину, как будто мы с ней скачем через волшебный лес. Мы скакаем по коридору, в ванную, потом на кухню, где Агата с кружкой кофе молча кивает мне в знак солидарности. Так начинаются наши субботы.
Серафина настоящая буря в золотой короне. Рапунцель её альтер-эго, и она готова защищать свою башню даже от меня. Агата научила её быть не просто смелой, а свободной. Иногда они вдвоём идут в магазин в одинаковых солнечных платьях и поют песни из мультфильмов в очереди — и ни одна из них не краснеет.
Маттео другой. Он как тень рядом с её светом. Спокойный, тихий, задумчивый… но не обманывайтесь. Под этим лицом философа скрывается хитрюга высшего класса. Вчера он подсунул мне под подушку записку:
«Папа, ты слишком серьёзен. Предлагаю тебе в следующий раз тоже выть, когда хочешь, чтобы тебя услышали.»
Подпись: С уважением, человек-волк.
С Маттео у нас другое — тишина с содержанием. Он любит, когда мы вдвоём что-то мастерим. Может, это полка, может модель самолёта. Один раз мы несколько часов создавали «шпионский чемодан» — старый пластиковый бокс с кучей кнопок, проводов, фонариков и даже отрезанным динамиком от какой-то игрушки. Он потом прятал его под кроватью и говорил, что «в любой момент может быть призван по тревоге».
С Агатой у нас своя история в промежутках между «мама, он опять сделал лицо!» и «папа, ты положил шоколад в макароны?!». Мы научились красть моменты. Иногда поздним вечером, когда дети спят, она берёт два бокала вина, и мы уходим на балкон второго этажа. Садимся на лежаки, укрываемся одним пледом, и просто молчим. А потом, ни с того ни с сего, она говорит что-то вроде:
— Помнишь, как мы в первый месяц брака чуть не разошлись из-за того, что ты не вымыл чашку?
— Это была одна чашка. Я хотел проверить, как долго ты сможешь её игнорировать.
— Три дня. Но я всё ещё помню.
— Я тоже.
И мы смеёмся. Всегда в конце смеёмся.
В воскресенье иногда она предлагает сбежать из дома на пару часов, оставить детей с Абией, сесть в машину, включить старые плейлисты и просто кататься по городу. Без плана, без маршрута. В Лас-Вегасе в этом что-то есть — вечное ощущение дороги, возможности, случайной удачи.
Один раз мы остановились у старой кафешки на окраине. Заказали вафли и молочные коктейли. Агата наклонилась ко мне через стол, с тем самым взглядом, который был у неё, когда она только запускала своё первое приложение.
— Слушай, — сказала она, — а вдруг мы ещё даже не в середине?
— А ты хочешь в середину? — спросил я.
— Я хочу путь. С тобой. С нашими семилетними близнецами. Со всеми нашими странными завтраками, проваленными уроками, сбоями в сети и войнами за последний пончик.
— Ты слишком романтизируешь пончики, — смеюсь я.
В такие моменты я понимаю, что не нужно ничего особенного. Не нужно ждать большой даты, поездки, громкого события. Потому что самое важное уже происходит. Каждый день. Между лестницей и ужином. Между детскими историями и шутками, которые никто не поймёт, кроме нас двоих. Между пятнами от сока на диване и разбросанными на полу носками. Между вечерним светом, падающим на лицо Агаты, и её коротким:
— Эй. Ты всё ещё со мной?
Да.
Я — с тобой.
Всегда.